CC BY
52
УДК 821.134.3 К. В. Ковалев
Вестник СПбГУ. Сер. 9. 2013. Вып. 2
роман к. каштелу бранку «утешительная книга»: жанровое и нарративное своеобразие
Литературное наследие Камилу Каштелу Бранку (1825-1890) чрезвычайно обширно и разнообразно в жанровом отношении — его перу принадлежат более 50 романов и сборников новелл, а также многочисленные пьесы, поэтические сборники, критические статьи и памфлеты [1, р. 81-84]. Это обстоятельство закономерно диктует выборочность исследовательских предпочтений; в частности, роман «Утешительная книга», опубликованный в июле 1872 года, и в самой Португалии обычно остается на периферии внимания как читателей, так и литературоведов. Хронологически этот роман относится к третьему периоду творчества К. Каштелу Бранку, продолжавшемуся с 1861 по 1875 год. В это время окончательно формируется характерный для него тип прозаического повествования, который, по мнению Ж. Праду Коэлью, является «историей человеческих страстей (historia passional), предназначенной играть на нервах читателя» [2, p. 347]. Возможно, что причина этой относительно малой популярности «Утешительной книги» у читателя заключается как раз в том, что присущее ей композиционное и стилистическое новаторство сделало ее произведением, нетипичным для той писательской манеры К. Каштелу Бранку, к которой уже успела привыкнуть читательская аудитория: Ж. Праду Коэлью считал, что в «Утешительной книге» «меньше внешних перипетий и больше внутреннего действия, чем это обычно свойственно Камилу <...> и, таким образом, она приближается к современной модели романа» [3, p. 559].
В португальском литературоведении «Утешительная книга» рассматривается главным образом как прямой отклик на злобу дня. Действительно, причиной, побудившей К. Каштелу Бранку обратиться к данному сюжету, послужило убийство, которое совершил 9 мая 1870 года депутат португальских кортесов Жозе Виейра де Каштру (1837-1872). Он отравил свою жену Клаудину-Аделаиду, уличив ее в супружеской измене. Это преступление произвело тем большее впечатление на лиссабонское общество, что убийца был одним из самых ярких парламентских представителей умеренно-консервативной партии «Возрождение», которая являлась одной из двух основных политических сил в Португалии второй половины XIX в. (наряду с более радикальной партией «Исторического сентябризма»).
К. Каштелу Бранку принадлежал к числу самых близких друзей Ж. Виейры де Каштру. Их первое знакомство относится к 1857 году. Когда в 1859 году К. Каштелу Бранку и его возлюбленная Анна Аугушта Пласиду (1831-1895) были привлечены мужем последней к суду по обвинению в нарушении супружеской верности, Ж. Ви-ейра де Каштру сначала укрывал писателя от властей, а затем выступал в печати в его защиту; в 1862 году в своих «Тюремных записках» (Memorias do carcere) К. Каш-
Ковалев Константин Викторович — канд. филол. наук, доцента, Санкт-Петербургский государственный университет; e-mail: kovalev_kv@mail.ru
© К. В. Ковалев, 2013
телу Бранку вспоминал об этой встрече: «Я сразу же превратился в совладельца дома и всего его содержимого. Читателю известно, что в обществе Виейра де Каштру высокомерен, но у себя дома он — слуга своих гостей» [4, p. 31; 1, р. 200-201].
Теперь, в начале 1870-х годов, ситуация была противоположной. К. Каштелу Бранку откликается на преступление, совершенное его другом, сразу в нескольких произведениях. Это — драма «Осужденный» (O Condenado, 1870), памфлет «Вернешься ли ты, Христос?» (Voltareis, ó Cristo, 1871), роман «Утешительная книга» (1872) и сатирический диалог «Меч Александра» (Espada de Alexandre, 1872). Предпринятые писателем попытки повлиять на решение суда оказались безуспешными — в ноябре 1870 г. Ж. Виейра де Каштру был приговорен к пятнадцатилетней ссылке в Анголу, где и скончался в октябре 1872 г.
