CC BY
167
УДК 821.161
Романов В.А., Осьмухина О.Ю.
«Роман альтернативной мифологии» в контексте современного отечественного фэнтези (на материале «Боргильдовой битвы» Ника Перумова)
В статье осмысляется специфика воплощения образов, мотивов и приемов северогерманской мифологии в романе Ника Перумова, который пытается «вписать» мифологический материал «Старшей Эдды» в авторский неомиф. Опираясь на северогерманскую мифологию, обыгрывая известные мифологические мотивы и образы, Ник Перумов в «Боргильдовой битве» создает оригинальный мир, в котором действуют эддические персонажи. Мифология «Эдды» для его романа становится доминантой сюжетостроения.
In the article is investigating the specificity of the images, motives and devices of German mythology in the Nick Perumov's romance. Perumov trying to "fit" the mythological material is "Elder Edda" in author's neomyth. Based on the North Germanic mythology, playing with well-known mythological motives and images, Nick Perumov in "Battle of Borgil'd" creates original world where there are characters of "Elder Edda". "Edda" mythology for his romance becomes the dominant feature of the building plot.
Ключевые слова: Ник Перумов, роман, миф, неомиф, мотив, прием.
Key words: Nick Perumov, romance, myth, neomyth, motive, devi.
Мифологизм в литературе ХХ века - особое явление, представляющее собой и художественное средство, приём, и определённое мироощущение, и концепцию мира. Мифологизация становится фундаментальным принципом творческого восприятия действительности. В связи с этим создаются мифы «нового времени» - художественные, поэтические и т.д. Древние мифы как бы «воскрешаются» в культурной памяти, однако суть нового мифа культуры ХХ столетия принципиально иная. «Миф нового времени, по замечанию Д. Е. Максимова, пропущен через индивидуальное сознание с его рефлексией и авторским свободным отношением к изображаемому» [3, с. 234]. Таким образом, «неомифологизм» (З.Г. Минц) не стремится воссоздать мифологическое мышление, а ставит своей целью выявить внутренние, бессознательные структуры и движущие интенции современного цивилизованного мира.
В гуманитарном мышлении XX столетия проблема мифа, транспонирования мифологических элементов в художественный текст (в самом широком понимании последнего) заняла одно из главенствующих мест. Изучение мифа как одной из универсальных категорий человеческого бытия, принципиальной составляющей человеческого мышления - и, одновременно, как одной из определяющих норм жизни социума - имеет в
© Романов В.А., Осьмухина О.Ю., 2014
67
науке долгую историю (А. Лосев, Е. Мелетинский, А. Пятигорский, Э. Шафранская, В. Пропп, М. Элиаде и др.). Основополагающими нам представляются созвучные определения мифа Е.М. Мелетинского [4, с. 653] и А.Ф. Лосева [2], в которых подчеркивается, что миф есть особая система, основной «способ понимания мира» [4, с. 653]. Существование личности подразумевает тем самым включенность в систему мифа и восприятие окружающего через призму этого мифа, и в этом отношении любая сфера человеческой активности, особенно творческая, может быть рассмотрена как опосредованная реализация мифа.
Весьма актуальным в настоящее время представляется изучение мифопоэтического аспекта современной русской прозы [см.: 1; 8; 11; 12; 13], поскольку именно сфера мифопоэтического позволяет рассматривать ее как целостное явление, обладающее определенным набором свойств, функций и закономерностей, не зависящих как от вешних различий, так и от стилевых предпочтений. Наиболее примечательна в этом контексте проза рубежа ХХ-ХХ1 веков, причем, вне зависимости от того, принадлежит ли текст массовой словесности или же литературному мейнстриму.
Как справедливо отмечает О.Ю. Осьмухина, «для современной российской прозы - прежде всего постмодернистской, использующей аллюзии, интертекстуальность, цитатность, игру с претекстами, - актуально именно художественное преобразование исходного мифологического материала (античного, христианского и т.д.) в мифопоэтические элементы авторского текста, приводящее к созданию вполне конкретного авторского неомифа» [6, с. 228]. Соответственно, мифопоэтический подход к изучению современной отечественной прозы представляется наиболее соответствующим характеру и художественным свойствам этой прозы, наиболее полно отражает ее специфику в литературном процессе рубежа ХХ-ХХ1 веков.
