CC BY
0
ВЕСТНИК УДМУРТСКОГО УНИВЕРСИТЕТА
877
УДК 811.161.1-31(045) И.С. Чернышов
РОМАН А.М. РЕМИЗОВА «ПЛАЧУЖНАЯ КАНАВА» КАК МЕНИППЕЯ
Роман А.М. Ремизова «Плачужная канава» был полностью опубликован только в 2000 г. в полном собрании сочинений писателя и остается относительно малоизученным. В настоящей статье предлагается интерпретация романа как мениппеи, жанровые признаки которой описал М. М. Бахтин. Хотя Бахтин не посвятил творчеству Ремизова отдельного исследования - тем более что «Плачужная канава» не могла быть ему известна - именно произведения Ремизова дают богатый материал для применения бахтинской концепции мениппеи. Хотя отдельные черты мениппеи свойственны многим произведениям Ремизова, именно в «Плачужной канаве» обнаруживаются все 14 ее признаков. Каждый из признаков прокомментирован в статье и снабжен примерами из романа. «Плачужная канава», как «итоговый» дореволюционный текст Ремизова, наиболее остро ставит «последние вопросы» и предлагает ответы на них в диалогически-мениппейном ключе.
Ключевые слова: А.М. Ремизов, «Плачужная канава», мениппея, М.М. Бахтин, Серебряный век. DOI: 10.35634/2412-9534-2024-34-4-877-882
Привлечение терминологии, разработанной М. М. Бахтиным, для интерпретации творчества А. М. Ремизова, имеет богатую историю: работы, выявляющие полифонизм (например, [11; 15]) и кар-навализацию (например, [14]) в текстах Ремизова, имеют, на наш взгляд, значительную ценность для понимания художественных особенностей писателя.
К сожалению, М. М. Бахтин не написал работы, специально посвященной творчеству Ремизова, в записи текста лекции Бахтина о Ремизове присутствуют «явные утраты» «целых страниц» [8, с. 566, 605], да и «Плачужная канава» по объективным причинам не могла быть ему знакома. Тем не менее, в некоторых беглых упоминаниях Ремизова Бахтиным можно усмотреть возможность применения бах-тинских концепций к творчеству писателя: см. «Ремизов... продолжает Достоевского», Ремизов «очень широк, ничего не боится» [1, с. 381-382].
В настоящем исследовании предпринимается попытка применить к творчеству А. М. Ремизова такой бахтинский термин, как мениппея. Разумеется, мениппейное начало у Ремизова уже исследовалось [4; 6], тем не менее, нам представляется обоснованным выявление черт мениппеи в других произведениях Ремизова - в частности, в романе «Плачужная канава».
«Плачужная канава» - последнее крупное произведение Ремизова, созданное в России [5, с. 510], своего рода итоговое. Первая публикация романа по наборной рукописи состоялась только в 2001 г., а его литературная история долгое время оставалась неизученной [9, с. 527]. Интерпретации романа как развивающего «подпольную» тему Ф. М. Достоевского и в то же время вдохновленного «раннехристианскими каноническими и апокрифическими текстам, а также гностической литературой» [5, с. 505] позволяют предполагать, что попытка интерпретации «Плачужной канавы» как мениппеи может быть особенно продуктивной, тем более что само «Мировосприятие Ремизова родственно общим принципам античного... самосознания» [11].
Напомним, что М. М. Бахтин выделил 14 признаков мениппеи и проиллюстрировал этот термин на примере рассказа Ф. М. Достоевского «Бобок» [2; с. 128-134, 155-164].
Многие из этих признаков представляется возможным обнаружить в различных произведениях А. М. Ремизова («Пруд», «Часы», «Крестовые сестры», «Пятая язва» и др.), однако все они, на наш взгляд, одновременно представлены в романе «Плачужная канава».
Рассмотрим каждый из пунктов в порядке, предложенном М. М. Бахтиным, и попробуем соотнести их с текстом «Плачужной канавы».
