CC BY
121
УДК 821.161.1
Е.С. Савенкова
РОЛЬ ВСТАВНЫХ ТЕКСТОВ В РОМАНЕ Ф.М. ДОСТОЕВСКОГО «ИДИОТ»: ПРИТЧА О КОЛПАКОВЕ
НИЖЕГОРОДСКИЙ ГОСУДАРСТВЕННЫЙ ТЕХНИЧЕСКИЙ УНИВЕРСИТЕТ
ИМ. Р.Е. АЛЕКСЕЕВА
В настоящее время литературоведы все больше внимания уделяют второстепенным персонажам романов писателя. Притчи и анекдоты, описываемые героями-шутами, играют важную роль в структуре произведения. В данной статье проанализированы вставные тексты, автором которых в романе «Идиот» является генерал Иволгин. Центральный момент работы заключен в анализе притчи о воскресшем солдате Колпакове. Также рассмотрен текст о Наполеоне, позволяющий судить о реабилитации сакрального образа Отца в романе.
Ключевые слова: Ф.М. Достоевский, «Идиот», вставной текст, притча, герои-шуты, образ
Отца.
В романе «Идиот» повествование часто прерывается многочисленными вставными текстами, не имеющими, казалось бы, прямого отношения к сюжету. Одним из авторов таких новелл является генерал Иволгин, которого многие исследователи включают в систему героев-шутов по ряду признаков [1-3]. В отечественной и западной традиции его монологи нередко воспринимают как «болтовню», однако анекдоты генерала, на наш взгляд, подлежат более серьезному рассмотрению. Так, в комментариях к роману отмечается, что они представляют собой некую организованную общность [4, с. 409]. Рассмотрим историю генерала о Колпакове в свете современных исследований.
Легенда о воскресшем солдате рассказывается Иволгиным Мышкину с целью прояснить обстоятельства смерти Мышкина-старшего, однако рассказ обрывается на полуслове и князь так и не узнает необходимых сведений, подозревая, что история полностью вымышлена. Тем не менее история о Колпакове становится чрезвычайно важной в структуре произведения. Это первый анекдот Ардалиона Александровича, изложенный в романе, и он не случайно посвящен отцу главного героя. Думается, комичная и незавершенная новелла помогала писателю создавать миф о Христе как сверхидею «Идиота».
О. Меерсон, прибегая к методам апофатического богословия, расшифровывает рассказ генерала о воскресшем Колпакове как авторское указание на «заведомую несостоятельность типологической подмены» Христа Мышкиным: хотя случай выглядит абсурдным, в Библии есть пример похожей ситуации - Воскресение Христа [5, с.42]. Следовательно, рассказ генерала вымышлен, потому что человек не может воскреснуть подобно Богу, и Мыш-кин не может быть мессией. Несмотря на то что интерпретация американской исследовательницы не лишена внутренних противоречий, неожиданным оказывается подход к проблеме «типологического Христа» с помощью функций второстепенного персонажа. Анекдотическая история Иволгина позволяет реабилитировать Мышкина-старшего и юридически, и нравственно в глазах собственного сына. Думается, эта мысль является очень важной для Достоевского, создающего произведение не только о «положительно прекрасном человеке», стремящемся к высоте Христа (Бога-сына), но и об авторитете Бога-отца, утраченном в современном ему обществе. Как отмечают многие исследователи, в художественном мире писателя образ отца сакрален [6, с. 90]. Попытаемся выяснить, каким же образом происходит «реабилитация» героя.
В клеветнической статье Келлера возникают два возможных предположения по поводу судебного разбирательства над Мышкиным-старшим - растрата казенных денег либо жестокое обращение с подчиненными. Первое обыгрывается автором в сюжетной линии, свя-
занной с дядей Евгения Павловича Радомского, второе - в рассматриваемом нами анекдоте Иволгина. На наш взгляд, реализация одного и того же мотива в контексте «родословных» идеологических антагонистов, каковыми являются в романе Мышкин и Радомский, лишает его правдоподобия. Писатель явно противопоставляет смерть Мышкина-старшего и самоубийство дяди Евгения Павловича. Таким образом, эта версия получает в тексте некоторое опровержение.