В соответствии с первоначальным авторским замыслом, в тексте романа должны были присутствовать прямые намеки на преступление Ж. Виейры де Каштру, о чем сообщали анонсы нового произведения К. Каштелу Бранку «Зерцало несчастных» (Espelho de Desgranados), опубликованные летом 1870 г. в газетах «Первое января» (Primeiro de Janeiro) и «Национальная газета» (O Nacional); об этом же намерении сам писатель сообщал своему другу спустя несколько месяцев [1, р. 439].
Отдельное издание романа, который теперь стал называться «Утешительной книгой», увидело свет немногим более года спустя, в июле 1872 г. Таким образом, общее время работы над этим произведением составляет около полутора лет, что необычно много для К. Каштелу Бранку. Автограф романа не сохранился [1, р. 477], но на основании личной корреспонденции писателя можно прийти к выводу, что за это время авторский замысел претерпел следующие изменения. Во-первых, в окончательной редакции «Утешительная книга» была посвящена императору Бразилии Педру II (1825-1891), который встречался с писателем в марте 1872 г., а в августе того же года наградил его орденом Розы. Во-вторых, К. Каштелу Бранку изменил характер пролога: теперь в нем вместо предполагаемого сопоставления Ж. Виейры де Каштру и главного героя романа вниманию читателя предлагается история знакомства рассказчика с протагонистом — данный прием был почти традиционен для романов и сборников новелл, созданных К. Каштелу Бранку в третьем периоде его творчества. В-третьих, изменилась одна из основных нравственных посылок книги: месть главного героя романа не жене-изменнице, а ее соблазнителю была истолкована современниками как косвенное осуждение Ж. Виейры де Каштру [1, р. 440].
Эти очевидные отличия от первоначального замысла позволяют прийти к выводу, что в процессе работы над романом К. Каштелу Бранку отказался от прямых аллюзий на недавние события, в которые он был косвенно вовлечен, и сосредоточился на философской и моральной проблематике случившегося. Подобное развитие избранного сюжета представлялось ему возможным уже в 1870 г., когда он писал Ж. Виейре де Каштру: «Итак, я исподволь (курсив мой. — К. К.) выступлю на защиту твоей страсти, которая не позволила тебе увидеть, сквозь речи Ламартина и Гюго, что человеческая жизнь неприкосновенна» [5, p. 316].
Упоминание о французских поэтах-романтиках в связи с преступлением Ж. Ви-ейры де Каштру неслучайно. Наряду с сугубо личными причинами, К. Каштелу Бранку побудила откликнуться на него сразу в нескольких произведениях «литературность» ситуации. По мнению португальского критика Ж. Агуштинью, К. Каште-лу Бранку «внутренне проживал тысячу и один роман, внушенный его недостатками
и несчастьями, его фантазиями и печалями. <...> И, поскольку часто чужие судьбы частично, если не полностью, обнаруживали те же черты, что и его собственная, он быстро облекал в форму вымысла то, что ему рассказывали, и быстро придавал словесную форму тому, что затем записывал с ошеломляющей, но вполне объяснимой скоростью» [6, р. 179].
Вероятно, это же следование «романтической» модели поведения, проявившееся в преступлении Ж. Виейры де Каштру, отчасти объясняет неуспех вмешательства писателя в его судьбу — и сам К. Каштелу Бранку, и его друг оценивали свершившееся как проявление духовной избранности, позволяющей ощущать себя выше обыденных представлений о нравственности. На основании их переписки можно прийти к выводу, что, по мнению Ж. Виейры де Каштру, он, убив жену, «создал ей славу мученицы и защитил от оскорблений, которыми бы осыпало ее общественное мнение как изменницу» [5, р. 318]. Однако восприятие преступления Ж. Виейры де Каштру как яркого проявления индивидуалистического мировоззрения постепенно приобрело в творчестве К. Каштелу Бранку двойственное истолкование. Следует иметь в виду, что десятью годами ранее он сам обвинялся в супружеской измене, т. е. в том же оскорблении нравов, виновных в котором теперь считал заслуживающими смерти. Подобная двойственность сказалась и в памфлете «Меч Александра» (1872), напечатанном почти одновременно с «Утешительной книгой». Хотя в этом произведении писатель не упоминает о преступлении Ж. Виейры де Каштру и ограничивается полемикой с книгой А. Дюма-сына «Мужчина-женщина» (отметим, что аргументация А. Дюма полностью совпадает со взглядами самого К. Каштелу Бранку двухлетней давности), в своем памфлете он защищает прямо противоположную точку зрения: «Что такое адюльтер, как не восстание разума против бессмыслицы нерасторжимого союза?» [1, р. 312]. Появление нескольких произведений, по-разному трактующих проблему супружеской неверности, свидетельствует о размышлениях писателя о природе индивидуалистической морали и о границах личной свободы.