1. Смеховой элемент карнавального характера.
Это особенно характерный для Ремизова прием, его своеобразный юмор имеет отчетливо народное происхождение, нередко отсылает к традициям скоморошества и лубку, соединяя эти жанры народной смеховой культуры с тонкой модернистской иронией, основанной на интертекстуальности, пародиях на «высокую» литературу (особенно часто - на Гоголя как на одного из первых «проводников» народной смеховой культуры [3; с. 512] и лубка, в частности [12], в «высокую литературу»: напр., «оставлена философия, книги, наконец, сбриты усы!» [13, с. 380]).
В «Плачужной канаве» смеховая тема приглушена, однако она всякий раз карнавальна: рефреном повторяются «разевающий пасть» игрушечный медведь и воровство фарфоровой собачки, карнавальный характер (Петрушка и Пьеро) носят сцены между Баланцевым и Будылиным (особенно урок чихания, [13, с. 355]). В сниженно-карнавальном ключе подаются любовные истории: сцена сватовства Баланцева - «тальк, как пепел, сыпался с рогатого лба», он «отряхивает букет» и «молча топчется» перед невестой [13, с. 369-370]; размышления Будылина о невесте («балерина Петровская когда-то, возможно, очень привлекательная, но в таком уж преклонном возрасте... лет двадцать, как совсем не танцевала. Зато балерина», [13, с. 424]). Нередко встречается высмеивание телесного начала (сцена рисования, замечания про «м е т е о р и з м» (разрядка Ремизова); карикатурные описания внешности
- «зверская рожа» Нюшки [13, с. 428], «на месте бритых ничшенианских усов вылезли у него какие-то черт знает, не то тараканьи, не то еще каких гадов, притом же какими-то прутиками, шевелящимися при всяком причмокивании» [13, с. 426] и т.д.).
2. Исключительная свобода сюжетного и философского вымысла («мениппея не скована никакими требованиями внешнего жизненного правдоподобия [2, с. 129])
В «Канаве» этот мотив нельзя назвать доминирующим, жизнеподобие не игнорируется явно, хотя некоторые относительно маловероятные события (Баланцеву приснился сюжет апокрифа [13, с. 395-397], у Тимофеева не нашли контрабанду на границе [13, с. 406-407], «Перевод от Бойцова в Страховую контору совершился для Тимофеева неожиданно» [13, с. 410], «такое невероятное совпадение: и докторша и балерина обе, само собой не сговариваясь, поджидали его в одно и то же время и на одном и том же месте»[13, с. 424] и т.д.) все-таки допускаются.
3. Фантастика и авантюра мотивируются идейно-философской целью.
Авантюрные мотивы в «Канаве» стушеваны, а нередко и снижены: воровство фарфоровой собачки, европейские странствия героев, «отречение» Тимофеева от отца, революционная тема - все они находятся несколько на периферии повествования, в тени главной «пессимистической» темы, однако все эти «приключения» неизменно идейно-философски мотивированы, будь то идея совести у Тимофеева или философия крайнего скептицизма у Антона Петровича. В принципе, одна из ключевых сцен
- воровство собачки - представляется именно такой авантюрой, переосмысляющей максиму Ивана Карамазова «Если Бога нет, то все дозволено»: если дозволено все, т.е. «большое зло» (убийство отца), то дозволено и «малое зло» - воровство копеечной игрушки из магазина.
4. Сочетание фантастики, символики с «крайним и грубым трущобным натурализмом».
Хотя у Ремизова «трущобный натурализм» нередко стушеван приемом умолчания (сцена рисования [10; с. 138, 141], беглое упоминание «бесконечных берлинских проституток» [13, с. 448), либо эвфемизмами («прогуляться к ней» [13, с. 380] и т.п.), но это происходит не всегда (см. «отвислые соски», дважды упомянутые на с. 437). Однако в «Канаве» остро и контрастно (а нередко и комически) представлено сочетание символики с натурализмом. См., напр.: «Всякое счастье нарушало его философию. Он успокоился на том, что Маша рано или поздно изменит» [13, с. 380].