В современной прозе - от творчества Дм. Липскерова, Т. Толстой, В. Пелевина, Дм. Быкова, М. Шишкина до М. Семеновой, А. Бушкова, Ника Перумова и др. - цели «вкрапления» мифологических элементов в художественный текст разнообразны. Это и создание универсального мифа, который позволяет постигнуть условия человеческого существования в современном мире, осмыслить реальность сквозь призму мифологизированного сознания, и ироническое использование мифологических мотивов, и переосмысление мифа в рамках «освоения» постмодернистской литературой готовых форм, которое приводит в конечном итоге не только к игре со смыслами, но и абсолютно новому пониманию архетипических образов, мотивов и сюжетов.
Как художественный приём мифологизм весьма существенен для отечественного фэнтези, причем образы и сюжеты славянской, европейской (прежде всего - северогерманской) мифологии становятся неотъемлемой составляющей этого жанра. Изучение творчества авторов фэнтези в целом и Ника Перумова как крупнейшего создателя этого жанра в современной
отечественной прозе, в частности, в аспекте мифопоэтики и жизнетворческих интенций, связанных с историко-культурными реалиями, определяет актуальность нашего исследования. Подчеркнем, что мы делаем акцент не столько на осмыслении особенностей воплощения «мифологического сознания» в художественном тексте, сколько на сознательном обращении писателя к тем или иным образам, сюжетам, художественным приемам мифологического генеза, подвергающимся творческому переосмыслению и, соответственно перемещающимся из мифологической - в мифопоэтическую сферу, то есть становящимся частью поэтики художественного произведения. Опираясь на работы Я. В. Солдаткиной и Е. Г. Чернышевой [8, с. 8; 12, с. 6], под мифопоэтикой мы будем понимать «художественные феномены нового времени, сориентированные на мифологический тип сознания, на мифологические структурные особенности или вполне определенные мифологические образцы, однако не теряющие собственно эстетической специфики, свободного индивидуально-авторского отношения к изображаемому» [12, с. 6]. Тем самым мифопоэтику можно рассматривать как составную часть поэтики произведения, изучающую мифологические образы, мотивы, аллюзии и реминисценции, реализованные в тексте произведения, а также созданные авторами новые мифологемы и, шире, - новые мифы.
При этом в рамках фэнтези, a priori строящемся на известных символах и мифологических образах, наиболее значимым становится именно художественное преобразование исходного мифологического материала в мифопоэтические элементы авторского текста, поскольку именно в этом аспекте мифопоэтика демонстрирует способность к глобальным обобщениям на содержательном и структурном уровнях произведения и воссоздание тем или иным прозаиком целостной мифопоэтической модели мира.
Как справедливо отмечал Е.М. Мелетинский, в литературном мифоло-гизме на первый план «выступает идея вечной циклической повторяемости первичных мифологических прототипов под разными «масками», своеобразной замещаемости литературных и мифологических героев, делаются попытки мифологизации житейской прозы писателями и выявления скрытых мифологических основ реализма литературными критиками» [5, с. 8]. И фэнтези, на наш взгляд, является очередным звеном в этой циклической повторяемости.
В контексте мифопоэтики в русском фэнтези нам представляется правомерным выделение двух тенденций. Во-первых, «мифореставрация» (С. М. Телегин) как метод, активно применяемый многими прозаиками (М. Семеновой, А. Бушковым) и основывающийся «на лучших достижениях и традициях мифологической школы в анализе художественного произведения, аккумулируя идеи религиозно-философского, этнокультурологического, эволюционистского, сравнительно-лингвистического и других направлений» [10, с. 115]. При этом мифореставрация чаще всего осуществляется через заимствование мифологических сюжетов и образов, создание собственной
системы мифов, реконструкцию мифологического сознания. Другая, не менее значимая тенденция, - это создание в рамках фэнтези «альтернативной мифологии». Писатели, создающие альтернативную мифологию, заимствуют мифологические сюжеты и образы, не создавая собственной мифологии, но лишь переосмысливая и преобразовывая уже известный материал, придавая ему некое новое понимание.
