CC BY
100
[взаимосвязь литературы и языка] Е. В. Войналович
РОМАН И. С. ШМЕЛЕВА «НЯНЯ ИЗ МОСКВЫ» КАК ИСТОЧНИК СВЕДЕНИЙ О НАРОДНЫХ ВЗГЛЯДАХ НА БЫТОВУЮ ЖИЗНЬ В РОССИИ И ЭМИГРАЦИИ:
КУЛИНАРНЫЙ И ПРЕДМЕТНЫЙ КУЛЬТУРНЫЕ КОДЫ
ELENA V. VOYNALOVICH
SUBSTANTIVE DESIGNATIONS OF ARTIFACT IN I. SHMELYOV'S NOVEL "NYANYA IZ MOSKVY":
LEXICAL-STYLISTICS STUDIES BASED ON CORPUS
Произведение И. С. Шмелева «Няня из Москвы» является источником ценной информации о дореволюционном устройстве жизни русского человека, традиционной пищевой культуре, бытовых привычках. Кроме того, в романе имеются сведения о народных взглядах на жизнь послереволюционной России и эмиграции. В статье проанализированы субстантивные наименования артефактов в романе И. С. Шмелева «Няня из Москвы». Исследование выполнено с привлечением стилометрического метода на основе анализа конкордансов. Выделяются и рассматриваются подгруппы субстантивов с инвариантным значением «артефакт»: наименование пищи и одежды.
Ключевые слова: лингвостилистика, И. С. Шмелев, статистическая стилистика, артефакт, культурный код.
The article presents an overview of the analysis of the substantive designations of artifact in I. Shmelyov's novel "Nyanya iz Moskvy". The research is done by means of making concordances based on stylometric method. The subgroups of artifact state substantive are highlighted and examined. The analysis is being carried out within the framework of the total study of stylisation type of skaz novel.
Keywords: linguo-stylistics, I. Shmelyov, statistical stylistics, artifact, cultural code.
Роман «Няня из Москвы» (далее — НМ, 1933) [14] представляет собой сказовое повествование от лица няни, «человека простого сознания» [7], о жизни в России и эмиграции в конце XIX — начале XX в. Дарья Степановна Синицына всюду следует за своей воспитанницей Катичкой, помогая ей в разных жизненных ситуациях. После смерти родителей Кати няня берет на себя ряд хозяйственных обязанностей, т. е. деятельность рассказчицы постоянно связана с предметным миром: она следит за сохранностью имущества (Пошла подъ кофту себт Катичкинъ пуховой платокъ сунула. Догнала я ее, отбила.), считает и бережет хозяйские деньги (и пакетъ вынулъ. — «Вамъ денегъ велтно передать на дорогу...». Подобрала я пакетъ.), собирает вещи для очередного переезда: «скортй, няничка, ничего не надо, только скортй, скортй...» Какъ такъ, ничего не надо, Агашкт-то оставлять? Силы Господь далъ, я въ укладку свою да въ два чемодана всего поклала... И вст ее партреты уложила, и яичекъ сварила, и маслица постнаго двт бутылки забрала, и мучки съ пудикъ отсыпала. Больше пуда пришлось оставить, вотъ я жалтла какъ. Няня,
Й
А
Елена Владимировна Войналович
Соискатель кафедры древних языков Новосибирского государственного университета ► voynalovich_ev@mail.ru
Научный руководитель: д-р филол. наук, проф. О. Н. Алёшина
как и пушкинский Савельич при Гриневе, не только духовно оберегает Катичку, но и материально не дает пропасть в трудное время. Анализ наименований вещного мира героев романа позволяет также понять основные идеи произведения. Несмотря на то что персонажи много странствуют по миру, сказительница в большей части рисует урбанистические картины, а описываемые события, как правило, происходят в помещении. Более того, роман крайне антропоцентричен, поэтому вещи, одежда, еда становятся неотъемлемой частью описываемого. Рассказчица уделяет большое внимание характеристике, сравнению предметов, нередко уводя слушателей в сторону от основной линии повествования и создавая своеобразные лирические отступления, которые нередко становятся культурными зарисовками бытовой жизни России и некоторых зарубежных стран. При этом рассказчица часто вспоминает, ностальгирует по прошлому строю, укладу. В статье начала XX века Г. Василича, посвященной описаниям людей и улиц Москвы, читаем: «Несмотря на недавнее (1904 г.) торжественное заявлеше руководителей передовыхъ художественныхъ круговъ, что "бытъ умеръ!" — покойникъ благополучно здравствуетъ... Самымъ интереснымъ пунктомъ исторш становится безыменный герой — бытъ, обыденная жизнь, то, что делали люди прошлаго, какъ они смеялись, наряжались, плакали, торжествовали, какъ хоронили, любили и шутили» [2: 3].