Возможно, именно эта идея отразилась в выборе хронологических рамок повествования: действие «Утешительной книги» происходит в первой трети XIX в., в эпоху становления современной писателю португальской реальности в ее общественном и идейном аспектах. Во временном отношении повествовательная схема имеет кольцевой характер: вступление и эпилог обрамляют основное повествование — в них изображены события соответственно 1867 и 1868-1872 годов, а перипетии самого романа приходятся на 1807-1835 годы. Из более чем десяти романов К. Каштелу Бранку, действие которых полностью или частично происходит в указанную эпоху, «Утешительная книга» — наиболее насыщенное хронологическими и географическими подробностями произведение; особенно это касается третьей наполеоновской кампании в Португалии (сентябрь 1810 — апрель 1811). Столь же подробно, как и топографическая картина постепенного отступления французской армии из Португалии, в романе воссоздаются подробности внутриполитической борьбы начала 1820-х годов. Можно ли на этом основании делать вывод о принадлежности «Утешительной книги» к жанру исторического романа? Сам К. Каште-лу Бранку так не считал — «действие всех его исторических романов происходит в XVII и XVIII вв.» [2, р. 31].
Вместе с тем некоторые из его романов, сюжеты которых событийно связаны с тем же или более ранним временем — например, «Святой с горы» (1866) и «Вла-
делец дворца Нинайнш» (1867), — не имеют подзаголовка «исторический». Это позволяет прийти к выводу, что К. Каштелу Бранку произвольно определял жанровую принадлежность своих произведений. По мнению Ж. Праду Коэлью, «у Камилу существует зыбкая граница между "историческим" и "современным" романом, тем более что этот последний он представляет нам как повествование, основанное на устных свидетельствах или на заслуживающих доверия рукописях, а также потому, что в романе, определяемом как "современный", оказываются весьма уместными эпизоды политической и военной истории первой половины XIX в.» [2, р. 59-60].
Уменьшение хронологической дистанции между эпохой создания романа и эпохой, показанной в нем, позволяет автору более убедительно мотивировать поведение действующих лиц и избежать механического перенесения в прошлое конфликтов, характерных для романтического сознания. Такую жанровую разновидность можно определить как историко-психологический роман, и «Утешительная книга» оказалась его первым образцом в португальской литературе. По-видимому, это обстоятельство продиктовано общей тенденцией развития западноевропейского исторического романа во второй трети XIX в. Как отмечал Б. Г. Реизов, в этот период развития жанра «исторический персонаж, вбирая в себя черты эпохи, все больше превращается в символический образ, воплощающий уже не только черты партии или класса, но и исторические силы, движущие обществом, а затем отвлеченные идеи и нравственные законы.. [7, р. 126].
Хотя подлинные исторические персонажи и не становятся непосредственными участниками действия романа, они оказывают прямое влияние на судьбу героев, причем это влияние получает психологическую аргументацию — сближение между ними и вымышленными героями диктуется в романе складом характера этих последних. Так, например, один из наиболее видных представителей либеральной части португальского духовенства, монах Франсишку де Сан-Луиш (1766-1845), изображен как духовный наставник главного героя, Венсеслау Тавейрыт [9, р. 146-147], причем К. Каштелу Бранку неоднократно подчеркивает в «Утешительной книге» такую психологическую черту протагониста, как сочетание приверженности идее политической свободы с глубокой религиозностью. В свою очередь, в судьбе его антагониста Эдуарду Пименты принимает участие генерал Бернарду Сепулведа (17911833), проявивший во время политических споров 1820-х годов крайнюю беспринципность.
