CC BY
59
Филология
Вестник Нижегородского университета им. Н.И. Лобачевского, 2014, № 2 (2), с. 264-267
УДК 82-1/-9
РОМАН А.А. БЕСТУЖЕВА-МАРЛИНСКОГО «ВАДИМОВ» И МИФ О ВОЙНЕ 1812 ГОДА
© 2014 г. А.А. Полякова
Санкт-Петербургский госуниверситет
Поступила в редакцию 28.04.2014
Рассматривается неоконченный роман А.А. Бестужева-Марлинского «Вадимов» в контексте литературной традиции, презентирующей события 1812 года. На материале прозаических и лирических текстов выделяется несколько дискурсов, один из которых лежит в основе официальной мифологии Отечественной войны. Обращение к той или иной традиции объясняется авторскими представлениями о поэтике жанра романа.
Ключевые слова: А.А. Бестужев-Марлинский, «Вадимов», роман, миф, Отечественная война 1812 года, агитационная лирика.
Осада турецкого Ахалциха 1828 года и события Отечественной войны - важный исторический фон для развития сюжета незаконченного романа А.А. Бестужева-Марлинского «Вадимов» (1833-1834). К опыту военной кампании 1812-1815 гг. обращается и центральный герой главы «Осада», подполковник Винградов. Одно из его многочисленных воспоминаний прерывается такой гневной репликой: «Я бесился, читая в некоторых романах и журналах описания Бородинской ночи: слушать их, как у нас в лагере был чуть ли не пир горой: и песни да шутки, и смехи да потехи!! <...> Неправда ж, горькая неправда, будто мы тогда радовались» [1, с. 320].
Симптоматично, что эти воспоминания выглядят как полемика с некой «ложной» и в то же время «официальной» версией изображения событий 1812 года. Возможный прозаический источник этого дискурса обнаруживается достаточно легко - это роман М.Н. Загоскина «Рославлев, или Русские в 1812 году», где бивуачные пирушки, сопровождаемые ура-патриотическими возгласами героев, выступают непременным атрибутом военной кампании. Зная о снисходительном отношении Бестужева к Загоскину1, мы могли бы ограничиться отсылкой к этому тексту, если бы не одно обстоятельство. Роман «Вадимов» не единственное произведение писателя, посвященное событиям Отечественной войны - мы имеем в виду оба «Вечера на бивуаке» (1823) и более поздний рассказ «Латник. Рассказ партизанского офицера» (1832), в которых можно найти примеры тех самых «потех» и «пира горой», сопряженных с комическими положениями. Бивуачные рассказы писателя, в которых присутствует образ ве-
селого дружеского пира, оказываются ближе загоскинскому «Рославлеву...», чем роману самого Бестужева-Марлинского. Тогда как описание вечера перед Бородинским сражением, которое дал Винградов, по общему пафосу больше похоже на аналогичные эпизоды в текстах В.Т. Нарежного, Ф.В. Булгарина или даже низового беллетриста А. Павлова (А. Протопопова).
Таким образом, среди прозаических текстов, презентирующих события Отечественной войны, выделяются минимум два противопоставленных друг другу дискурса, один из которых маркирован образом пира. Как показывает В.А. Кошелев [2, с. 33], едва ли не основным компонентом «официального» мифа об Отечественной войне выступает мотив радости, который как раз и является непременным атрибутом бивуачного пиршества.
Генезис этого образа, как представляется, связан с поэтическим контекстом времени. Во-первых, это агитационная лирика времени военной кампании с Наполеоном, источниками которой служат «Собрание стихотворений, относящихся к незабвенному 1812 году», стихотворный раздел «Подарка русскому солдату» Ф.Н. Глинки (1818) и «Боевые и народные песни 1812-1815 гг.». Во-вторых, система лирических жанров первой трети XIX века с ее устойчивыми топосами и поэтическими денотатами: как отмечалось в литературе (см.: [3, с. 149151], [4, с. 154-155], [5, с. 4]), агитационные тексты напрямую восходят к уже готовой традиции, трансформированной в соответствии с социальным заказом времени.
Как показала апелляция к самому широкому контексту, образ бивуачного пира как один из
составляющих элементов мифа о войне 1812 года был сформирован благодаря двум движениям в рамках готовой поэтической системы.
Первое движение, своеобразное движение «снизу» - это активное распространение в период военной кампании комических квазифольклорных патриотических песен, часто анонимных или быстро становящихся в полном смысле народными. Такие песни выполняли свои агитационные задачи с большим успехом, чем многочисленные оды и близкие им по жанру тексты. Но этот своего рода литературный лубок и высокая ода, как ни парадоксально, по сути являются сторонами одной медали: «В «солдатской песне» сочетаются трудно совместимые начала: как и в оде, в ней на первом плане -война в ее политической ипостаси, но то, что в оде решается средствами высокой стилистики, в песне снижено до пародийности» [6, с. 30-31].