Целью данного исследования стал анализ предметного, а конкретнее кулинарного и одежного культурных кодов романа НМ, рассмотрение произведения как источника ценных сведений о взглядах, оценке человека из народа на бытовую жизнь в до- и послереволюционной России, в эмиграции. Лексемы-артефакты, упомянутые в романе, выполняют не только сюжетную, но и лингвокультурологическую, историко-культурную функцию. Вещный мир романа отражает фрагмент предметного кода культуры, который, в свою очередь, связан с социальной, метрически-эталонной сферой и обусловлен духовным кодом [6]. Анализ выполнен стилометрическим методом на основе построенных конкордансов текста из-
дания 1936 года. Полуавтоматическая обработка текста прошла три этапа: 1) лемматизация, 2) тег-гинг (грамматическая и семантическая разметку) и 3) тематическое и лексико-семантическое классифицирование. Текст романа был леммати-зирован с помощью программы «Lemmatizator» (автор — канд. физ.-мат. н. А. А. Соколов, научный сотрудник Института автоматики и электрометрии СО РАН), для создания которой был использован интерфейс программирования приложений для доступа к данным ADO (ActiveX Data Objects), позволяющий представлять данные из разнообразных источников (реляционные базы данных, текстовые файлы и др.) в объектно-ориентированном виде. После обработки леммы выводятся в базе данных «Microsoft Access» в виде списка с посчитанным количеством словоупотреблений. Омонимия всех уровней снималась вручную. Полученные рейтинги лемм в их контекстном окружении позволили точно определить текстовые стилистические приоритеты. Подобный метод применяется для анализа языка как авторских художественных текстов [8; 9], так и анонимных фольклорных [1; 4; 12].
Тематическая группа наименований артефактов включает в себя 510 наименований, 1806 употреблений (что составляет 20% от общего количества субстантивов и 15% от словоупотреблений), которые распределяются по 9 подгруппам: наименования пищи и питья, одежды, орудий и механизмов, предметов убранства, утвари, звучащих и письменных текстов, транспорта, оружия и музыкальных инструментов. Наиболее употребимыми являются следующие артефакты-существительные (список дан в порядке убывания): письмо (91) + письмецо (8); бумага (43) + бумажка (17); корабль (48) + корабликъ (2). Такая концентрация в тексте именно этих единиц подтверждает главные мотивы романа; один из них — мотив странничества, скитаний (большинство переездов было проведено персонажами на корабле, поскольку необходимо было переправляться через воду). Бюрократические проблемы при переездах связаны с получением какого-либо документа (визы, разрешения и т. д.), который няня последовательно называет бумагой или бумажкой.
Письмо же занимает одно из главных мест среди сюжетообразующих элементов: тайна любовного «смертного письма» графини, которое является препятствием для счастья главных героев, раскрывается только в эпилоге. Кроме того, письмо является основным средством коммуникации людей на расстоянии — герои постоянно находятся либо в ожидании письма, либо в моменты обдумывания и написания своего ответа на чье-либо сообщение.
Подробнее рассмотрим две самые объемные подгруппы — наименования еды и одежды. Наиболее разнообразными являются лексемы подгруппы «Названия пищи и питья» (27% от количества субстантивов всей тематической группы; 22% от количества употреблений). В онтологическом представлении категория пищи является одной из первостепенных, она напрямую соотносится с архетипами жизни и смерти, отражает одно из главных условий существования человека. Однако в романе, помимо выполнения витальных, утилитарных функций, наименования еды подвергаются культурному кодированию, она становится материальным носителем культурных значений, ведь «что и как люди едят, является красноречивым феноменом каждой культуры» [17: 48]. Поскольку герои романа соприкасаются с несколькими культурами: русской, европейской, американской и даже восточной (Индия, Константинополь), то и видов кулинарных культур в романе тоже несколько. Кроме того, разделение общества накладывает на описание и социальный критерий.
При чтении произведения на читателя особо действуют ностальгические воспоминания рассказчицы о видах кушаний. Если в романе «Лето Господне» повествование идет без прямой отсылки на сравнение с эмигрантской жизнью, то описание еды и напитков в НМ ярко демонстрирует противопоставление нынешней, заграничной, и прежней жизни. Разнообразие и обилие пищи воссоздается только по памяти, в реальности же простые люди голодают: въ Костинтинополт повидали, какъ въ морт съ дттьми топились, себя продавали за кусокъ... Не случайно Ю. С. Степанов относит концепт хлеб к константам русской куль-
туры, получившим широкое отражение в древних ритуалах, пословицах, фразеологизмах, в фольклоре, живописи: «Хлеб у русских — больше, чем пропитание, он — символ пропитания» [13: 202]. В романах И. С. Шмелева «Лето Господне», «Богомолье» хлеб является символом стабильности, здоровья [3: 151], в НМ же традиционное для русского человека отношение к хлтбу (8), который няня ласково называет хлтбушекъ (5), хлтбецъ (4), подкрепляется и представленными деформированными человеческими отношениями и нравами, когда пищу приходится с трудом добывать, люди не делятся куском, хлеб, которого не хватает своим, продают втридорога немцам: Мы сколько безъ хлтбушка сидтли на кораблт; какъ хлтбушекъ добывается, слезами поливается. Именно поэтому даже большое количество лексических единиц со значением пищи, длинные однородные ряды наименований кушаний не превращают роман в описание застолий персонажей, для которых законы мира упрощаются до законов желудка, как это происходит, например, в произведениях Ю. Олеши [11: 112].