Что касается выдуманной истории генерала, то обратим внимание на следующий факт: в анекдоте Иволгина «уравнены» и начальник, и подчиненный, оба умирают «под судом» по психологической, а не физической причине. Причем рядовой, вероятно, от страха и/или раскаяния, а отец Льва Николаевича - из-за переживаний по поводу подозрений, лежащих на нем (мы позволим себе пренебречь здесь более поздним сообщением Иволгина о возможном ранении отца Мышкина, на которое он намекает в беседе с Настасьей Филипповной, так как в незавершенной истории о Колпакове этот факт отсутствует). Да и сам рассказчик похож на своего героя Колпакова (тип «маленького человека», пьяницы). Повествуя о провинившемся солдате, Ардалион Александрович пытается вытеснить чувство стыда, связанное с собственной биографией. Допущенная нами корреляция «Иволгин - Колпаков» подкрепляется тем, что выдуманная персонажем история отчасти воплощается в конце романа: генерал скоропостижно умирает после совершенной кражи от нравственных мук, подобно рядовому Колпакову. Для писателя важна мысль о равенстве рядового и генерала, простолюдина и благородного человека.
Получается, что автор романа связывает особыми отношениями (и объединяет похожим финалом жизни) Колпакова, Иволгина, Мышкина-старшего и самого Мышкина, рано осиротевшего, но несущего на себе печать отверженного из-за странной гибели отца. Судьба Мышкина-старшего отчасти повторится у сына: в конце романа князь Мышкин снова отправлен на лечение и словно умирает для нормальной жизни, причем казнит и судит себя за смерть Настасьи Филипповны.
«Невинная ложь» Иволгина становится важным сюжетообразующим фактором. Перед читателем разворачивается философская притча о равенстве всех людей перед божьим законом (вне юридических и гражданских кодексов), о таинственной общности их судеб. Именно так воспринимает мир людей «положительно прекрасный человек» Мышкин; так же, по мысли автора, должно существовать все человечество. В отличие от Радомского, Иволгин не является в романе антагонистом главного героя. Напротив, он «уравнивает» своим рассказом себя с собеседником (забегая вперед, заметим, что такова цель всех анекдотов этого персонажа). В глазах Иволгина Лев Николаевич выглядит как близкий ему человек, почти как сын. Поэтому своим примером генерал доказывает невиновность Мышкина-старшего. Именно здесь обнаруживаются истоки зеркальности образов Мышкина и Иволгина.
Отметим также, что в рассказе генерала значимой оказывается фамилия пострадавшего рядового: вероятно, от слова «околпачить» - (прост.) «обмануть, одурачить» [7, с. 395]. Иволгин «околпачивает» Мышкина-младшего так же, как воскресший солдат - Мышкина-старшего. С другой стороны, можно предположить, что Колпаков - притяжательная форма прилагательного от существительного «колпак» (перен. «недалекий человек, простак») [7, 253], то есть подчиненный, «принадлежащий простаку». Безусловно, автор романа с названием «Идиот» не мог выбрать подобную фамилию случайно. С помощью неярких деталей, таких как данное имя собственное, Достоевский вводит в повествование идею детской наивности и простоты (юродских характеристик) как некий родовой признак всех Мышкиных, крайнее проявление которого обнаруживается в неизлечимой болезни главного героя.
Итак, мы видим, что анекдот Ардалиона Александровича становится символическим завещанием отца сыну. Персонаж не случайно обращается к теме поколений. Для него проблема реабилитации отца в глазах сына очень актуальна. Ганя готовится к браку с Настасьей Филипповной («репутация погибнет»), генерал мечтает о «воскрешении» Гани. Если раньше
Иволгин был всеми почитаемым генералом, то теперь он сам «рядовой» судьбы, может уповать лишь на надежду спасения. Перед смертью Иволгин уходит из дома, проклиная сына.
