CC BY
221
УДК 111.1:81
Э. Ю. Паниткова Роль языка в конструировании реальности
Цель статьи - раскрытие укорененности социального бытия человека в языке. Поскольку о мире как «вещи-в-себе» люди не могут иметь достоверного знания, и понимание других людей всегда ограничено, люди с помощью языка конструируют общую знаково-символическую реальность, которая создает смысл и структуру их жизни и позволяет им взаимодействовать в социальном мире. Данная конструкция, как и все, созданное людьми, начинает воздействовать на них в силу своей объективированности.
The purpose of the article is to disclose the social embeddedness of human existence in the language. Since in the world as "things in itself" people cannot have certain knowledge, and the understanding of other people is always limited, people be means of the language design the sign-symbolic reality, which creates the meaning and structure to their lives and allows them to interact in a social world. This design, like everything created by human beings, begins to affect them because of its objectivity.
Ключевые слова: язык, социальное конструирование реальности, знаково-символическая реальность, объективация.
Key words: language, social construction of reality, sign-symbolic reality, objectivity.
Язык, несомненно, есть нечто большее, чем инструмент познания и общения, он проникает во все сферы бытия человека, что подтверждает точность хайдеггеровского определения языка как дома бытия. Парадоксальность языка состоит в том, что он, будучи лишь системой знаков, лишь семантической оболочкой сознания, тесно связан с социальным взаимодействием, социальной практикой, социальным знанием, т. е. представляет собой фундамент для социального конструирования реальности. С другой стороны, даже если воспринимать язык в качестве «лишь» системы знаков, не стоит забывать о значимости самих знаков, их власти над человеком, которая тем сильнее, чем меньше он ее осознает. В принципе, можно говорить о том, что любая знаковая система, независимо от ее происхождения, обладает в отношении индивида причиняющей силой. Язык является не только знаковой, но и символической системой: слово как знак связывает звуковую оболочку с внелин-гвистической сущностью (прямо указывает на денотат), требует конвенционализации, предусматривает понимание и обеспечивает его; слово, как символ, соизмеряет смысл интекста со смыслом контекста и требует интерпретации [5, с. 235].
В крайней форме данная позиция представлена Н. Элиасом, который полагает, что люди не просто могут, а вынуждены ориентироваться в мире с помощью символов, поскольку без языка не в состоянии регулировать свое поведение, а значит, и быть людьми [14]. Оправдание данной позиции можно найти в том, что «социальное» есть всегда взаимодействие, но взаимодействие предполагает знаковосимволическую природу, поскольку, как утверждает феноменологическая социология, «Я» и «Другой» являются различными мирами, и познавать Другого непосредственно мы не можем, а вынуждены делать это с помощью так называемой «аналогизирующей апперцепции». В этой связи для процесса социализации существенным является освоение кода, позволяющего читать знаки и символы. При этом, как справедливо отмечает И.А. Шмерлина, «неважно, как достигается “языковая компетентность” - генетически или путем научения; так или иначе знание языка семиотической реальности всегда жизненно необходимо» [9].
В чем же причина подобной «жизненной необходимости» знаковосимволической реальности? Ответ представителя феноменологической социологии А. Шутца таков: семиотическая реальность, как и символическая, есть средство примириться с многообразными переживаниями трансцендентности, приспособиться к ним [10]. У нее есть еще одна важная функция: функция онтологической безопасности, регулирования жизни, защиты от хаоса, ужаса смерти, т. е. данная реальность представляет собой некое условие стабильности. Символизация тесно связана с существованием общества, что убедительно показано В.И. Антоновым в статье, посвященной символизации как социокультурному феномену: автор указывает на то, что данное явление «тотальное», пронизывает все общество: на нем основаны и обычаи, и групповая принадлежность (этнос, класс, каста и т. д.), и статус, и другие неотъемлемые элементы общественной жизни [2].
Знаково-символическая реальность открыта нам для интерпретации (как говорил Шутц, любой знак, будучи поданым, осмыслен), и мы постоянно занимаемся герменевтикой, наполняя, таким образом, знаки и символы своими смыслами, т. е. нашу жизнь смыслом. Э. Халас утверждает социальность символизма в противовес представлению о нем как о некой автономной лингвистической или семиотической системе [17]. Именно Э. Дюркгейм впервые отчетливо высказал мысль о том, что социальная жизнь во всех ее аспектах, во всей ее историчности возможна лишь благодаря обширному символизму. О социальной природе символа высказывался и П. Бурдье, для которого сила символа не находится в нем самом, но исходит из социальных условий, к примеру, власть слов клерка, политика, учителя или священника обусловлена, прежде всего, их социальным положением [13, р. 60].
