CC BY
127
ПОЭТИКА ЛИТЕРАТУРЫ
УДК 882.09
А. А. Авраменко1
Роман С. М. Гандлевского «<НРЗБ>»: интертекстуальный аспект
В статье проводится анализ романа С. М. Гандлевского «<НРЗБ>» с точки зрения категории интертекстуальности и подробно рассматриваются связи текста с произведениями В. В. Набокова.
In the article is realized the analysis of the novel of S. M. Gandlevsky «<NRZB>» from the intertextual point of view and in detail investigated the connection of the text with the works of V. V. Nabokov.
Ключевые слова: интертекстуальность, метапроза, метароман.
Key words: intertextuality, metaprose, metanovel.
Известность Сергею Марковичу Гандлевскому как прозаику принесла повесть «Трепанация черепа» (1996). Его роман «<НРЗБ>» (2002) номинировался на Букеровскую премию 2002 года, автор стал одним из трех лауреатов премии им. Аполлона Григорьева, был выдвинут на соискание Государственной премии РФ в области литературы и искусства.
Критиками не раз отмечались обширные культурные коннотации романа С. М. Гандлевского «<НРЗБ>». Так, важными представляются Елене Иваницкой связи текста с «Звездным билетом» Василия Аксенова, а Владимиру Губайловскому - с «Пушкинским домом» Андрея Битова [7: 173].
Действительно, сложно не заметить, что в произведении множество интертекстуальных вставок, отсылок к предшествующей традиции, прямых цитат, вплетенных в слова действующих лиц. Подобные аллюзии и цитаты объясняются атмосферой литературного кружка, увлечением практически всех персонажей романа поэзией, их существованием в пространстве творчества, что делает естественным для них своеобразное привлечение авторитетного мнения (лидером по числу цитат становится А. С. Пушкин): «Книжные лавки из рук не рвут, а самому ходить-предлагать уже “не к лицу и не по летам”» [4: 45], «Мало-помалу “между лафитом и клико” выкристаллизовался план бегства» [4: 68-69], «А я, “беспечной веры полн”, пел этим бездельникам все, что в таких случаях петь полагается» [4: 114], «“Из равнодушных уст я слышал смерти весть...”, но внимал ей не равнодушно, нет» [4: 138] и мн. др. Такие единицы в большинстве случаев выделяются кавычками, то есть преподносятся писателем как
1 Авраменко Алёна Александровна, аспирант, Московский государственный педагогический университет.
инородные для произведения элементы. Это важно и в том отношении, что демонстрирует приоритеты автора: цитаты без кавычек, столь характерные для постмодернистских текстов, здесь фигурируют исключительно в кавычках, подчеркивающих их атрибуцию и «неприсвоение».
Пожалуй, наиболее важными среди интертекстуальных коннотаций романа можно назвать связи с произведениями В. В. Набокова, которые мы рассмотрим подробнее.
О том, что для данного текста актуально прямое влияние поэтики Набокова, легко сделать вывод из интервью писателя, относящихся к периоду создания романа, где он говорит о воздействии на его творчество стиля набоковских произведений или на вопрос «Что вы сейчас пишете, читаете, замышляете?» отвечает: «.перечитываю, стараясь придерживаться хронологического порядка, Набокова» [3: 284].
Есть и прямое текстовое указание на связь с набоковской «Лолитой», когда речь заходит о манере написания статей Никитиным: «Кто, мастер расшифровывать глумливую тайнопись Клэра Куильти, решил от нечего делать тряхнуть стариной, обнажить прием и, внаглую бравируя тавтологией, взять псевдоним -производное от собственного имени?» (с. 59). Здесь обратим также внимание и на излюбленное набоковское «обнажение приема».
Очевидна преемственность между «Даром» В. В. Набокова и «<НРЗБ>», заключающаяся не только в заимствовании сюжетных схем, но и в использовании Гандлевским приемов и стилистических находок Набокова. Герой обоих произведений - творческая личность, пишущая биографию известного художника. Биограф (Криворотов у Гандлевского и Годунов-Чердынцев у Набокова) - некий иронично настроенный, заинтересованный и хорошо осведомленный в
обстоятельствах жизни своего героя, интеллектуально излагает их читателю. Сходно и некое панибратское отношение к объекту исследования, творческий подход, даже фривольность в обращении с биографическим материалом. Текст жизнеописания и в том, и в другом случае представляет собой что-то вроде творчески освоенной и описанной биографии. Однако если у Набокова биография
принадлежит реальному предшественнику героя - Н. Г.