Что касается евангельских мотивов в истории генерала, то ключевая мысль анекдота Иволгина - уверенность в возможности преодоления смерти. О.Меерсон справедливо отмечает, что этот смысл этой новеллы в романе резко контрастирует с идеей картины «Мертвый Христос». С точки зрения современных исследователей, Гольбейн Младший изображает торжество слепых сил природы, беспомощность Бога-отца, не способного воскресить сына. В противовес этому, «в тоне одобрения смерти как сюжетного элемента у Иволгина проскальзывает непреложная вера в осмысленную и логическую связь между страданием и смертью, с одной стороны, и эффективностью искупления ими с другой» [5, с. 55]. Можно предположить, что генерал обращается не к традициям апофатического богословия, как считает Меерсон, а к катофатическому принципу Библии: своей выдумкой в духе юродства он утверждает силу и величие Бога-отца. Юродство нужно рассматривать как важную составляющую образа Иволгина, в котором писатель отмечал глубину и искренность веры, подчеркивая эту особенность героя. То, что светлая идея о воскресении подавляется в романе тяжелым образом картины Гольбейна Младшего, свидетельствует об отсутствии истинной веры в душах других персонажей (например, Ипполита и Рогожина), но не об отрицании самой идеи автором.
Существует прямая логическая связь между анекдотами Иволгина. Так, последняя история, придуманная Ардалионом Александровичем, продолжает тему «реабилитации» отца семейства. Для этого Достоевский выбирает неожиданный ракурс: стареющий генерал словно перевоплощается в ребенка, рассказывая о событиях войны 1812 года и своей встрече с Бонапартом.
Наполеоновский мотив не раз встречается на страницах «Идиота». Впервые он возникает в исповеди Ипполита, где задается положительная оценка знаменитого завоевателя, которую в романе будут разделять потом все персонажи, упоминающие данную тему. Например, во время свидания на зеленой скамейке на вопрос Аглаи, не воображает ли Мышкин себя фельдмаршалом, разбивающим Наполеона, Лев Николаевич простодушно признается: «Ну вот честное слово, я об этом думаю, особенно когда засыпаю, только я не Наполеона, а все австрийцев разбиваю» [8, с. 354]. Т. Касаткина видит в этом ответе саморазоблачение героя: «князь отождествляет себя в шутку с Наполеоном, что подчеркивает мотив самозванче-ства, пришествия «во имя свое» в этом образе» [9, с. 683; 10, с. 265]. Однако, по нашему мнению, слова Мышкина вовсе не доказывают его «самозваной» сущности.
Заметим, что образ Наполеона, возникающий в беседе князя с другими персонажами, всегда помещается автором в шутливый контекст. Так, «воспоминания» генерала о русско-французской войне явно вымышлены. По мнению А.Седова, историческая фантазия героя «представляет собой комическую профанацию наполеоновского мифа и в романтической его модификации, и в сентименталистской». Исследуя образ Бонапарта в рассказе Ардалиона Александровича, А. Седов полагает, что писатель намеренно «снижает» пафос тех «исторических событий, которые вполне всерьез именно в это время воссоздавал великий современник Достоевского, автор «Войны и мира» [11, с. 55]. Версия о полемическом диалоге автора «Идиота» с Львом Толстым выглядит весьма обоснованной. Однако комическое «снижение» при развенчании мифа о французском императоре присутствует и в тексте романа-эпопеи. Вероятно, поводом для литературного спора послужил тот факт, что в «Войне и мире» характер Наполеона сознательно искажен. Не случайно Мышкин оказывается в роли его «защитника»: в диалоге с Иволгиным герой возмущается тем, что историк Шаррас на страницах своей книге о Ватерлооской кампании испытывает радость от унижения Бонапарта. Князь заступается за императора как за любого унижаемого человека, нуждающегося в реабилитации и прощении, но не только поэтому [12, с. 380-383].
Для князя французский полководец - прежде всего яркая героическая личность, пример для подражания в отношении таланта и энергии. При всем неоднозначном отношении
Достоевского к данной исторической личности, писатель, вслед за своим главным героем, все же отдает ей должное. В главе «Ложь ложью спасется» в «Дневнике писателя» за 1877 год находим замечание Достоевского о том, что в Дон-Кихоте есть все положительные черты Человека, но не хватает «гения» - умения направлять свою мощь на правильный путь деятельности [13, с. 25]. Так как Дон-Кихот мыслился Достоевским в качестве одного из важнейших литературных прототипов Мышкина, мы вправе предположить, что «гения» не хватает и герою «Идиота», который, впрочем, сам это осознает. Возможно, обращение князя к образу полководца связано с подсознательным желанием обладать его стратегическим «гением».