В этом романе К. Каштелу Бранку впервые прибегает к такому приему, как включение биографии вымышленного персонажа в подлинную родословную той или иной португальской аристократической семьи. Например, в истории Португалии приобрели известность двое представителей рода Энрикеш де Миранда, к которому, по замыслу К. Каштелу Бранку, принадлежит главная героиня романа дона Жулия: Энрике — фаворит короля Афонсу VI (1656-1683) и Паулу — участник суда над участниками аристократического заговора в 1758 году; в соответствии с сюжетом «Утешительной книги» последний приходится главной героине дедом.
По-видимому, данный прием приобретает имплицитно-символический характер под влиянием идей биологического детерминизма. Последние приобрели широкую известность в Португалии в 1870-е годы, и хотя К. Каштелу Бранку отрица-
1 Сходная тенденция наблюдается в исторических романах Бенито Переса Гальдоса (1843-1920) из первой серии «Национальных эпизодов» (1873-1875). См.: [8, с. 44].
тельно относился к их сторонникам, сами эти идеи были ему знакомы [2, р. 124-125] и могли повлиять на стремление писателя не только изобразить внешние проявления характера действующих лиц, но и внушить читателю идею предопределенности их судьбы. По словам В. В. Кожинова, романист XIX в. «творит не «как в жизни», но «как жизнь». Он словно покушается на монопольное право жизни создавать людей, события, вещи и дерзко создает их сам, подражая жизни, но в то же время и соперничая с ней, создавая таких людей, события и вещи, возможность рождения которых лишь заложена в жизни [10, с. 408-409].
«Утешительную книгу» сближает с историческими романами К. Каштелу Бран-ку еще один признак. Те свои произведения, которые он сам определял как «исторические» (в частности, написанную в 1875-1876 годы трилогию «Цареубийца», «Дочь цареубийцы» и «Череп мученицы»), писатель сопровождает подробными комментариями, в которых цитирует современные изображаемым событиям документальные и художественные источники, использованные им во время работы над этими романами. Подобные ссылки на документы, а иногда и прямое их цитирование, встречаются, хотя и реже, также и в «Утешительной книге». Как отмечал французский литературовед А. Даспр, в романтическом историческом романе автор «допускает противостояние реального и вымышленного мира внутри самого повествования. Это достаточно рискованное действие, поскольку любая ошибка в изображении реального мира внушает недоверие к роману в целом. Но автор исторических романов — именно потому, что считает себя способным на точный анализ реального мира, — считает, что введение в действие исторических персонажей и фактов способно придать наилучшую устойчивость и наибольшую объективность всему произведению» [2, р. 303].
Особенно отчетливо новаторство К. Каштелу Бранку в «Утешительной книге» проявляется не в тех изменениях, которые он вносит в сюжетную модель исторического романа, а в использовании особых повествовательных приемов. Ранее он отдавал предпочтение хронологическим отступлениям в прошлое (аналепсису). В основе повествовательной техники в «Утешительной книге» лежит обратный тип анахронии (пролепсис), т. е. повествователь ставит воображаемого адресата в известность относительно событий, следующих за временем повествования. В современной теории повествования принято считать, что «пролепсис встречается гораздо менее часто, чем аналепсис, и даже в романе XIX в. его появление является редкостью» [11, р. 754].
Примеры пролептического повествования в «Утешительной книге» можно разделить на эксплицитные — обозначенные повествователем в качестве таковых — и имплицитные — реконструируемые воображаемым адресатом повествования. Например, к первым можно отнести финал IV главы, где сделан намек на будущую судьбу Эдуарду Пименты и споры командора Важа и Венсеслау Тавейры о грядущем общественном равенстве [9, р. 208-210]. Примерами скрытого пролепсиса можно считать сравнение депутата Тавейры с Орфеем, растерзанным вакханками, — намек на то, как в дальнейшем скажутся на его судьбе поступки героинь романа, — и финал XIX главы, где Венсеслау Тавейра признается в готовности пожертвовать своей и чужой жизнью ради собственных убеждений.
Модель повествования, избранная в «Утешительной книге», способствует тому, что читательский интерес сосредоточивается не на последовательности событий,
а на их внутреннем значении. По-видимому, К. Каштелу Бранку учитывал, что предсказуемость происходящего в романе в большей степени способствует рациональной, а не эмоциональной рецепции, а это соответствовало его прагматическим и художественным намерениям.