На рубеже ХХ - ХХ1 веков альтернативную мифологию фэнтези конструируют, во-первых, украинские писатели Д. Громов и О. Ладыженский, пишущие под общим псевдонимом Генри Лайон Олди; во-вторых, Ю. Никитин, автор романа «Начало всех начал», повествующего о первых главах Библии, точнее - о содержании книги Бытия, от сотворения мира по библейской версии и до окончания Всемирного потопа; и наконец, Ник Перумов.
Оговоримся, что Ник Перумов на протяжении всего творческого пути практически во всех романах, хронотопическим полем которых становится вселенная Упорядоченное, создает собственный неомиф и реконструирует мифологическое сознание на основе общеизвестных мифологических образов и архетипов. Несколько особняком стоит его роман «Боргильдова битва», который вполне правомерно обозначить как «роман альтернативной мифологии». Оговоримся, что понятие «роман альтернативной мифологии» мы используем по аналогии с широко употребляемым ныне понятием «роман альтернативной истории», маргинальной жанровой формы, исходящей из допущения «что было бы, если...».
В рамках романа «альтернативной мифологии», несмотря на функционирование известных мифологических образов и воспроизведение традиционных мифологических сюжетов, исходной точкой повествования становится отрицание, а иногда и выворачивание наизнанку фабульного развития того или иного мифа - прозаик предлагает собственный вариант развития сюжета. Соответственно, постмодернистская игра с мифом оказывается важнейшим приемом сюжетостроения «романа альтернативной мифологии». В романе Ника Перумова «Боргильдова битва» всё происходящие строится в контексте вселенной Упорядоченное, но традиционное для Перумова место развития действия теперь отходит на второй план. Фантастический хронотоп в романах Перумова обусловливает создание образа вселенной - места, где будут происходить события, развиваться сюжет. «Невозможное место» преподносится как возможное, как альтернативная точка зрения на космогонию и устройство реального мира. Действие в «Боргильдовой битве» выходит за рамки привычных хронотопов Мельвина и Эвила и перемещается в пространственно-временной континуум северогерманской мифологии Митгаргда, Ванахейма, Ётунхейма и т.д.
Общеизвестно, что мир северными германцами мыслился как состоящий из резко противопоставленных друг другу сфер, причем «срединная земля» (Мидгард), то есть мир человеческий, был окружен миром чудищ, великанов, постоянно угрожающих миру культуры, так называемым Ут-гардом («то, что находится за оградой»). Над Мидгардом высился Асгард -
твердыня богов - асов, соединенный с ним мостом, - радугой. Все миры -от Асгарда до Нифльхелля - соединяет Мировое древо - ясень Иггдрасиль: «Ясень я знаю / по имени Иггдрасиль, // древо, омытое / влагою мутной; / росы с него / на долы нисходят; / над источником Урд / зеленеет он вечно //» [9, с. 27]. Разумеется, мифологическое сознание не воспринимало миры в качестве «невозможных мест»: образ мира, выработанный средневековым сознанием народов Северной Европы, во многом зависел от образа их жизни. Скотоводы, охотники, рыболовы и мореходы, они жили в окружении суровой и слабо освоенной ими природы, которую их фантазия населяла враждебными силами.
Однако те же Асгард и Нифльгейм Ника Перумова вполне относимы к «невозможным местам», поскольку, хотя они и подаются как реально существующие, но лишь в контексте романов писателя. Эти миры воспринимаются в качестве реальных исключительно в процессе «диалога с текстом». Перумов неоднократно упоминает топонимы, заимствованные из «Старшей Эдды»: «Далёк от бед и тревог Митгарда прекрасный Ванахейм» [7, с. 11]; «Не говоря уж о Муспеле или владениях Хель» [7, с. 85].