5. «Мениппея - жанр последних вопросов».
«Плачужная канава», как и другие произведения Ремизова, развивает тему «последних вопросов», ставя проблему зла в мире и объясняя, в духе гностицизма, зло как следствие творения мира злым демиургом: «на подлейшей земле среди подлейшей твари!» [13, с. 316]; «Жизнь представлялась ему заколдованным кругом безысходно существующего от века и ничем в веках непреоборимого черного зла» [13, с. 322] и мн. др. «мизантропические» цитаты, иногда нарочито отсылающие к «Запискам из подполья» (напр., «Антон Петрович грозил брандмауеру» [13, с. 327]; «Растравит он свою рану, - ничего, хорошо!» [13, с. 395]); «слезинке ребенка» («кто остановит их плач беззвучный» [13, с. 412]) и другим мотивам Достоевского («Пусть падет на меня вся мука, на все готов, все перенесу, только б им так не мучиться» [13, с. 413]).
6. «Трехпланное построение: действие... переносится с Земли на Олимп и в преисподнюю».
Это построение акцентируется уже во вступлении к «Плачужной канаве», в рассказе о Хождении
Богородицы по мукам (с. 284), причем нарратор сначала пересказывает апокриф, затем упоминает, что Баланцев (альтер-эго Ремизова) слышал его «в раннем детстве от няньки Устиньи»: т.е. время апокрифа и повествовательное время уравниваются чисто грамматически (простое прошедшее время), что можно рассматривать как интенциональный жест автора.
7. «Наблюдение с необычной точки зрения».
Этот прием особенно характерен для Ремизова, как в поздний период творчества («Подстриженными глазами»), так и в ранний - оптика Кости Клочкова из «Часов», которую условно можно назвать
взглядом снизу вверх. Эта точка зрения в «Плачужной канаве» становится исходной и распространяется практически на всех персонажей, «кинутых в ров львиный - канаву плачужную со дня рождения» [13, с. 283]. Нередко эта точка зрения отсылает к Акакию Акакиевичу и Макару Девушкину, напр.: «В инспекции он самый последний, самый незаметный» [13, с. 392].
8. «Морально-психологическое экспериментирование ».
Эта тема у Ремизова, за исключением романа «Пруд», звучит ослабленно по сравнению с моральными экспериментами героев Достоевского (Ставрогин, Свидригайлов, Раскольников), что настойчиво подчеркивается нарратором: «ему приходилось только печаловаться, что на его душе нет ни завалящего убийства, ни растления» [13, с. 302]. Персонаж Ремизова Будылин в качестве морального эксперимента не убивает старушку, а ворует фарфоровую собачку в магазине, однако угрызения совести и вообще рефлексия на эту тему - «о произвольности всякой морали» [13, с. 313] - составляет один из лейтмотивов «Плачужной канавы».
9. «Сцены скандалов, эксцентрического поведения, неуместных речей и выступлений».
«Неуместные речи и выступления» Будылина особенно подчеркиваются нарратором: не будучи,
говоря современным языком, достаточно «социализированным», персонаж стремится к общению, но люди его не понимают, и, чтобы сделаться «своим», он заучивает анекдоты из юмористических журналов и, более того, запоминает фразы из русско-немецкого разговорника [13, с. 336], чтобы уметь разговаривать готовыми репликами - все эти методы ожидаемо выглядят искусственными и «неуместными» в глазах собеседников Будылина. Некоторые эксцентрические мотивы отчетливо отсылают к Достоевскому, например: «И хотелось наперекор здравому и дальновидному промышлению просто швырнуть в печку без счету и разбору те выгаданные и урванные копейки, какие от расчетливых расходов собирались у матери в рубли и целые сотни» [13, с. 402].