В соответствии с классификацией, предложенной французским литературоведом Ж. Женеттом, в «Утешительной книге» можно выделить следующие разновидности соотношения между повествовательным и историческим временем: сцену, где «время повествования равно времени истории», и резюме, где «время повествования меньше времени истории» [12, с. 125]. Основные способы повествовательного движения четко соотнесены в «Утешительной книге» с типом повествователя. В резюме повествователь существует вне излагаемой истории, а в сцене он «фигурирует в двух планах — и в повествовании (как его субъект), и в повествуемой истории (как объект)» [13, с. 82]. В творчестве К. Каштелу Бранку 1860-1870-х годов количественно преобладал первый из указанных типов повествователя; в прологе некоторых произведений, в частности сборника новелл «Двадцать часов в паланкине» (Vinte horas de liteira, 1864), созданных К. Каштелу Бранку в этот период, вводится также и «вторичный нарратор, повествователь вставной истории» [13, с. 80]. В «Утешительной книге» эту функцию выполняет вымышленная фигура генерала Педру да Силвы, друга юности главного героя, однако его присутствие в тексте (и, соответственно, цитирование его в речи первичного нарратора, обращающего свой рассказ к предполагаемому адресату-читателю) является главным образом имплицитным — в качестве повествовательной инстанции он фигурирует в романе только дважды. Благодаря этому приему, фактически выводящему одного нарратора за пределы текста, соотношение «повествователь как субъект повествования/повествователь как субъект и объект повествования» реализуется в «Утешительной книге» в виде соотношения «монолог/диалог».
Присутствие прямой речи в повествовании является традиционным для европейского романа. По мнению Ж. Женетта, «не следует недооценивать того влияния, которое оказывало в течение многих столетий на эволюцию нарративных жанров особое положение, сплошь и рядом придававшееся драматическому слогу. <.. .> Интересно, что на одном из основных путей раскрепощения современного романа произошло доведение до крайности или, скорее, до предела подобного мимесиса дискурса, когда <.> слово с самого начала предоставляется персонажу» [12, с. 190-191]. Особенностью диалога в «Утешительной книге» становится его постепенное превращение в обмен вербализованными внутренними монологами, что дало Ж. Праду Коэлью основание сравнить данный роман с трагедией французского классицизма [2, р. 559]. Ранее в диалогических эпизодах романов К. Каштелу Бранку, например в «Анафеме» (Anátema, 1850), «Пагубной любви» (Amor de Perdi^äo, 1861), «Падшем ангеле» (A queda dum anjo, 1865), «Портрете Рикардины» (Retrato de Ricardina, 1868), количественно преобладал обмен краткими репликами, а не развернутыми рассуждениями. В «Утешительной книге» чаще встречается второй тип диалога, который можно охарактеризовать как статический. Можно также установить закономерность чередования этих типов диалога. Динамика свойственна диалогам между героинями, а статика — большинству диалогов с участием Венсеслау Тавейры. Тем самым индивидуальные речевые характеристики действующих лиц романа почти всегда определяются не на стилистическом, а на содержательном уровне.
Индивидуализация речевых характеристик служит К. Каштелу Бранку и для того, чтобы по-новому представить соотношение «повествователь/персонаж». Повествовательная схема реализуется в «Утешительной книге» в виде формулы «повествователь предполагает, что обладает более обширным знанием, чем персонаж». Ее косвенным подтверждением можно считать авторские отступления, которыми завершаются V, VIII, XI и XVIII главы романа. В этих отступлениях создается иллюзия того, что повествователь не сообщает воображаемому адресату побудительные мотивы поступков действующих лиц, но только высказывает свои предположения относительно этих мотивов. Такой тип повествования сложился в западноевропейской романтической литературе еще в 1820-е годы, и в португальской прозе сам по себе он не был нововведением, но в нем преобладал повествователь-«демиург». По наблюдению Т. В. Соколовой, похожая тенденция прослеживается во французской романтической прозе второй половины 1830-х годов: «в описании многих сцен и в подтексте диалогов персонажей нередко и явно проглядывает ирония повествователя. <...> Своей манерой повествования автор побуждает читателя к активному сопереживанию персонажам. Этому способствует и то, что он не претендует на роль всеведущего пророка и подчеркивает, что властен он лишь в пределах "сотканной" им истории, т. е. в сюжете, который является плодом его воображения. И если он говорит, что ему что-то "неизвестно", то это означает, что читателю предлагается активизировать свое воображение» [14, с. 170].