Из миров вселенной Упорядоченное других романов прозаика в «Бор-гильдовой битве» фигурирует лишь Хьёрвард, но и это наименование заимствовано из «Старшей Эдды». При этом у Перумова происходит очевидная трансформация антропонима в топоним. В «Старшей Эдде» Хьёрвард - это конунг, который упоминается в «Песне о Хельги сыне Хьёрварда», «Второй песни о Хельги убийце Хундинга» и т.д. Например: «Хоть и красивей / Хьёрварда жены / воинам кажутся / в Глясислунде» [9, с. 177]. У Перумова же Хьёрвард - ключевой мир, в котором происходит действие многих романов (в том числе, и «Боргильдовой битвы»), мало того, он разделен на ряд областей, одна из которых - Восточный Хьёрвард -символизирует средневековую Скандинавию. Здесь находятся земли танов, ярлов, бондов. Именно здесь расположен Гнипахеллир, где спит, ожидая Рагнарёка, пёс Гарм. Основное драматическое действие в романе Ника Перумова разворачивается между борьбой старого, привычного, и нового, непонятного. Подобный контраст пронизывает всё произведение. Например, с одной стороны, писатель стремится отделить свой мир от мира северогерманской мифологии, и в одном из примечаний к «Боргильдовой битве» подчеркивает: «Знатокам “Прорицания вёльвы” из “Старшей Эдды” следует помнить, что здесь всё-таки совсем иной мир» [7, с. 37]. Но в тоже время Перумов всячески пытается воссоздать атмосферу северогерманской мифологии. Эта оппозиция старого и нового в тексте так же проявляется, когда турсы выстраивают семь огромных рун, пять из которых были изменены.
Общеизвестно, что северогерманская мифология пронизана фатализмом: герой перед лицом судьбы - главная тема героических песен «Старшей Эдды»; в ее «мифологической» части асы, равно как и герои, знают свою судьбу и неумолимо движутся навстречу неизбежному. Так, в «Про-
рицании вёльвы» колдунья предсказывает Одину близящуюся вселенскую катастрофу, воцарение сил зла, с которыми невозможно совладать, неизбежность распада всех священных связей: «Братья начнут / биться друг с другом, / родичи близкие / в распрях погибнут; / тягостно в мире, / великий блуд, / век мечей и секир, / треснут щиты, / век бурь и волков / до гибели мира; / щадить человек / человека не станет //» [9, с. 33-34].
Весьма примечательно тема судьбы, неизбежного северогерманской мифологии интерпретируется в романе Перумова. В «Боргильдовой битве» жители девяти миров также склонны к фатализму, подтверждением чему являются следующие слова Сурта: «Моя судьба - это моя судьба, никто не сможет встать между мною и ей. Никто не властен по собственной прихоти менять предначертанное роком, что выше всех и всяческих богов. Я здесь, чтобы сжечь мир, бог Один, отец богов и владыка Асгарда, так же, как и ты здесь, чтобы сохранять жизнь всем его обитателям так долго, как это мыслимо» [7, с. 176]. Но всё же в романе утверждается, что и асы, и турсы ошибаются, считая, что судьба существует а priori. Первоначально это проявляется в образе Локи, бунтующего против прорицания: «- Ты знаешь, что винить тебе некого, Локи. Пророчество вёльвы... - Всё решило за меня! - взорвался бог огня» [7, с. 225]. Затем - в образе Семерых. Рагнарёк свершается, но совсем не такой, который предрекла вёльва.
Примечательно, что язык романа писатель также стремится стилизовать под «эддический», в связи с чем, равно как и в «Эдде», используются обращения к богам, фольклорные формулы, сравнения, клише и иные стилистические приемы, характерные для устного стихосложения: «Как звать тебя, как имя твоё?» [7, с. 9]; «Но зло ещё не свершено. Что видел я - о том скажу» [7, с. 75]; «Легка ли выдалась дорога?» [7, с. 88]; «поклон и почтение хозяйке дома сего» [7, с. 120]; «Ты стал болтлив с годами, словно женщина, мудрый Мимир» [7, с. 115], «скорее небесный свод погрузится в Мировое море» [7, с. 167]. Нередко воздается хвала богам и героям. Боги по традиции наделяются эпитетами, а кроме того, равно как и в «Эдде», тулы дают перечни мифологических имен, так и Перумов перечисляет имена асов без каких-либо пояснений в дальнейшем, ориентируясь на читателя, хорошо знакомого с мифологией северных германцев, а потому не нуждающегося в комментариях: «Хвала великому Одину, хвала прекраснейшей Фригг, хвала могучему Тору и мудрому Хеймдаллю, красноречивому Браги, прекрасному Бальдру, размышляющему Г оду, Слепому Асу, и, конечно, хитроумному Локи, хвала всем асам! Хвала Йорд и Сиф, хвала Идун и Эйр, хвала Лефн и Син, хвала Сйофн и Вар, хвала Фулле, Саге, Глин и Гне; хвала всем асиньям!» [7, с. 19] (Ср. в «Старшей Эдде»: «Это был Драуппирм, / и Дольгтрасир с ним, / Хар и Хаугспори, / Хлеванг и Глои. // Дорн и Ори, / Дув и Андвари. // Скирвир, Вирвир. // Скафини и Аи, / Альв и Ингви. // Эйкинскьяльди, // Фьялар и Фрости, / Финн и Гин-нар; // перечень этот / предков Ловара / вечно пребудет, / пока живы люди» [9, с. 26-27]). Стилизации способствует также то, что повествование пре-
имущественно идёт от лица Одина, но говорит Владыка Асов о себе, равно как и в «Эдде», в третьем лице.