10. Резкие контрасты и оксюморные сочетания.
Контрасты в «Плачужной канаве» относятся не только к «многостильности и многотонности», что мы рассмотрим позднее (п. 13), но представлены как контрастные сопоставления настроений героев, особенно это проявляется при сопоставлении мужских и женских персонажей («Помятый... пошел он в столовую. А Маша была такая веселая» [13, с. 377], «Он всегда был робок... полез к ней. И это нисколько не удивило ее» [13, с. 380], «За обладанием следует охлаждение» [13, с. 383], «У Маши не было середины: или так или уж этак» [13, с. 384], «И жалко ему, и совестно, что счастливый он такой!» [13, с. 395]; скупая к собственной семье мать Тимофеева оказывается тайной благотворительницей [13, с. 403]; «какая-нибудь случайность, пустяки сущие выводили Машу из ее примирения и кидали опять ее в ожесточенное отчаяние» [13, с. 416]). Контрастность свойственна и оценкам событий, которые делают герои: воровство фарфоровой собачки становится личной драмой для Будылина, но его признание обесценивается друзьями: «Цена ей двугривенный», - отмечает Баланцев. «Никто вас не осудит», «Эка беда» [13, с. 377-378].
11. Элементы социальной утопии, часто в форме снов.
Сны - излюбленная тема Ремизова, она присутствует и в «Плачужной канаве», но не является там доминирующей: в романе «онейрическое пространство уступает место концептуальному образу всепоглощающей Канавы» [7, с. 130]. Типичная функция сна в «Канаве» - предсказание неопределенного негативного будущего: «Девки... картошку копают. К нехорошему» [13, с. 337], «Из болота девка... черная, ребрастая... Машу к себе тянет» [13, с. 360], «перед ним страшная пропасть и уж ему ничего не остается» [13, с. 379], «сон-матрешка» Маши (сон во сне во сне [13 с. 433]). Вероятно, это связано с тем, что в «Плачужной канаве», в отличие от, например, «Взвихренной Руси» нет четкого разделения мира на сон и явь: «Существенной разницы между сном и явью для него не ощущалось», -декларирует нарратор [13, с. 339]. Характерно, что Баланцеву даже снятся апокрифы (смерть Авраама [13, с. 395-396]), что также имеет признаки преодоления «внешнего жизненного правдоподобия».
12. Широкое использование вставных жанров: новелл, писем, речей.
Помимо обращений к Библии, апокрифам и гностическим текстам, в «Плачужной канаве» используются вставные повествования на темы истории России «Быль - Минин и Пожарский» [13, с. 324], истории русской церкви («жил-был Иоанн Неронов, протопоп» [13, с. 324]; история Покровского монастыря [13, с. 314], апокриф о смерти Авраама[13, с. 395-396], сказание о льве и старце [13, с. 404] и др. Есть и вставное любовное письмо Александры Петровны [13, с. 426], в котором можно усмотреть реминисценции писем из «Двойника» Достоевского.
13. «Многостилъностъ и многотонность».
Традиционно присущее Ремизову смешение «возвышенного», «библейского» слога, вдохновленного, однако, в том числе апокрифами и гностическими текстами, подражания «плачам» (см. дебют Ремизова - «Плач невесты...») с одной стороны - и сниженного, профанированного, комического сказа, вдохновленного народной смеховой культурой, скоморошеством, народной сказкой, лубком и, в некоторой степени, Н. С. Лесковым. Сюда же относятся профанированные пересказы сюжетов зарубежных произведений («турецкая» тема, Руссо, Бальзак, В. Скотт и др.). С другой стороны, в «Плачуж-ной канаве» соединяется еще и с мотивами и, нередко, штампами «Петербургского текста» («Все дышало в нем величием и гордостью, как в Медном всаднике над полноводной Невой» [13, с. 361], «гордая текла Нева, усмехалась» [13, с. 438]). Таким образом, в «Канаве» наблюдается постоянное изменение тона и стиля: «патетический», «комический» и «официозно-имперский» стили неожиданно перетекают друг в друга, причем «имперский» стиль предстает то в серьезном, то в пародийном исполнении (особенно часто пародируется Гоголь: «Вы заглядывали в Луна-парк?» [13, с. 361], утрируется Достоевский: «Петербург дышал помойкой» [13, с. 372], «удушливые места на Песках» [13, с. 374], «невылазное месиво с лужами и колдобинами» [13, с. 435], читаются рекламные вывески [13, с. 437]).