Социальный критерий остро отражается в представлении деликатесов, которые на столе только у богатых иностранцев, многочисленных поклонников Кати: И провизт нанесли, — и курочку, и икорки зернистой, и кондитерскш пи-рогъ, — прямо завалили. Очень показательно в этом отношении разделение людей и их питания на корабле, создается условная вертикаль социума: внизу, в трюмах, люди голодают, еле дышат от вони, в то же время наверху — проходят недельные празднества с изысканными напитками, обильными закусками из отборных продуктов: Все пр1тли, сталъ народъ голодать. А сверху сказывали: духъ какой на кухняхъ, говядину все жарютъ, и котлеты-биштексы, а у матросовъ борщъ — ложкой не промтшать... и быковъ под-возятъ, и барашковъ, а сыръ колесами... Однако отметим, что «различного рода деликатесы... заимствованные из других культур, — это "переменные" русского национального сознания, а хлеб и вода — его константы, обнаруживающие устойчивость по отношению к веяниям кулинарной моды» [15].
Рассмотрим лексемы, репрезентирующие пищевой код, в соответствии с традиционной последовательностью приема пищи. Горячие жидкие блюда герои едят не часто: супецъ (2); борщь, супъ, щи (по 1), готовят их исключительно в уютных домах, выражение «кормить супом» значит о ком-то очень заботиться: няня варит супец больному барину, кладет незаметно просвирки в суп для выздоровления барыне. Когда заболевает сама Дарья Степановна, добрый сосед-земляк Абраша ее уговаривает: «Къ намъ перебирайтесь ... а мы бы и щи варили вамъ...» Как и в других романах И. С. Шмелева, такой тип пищи выступает как символ объединения людей, заботы друг о друге [3: 152]. Горячие блюда и продукты для их приготовления представлены более разнообразны, приводятся названия мяса и мясных блюд: курица (3); барашекъ, котлета, котлетка, рябчикъ, сашлыкъ ('шашлык'), цыпленокъ (по 2); баранина, биштексъ, говядина, гусь, индюшка, курочка, телятина (по 1); рыбы: камса ('мелкая морская промысловая рыба семейства анчоусов'), килька, копчушечка, наважка, селедка, судачокъ, осетрина (по 1). Подаются эти блюда с совусом (1) или сметаной (1). Перечислим и закуски, поскольку, как и мясные или рыбные блюда, они являются показателем достатка персонажей, роскошной жизни: сыръ (4); икорка, сардинка (по 3); бутенброт, ветчина, икра, колбаска (по 2): А приставъ новый... все дорогое требуетъ: икры, мадеры, сыру ему шви-царскаго, сарди-нковъ... Продукты для гарниров: макароны (3); рисъ (2); крупа (грешневая) (1) — в романе упоминаются только как однообразная еда в трудное время. Так, влюбленный в Катю Якубенка еле разыскивает и приносит ей рис; солдаты белого движения обкидываются макаронами, как снежками: А они ушатъ макароновъ вывалили и шлепаютъ другъ въ дружку: надоели ваши макароны! Самыми разнообразными оказались наименования всевозможных няниных любимых сладостей (1), сластей (1) и выпечки: варенье (10); пирогъ (6); пирожокъ, сухарикъ (по 5); блинокъ, конфекта / конфета (по 4); ортшки (заливные), печенье, пряникъ, трюхелька ('трюфель') (по 3); булочка, вареньице, калачъ, лепешечка, медъ, мороженое, пастила, халва, шиколатъ / шикалатъ
(по 2); монпасе ('монпансье'), блинъ, канфетка, кренделекъ, пудингъ, пряничекъ (по 1): Гртшница я, — бывало, сладенькаго чего возьмешь, безъ спросу. Конфекты у нихъ не переводились, и пастила, и печенья всяк1я, и прянички, и ортшки заливные, чего-чего только не было! Перечисление сладостей обычно идет однородными рядами, однако, в отличие от описания в «Лете Господнем», где такое обилие выступает символом широты русской души, указанием на богатство русского стола [Там же], в НМ герои только вспоминают о прошлом. Наименования пищи в некоторых случаях метафоризируются: И складненькая она, а въ сливошномъ — какъ канфетка, залюбуешься.