Ник Перумов, кроме того, неоднократно использует кеннинги - разновидность метафоры, характерной для скальдической поэзии. Кеннинг как поэтический перифраз заменял одно существительное обычной речи двумя или более словами. Так, в «Старшей Эдде» боги именуются «священные роды», люди - «дети Хеймдалля», великаны - «дети Мимира», «киты лавы»; Одину соответствует наибольшее количество кеннингов -«отец дружин», «князь асов», «отец побед», «радость Фригг», «отец ратей», «великий бог» и т.д. По аналогии с «Эддой» в романе Ника Перумова Один часто зовётся «Владыкой Асгарда» [7, с. 222], «Отцом Дружин» [7, с. 18], «Асом Вранов» [7, с. 91], «Отцом Богов» [7, с. 92]; Рагнарёк - «Последней Битвой» [7, с. 86], Фефнир - «Трупным Зверем» [7, с. 37] и т.д. Эпизод в «Боргильдовой битве» Перумова, когда гримтурсены приходят на пир к асам [7, с. 204-206], вполне отождествим песней-перебранкой «Старшей Эдды», например, «Песней о Харбарде», в которой перебраниваются два персонажа - Тор в виде странника и перевозчик, называющий себя Харбардом, но в действительности являющийся Одином: «Харбард сказал: “У Тора сил вдоволь, / да смелости мало; // со страху ты раз / залез в рукавицу, / забыв, кто ты есть; // от страха чихать / и греметь ты не смел, - // не услышал бы Фьялар”. Тор сказал: “Харбард срамной! / Я убил бы тебя, / да пролив мне помеха //”» [9, с. 108]). Аналогично построение эпизода и у Перумова: «Желали мы, что прислуживал нам за столом рыжебородый Тор, но не ты, великий Ас воронов! Тебе мы не желали нанести оскорбления. Почему Тор прячется? Мы все знаем, что в час нужды он оделся женщиной, плясал и пел, как муж женовидный - отчего его нет?» [7, с. 204-205].
В романе Перумова неоднократно упоминаются события, освещенные в «Старшей Эдде»: ряжение Тора невестой [7, с. 79-80], отдача залога в виде глаза Одином Мимиру в обмен на глоток из Источника [7, с. 106], применение Локи образа кобылы [7, с. 126], путешествия Одина в образе старца в сером плаще и шляпе с посохом [7, с. 161] и т.д. Например: «- Ты всегда бы силён в этом, Локи. Достаточно вспомнить молот Тора.
- Это когда мы нарядили его невестой? - хихикнул неугомонный сын Лаувейи и сам тотчас же осёкся» [7, с. 79].
И для «Боргильдовой битвы» и для «Старшей Эдды» характерны сходные мотивы, косвенно указывающие, что при точном обозначении хронологических границ сюжетного развертывания время действия в романе - эпоха патриархально-родовых отношений с сохранением пережитков более древних семейных и общественных отношений: раскладывание руниров [7, с. 102], инцестуальные отношения (Локи с собственной матерью [7, с. 89], Нарви с Хель [7, с. 212], «ньорд зачал Фрейю и Фрейра с собственной сестрой» [7, с. 212]), свободные сексуальные связи (например,
упоминаются двенадцать дочерей Одина, рожденные от разных матерей [7, с. 129]).