Однако полноценно понять значение образа Наполеона в романе невозможно без анализа выдуманной Иволгиным истории. Дело в том, что генерал, может быть, единственный из всех персонажей произведения, творит «параллельную историю» (метаисторию), которая вступает в четкое противоречие с «официальной» наукой и которая для самого автора является более важной и информативной. Вспомним, например, эпизод, в котором Коля Ивол-гин и Костя Лебедев покупают вместо «Истории» Шлоссера ежа. Посланный Мышкину от Аглаи ежик оказывается знаком, более существенным, чем любые слова. В романе прослеживается идея явной дискредитации научного знания.
Последний рассказ генерала максимально спроецирован им на собственную жизнь. Для Иволгина Бонапарт прежде всего одинокая личность: великий полководец рыдает по ночам оттого, что его некому пожалеть, кроме наследника и императрицы Жозефины. И в этом можно увидеть соответствия с судьбой отставного генерала: у Ардалиона Александровича тоже среди многочисленных «врагов» остаются лишь два близких человека - жена Нина Александровна и сын Коля. Заметим, кстати, что, по мнению литературоведа А. Кунильско-го, Ганя Иволгин, которого проклинает отец, имеет некоторое портретное сходство с Наполеоном III, «худшим изданием» Бонапарта [14, с. 34].
Таким образом, все члены семейства Иволгиных имеют своеобразных двойников в истории с французским императором. С нашей точки зрения, сам генерал бессознательно ассоциирует себя с Наполеоном. В этом смысле знаменателен совет, который Бонапарт пишет в альбом сестры маленького русского мальчика («никогда не лгите»), - актуальный совет самому себе. Образ Наполеона несет в себе идею преемственности, отношений отца и сына как наследователя и наследника. Поэтому незадолго до сердечного удара генерал благословляет младшего сына Колю: «да будет и у тебя такой же мальчик... le roi de Rome...» [8, с. 419]. Но в этой сюжетной линии «мысль семейная» сопрягается с «мыслью народной» подобно тому, как это показано в толстовской эпопее. «Реабилитация» отца семейства происходит на более высоком, сакральном уровне - на уровне Бога-отца [15, с. 46]. Своеобразным доказательством данного тезиса может служить нам идея О.Меерсон о том, что персонаж, сочиняющий невероятные жизненные ситуации, выступает в роли Творца. Исследовательница предлагает рассмотреть с точки зрения канонов юродского поведения параллель между Богом (Искупителем) и Иволгиным, который, по его словам, пролил кровь и заслонил собой Еропегова. Так, генерал в ссоре с Ипполитом доводит «до абсурда подобие между неверием в себя как в творца Ерошки и неверием в Бога» [5, с. 54]. Однако заметим, что в роли всемогущего Творца может выступать и Наполеон - творец не божественный, а земной. У Достоевского образ Бонапарта символизирует идею католической власти, мирового господства. В рассказе же Иволгина показано, как эта идея терпит поражение, ибо Наполеон отклоняет мысль о переходе из католической веры в православную ради покорения России: «Ребенок! - говорит он мне вдруг, - как ты думаешь: если я приму православие и освобожу ваших рабов, пойдут за мной русские или нет?» - «Никогда, - вскричал я в негодовании. Наполеон был поражен. «В заблиставших патриотизмом глазах этого ребенка, - сказал он, - я прочел мнение всего русского народа. Довольно, Даву! Все это фантазии!» [8, с. 415].
На наш взгляд, процитированные строки являются ключевыми в рассматриваемой вставной новелле. Здесь Иволгин, будучи ребенком, выступает в роли спасителя отечества.
Получается, что персонаж, сочиняя рассказ, оказывается сразу в двух испостасях - отца («творец») и сына («младенец-спаситель»). Однако логическое недоразумение исчезает, если рассматривать ситуацию с точки зрения дискурса юродства: история Иволгина предстает подобно евангельской вести о торжестве Бога-отца и преемственности Бога-сына в православной традиции, об их духовном единении. Следует отметить, что для жизненного пути Мыш-кина эта идея, может быть, наиболее значима, так как указывает на присутствие в его судьбе незримой поддержки свыше, опровергает мысль о самом себе как о «выкидыше».