Названия напитков в романе также делятся по социальному критерию: напитки, которыми запивают изысканные закуски и роскошные обеды господа: вино (13); винцо, шимпанское / шин-панское (по 6); мадерца (4); кофт, ситничекъ (по 2); винище, мадера, портвейн, содовая, ромъ, шикалатъ (по 1); и более простое питье: чаекъ (19); чай (16); водица (5); водичка, кисель, молоко (кислое) (по 2); водочка, квасъ, морсъ, пиво (по 1): вино изъ кувшиновъ пьютъ; И шимпанское вино въ серебряныхъ ведрахъ приносили; Вотъ, покорно благодарю... водички... выпью. Отметим, что именно чаекъ и чай наряду с водой — самые употребляемые лексемы. Чаепитие с самоваром в русских традициях представляется как своего рода священнодействие, оно создает уютную обстановку для общения. Выражение «прийти попить чайку» традиционно обозначает «зайти в гости, чтобы поговорить, посоветоваться», еда — не самоцель, обильные чаепития считались грехом чревоугодия: Придешь къ Авдотьт Васильевнт, желанной моей, чайку попить... По сюжету рассказчица сидит у госпожи Медынкиной, пьет чаек с малиновым вареньем и рассказывает о своей жизни, в частности, и о том, где ее угощали чайком и кого она сама если не накормила, то хотя бы попоила: смерть чайку захоттлось; и чайку съ лимончи-комъ принесетъ; Странницу приняла я разъ, чай-комъ попоила.
Как уже говорилось, в романе часто происходит сопоставление русской кухни, родных кушаний и заграничной еды, и не в пользу последней.
Одним из самых показательных примеров является описание видов варенья, как фруктов и ягод, из которых его варят, так и технологии приготовления. Няня с душой вспоминает о рябиновом, брусничном, киевском варенье, варенье из китайских яблочков (любила я изъ китайскихъ) и ругает американское: А у нихъ тамъ американское, конечно, варенье, пусто-е... суропъ одинъ нарушений, и доро-го-е! Различны и вкусовые предпочтения в напитках: и за шимпанскимъ сейчасъ пошлютъ. И меня угостятъ. Да я его не любила, по мнт нп>тъ лучше ланинской водицы черносмородиновой. Перед отъездом из Парижа няня специально заходит в русский магазин: Глядь — русская лавочка! Дай, думаю, водочки прихвачу и хоть котлетокъ нашихъ, а то въ Америка не достать. Заграничные диковинки няня сравнивает с похожими продуктами русской кухни, нередко такие изыски у рассказчицы вызывают не восхищение, а удивление, настороженность и даже страх: паприка, пудинг (съ синимъ огнемъ подавали намъ, ромъ гортлъ. Пудингъ называется), сашлыкъ, чурекъ, коктейли няня и вовсе называет пойлом (И стали они въ соломинки сосать, пойло такое, для баловства).
Помимо обыденной пищи, ряд лексем называет сакральные, обрядовые кушания: просвирка (6); кутья (5); кутьица (2); куличикъ, куличь, пасочка, яичко ('крашенка') (по 1). Няня соблюдает традиции и готовит кутью на поминовение барина и отца Васеньки: Я и кутьи сварила... а безъ кутьи-то какъ-то ужъ непорядокъ, все-таки душеньку помянуть-порадовать. Но и в приготовлении кушаний, которые едины для всех православных, находятся различия у «своих» и «чужих», русских и заграничных людей, т. е. сакральная пища неоднородна: одна греческая старушка тоже похвалила мою кутью, только, говоритъ, надо бы ортшками утыкать и миндалькомъ, и вишеньками изъ варенья кругомъ убрать, такъ по ихъ втрт полагается. А у насъ, конечно, изюм-цемъ больше убираютъ. О сакральной пище неправославных няня не упоминает.
Кроме вкусовых предпочтений, охарактеризовать персонажей помогает описание и оценка няни их внешнего вида, лексемы, обозначающие
элементы костюма, составляют тематическую подгруппу «Наименования одежды, обуви, аксессуаров» (22% от количества субстантивов всей тематической группы; 18% от количества употреблений). С давних времен одежда и ее символическое значение вплетены в разные сферы культуры: быт, обряды, ритуалы, праздники, фольклор, религию, искусство, идеологию, пиар. Из всех элементов предметного мира костюм теснее всего связан с человеком, сливаясь с ним, прирастая к нему. С помощью кода одежды можно выразить широкий круг аксиологических категорий, социально значимых идей. Так и в художественном произведении облик героя способствует созданию более полного образа, писатели «доверяют костюму важную семантическую информацию. Получив ее, читатель проникает не только в мир вещей, но и мир идей...» [10: 3]. Костюм может передать множество оттенков смысла, указать на социальное положение героя, на его психологический облик, на приверженность этикету или на осознанное нарушение традиций [Там же: 5].