В «Боргильдовой битве» Ника Перумова часто воспроизводятся на практике советы из «Речей Высокого» [7, с. 119]. Они же являются эпиграфами для каждой главы романа. Например, Перумов в качестве эпиграфа к первой главе помещает дословную цитату из «Старшей Эдды»: «Советы мои,/ Лоддфафнир, слушай, / На пользу их примешь, / Коль ты их поймёшь: / С тем, кто хуже тебя, / Спорить не надо; / Нападёт негодяй, / А достойный уступит //» [7, с. 31].
Для хронотопической структуры романа характерна цикличность, повторение определённых событий. Например, Перумов точно воспроизводит эпизод повторного самоубийства владыки Асгарда из «Старшей Эдды» - его повешение на Иггдрасиле с одновременным пронизыванием себя Гунгниром [7, с. 63-68]. Равно как и в «Эдде», у Перумова Один дважды спускается во владения Хель; несколько раз Владыка Асов посещает Лаувейю, мать Локи и т.д. Например: «Вот и знакомые льды, покрывшие холодное северное море, вот и заснеженные горы, скрытые вечно клубящимися тучами» [7, с. 118-119].
Таким образом, очевидно, что перумовский мифологизм ориентирован на неизменные и вечные начала мышления, на изначальные, архетипи-ческие константы человеческого и природного бытия, важнейшие из которых - дом, дорога, стихии, любовь, смерть, судьба и т.п. При этом прозаик не противопоставляет миф и собственное произведение, но пытается «вписать» мифологический материал «Старшей Эдды» в авторский неомиф. Опираясь на северогерманскую мифологию, обыгрывая известные мифологические мотивы и образы, стилизуя языковые особенности северогерманского эпоса, Ник Перумов в «Боргильдовой битве» создает оригинальный мир, в котором действуют эддические персонажи, отчасти архетипические, а мифология «Эдды» для которого становится доминантой сюжетостроения.
Список литературы
1. Бражников И.Л. Мифопоэтический аспект литературного произведения: авто-реф. дис. ... канд. филол. наук. - М., 1997.
2. Лосев А.Ф. Миф - Число - Сущность. - М.: Мысль, 1994.
3. Максимов Д.Е. О мифопоэтическом начале в лирике Блока. Предварительные замечания // Максимов Д.Е. Русские поэты начала века. - Л., 1986. - С. 199-239.
4. Мелетинский Е.М. Миф // Мифология. Большой энцикл. словарь. - М.: БРЭ, 1998. - С. 653.
5. Мелетинский Е.М. Поэтика мифа. - М.: Академический проспект; Мир, 2012.
6. Осьмухина О.Ю. Мифопоэтическое пространство отечественного романа рубежа ХХ-ХХ1 вв. (на материале прозы В. Пелевина и Д. Липскерова) // Вестник Нижегородского университета им. Н.И. Лобачевского. - Н. Новгород: Изд-во НГУ, 2013. -№4 (2). - С. 228-230.
7. Перумов Ник. Тысяча лет Хрофта. Боргильдова битва. - М.: Эксмо, 2013.
8. Солдаткина Я.В. Мифопоэтика русской эпической прозы 1930 - 1950-х годов: генезис и основные художественные тенденции. - М.: Экон-Информ, 2009.
9. Старшая Эдда: Эпос / пер. с древнеисл. А. Корсуна. - СПб.: Азбука-классика,
2001.
10. Телегин С.М. Философия мифа. Введение в метод мифореставрации. - М.,
1994.
11. Топоров В.Н. Миф. Ритуал. Символ. Образ: Исследования в области мифопоэтического. - М.: Прогресс-Культура, 1995.
12. Чернышева Е.Г. Мифопоэтические мотивы в русской фантастической прозе 20-40-х гг. Х1Х в.: автореф. дис. ... д-ра филол. наук. - М., 2001.
13. Шафранская Э.Ф. Мифопоэтика инокультурного текста в русской прозе ХХ - ХХ1 вв.: дис. ... д-ра филол. наук. - М., 2008.