Думается, что, по замыслу Достоевского, Ардалион Александрович становится тем персонажем, который по-юродски облекает в поэтическую форму вымысла миф о Христе-сыне божьем. Не случайно Ганя говорит о своем отце: «он прежде так не лгал, уверяю вас -прежде он был только слишком восторженный человек» [8, с. 104]; сам Иволгин объявляет: «Я несколько поэт в душе» [8, с. 103]. Заметим, что все рассказанные им анекдоты так или иначе обращены к Мышкину. Ведь князь, будучи для Иволгина образцом человечности («Я с умилением смотрю на вас; о, благослови вас бог!» [8, с. 147]), может понять его и принять его духовное «наследие». Перед смертью персонажу важно донести до князя идею красоты как «любви»: «пусть жизнь ваша начнется и процветает ... в любви. Моя же кончена! О. простите, простите!» [8, с. 417-418]. Это символическая передача символов красоты и веры своему преемнику. Как отмечалось выше, хотя Иволгин не является отцом Мышкина, он относится к последнему как к родному сыну. С этой точки зрения, имя персонажа (Ардалион - в перев. с греч. «сосуд для окропления») получает логическую интерпретацию: Иволгин благословляет, «окропляет» Мышкина на духовное совершенствование. Отсюда и смерть генерала может трактоваться как ритуальная, как некое жертвоприношение, предугадывающее финальную трагедию князя. В последней выдумке персонажа наиболее ярко проявляется зеркальность его образа по отношению к образу Мышкина.
Итак, анекдоты Иволгина, благодаря своему христологическому подтексту, могут быть прочитаны как притчи. В придуманном генералом тексте о Колпакове, а затем и в последующих историях продолжает развиваться мотив мифотворчества и возникает еще один вариант «мифа о Христе», в котором образ Мышкина соотносится с христоподобной личностью. Сюжет притч заключается в том, что сын божий преодолевает духовное одиночество и обретает поддержку Бога-отца, то есть происходит реабилитация образа Отца и на обыденном, и на сакральном уровне.
Библиографический список
1. Альтман, М.С. По вехам имен [Текст] / М.С. Альтман. - Саратов, 1975.
2. Зунделович, Я.О. Романы Достоевского [Текст] / Я.О. Зунделович. - Ташкент, 1963.
3. Эгеберг Э. Правда и ложь в романе Достоевского «Идиот» [Текст] // XXI век глазами Достоевского: перспективы человечества (японская конференция). - М., 2002.
4. Достоевский, Ф.М. Полн. собр. соч. в 30 т. [Текст] / Ф.М. Достоевский. - Л.: Наука, 1972-1990. Т.9.
5. Меерсон, О. Христос или «Князь-Христос». Свидетельство генерала Иволгина [Текст] // Роман Ф.М. Достоевского «Идиот»: современное состояние изучения. - М., 2001.
6. Касаткина, Т.А. Характерология Достоевского [Текст] / Т.А. Касаткина. - М., 1996.
7. Ожегов, С.И. Словарь русского языка [Текст] / С.И. Ожегов. - М., 1983.
8. Достоевский, Ф.М. Полн. собр. соч. в 30 т. [Текст]/ Ф.М. Достоевский. - Л.: Наука, 1972-1990.-Т.8.
9. Касаткина, Т.А. Комментарии к роману «Идиот» [Текст] // Достоевский Ф.М. Собр. соч. в 9 т. Т.4. - М., 2003.
10. Мановцев, А. Свет и соблазн // Роман Ф.М.Достоевского «Идиот»: современное состояние изучения. Сб. ст. под ред. Т.А.Касаткиной. - М., 2001. С. 265.
11.Седов, А.Ф. Достоевский и текст [Текст] / А.Ф.Седов. - Балашов, 1998.
12. Альми, И.Л. К интерпретации одного из эпизодов романа «Идиот» [Текст] // О поэзии и прозе. -Спб., 2002.
13. Достоевский, Ф.М. Полн. собр. соч. в 30-и т. [Текст] / Ф.М. Достоевский. - Л.: Наука, 1972-1990.-Т.26.
14. Кунильский, А.Е. Принцип «снижения» в поэтике Достоевского (роман «Идиот») [Текст ] // Жанр и композиция литературного произведения. Петрозаводск, 1983.
15. Кирпотин, В.Я. Мир Достоевского [Текст] / В.Я. Кирпотин. - М., 1983.