Следует отметить совпадение процессов развития французской прозы во второй половине 1830-х годов и португальской прозы на рубеже 1860-х и 1870-х годов, т. е. разрушение господствующего романтического канона. Возможно, это обстоятельство способствует и тому, что К. Каштелу Бранку придает речевой манере действующих лиц «Утешительной книги» некоторые индивидуальные лексико-стилистические черты: образный стиль характеризует реплики Эдуарду Пименты, а функциональный стиль — реплики Венсеслау Тавейры. Как отмечал В. В. Кожинов, «роман в определенном смысле всегда является незаконченным, разомкнутым, а не закругленным жанром. <...> Повествование строится из отдельных мелких и частных сцен, звеньев, не сливающихся в стройную цельность единого большого события» [10, с. 335], т. е. К. Каштелу Бранку стремится создать художественно убедительную мотивировку отношений между субъектом повествования и его адресатом, логически вытекающую из самой природы жанра: «драматический роман», как его называет Б. Г. Реизов [7, с. 140-143], создавал иллюзию присутствия читателя среди изображаемых событий и персонажей.
К числу новаторских черт повествовательной техники «Утешительной книги» следует отнести также соотношение собственно повествования и описательного элемента текста. Общая тенденция зрелого творчества К. Каштелу Бранку — преобладание описаний природы над описаниями внешности героев и окружающих их рукотворных предметов; последние появляются, как правило, в сатирических произведениях, например, в уже упоминавшемся романе «Падший ангел» и в дилогии «Эузебиу Макариу» и «Шайка» (БшеЫо Масапо, 1879; А сог^а, 1880). Ж. Праду Коэ-лью отмечал, что К. Каштелу Бранку отрицательно относился к дескриптивной тенденции, присущей современной ему литературе — особенно часто встречаются в его произведениях негативные отзывы об этом элементе творческой манеры О. де Баль-
зака и Э. Золя [15, р. 205-208]. В «Утешительной книге» отсутствуют как целостные портретные характеристики персонажей, так и подробности их быта.
Такова была традиция западноевропейской романтической литературы, в соответствии с которой уже в 1810-е годы, по словам Ю. М. Лотмана, «поэтический мир романтического произведения был абстрагирован от реального быта <...> Экзотический быт других народов или старинный быт своего могли восприниматься поэтически, современный простонародный, чиновничий или светский — лишь сатирически» [16, с. 8]. В португальском романтизме данный прием впервые появляется именно в прозе К. Каштелу Бранку. В «Утешительной книге» к числу эпизодов с описательно-сатирической тенденцией можно отнести изображение бала во дворце Жулии де Миранда и сцену свадебного пира [9, р. 243-244, 277].
Описание, не имеющее сатирической окраски, встречается в тексте романа только в Прологе, где повествователь не ограничивается сообщением обстоятельств, при которых ему стала известна излагаемая история, но, изображая усадьбу главного героя, внушает предполагаемому адресату представление о его мироощущении. Дескриптивная составляющая Пролога «Утешительной книги» приобретает те свойства, которые, как писал Ж. Женетт, становятся характерными для реалистического романа XIX в.: «Вторая основная функция описания, в наши дни наиболее очевидная, <...> носит характер одновременно объяснительный и символический <.> описания внешности персонажей, их одежды и домашней обстановки стремятся выявить и вместе с тем обосновать их психологию; по отношению к последней они являются одновременно знаком, причиной и следствием» [17, с. 291]. Возможно, что некоторые из этих символов в прологе «Утешительной книги», например изображение неухоженного сада и кота, дремлющего на коленях хозяина, должны были воплотить в себе идею самоотречения и бесстрастного отношения к жизни, которую в дальнейшем протагонист будет отстаивать в одном из споров с Эдуарду Пиментой, т. е. в структуре романа символика Пролога подчиняется общей пролептической модели повествования, избранной автором. Символика, подчеркивающая следование главного героя стоическому идеалу, позволяет К. Каштелу Бранку осуществить рационализацию нравственной схемы, которая свойственна большинству произведений, относящихся к третьему периоду его творчества, и которую Ж. Праду Коэлью определяет следующим образом: «повествование Камилу о греховной любви, особенно о супружеской измене, развивается по образцу: нарушение (беспорядок) ^ провиденциальная кара (восстановление порядка). Последнее слово принадлежит Богу» [2, р. 197]. В «Утешительной книге» присутствие сверхъестественного начала — пусть даже неявно выраженное — заменяется внутренним нравственно-философским императивом протагониста.