Чернышевскому, что уже в силу временной дистанции не угнетает героя-биографа и даже позволяет ему весьма саркастически относиться к Чернышевскому, то у Гандлевского герой пишет
биографию более талантливого и известного (вымышленного) современника и сравнение его достижений со своими неизбежно. Таким образом еще раз подчеркивается неустроенность Криворотова, несбыточность его мечтаний и то, что жизнь его прошла впустую во всех смыслах - как в творческом, так и в личном плане.
В речи как рассказчика, так и повествователя мы встречаем изощренный набоковский стиль, щеголянье изящностью слога, мастерски построенными фразами, наслаждение от слова и игры с ним. В текст так же, как и в «Даре» Набокова, включены стихотворные вставки - стихи самого Криворотова, Чиграшова, Ани. Кроме того, обнаруживаем и свойственную «Дару» и «Бледному огню» черту -рефлексию текста по поводу текста - когда вставной текст, органично входящий в канву романа (у Набокова это биография Чернышевского в «Даре», поэма Шейды в «Бледном огне»; у Гандлевского -биография Чиграшова и его стихи), в остальной части повествования подвергается осмыслению и анализу. Здесь уместно будет упомянуть о жанровой атрибуции исследуемого текста.
Сходное с Набоковым отношение к материалу, приемы, определенная преемственность романа Гандлевского привели и к тому, что в жанровом отношении «<НРЗБ>» может быть определен (как и многие произведения В. В. Набокова) как метароман.
Как известно, понятие «метароман» в настоящее время не обладает строгостью терминологического определения и существует несколько точек зрения на его сущность как особой жанровой формы. Р. Имхоф так определяет метапрозу: «.метапроза - род
саморефлективного повествования, которое повествует о самом процессе повествования» [9: 72]. С этой точки зрения вполне правомерно назвать «<НрЗб>» метароманом. Некоторые критики отмечают, что «<НРЗБ>« - это роман о литературе [6: 168]. Действительно, приводится не только осмысление Криворотовым процесса написания художественного произведения или анализ чужих текстов (к примеру, Аниных стихов (с. 34) или критики Никитина (с. 5859), но и осмысление им вставных текстов: обаятельнейшее описание впечатлений Льва от стихов Чиграшова цитируется многими критиками без каких-либо сокращений [5: 196-197; 6: 167-174].
Терминологическое определение метаромана Д. Лоджа, понимавшего его как синтезированную форму [1: 232-234], также может быть отнесено к разбираемому тексту в силу наличия в нем внероманных форм, на которые необходимо обратить особое внимание.
Произведение представляет собой сложное с точки зрения жанровой атрибуции образование, поскольку Гандлевский предпринимает попытку синкретизма прозы, поэзии и драматургии. Именно этой цели подчинены встречающиеся в романе вставки стихов, драматизация сцены допроса, ремарки к дневнику Чиграшова [5: 190-198].
Все это свидетельствует о стремлении автора, скажем так, быть «в двух местах» (о невозможности описать «два одновременных события зараз» он сокрушается словами героя на с. 83), попытаться показать событие и изнутри, и извне. К примеру, текст допроса
строится как драматическое произведение: наличествуют реплики (действующие лица: Он (следователь Георгий Иванович) и Я) и ремарки, в которых проявляется отношение Криворотова к участникам допроса (см. с. 71).
Еще одна внежанровая форма - своеобразная автобиография центрального героя, воспроизводимая самим Криворотовым: «Семейное положение: <...> женат третьим браком. У жены дочь Варя от первого мужа, воспитывающаяся мной с четырехлетнего возраста <...>, официально удочерена» (с. 49). Кроме того, в тексте, как уже отмечалось, приводится биография поэта Чиграшова, отрывки из его дневника.
В целом, роман не претендует на постмодернистские новации, поскольку сочетание прозы, поэзии и драматургии в одном тексте достаточно традиционно, органично и стилистически не выбивается из единства произведения. Вспомним построение «Бориса Годунова» А. С. Пушкина - произведение формально заявлено как драматическое, в нем встречаем и стихотворные, и прозаические части.
Важно для романа схожее с набоковским противопоставление типов художников - свободного слова и использующих материал недобросовестно (Криворотов и Никитин у Гандлевского, у Набокова -Гумберт и Куильти из «Лолиты») и творчески одаренного и посредственного (или гениального и талантливого?) (Чиграшов и Криворотов, Кончеев и Годунов-Чердынцев из «Дара»).