Проанализируем наименования одежды, обуви, аксессуаров, встречающиеся в романе НМ, и определим, какие функции выполняют костюмы разных персонажей в произведении. Сначала приведем единицы с достаточно высоким ранговым показателем, наделенные определенным символическим смыслом и сюжетной значимостью. Так, жених Вася дарит Катичке дорогой бриллиантовый кулонъ (7), но после отказа Кати в газете появляется известие о том, что «на раненыхъ брил1янтовый кулонъ пожертвовали, и пропечатано такъ — "отъ русской дтвушки"». В другом эпизоде Катя издевается над своими «щедрыми» ухажерами, для чего орудием служит буа (10), «отъ мамаши Катичкт досталась». Трое англичан, услышав о смешной цене рояля (50 рублей, хотя «рояль больш1я тыщи стоила»), сразу же проникаются «сочувствием» к детям, которым Катя предлагает пожертвовать вырученные деньги. Героиня понимает, что эта сцена символично означает торги на саму себя, и разыгрывает перед ними настоящий спектакль: Схватила лисичку, кричитъ — «нянь, ножницы! Лисичку еще могу изртзать...» — вырвала у меня ножницы, и разъ-
разъ — на три хвоста буу! — «Л рояль-то какъ? нешто по ножке каждому? а то — кто больше дастъ? или — жеребЫ кинуть?..» Р. М. Кирсанова отмечает, что слово «боа» в XIX веке имело русский эквивалент «хвост» [5: 44], который явно понятнее няне: лексема «боа» в речи рассказчицы имеет фонетические, графические, морфологические трансформации и несколько раз заменяется синонимами лисичка (5), хвостъ, хвостикъ (по 1).
Костюм может передавать физиологическое состояние героев, здоровье или болезнь: Надела платье зеленое, новое, а оно живое на ней, ер-заетъ, какъ на мертвой; Взгляну на него — не-жилецъ и нежилецъ... И платье на немъ, чисто на вешалке; И съ тыла спала, юбка не держится. Одежда, как деталь художественного описания, дает и личностную характеристику персонажам, отвечает их умонастроениям, жизненной позиции. Смена наряда, желание приодеться или, наоборот, выглядеть по-простому подчеркивает характер происходящего события, отношение к нему героев, их настроение, а также возможные изменения в жизни и характере. Например, отчаявшаяся получить взаимность Васи графиня перед своим несостоявшимся отъездом всячески пытается спровоцировать Васю, в том числе при помощи костюма: Не узнала я ее: разодета, вольная вся, а то скромно ходила, милосердое платьице только... а тутъ и надушилась, и шея голая, и юбка задъ обтянула, и шляпка съ какими-то торчками, такая лихая, разбитная. Однако и сама Катичка умеет манипулировать людьми благодаря своему внешнему виду. Чтобы быть неотразимой перед влиятельным ухажером, надевает воздушное светлое платье: И складнень-кая она, а въ сливошномъ — какъ канфетка, залюбуешься. Переоделась, розаны приколола, выбежала къ нему... широкая шляпка у ней была, белая вся, — онъ такъ и вострепеталъ. Для того чтобы вызвать чувство жалости, создать впечатление скромной девушки и даже помириться с Васей, Катя облачается в траур: Она черное платьице надела, — сиротка и сиротка; Значить, на другой день, въ травуръ свой Катичка оделась, очень къ лицу ей онъ: личико у ней и въ Крыму не загорело, бледненькая такая, слабенькая
совсемъ, — сиротка и сиротка. Для еще большего эффекта и цветового контраста Катичка велит няне «белыхъ розановъ нарезать».
Однако одежда в романе является не только средством отражения характера, настроения персонажа, костюм как социокультурный знак может обозначать принадлежность персонажа к определенной социальной группе. В начале XX века разрушилась прежняя система классов и сословий; исторические перемены принесли изменения и в костюме людей. Щегольство персонажей-мужчин и желание помодничать у героинь надолго осталось только в дореволюционном прошлом, о барине няня вспоминает: И помочи, и носки, и платки носовые, — все шелковое, цветное... и подштанники, извините, разноцветные, шелковые, и эти подушечки везде, для аромату, саше. Что говорить, любили покрасоваться. Слушательница Медынкина, по рассказам няни, в молодости следила за модой, что понятно из упоминания о платье цвета само, актуального в начале 1890-х гг. [Там же: 242]: Л вы пр1ехали, все-то въ снегу, разрумянены, горяч1я, сбросили шубку соболью... въ платьт вы въ самоновомъ были, барыня.