В этом отношении релевантна яркая метафора Э. Фёгелина, говорившего, что общество есть «маленький мир, микрокосм, освещаемый
изнутри смыслом благодаря людям, которые постоянно создают и носят его в себе как способ и условие своей самореализации». Подобное «освещение» происходит через разнообразные символы, поэтому они самая что ни есть существенная часть социальной реальности [19]. В факте «освещения смыслом» есть и личностный момент, так как важна именно индивидуальная интерпретация знаков и символов. Данный факт имел в виду У. Эко, говоря об отсутствующих структурах: знаки имеют прежде всего индивидуальный смысл, и на самом деле важна лишь интерпретация, а не стоящий за знаком мир. Согласно Эко, сознанию дана реальность не сама по себе, но реальность, стоящая за знаками [11]. При этом имеет место один любопытный факт, о котором говорил Р. Барт: мы строим мир значений, но затем стремимся замаскировать семиотическую природу реальности. Об этом рассуждает и радикальный конструктивист П. Ватцлавик, утверждающий, что сама постановка вопроса о наличии некоего априорного смысла в мире является бессмысленной: мир не содержит или не содержит какой-то смысл вообще [20, s. 190]. Не имея доступ к «реальной» реальности, люди как когнитивные существа не могут жить в бессмысленном мире, не могут не конструировать реальность в своем сознании. Конструктивизм убежден в том, что люди «придумывают» для себя порядок мира, забывая, что сами изобретают этот порядок, а затем переживают его как нечто «реальное».
Итак, мы приписываем миру некий смысл (который определяется лишь нами), при этом данный факт можно рассматривать и как создание таким образом своеобразного квази-мира: этот мир имеет для нас значение и смысл (пронизан значениями и смыслами), но к «миру в себе» никакого отношения не имеет. Подобное конструирование можно трактовать и как защиту от окружающего мира, который нам не дано познать, и как защиту от хаоса, который царит там, где нет смысла. Пренебрежительное отношение к знаку не оправдано: не знаки, но их интерпретация делает мир таким, какой он есть: упорядоченным и комфортабельным для существования. Люди защищают себя от самой жизни, от осознания того, что рано или поздно умрут, и язык дает им возможность замаскировать, забыть смерть. Повседневность и повседневное повторяются, но жизнь человека необратима, и именно мир знаков «спасает» нас от конечности бытия. Не все философы разделяют подобные идеи: для постмодернистов сама знаковость есть определенное отношение к смерти, выраженное в культуре. Однако знаки необходимы людям, поскольку они «ре-презентируют» действительность, которую люди способны постигать лишь в знаково-символической форме, и, как отмечает К. Ажеж, мы не сможем полностью освободиться «от тирании семантического» [1]: наша жизнь состоит из знаков, значений, которыми они обладают (вернее, которые мы им приписываем), а процесс коммуникации состоит в интерпретации знаков, их понимании.
Под термином «ре-презентация» (Vorstellung) мы, вслед за Глазерс-фельдом, подразумеваем автономную внутреннюю конструкцию, а не структуру, являющуюся отражением, отображением чего-либо (Darstellung). Глазерсфельд подчеркивает, что и Кант, и Зиммель, и Шопенгауэр говорили о ре-презентации именно в первом смысле, но ввиду отсутствия в английском языке эквивалентов вышеупомянутым немецким терминам, их перевод принял вид термина «representation», который способен существенно исказить понимание эпистемологических основ теорий данных философов [15; 16].
Важно также и то, что знаки и символы не существуют изолированно, но организуются в системы, значат только постольку, поскольку включены в эти системы - таким образом происходит упорядочивание мира. Знаки и символы - это те способы, с помощью которых люди вынуждены искать смысл в мире, и они охотно это делают, поскольку полагают, что являются их создателями, конструкторами, хозяевами. Используя логику радикального конструктивизма, можно утверждать, что если мир, в котором мы живем и который познаем, конструируется нами, то нет ничего удивительного в том, что нам самим он кажется относительно стабильным.