Множество и других текстовых перекличек, не столь явных, которые могут быть отнесены к набоковским аллюзиям только в контексте всего произведения и лишь подтверждают основную мысль о влиянии поэтики Набокова на роман Гандлевского на разных уровнях. Так, Криворотов упоминает некого Нормалька, говоря, что он «...всенепременный в каждом трудовом сообществе шут на добровольных началах» (с. 78). Вспомним практически такое же выражение в «Защите Лужина» о распределенности ролей в коллективе: «Лужина перестали замечать, с ним не говорили, и даже единственный тихоня в классе (какой бывает в каждом классе, как бывает непременно толстяк, силач, остряк) сторонился его» [10: 16]. Назовем и изнасилование девочки-подростка Ани любовником матери и ситуацию отношений зрелого мужчины и девочки у Набокова. Как Гумберт Гумберт постоянно искал нимфетку в толпе юных прелестниц, так и Криворотов постоянно ищет и безошибочно узнает среди других женщин, похожих на Анну. Сходна и история с проститутками: Гумберт в поисках удовлетворения довольствуется проституткой, напоминающей нимфетку. Так же и Криворотов сходится с проституткой, похожей на Аню.
Интертекстуальные связи - это, безусловно, авторский элемент смысла. Одаренность героя Набокова, Годунова-Чердынцева, здесь со всей очевидностью контрастирует с неудавшимися творческими
надеждами Криворотова. Кроме того, несомненно и само мельчание интеллектуального начала реальности, в которой существуют герои «<НРЗБ>» и персонажи произведений Набокова. Однако для Гандлевского интертекстуальность - не постмодернистская примета, а вполне традиционная преемственность и существование с текстами -источниками в едином культурном поле [8: 194]. Важно и мнение самого автора. В разговоре с Павлом Грушко он замечает, что «любая литература всегда черпает самое необходимое из литературы же, а только потом из реальной жизни» [2: 97], отвергая постмодернистское звучание своих текстов.
В романе фигурируют типичные сюжетные схемы, отсылающие нас к корпусу русской классической литературы: тут и револьвер, непременно должный выстрелить (с. 27), и дуэль, планируемая по всем законам жанра: с дуэльным пистолетом, секундантами,
предсмертной запиской, стихами, попыткой единения с природой (с. 132). Данные типичные «ходы» в самом тексте иронично осмысляются как самим героем, так и поэтом Чиграшовым, высмеивающим попытку героя жить по литературной традиции. Так, Чиграшов по поводу намечающейся дуэли, к примеру, говорит: «Вы хоть знаете, коллега, что, в соответствии с отечественным литературным каноном, требуется делать в канун поединка? <...> Канон неукоснительно и недвусмысленно предписывает нам читать Вальтера Скотта, “Шотландских пуритан”» (с. 133). Не обойдена вниманием и
традиционная для русской словесности провиденция: в стихах Чиграшов представляет свою смерть: «.сидел человек, зевака-зевакой, погожим днем на бережку реки, покуривал, таращился по сторонам и на воду, а после преспокойно делал пиф-паф себе в лоб» (с. 96).
Итак, несомненно, для произведения Гандлевского характерны интертекстуальные связи разных уровней: от прямых цитат и аллюзий до архитекстуального заимствования (преемственности жанра) и обыгрывания типичных сюжетных схем. Использование подобного приема позволяет автору показать контраст между героями произведений-источников и описанной в них действительностью и тем существованием, что ведут персонажи его собственного текста и той реальностью, в которой им выпало существовать. Реальностью, выражаясь словами одного из критиков, которая способна «. лишь задушить, но не произрастить» [11: 157].
Список литературы
1. Бьяльке Х. «Литература - это новости, которые не устаревают» // Иностранная литература. - 1992. - № 7. - С. 232-241.
2. Гандлевский С. «Боюсь тумана и сумятицы чувств на письме.» // Литературное обозрение. - 1998. - № 2. - С. 95-97.
3. Гандлевский С. Конспект: [Интервью с писателем] Беседу вела А. Гостева // Вопросы литературы. - 2000. - № 5. - С. 264-285.
4. Гандлевский С.М. <НРЗБ>. - М.: Иностранка: НФ «Пушкинская
библиотека», 2002.
5. Губайловский В. Волна и камень: Поэзия и проза: Инна Кабыш. Анатолий Гаврилов. Сергей Гандлевский // Дружба народов. - 2002. - № 7. - С. 190-198.
6. Губайловский В. Все прочее и литература // Новый мир. - 2002. - № 8. -С. 167-174.
7. Иваницкая Е. Акела промахнулся // Дружба народов. - 2002. - № 8. - С. 195-198.
8. Кузьмин Д. О нелюбви и неловкости // Дружба народов. - 2002. - № 8. - С. 192-194.
9. Липовецкий М. Эпилог русского модернизма // Вопросы литературы. -1994. - № 3. - С. 72-95.
10. Набоков В. В. Защита Лужина. - СПб.: КРИСТАЛЛ, 2001.
Пустовая В. Новое «Я» современной прозы: об очищении писательской личности (В. Маканин, С. Гандлевский - Р. Сенчин - И. Кочергин) // Новый мир. - 2004. - № 8. - С. 153-173.