14. «Злободневная публицистичность» [2, с. 134].
Хотя, бесспорно, произведения Ремизова, посвященные революции (главным образом, «Взвихренная Русь») отличает большая «злободневная публицистичность», его дореволюционные тексты также не лишены этого свойства: «хождения в народ» и студенческие демонстрации (автобиографически мотивированные) отражены в истории Антона Петровича Будылина, провоз контрабандой революционной литературы и «рабочий вопрос» - в истории Тимофеева. От лица нарратора рассказаны впечатления настроений Петербурга в начале Первой мировой, во время объявления мобилизации, во время Февральской революции. Исторические события становятся частью биографии персонажей -Баланцева, Тимофеева, Задорского, Маши.
Таким образом, в романе А. М. Ремизова «Плачужная канава» представляется возможным выделить все признаки мениппеи, отмеченные М. М. Бахтиным. Некоторые признаки неизбежно будут выражены менее явно (отсутствие жизнеподобия, авантюра, «трущобный натурализм»), в то время как другие будут проявляться совершенно отчетливо - карнавализация, «последние вопросы», «трехплан-ное построение» - признаки, особенно характерные для «Плачужной канавы» по сравнению с другими произведениями Ремизова, также содержащие отдельные черты мениппеи: так, «наблюдение с необычной точки зрения» ярче всего показано в «Часах», «морально-психологическое экспериментирование» - в «Пруде», «злободневная публицистичность» - во «Взвихренной Руси». Широкое использование вставных жанров, многостильность, резкие контрасты и скандалы, весомая роль снов - общие отличительные признаки писательской манеры Ремизова.
Интерпретация «Плачужной канавы» как мениппеи позволяет подчеркнуть место этого романа как итогового в доэмигрантский пероид творчества Ремизова, как романа, расставляющего точки над i в размышлениях писателя о дореволюционной России в частности и о «последних вопросах» в целом. Взгляд на Землю как на «ров львиный» и кульминационный эпизод с проклятиями нарратора в адрес демиурга соответствует «загробному» мотиву мениппеи, только у Ремизова нарратор и его герои оказываются как бы мертвецами, похороненными заживо в канаве. Общий трагический пафос романа, как часто у Ремизова, снижается карнавально-народным юмором и позволяет сглаживать обостренно стоящие «последние вопросы», которые, особенно если рассматривать их вне мениппейной парадигмы, показались бы неразрешимыми противоречиями и даже кощунством по отношению к Творцу. Однако интерпретация «Канавы» как мениппеи позволяет доказать, что автор романа, напротив, стремится к синтетическому взгляду на мир, где сосуществуют противоположные и даже взаимоисключающие явления, что дает возможность говорить уже не только о мениппейном характере его произведений, но и о продолжении традиции полифонического романа, что, однако, уже выходит за рамки предлагаемого исследования.
СПИСОК ИСТОЧНИКОВ И ЛИТЕРАТУРЫ
1. Бахтин М. М. Записи курса лекций по истории русской литературы 1922-1927. // Собр. соч. в 7 т. Т. 2. М.: Русские словари, 2000. 798 с.
2. Бахтин М. М. Проблемы поэтики Достоевского // Собр. соч. в 7 т. Т. 6. М.: Русские словари, 2002. 800 с.