Новаторство К. Каштелу Бранку, сказавшееся как в изменении повествовательной структуры «Утешительной книги», так и в углублении морально-психологического содержания романа, позволяет прийти к выводу, что его интерес к реалистическому методу, который Ж. Праду Коэлью и О. Лопеш датируют серединой 1870-х годов [10, р. 100-101; 18, р. 823], в действительности проявляется уже в начале этого десятилетия. Хотя К. Каштелу Бранку по-прежнему следовал в своем прозаическом творчестве привычной модели романтического романа, он стремился к ее эволюционному развитию, позволяющему избегать двух крайностей — повествовательных приемов, которые в последней трети XIX в. уже трактовались как штампы ультра-
романтического метода, и стилистических нововведений, обусловленных распространением философии позитивизма или, как он сам ее называл, «Новой идеи».
Литература
1. Cabral A. Dicionário de Camilo Castelo Branco. Lisboa: Caminho, 2003. 838 р.
2. Prado Coelho J. Introdujo ao estudo da novela camiliana: In 2 vols. Vol. II. Lisboa: Imprensa Nacional-Casa da Moeda, 1983. 398 р.
3. Prado Coelho J. Livro de consolado // Dicionário de literatura: In 5 vols. Porto: Livraria Figueirinhas, 1990. Vol. II. P. 694.
4. Castelo Branco C. Memorias do cárcere. Porto: Ройю Editora, 2004. 462 р.
5. Frier D. As (transfigurares do «eu» nos romances de Camilo Castelo Branco. Lisboa: Imprensa Nacional-Casa da Moeda, 2005. 436 р.
6. Agostinho J. Camilo e a sua psicologia. Porto: Casa Editora de A. Figueirinhas, 1926. 282 p.+ VI
7. Реизов Б. Г. Французский исторический роман в эпоху романтизма. Л.: ГИХЛ, 1958. 593 с.
8. Плавскин З. И. Испанская литература XIX-XX веков. М.: Высшая школа, 1982. 247 с.
9. Branco Castelo C. Livro de consolado // С. Castelo Branco. Obras completas: In 18 vols. Vol. VII. Porto: Lello&Irmao, 1987. 1342 p.
10. Кожинов В. В. Происхождение романа. М.: Советский писатель, 1963. 440 с.
11. Aguiar e Silva V. M. Teoria da literatura. Coimbra: Livraria Almedina, 2005. 818 p.
12. ЖенеттЖ. Фигуры. Работы по поэтике: в 2 т. / пер. с фр. Е. Васильевой [и др.]; общ. ред. и вступ. ст. С. Зенкина. М.: Изд-во им. Сабашниковых, 1998. Т. 2: Французская литература. Язык и стиль. 471 с.
13. Шмид В. Нарратология. 2-е изд. М.: Языки славянской культуры, 2008. 312 с.
14. Соколова Т. В. Возвращение отвергнутого романа // Преломления. Вып. 4. СПб., 2006. С. 156-176.
15. Prado Coelho J. Introdujo ao estudo da novela camiliana: In 2 vols. Vol. I. Lisboa: Imprensa Nacional-Casa da Moeda, 1982. 438 р.
16. Лотман Ю. М. Роман А. С. Пушкина «Евгений Онегин». Комментарий. Л.: Просвещение, 1980. 415 с.
17. Женетт Ж. Фигуры. Работы по поэтике: в 2 т. / пер. с фр. Е. Васильевой [и др.]; общ. ред. и вступ. ст. С. Зенкина. М.: Изд-во им. Сабашниковых, 1998. Т. 1: Фигуры. 471 с.
18. Saraiva A. J., Lopes O. Historia da literatura portuguesa. 16a edi^ao. Porto: РоГл Editora, s.a. 1254 p.
Статья поступила в редакцию 15 апреля 2013 г.