В своих странствиях Дарья Степановна до последнего пытается сохранить имущество, перечисляет, кратко описывает каждую из вещей, рассказывает, где она была приобретена или потеряна: Имущества у меня было, добришка вся-каго: шуба беличья была, салопъ лист, тальма эта вотъ, три шали хорошихъ, две пары полса-пожекъ, матерш три куска. Однако после произошедших событий во всей стране и в жизни каждого персонажи понимают, что предметы роскоши (драгоценности, изысканные аксессуары или нарядная одежда, а позже роскошью уже считается практически любая одежда) теряют как фактическую цену, так и духовную значимость для человека. Многие артефакты прежней роскошной жизни проданы за минимальную цену, отданы за еду, в качестве взятки, или просто украдены: Въ гостиничке комнатку мы сняли, лист салопъ продала я; Хлебцемъ манятъ, сарди-нками, — «пиджакъ, бараслетъ давай!»; Весь Крымъ и вытряхнули, за грошъ безъ денежки.
По дачамъ рыщутъ, кто несетъ, кто везетъ, кто коверъ волочетъ, кто шубу... и рояли, и небель всякую... В неузнаваемом виде возвращаются герои после службы в армии, показательны описания внешнего вида Васеньки до войны (молод-чикъ, черноусенькш, бобровая шинелька) и после войны: послт такихъ мытарствъ... оборвался... вттромъ подбитъ, сапоги по пуду, на гвоздяхъ... англисте сапоги на немъ, ходитъ, говоритъ, по мостовой страшно, гремятъ-то больно... пид-жакъ зеленый, военный, англискш тоже, брюки въ дырьяхъ, а на шинельку и смотртть, говоритъ, страшно, ихн1е городовые два раза задерживали, по дукументамъ свтрялись, изъ какого онъ званя, не бродяжный ли.
Помимо сюжетообразующего, психологического, социального критериев, в классификации наименований одежды существует и деление по гендерному принципу. Большинство женской одежды принадлежит воспитаннице Катичке и самой няне. Наиболее употребляемая лексема, обозначающая женскую одежду, — платье (17), платьице (3). По предпочтению в выборе материала (муслиновое, шелковое, синелевое, шерстяное), цвета (зеленое, черное, самоновое, стренькое, серебряное, синее), покроя (милосердое, вольное) платья можно определить социальный статус, настроение, возраст и даже профессию его обладательницы. Катя тоже хорошо разбирается в моде, собирается на один вечер: кричитъ — «нянь, сли-вошное мое давай!» А это любимое у ней платье было, муслиновое (муслин — очень тонкая ткань для платьев, использовавшаяся с конца XVIII в. до конца 1910-х гг. [Там же: 180]), на другой: Выбтгла она, плечики голыя, вся такая юрли-вая, платье серебряное, камушки горятъ, — ну, какъ мушка какая золотая, — такъ и обомлтлъ. У няни, наоборот, одежда скромная, практичная: платье на мнт все то же. Даже выходной костюм Дарьи Степановны остается простым: А я просто одтта, какъ мы вст ходимъ, русскя настоящ1я, — а праздникъ былъ, Вознесете Господне, — на мнт стренькое платье было, шерстяное, московское, и легкая у меня накидочка, черная, шелковая... не со стеклярускомъ, барыня, а другая, попараднтй. Не по своей воле нарядившись, рас-
сказчица чувствует себя неуютно: На мнт шелковое платье было, муваровое, наколочку Катичка мнт приладила, — сижу, будто я образованная. Не хочет Дарья Степановна менять и свой пла-токъ (7), платочекъ (4) на шляпку (8): И все, говоритъ, вы прежняя, въ платочкт, моды не признаете; Она мнт тутъ шляпку носить велтла, а мнт стыдъ, будто я пугала какая, голова непривычная, не я и не я... Катя сама занимается покупкой новой одежды для своей нянеи: шелковое платье купи, стыдно съ тобой; Всего-то мнт накупила... и бтлья, и платье новое, синелевое, и часики мнт на руку.
Также женские костюмы персонажей составляют шаль (7); юбка (6); тальма (4); салопъ, халатикъ, шубка (по 3); накидочка (2), блузка, кофточка, манто, мехъ (кутается въ мехт), стточка (Каки-то стточки надтвать стала, какъ рыбка серебряная) (по 1); нижнее бтлье, бтльецо (по 2): рубашечка, чулочекъ (по 2); ком-бизонъ, рубашенька, рубашка (босая дама по полю идетъ, простоволо-сая, въ однойрубашкт) (по 1). Женская обувь: ботикъ (4); туфли (2); полсапожки, сапожокъ, туфелька (по 1). Описание героини, особенно готовящейся к светскому мероприятию, не обходится без упоминания аксессуаров, дополняющих наряд: колечко (12); кольцо (4); драгоцтнность, медальонъ, наколочка, перчатка, сережка (по 2); бантикъ, бараслетъ, браслетка, бусы, колечки-брошки, ожерелье, финтифлюшка, шпилька (по 1). Отметим, что многие наименования женской одежды приобретают в речи няни гипокористические суффиксы.