Итак, мы конструируем свою реальность, но эта реальность конструируется исключительно для нас самих, т. е. эта реальность - не совсем (и совсем не) объективная реальность. Отражение - не совсем удачный термин для познания, так как люди воспринимают реальность лишь в той мере, в какой их органы восприятия позволяют делать это. Отражение есть точная копия чего-либо, но мы не в состоянии производить такую копию, мы делаем лишь свою конструкцию мира.
Эта конструкция должна функционировать, для этого прежде всего она не должна входить в противоречие с тем, какие данные мы получаем от реальности, с нашим опытом. Отрицать существование мира бесполезно, поскольку каждую секунду человек испытывает на себе его влияние, но понять, что есть мир на самом деле, он не может. Поскольку люди имеют возможность создавать конструкции, они пользуются этим механизмом для того, чтобы примириться с непознанностью мира. Однако каждому из нас, живущему в мире людей, важно и то, чтобы конструкции более или менее совпадали, поскольку нам необходимо установить взаимодействие между собой, без него невозможна интерсубъективность. Это обеспечивается, во-первых, за счет того, что все мы принадлежим к одному роду homo sapiens. Действуя по аналогии, пытаясь поставить себя «на место» другого, мы стремимся понять другого. Однако для организации успешных взаимодействий этого зачастую, увы, недостаточно. Поэтому возникает потребность в организации мира с помощью типизаций, ритуалов, традиций, важнейшей из которых является язык - таким образом мы искусственно (но с помощью естественных средств) создаем социальную реальность.
Важно не только то, как наша конструкция позволяет нам существовать в мире, но и то, как она позволяет нам сосуществовать. Для этого нам необходимо убеждаться в том, что наши конструкции согласованы. Но познание другого возможно лишь при помощи знаков и символов, следовательно, согласование реальностей также будет происходить при помощи знаков и символов, и по преимуществу оно происходит именно при помощи языковых средств.
М. Блюменкранц утверждает, что человечество сегодня при помощи магии слова «творит фантомное бытие, тем самым обрекая себя на фантомное существование» [4, с. 182]. В каком-то смысле это верно. Но иного способа существования, понимания другого у человека нет. Однако подобную «фантомность» существования человек постоянно старается привести в соответствие с опытом, который получает из мира. Более того, человечество коллективно поддерживает эту «фантомность», что придает ей вполне реалистические черты (разумеется, «реалистический» в данном контексте означает не существующий на самом деле в объективной реальности, но воспринимаемый нами как существующий).
Язык есть также конструкция. Она существует в виде системы и разнообразных подсистем, входящих в нее, и, вступая в мир, люди осваивают эту сложнейшую систему для того, чтобы сосуществовать с другими. Данная система важна не только ввиду ее необходимости для коммуникации, она важна еще и потому, что с ней тесно связано мышление, его высшие формы. Говоря словами А. Потебни, однажды вступив в «стройный мир» языка, мы уже не выходим за его пределы. Но существует один весьма важный момент: освоение системы языка уникально в отношении любого из нас, так как любой личностный опыт оригинален и неповторим, поэтому необходимо говорить не о homo loquens, а о языковой личности, которая в любом случае избирательно использует язык в соответствии с особенностями социализации, социальными ролями, социальным статусом, потребностями и т. д. Тем не менее люди пытаются освоить или выработать некие общие значения, которые позволят им понимать друг друга настолько, насколько этого требует повседневное взаимодействие.
Язык, которым мы овладеваем в детстве, содержит некие типизации, но течение жизни не позволяет использовать их механически: жизнь постоянно изменяется, постоянно изменяются и собеседники, поэтому необходимо ежесекундно заниматься интерпретацией, использовать язык для воссоздания имеющихся типизаций и создания новых. С помощью речи люди имеют возможность договариваться друг с другом. Здесь человек наталкивается на большое количество препятствий: значения слов неточны, размыты, каждый из нас имеет в той или иной степени «свои» значения. Если мы хотим эффективно взаимодействовать, каждый день мы вынуждены бороться за свое понимание, бороться с помощью языка против него же самого.
Наши операции с языком не столь безуспешны, а попытки построения взаимодействий не так тщетны: с помощью языка нам удается поддерживать сплоченность групп, обеспечивать функционирование институтов. При помощи одного конструкта (языка) воспроизводятся и создаются иные конструкты. Конструкции представляют собой системы, они организованны, состоят из различных категорий, множества элементов, связанных между собой, они позволяют людям ориентироваться в мире и поддерживаются в той мере, в какой выполняют данную функцию.