Движением же «сверху» является развитие дружеского послания и морфологически близкой ему застольной песни. Одним из компонентов мотивного ядра этих жанров выступает го-рациановские мотивы дружеского пира и быстротечности жизни, смерти и бессмертия, тесно связанные друг с другом. Сохраняя определенную степень устойчивости, эта система в контексте другой жанровой парадигмы претерпевает определенные трансформации и изменение акцентов. Так, образ пира присутствует в исторической элегии К.Н. Батюшкова («На развалинах замка в Швеции»); в «Стихах на изгнание неприятеля из России...» кн. А.М. Горчакова, объединяющих элегическое и одическое начала, можно встретить образ пира кровавого.
Иную тенденцию иллюстрирует «гусарская поэзия» Д.И. Давыдова, которая за счет привнесения комического элемента больше напоминают описанные выше народные и псевдофольклорные тексты. Именно эта особенность поэтики, пародирующая дружеское послание, оказалась востребована эпохой и стала частью ее «репутации». Например, П.А. Вяземский почти сразу после войны создает ряд a la давыдовских посланий Батюшкову, В.А. Жуковскому и самому поэту-партизану. Но важнее то, что лирический герой «гусарской поэзии» начинает свою самостоятельную внелитературную жизнь. Воспоминания Булгарина «Попировать, подраться на саблях, побушевать где бы не следовало, это входило в состав нашей военной жизни в мирное время» [7, с. 135] - свидетельство невозможности определить, кто появился раньше - лирический герой посланий Давыдова или соответствующий образ реального гусара.
Но, безусловно, главным произведением 1812 года, в полной мере выполнившим социальный заказ и легшим в основу официальной мифологии, выступает «Певец во стане русских воинов» Жуковского, практически моментально породивший ряд подражаний (см. «Певец среди московских граждан» И.В. Попова или «Певец в кругу Россиян» Д.П. Глебова). Этот текст аккумулирует в себе целый ряд жанров - здесь можно увидеть черты песни, баллады, элегии, кантаты. Но, как нам представляется, в основе «Певца...» лежат две традиции - дружеское послание, связь с которым маркирована образом круговой чаши и стиранием границ между миром живых и мертвых, и ода/героический гимн, тяга к максимальным обобщениям и абстракции которых предельно расширяет интимный мир комнатной пирушки. А.С. Янушкевич [5, с. 14-15], отмечая ключевое значение этого агитационного текста, упоминает, что в 1813-1814 гг. отрывки или отдельные строки «Певца» печатались буквально в каждом номере «Русского вестника» и «Сына Отечества» в воспоминаниях о событиях войны или характеристике полководцев, упомянутых Жуковским. В связи с этим есть все основания предполагать, что Винградов «бесился, читая» именно эти журналы и соответствующие статьи. Цитирует, кстати, «Певца.» и Загоскин в «Рославлеве», описывая героя, чей образ отсылает к фигуре Давыдова.
Такое тиражирование текста, способствующее решению агитационных проблем, предопределило его неминуемую смерть как произведения литературного. Будучи оторванным от поэтического контекста, «Певец во стане.. » утратил связь со своим жанровым денотатом, что и продемонстрировано в словах Винградова: не осознавая условности поэтического образа, «пир горой» воспринимается героем буквально.
Но в контексте этого дискурс «Осады» выглядит парадоксально: не понимая и не принимая абстрагированность похвальной оды или застольной песни, персонаж выстраивает свой рассказ о Бородинском сражении, опираясь на топику едва ли менее условного жанра лирики. Мы имеем в виду уже упомянутую выше историческую элегию, связь с которой эксплицирована в узнаваемой оппозиции/уподоблении плодородной мирной нивы и напитанного кровью поля битвы (см. «Поле Бородинское» Давыдова, отдельные пассажи из «Воспоминаний в Царском Селе» Пушкина, или характерные описания в упомянутых выше текстах Бестужева-Марлинского и Нарежного).
266
А.А. Полякова
С чем может быть связана опора на одни поэтические традиции изображения событий войны 1812 года и демонстративное отвержение других? Не касаясь биографических фактов, в частности -неоднозначного отношению Бестужева к Жуковскому, можно связать выбор того или иного дискурса с авторскими представлениями о поэтике разных прозаических жанров. В письме к А.М. Андрееву от 9 апреля 1831 года обнаруживается следующее противопоставление: «...иное дело повесть, иное дело роман <...> краткость первой, не давая места развернуться описаниям, завязке и страстям, должна цепляться в память остротами. Если вы улыбаетесь, читая ее, я доволен, смеетесь - вдвое. В романе же можно без курбетов и прыжков...» [1, с. 496].