Персонажам-мужчинам принадлежит следующая одежда: шуба (12); штаны (8); брюки, рубашка (по 4); пальто (3); пальтецо, пиджакъ (по 2); варежка, куртка, курточка, панталоны (И будто онъ за странника: котомочка за спиной, клюшка бтлая, панталоны въ заплаткахъ, самъ босой), полушубокъ, рубаха, рукавица (по 1); нижнее бтлье (4), бтльишко (3), бтльецо (2), носокъ, подштанники, чулокъ (по 1); головные уборы: шляпа (6); шапка (3); котелокъ (по 2); картузикъ, картузъ (по 1); обувь: сапогъ (10); полсапожки (6); калоша (2); ботикъ (1); аксессуары: перчатка (5); запонка (6); поясъ (по 4); бантъ, очки (по 3);
галстукъ, перстенекъ, перстень, цыпочка (по 2); пенсии (по 1).
Некоторые наименования форменной одежды, головных уборов призваны характеризовать определенные социальные группы: монахи ихше, въ былыхъ балахонахъ (1); монашка-католичка «въ синемъ платьы, былый корабликъ на головы»; у сестер милосердия белые косыночки (2); в парадную форму солдат гвардии входили штаны «изъ былой кожи»; военнослужащие белого движения носят шинельки (5), мундиры (2), портянки, фуражки (1): Барина тоже на войну забрали... И мундиръ ему выдали, и саблю. Царскую форменную одежду приходится тщательно скрывать: а на моихъ глазахъ нашего городового и узнали!.. знакомые шубу ему дали надыть, съ барашковымъ воротникомъ, — какъ всякш человыкъ сталъ. Онъ высокш, шуба ему по колына, штаны гордовые и видать, сите. Его по штанамъ-то и схватали. Описывается военная форма индусов: А съ ними стража военная, всы въ бтлыхъ одтятяхъ, красавцы так1е все, въ бтлыхъ каскахъ, изъ хороша-го полотна, изъ голандскаго. Элемент форменной одежды царя, символ монархической власти — корона (7) не носится персонажами романа, она изображена на других артефактах: запонки съ короной; А у насъ большие партреты Катичкины стояли, даже съ царской короной былъ. Помещая в пространство вещного мира романа такое количество вещей с короной, И. С. Шмелев заостряет внимание на идеологические взгляды семьи Вышгородских и на собственные, поскольку писатель очень быстро разочаровался в революции: у нихъ и носовые платки въ коронахъ вышиты... Ну, извыстно, вырно вы говорите, каждый мо-жетъ себы корону вышить, да... у нихъ гусь въ коронахъ летылъ, грамотка-то была, и въ золо-тыхъ книгахъ писаны.
Несколько лексем обозначают наименования элементов одеяния — сакральной символики православных: вынецъ (2), нательный крестикъ (1): а надъ ней большой черный крестъ, въ терно-вомъ втнцт Спаситель; Крестикъ на ней былъ, гляжу — нытъ!
В романе можно выделить и элементы одежды разных национальностей. Символы рус-
ского традиционного костюма кокошникъ, сара-фанъ (по 1) используются для театрализованного шествия: Она потомъ, добровольцы пришли, въ кокошникт ыхала, въ сарафант, Росст представляла. Лексема лапти (2) употреблена в пословице «все у насъ по закону будетъ: и зывать, и чихать, и щи лаптемъ хлебать!» и в сравнении «ноги лаптемъ». Интересно, что в народном сознании даже окрас оперения птицы имеет национальное объяснение: не та ворона, не наша... у насъ въ платочкт. Также встречаются описания элементов костюма турков (въ красной шапочкы съ кисточкой. Безъ рубахи, грудь красная, мохнатая, парусиновые штаны болтаются, на ногахъ дощечки; Ужъ турецкую шапку свою запряталъ), цыган (Всы съ трубками, въ такихъ вотъ шляпахъ, чисто пастухи, а глаза самые разбойничьи; пестрыя кофты), татар (разные рукава, самые-то оторвы. Съ ножомъ одинъ ходилъ, въ башлыкт, зубами на меня щелкалъ).