Однако подобного рода конструирование имеет и оборотную сторону, на чем акцентировали внимание П. Бергер и Т. Лукман в своей работе «Социальное конструирование реальности»: конструкции объективизируются и воздействуют на нас своей фактичностью [3]. Это отчетливо видно и в случае с социальными институтами, и в случае с языком. Как пишет Э. Акерманн, «будучи однажды “запущенным”, артефакт начинает жить своей жизнью» [12, р. 253]. При этом данный факт принимается обществом, его вполне устраивает «заточенность» в структурах, поскольку они защищают его от страха перед хаосом.
С этим связано и обвинение Б. Латура в том, что те, кто называют себя конструктивистами, недооценивают роль вещей. Латур убежден в том, что нет ни одного программиста, считающего, что он полностью владеет программой, которую пишет, как нет и повара, который, рассказывая про сырное суфле, определяет его субстанцию с помощью понятий «эластичность», «сопротивление», «простое подчинение силам природы». Данные примеры, согласно автору, иллюстрируют необходимость возвращения к практике для спасения конструктивисткого подхода [8]. Несмотря на то, что примеры Латура довольно спорны, конструктивист действительно не может творить из ничего, ему нужны вещи, поэтому вещи будут неизбежно оказывать влияние на создателя: они будут и источником конструирования, и его результатом, который, объективируясь, превратится в очередной источник.
Есть и еще один аспект конструирования, который необходимо признать: неуправляемость самого процесса. Несмотря на то, что в европейской философии издавна существует точка зрения, согласно которой человек способен вполне познать лишь то, что создано им самим и что, следовательно, для него прозрачно по своей природе [7, с. 42], главная проблема состоит в том, что мы сами не знаем, что творим и сами не знаем, что сотворили: расхождение между проектом деятельности и ее результатом - весьма распространенное явление в рамках конструирования.
В первую очередь, необходимо ответить на вопрос, насколько сознательна деятельность по конструированию реальности, насколько она осознается живущими и творящими личностями. Безусловно, для совместного конструирования реальности нужны некие типизации и конвенции, но насколько согласован и спланирован процесс конструирования -
это вопрос, на который сложно найти ответ, поскольку речь идет не о научной деятельности, а об обыденной жизни, к которой, как свидетельствуют исследования повседневности, идеалы рациональности применимы незначительно. Социальное конструирование реальности во многом осуществляется спонтанно, «по наитию», и организация этого процесса не отличается точностью и ясностью, ей свойственны отсутствие четких целей, отсутствие продумывания ходов, отсутствие выбора подходящих методов, поэтому конечный результат может не соответствовать желаниям отдельных людей.
Однако даже в случае признания сознательности данного процесса, его полной осознанности и спланированности, остается еще одно обстоятельство: планы и действия, эмоции и разум в социальном пространстве переплетаются, и образуемая таким образом «ткань» порождает такой порядок, который оказывается сильнее воли и разума отдельных индивидов, и такие изменения, которые не планировал и не создавал ни один из них. Таким образом, исходный проект может значительно отличаться от результата деятельности и ожиданий индивидов.
А. Шутц объясняет данное явление с помощью понятия «горизонт»: планируя и проектируя наши действия, мы не можем ожидать того, что все произойдет именно так, как мы предполагали, поскольку проектирование всегда несет «открытый горизонт значений», заполняемый по мере реализации проекта, и эти предвосхищения носят неизбежно типизированный характер, т. е. наши ожидания образуют открытый горизонт будущего опыта, и данный горизонт постоянно изменяется [10].
Но поскольку общество - это динамичный процесс, то неудовлетворенность конечным результатом побуждает людей к дальнейшим действиям: в случае если сконструированный продукт общественных
отношений значительно расходится с замыслом, всегда возможно его «переконструирование». Другими словами, если людей не устраивает, к примеру, институт семьи, который они создали, они рано или поздно внесут в него необходимые изменения, что отчетливо наблюдается в последние десятилетия.
Возможны два подхода к конструированию реальности: согласно первому из них, конструкции, созданные нами, нас поработили; язык, с помощью которого мы пытаемся конструировать мир, нас предает, поскольку завладевает нашим мышлением и мировоззрением. Второй подход предполагает, что конструкции созданы нами для нашего же удобства, подчиняемся мы им лишь потому, что они нас устраивают, а язык, несмотря на его могущество - лишь инструмент в наших руках.