Видимо, в связи с такой установкой на «серьезность» жанра романа писатель дискредитирует потенциально комические элементы. Кроме того, выбор элегического дискурса может быть обусловлен проблемой точки зрения и позицией, занимаемой лирическим субъектом по отношению к поэтическому миру. В «Выстреле», еще одной дошедшей до нас главе и своеобразном творческом манифесте писателя, герои - журналист Андрей Петрович и старый полковник, ветеран Отечественной и турецко-русской войн, - рассуждают о принципах презентации военных действий. Поводом к разговору стала литография, изображающая «какое-то сражение русских с турками в 1829 году» [1, с. 329], которая разрывается полковником в клочья. Свой жест герой объясняет так:«...что за притязание представить чуть ли не целое поле? <...> безумно изображать целое сражение <...> Для меня изображение солдата, которого режут горцы, во сто крат занимательнее панорамы, на которой полки мух сражаются с полками блох» [1, с. 331, 333].
Как нам представляется, здесь эксплицировано то структурное ограничение, которого не лишены ни «Певец во стане.» Жуковского, ни любая ода или героическая песня. Мы имеет в
виду жанровую «дальнозоркость», позицию «над схваткой», которой недоступны ни анализ, ни индивидуализация, ни вскрытие противоречий - все то, без чего, по мнению героев «Ва-димова», невозможно изображение войны. Таким образом, отказ от одического дискурса в пользу элегического, поэтически условного, но не чуждого субъективности можно считать первым шагом на пути к демифологизации войны.
Работа выполнена при поддержке гранта СПбГУ 31.38.307.2014
Примечание
1. См. письмо к Н.А.Полевому от 18 мая 1833 года: «Сознаюсь, что я считаю себя выше Загоскина и Булгарина; но и эта высь по плечу ребенку» [1, с. 525].
Список литературы
1. Бестужев-Марлинский А.А. Кавказские повести. СПб.: Наука, 1995. 701 с.
2. Кошелев В.А. «Орлы двенадцатого года»: Реалии и мифология // Реалии и легенды войны 1812 года. СПб.-Тверь: Изд-во Марины Батасовой, 2012. С. 29-46.
3. Эйхенбаум Б.М. От военной оды к «гусарской песне» // Эйхенбаум Б.М. О поэзии. Л.: Советский писатель, Ленингр. отд-ние, 1969. С. 148-169.
4. Вацуро В.Э. Лирика пушкинской поры: «Элегическая школа». СПб.: Наука, 1995. 238 с.
5. Янушкевич А.С. Жанровый состав лирики отечественной войны 1812 года и «Певец во стане русских воинов» В.А. Жуковского // Проблемы метода и жанра. Томск: Изд-во Том. ун-та, 1982. С. 3-23.
6. Охотин Н.Г. 1812 год в поэзии и поэзия в 1812 году // Русская слава: Русские поэты об Отечественной войне 1812 года. М.: Книга, 1987. С. 5-48.
7. Булгарин Ф.В. Воспоминания. Отрывки из виденного, слышенного и испытанного в жизни: В 6 ч. Ч. II. СПб.: Д.М. Ильхин, 1846. С. 135.
THENOVEL OF A.A. BESTUZHEV-MARLINSKY «VADIMOV» AND THE MYTH OF THE WAR OF 1812
A.A. Polyakova
This article reports about the unfinished novel of A.A. Bestuzhev-Marlinsky «Vadimov» in the context of the literary tradition, presenting the events of 1812. On the material of prosaic and lyrical texts several discourses are released, one of them is the basis of the official mythology of the Patriotic War of 1812. The selecting one or the other tradition is explained by the author's views on the poetics of the novel genre.
Keywords: A.A. Bestuzhev-Marlinsky, «Vadimov», novel, myth, the Patriotic War of 1812, agitational lyrics.
References
1. Bestuzhev-Marlinskij A.A. Kavkazskie povesti. SPb.: Nauka, 1995. 701 s.
2. Koshelev V.A. «Orly dvenadcatogo goda»: Realii i mifologiya // Realii i legendy vojny 1812 goda. SPb.-Tver': Izd-vo Mariny Batasovoj, 2012. S. 29-46.
3. E'jxenbaum B.M. Ot voennoj ody k «gusarskoj pesne» // E'jxenbaum B.M. O poe'zii. L.: Sovetskij pisatel', Leningr. otd-nie, 1969. S. 148-169.
4. Vacuro V.E'. Lirika pushkinskoj pory: «E'legicheskaya shkola». SPb.: Nauka, 1995. 238 s.
5. Yanushkevich A.S. Zhanrovyj sostav liriki otech-estvennoj vojny 1812 goda i «Pevec vo stane russkix voinov» V.A. Zhukovskogo // Problemy metoda i zhan-ra. Tomsk: Izd-vo Tom. un-ta, 1982. S. 3-23.
6. Oxotin N.G. 1812 god v poe'zii i poe'ziya v 1812 godu // Russkaya slava: Russkie poe'ty ob Otechestven-noj vojne 1812 goda. M.: Kniga, 1987. S. 5-48.
7. Bulgarin F.V. Vospominaniya. Otryvki iz viden-nogo, slyshennogo i ispytannogo v zhizni: V 6 ch. Ch. II. SPb.: D.M. Il'xin, 1846. S. 135.