Использование наименований артефактов помогло И. С. Шмелеву создать картину жизни эмигрантов первой волны, своеобразную «энциклопедию эмигрантской жизни». Роман НМ представляет собой источник ценных сведений о вкусовых и модных предпочтениях людей конца XIX — начала XX в., как в России, так и за рубежом: из рассказа няни слушатели, читатели могут почерпнуть информацию о происходящих исторических событиях, об изменяющемся образе жизни русских людей, об их взаимосвязи с другими народностями. Кулинарный и предметный культурные коды построены на оппозициях по нескольким критериям: пространственному (в России и в эмиграции), временному (до и после революции), гендерному, возрастному, социальному, национальному (русские, турки, американцы, индусы, татары и др.), религиозному (обыденное и сакральное, христианское и нехристианское, православное и католическое). На примере артефактов писатель демонстрирует, как непостоянна ценность материального мира, как в сложные социально-политические времена люди могут поменять отношение к предметному миру, как несопоставимы приоритеты разных типов персонажей: «...кажется, будто целая Атлантида вещей
неожиданно погрузилась под воду, оставив ошарашенного носителя цивилизации на замусоренном берегу, где лишь узнаваемые обломки напоминают о недавней густоте и пестроте окружавшего его предметного мира. Появляется новый литературный жанр — ностальгическая коллекция, альбом, каталог ушедших вещей» [16]. При этом роман не сводится к перечислению элементов предметного мира прошлого, он пропускается через народное сознание героини-рассказчицы и представляется нам субъективно. Однако эмоциональное состояние няни в целом совпадает с оценкой современников на происходящие перемены: «Все типичное, слагавшееся долгими веками разъдиненного существовашя, уступа-етъ м-Ьсто практичному и культурному шаблону. Этотъ процессъ движется быстро — такъ хочетъ ходъ вещей, но нужно ли человеческому духу это равнеше въ одну шеренгу — отвЬтитъ будущее, пока же оно кажется обиднымъ...» [2: 16].
ЛИТЕРАТУРА
1. Бобунова М. А, Хроленко А. Т. Конкорданс русской народной песни: Песни Курской губернии. Курск, 2007.
2. Василич Г. Улицы и люди современной Москвы // Москва в ее прошлом и настоящем. В 12 т. Т. 12. М., 1912. С. 3-16.
3. Гилазетдинова Г. Х., Багманова Л. Н. Репрезентация лингвокультуремы «Пища» в романах И. С. Шмелева «Богомолье» и «Лето Господне» // Уч. запю Казанск. ун-та. Гуманитарные науки. 2012. Т. 154, кн. 5. С. 151-155.
4. Ефремова А. Д., Лагута О. Н. О трудностях изучения языка русской фольклорной религиозной прозы XIX века // Вестн. Новосиб. гос. ун-та. Сер.: Лингвистика и межкультурная коммуникация. 2009. Т. 7. Вып. 1. С. 32-41.
5. Кирсанова Р. М. Костюм в русской художественной культуре 18 — первой половины 20 вв. (опыт энциклопедии). М., 1995.
6. Красных В. В Коды и эталоны культуры (приглашение к разговору) // Язык, сознание, коммуникация: Сб. статей / Отв. ред. В. В. Красных, А. И. Изотов. М., 2001. Вып. 19. С. 5-19.
7. Мартьянова С. А. «Человек простого сознания» в романе «Няня из Москвы»: историко-литературный контекст (тезисы) // И. С. Шмелев и литературный процесс XX-XXI вв.: итоги, проблемы, перспективы. X Крымские Междунар. Шмелевские чтения, 2004. С. 63-66.
8. Мухин М. Ю. Лексическая статистика и идиостиль автора: корпусное идеографическое исследование (на матер. произведений М. Булгакова, В. Набокова, А. Платонова
и М. Шолохова): Автореф. дис. ... д-ра филол. наук. Екатеринбург, 2011.
9. Панова Л. Г. Поэтическая картина мира Мандельштама: от статистики — к семантике // Логический анализ языка: Квантификативный аспект языка. М., 2005. C. 535-541.
10. Панченко А. М. Вещь в культуре // Кирсанова Р. М. Костюм в русской художественной культуре 18 — первой половины 20 вв. (опыт энциклопедии). М., 1995. С. 3-5.
11. Румянцева Л. И. Функционирование кулинарно-пи-щевого мифологического кода в прозе 1920-х гг. // Вестн. Чит. гос. ун-та. Филологические науки. № 1 (80). 2012. С. 111-115.
12. Русские простонародные легенды и рассказы: Сб. 1861 г. / Изд. подг. В. С. Кузнецова, О. Н. Лагута, А. М. Лаврентьев. Новосибирск, 2005.
13. Степанов Ю. С. Константы. Словарь русской культуры: опыт исследования. М., 1997.
14. Шмелев И. С. Няня из Москвы. Париж, 1936.
15. Шхумишхова А. Р. Семантический и концептуальный аспекты исследования лексемы «хлеб» // Вестн. Адыг. гос. ун-та. Сер. 2: Филология и искусствоведение. 2009. № 3. С. 229-233.
16. Щеглов Ю. Антиробинзонада Зощенко: Человек и вещь у М. Зощенко и его современников // Die Welt der Slaven XLIV. München, 1999. С. 230-232 (цит. по: Пискарев П. А., Урлаб Л. Л. Милый старый Петербург. Воспоминания о быте старого Петербурга в начале XX века. СПб., 2007).
17. Яхно О. Н. Полезные книги о вкусной пище: традиция XIX в. и советский эталон питания // Вестн. РУДН. Сер.: История России. 2007. № 3. С. 48-54.