Мы действительно должны быть осторожны с конструкциями, поскольку они имеют свойство объективироваться. Необходимо также бережное отношение к языку, так как он является не только инструментом, но и главным орудием мышления, сокровищницей культуры как национальной, так и общечеловеческой. Но, прежде всего, мы должны береж-
но относиться друг к другу, поскольку, если каждый из нас является творцом мира (как своего, так и общего), он должен быть ответственным за свое творение, иначе творчество теряет смысл. По словам Б. Перксена, этика предполагает свободу и необходимость выбора: если все предопределено, то об ответственности за свое поведение не может идти речи [18, р. 101]. Поскольку социальный мир, как было показано ранее, есть наша конструкция, наше творение, то мы должны постоянно ощущать ответственность за свою деятельность, контролировать ее процесс и результаты, причем данный тип этики связан не со страхом быть наказанным некой высшей силой, а скорее со страхом быть наказанным самим собой.
Список литературы
1. Ажеж К. Человек говорящий: Вклад лингвистики в гуманитарные науки. - М.: Эдиториал УРСС, 2003.
2. Антонов В.И. Символизация как социокультурный феномен // Проблемы теоретической социологии. Вып. 2: сб. ст. / под ред. А.О. Бороноева. СПб.: Изд-во СПбГУ, 1996. - С. 233-250.
3. Бергер П., Лукман Т. Социальное конструирование реальности. Трактат по социологии знания. - М.: Медиум, 1995.
4. Блюменкранц М. Мир после смерти вещей (К непримиримой толерантности) // Вопр. философии. - 2003. - № 2. С. 181-184.
5. Борботько В.Г. Принципы формирования дискурса: от психолингвистике к лингвосинергетике. - М.: Ком Книга, 2007.
6. Гидденс Э. Устроение общества: Очерк теории структурации. - М.: Академический Проект, 2003.
7. Копылов А.В. Перевод как проблема философской герменевтики (Пролегомены к исследованию). - Мурманск: МГПУ, 2008.
8. Латур Б. Надежды конструктивизма // Социология вещей: сб. статей / под ред. В. Вахштайна. - М.: Изд. дом «Территория будущего», 2006 (Сер. «Университетская библиотека Александра Погорельского»). С. 365-389.
9. Шмерлина И.А. Семиотическая концепция социальности: постановка
проблемы // Социологический журнал. - 2006. - № 3-4. URL:
http://www.socjoumal.ru/article/631 (дата обращения: 16.08.2009).
10. Шутц А. Символ, реальность, общество // Избранное: Мир, светящийся смыслом. - М. : Российская политическая энциклопедия («РОССПЭН»), 2004. - С. 456-532.
11. Эко У. Отсутствующая структура. Введение в семиологию. - СПб.: Петрополис, 1998.
12. Ackermann E. K. Experiences of Artifacts // Key Works in Radical Constructivism. Rotterdam: Sense Publishers. P. 249-257.
13. Bourdieu P. Language and Symbolic Power. - Cambridge, Massachusetts: Harvard University Press, 1991.
14. Elias N. The symbol theory. London : Sage Publications, 1991.
15. Glasersfeld E. von Reconstructing the Concept of Knowledge // Key Works in Radical Constructivism. Rotterdam : Sense Publishers. P. 21-29.
16. Glasersfeld E. von Facts and the Self From a Constructivist point of View // Key Works in Radical Constructivism. Rotterdam : Sense Publishers. P. 32-42.
17. Halas E. Symbolism and Social Phenomena: Toward the Integration of
Past and Current Theoretical Approaches // European Journal of Social Theory 5(3). P. 351-366. URL: http://club.fom.ru/books/halas.pdf (дата обращения:
12.01.2009).
18. Varela F.J., Poerksen B. Truth is What Works // The Certainty of Uncertainty: Dialogues Introducing Constructivism. UK : Imprint Academic. P. 85-107.
19. Voegelin E. The New Science of Politics: An Introduction (Charles R. Walgreen Foundation Lectures) URL: http://www.ou.edu/cas/psc/bookvoegelin.htm (дата обращения: 15.02.2009).
20. Watzlavik P. Münchhausens Zopf. München: Piper Verlag GmbH, 1997.