3. БахтинМ. М. Рабле и Гоголь // Собр. соч. в 7 т. Т. 4, II. М.: Языки славянских культур, 2010. 739 с.
4. Вахненко Е. Е. Очерки In Memoriam в творческом наследии новонайденное «послание» парижскому некрополю // Русская литература, 2021, № 2. С. 218-228.
5. Грачева А. М. Апокалипсисы Алексея Ремизова // Ремизов А. М. Собр. соч. Т. 4 М.; Русская книга, 2001. С. 499-510.
6. Данилевский А. А. Из комментариев к «Кукхе» А. М. Ремизова // Studia Russica Helsingiensia et Tartuensia: Проблемы русской литературы и культуры. Helsinki, 1992. С. 93-102.
7. Ефремова О. А. Пространство повестей А. М. Ремизова 1910-х годов в онейрическом аспекте // Омский научный вестник, 2014, № 1 (125). С. 130-133.
8. Комментарии // Бахтин М. М. Собр. соч. в 7 т. Т. 2. М.: Русские словари, 2000. 798 с.
9. Комментарии // Ремизов А. М. Собр. соч. Т. 4 М.: Русская книга, 2001. С. 464-498.
10. Обатнина Е. Р. А. М. Ремизов. Личность и творческие практики писателя. М.: НЛО, 2008. 298 с.
11. Обатнина Е. Р. Метафизический смысл русской классики («Огонь вещей» А. М. Ремизова как опыт художественной герменевтики) // НЛО. 2003. № 3. URL: https://magazines.gorky.media/nlo/2003/3/metafizicheskij-smysl-russkoj-klassiki.html.
12. Плетнева А. А. Повесть Н. В. Гоголя «Нос» и лубочная традиция // НЛО. 2003. № 3. URL: https://maga-zines.gorky.media/nIo/2003/3/povest-n-v-gogoIya-nos-i-Iubochnaya-tradicziya.htmI
13. Ремизов А. М. Плачужная канава // собр. соч. Т. 4. М.: Русская книга, 2001. 554 с.
14. Тырышкина Е. В. «Крестовые сестры» А. М. Ремизова: концепция и поэтика. Новосибирск, 1997. 236 с.
15. Целовальникова Н. В. Ритм прозы А. Ремизова (дисс. к.ф.н). Астрахань, 2005. 209 с.
Поступила в редакцию 22.12.2023
Чернышов Иван Сергеевич, кандидат филологических наук, независимый исследователь E-mail: random4304@yandex.ru
I.S. Chernyshov
"THE WHIMPERING DITCH" BY A.M. REMIZOV AS A MENIPPEAN SATIRE
DOI: 10.35634/2412-9534-2024-34-4-877-882
The full novel "The Whimpering Ditch" by A.M. Remizov was published in 2000 in the complete collected works of the writer and remains little studied. This article proposes an interpretation of the novel as Menippean satire according to M.M. Bakhtin. Although Bakhtin did not study Remizov's novel - moreover, "The Whimpering Ditch" could not have been known to him - Remizov's works provide rich material for the application of Bakhtin's concept. Although features of Menippean satire are peculiar to various Remizov's works, in "The Whimpering Ditch" all 14 of its features can be revealed. Each feature is commented on in the article and corresponded with congruent text of the novel.
Keywords: A.M. Remizov, «The Whimpering Ditch», Menippean satire, M.M. Bakhtin, Silver Age of Russian Literature.
REFERENCES
1. Bahtin M. M. Zapisi kursa lekcij po istorii russkoj literatury 1922-1927 [Recordings of a course of lectures on the history of Russian literature 1922-1927] // Sobr. Soch. [Collection Op.] in 7 vol. Vol. 2. Moscow: Russkie slovari, 2000. 798 p. (In Russian).
2. Bahtin M. M. Problemy poetiki Dostoevskogo [Problems of Dostoevsky's Poetics] // Sobr. Soch. [Collection Op.] in 7 vol. Vol. 6. Moscow: Russkie slovari, 2002. 800 p. (In Russian).
3. Bahtin M. M. Rable i Gogol' [Rabelais and Gogol] // Sobr. Soch. [Collection Op.] in 7 vol. Vol. 4, II. Moscow: Yazyki slavyanskih kul'tur, 2010. 739 p. (In Russian).
4. Vahnenko E. E. Ocherki In Memoriam v tvorcheskom nasledii novonajdennoe «poslanie» parizhskomu nekropolyu [Essays In Memoriam in the creative heritage, a newly found "message" to the Parisian necropolis] // Russkaya literatura [Russian Literature] 2021. No 2. PP. 218-228. (In Russian).
5. Gracheva A. M. Apokalipsisy Alekseya Remizova [The Apocalyptics Works by Alexey Remizov] // Remizov A.M. Sobr. Soch. [Collection Op.] in 7 vol. Vol. 4. Moscow: Russkaya kniga, 2001. PP. 499-510. (In Russian).
6. Danilevskij A. A. Iz kommentariev k «Kukkhe» A. M. Remizova [From Comments to "Kukkha" by A. M. Remizov] // Studia Russica Helsingiensia et Tartuensia: Problemy russkoj literatury i kul'tury. Helsinki, 1992. PP. 93-102. (In Russian).
7. Efremova O. A. Prostranstvo povestej A. M. Remizova 1910-h godov v onejricheskom aspekte [The space of A.M. Remizov's prose of the 1910's in the oneiric aspect] // Omskij nauchnyj vestnik [Omsk Scientific Bulletin], 2014. No 1 (125). PP. 130-133. (In Russian).
8. Kommentarii [Comments] // Bahtin M. M. Sobr. Soch. [Collection Op.] in 7 vol. Vol. 2. Moscow: Russkie slovari, 2000. 798 p. (In Russian).
9. Kommentarii [Comments] // Remizov A. M. Sobr. Soch. [Collection Op.] in 7 vol..Moscow: Russkaya kniga, 2001. Vol. 4. PP. 464-498. (In Russian).
10. Obatnina E.R. A.M. Remizov. Lichnost' i tvorcheskie praktiki pisatelya [A.M. Remizov. Personality and creative practices of the writer]. Moscow: NLO, 2008. 298 p. (In Russian).
11. Obatnina E. R. Metafizicheskij smysl russkoj klassiki («Ogon' veshchej» A. M. Remizova kak opyt hudozhestvennoj germenevtiki) [Metaphysical Meaning of Russian Classics ("The Fire of Things") by A. M. Remizov as an example of artistic hermeneutics] // NLO, 2003. no 3 // URL:https://magazines.gorky.media/nlo/2003/3/metafizicheskij-smysl-russkoj-klassiki.html. (In Russian).
12. Pletneva A. A. Povest' N. V. Gogolya «Nos» i lubochnaya tradiciya [The Nose" by N. V. Gogol and the Traditions of Lubok] // NLO, 2003, no 3 // URL:https://magazines.gorky.media/nlo/2003/3/povest-n-v-gogolya-nos-i-lubochnaya-tradicziya.html (In Russian).
13. Remizov A. M. Plachuzhnaya kanava [The Wailing Ditch] // Sobr. Soch. [Collection Op.] in 7 vol. Moscow: Russkaya kniga, 2001. Vol. 4. 554 p. (In Russian).
14. Tyryshkina E. V. «Krestovye sestry» A. M. Remizova: koncepciya i poetika ["Sisters of the Cross" by A. M. Remizov: the concept and poetics]. Novosibirsk, 1997. 236 p. (In Russian).
15. Celoval'nikova N. V. Ritm prozy A. Remizova [The Rhythm of A. Remizov's prose] (PhD thesis). Astrahan', 2005. 209 p. (In Russian).
Received 22.12.2023
Chernysov I.S., Candidate of Philology, independent researcher E-mail: random4304@yandex.ru
