CC BY
83
Н.Н. Подосокорский НАПОЛЕОНИЗМ КНЯЗЯ МЫШКИНА
Наполеоновская тема проходит через все творчество Ф.М. Достоевского, начиная с рассказа «Господин Прохарчин» и заканчивая романом «Братья Карамазовы». Наибольшее внимание в этом отношении уделялось роману «Преступление и наказание». О романе «Идиот», в котором имя Наполеона упоминается значительно чаще, чем в любом другом произведении Достоевского, в этой связи было написано совсем немного1.
Между тем, с образом Наполеона в «Идиоте» так или иначе связаны Лебедев, генерал Иволгин, Ганя, Ипполит и, конечно, главный герой - князь Мышкин. Эта многоплановая связь позволяет говорить о существенной роли наполеоновского мотива в романе, никак не менее важной, чем в «Преступлении и наказании». Стоит отметить, что «Идиот» создавался накануне 100-летия со дня рождения Наполеона Бонапарта, празднование которого приходилось на 1869 г. Интерес к фигуре Наполеона в это время был особенно высок для многих людей, в том числе и для Достоевского, родившегося в год смерти французского императора и относившегося с вниманием к исторически значимым юбилеям.
Сравнение Наполеона и Мышкина может вначале показаться натянутым, а два героя - полярными друг другу. Образ Наполеона в историографии имеет коннотацию непомерного властолюбия и тщеславия, а образ Мышкина в достоевсковедении долгое время рассматривался как напрочь лишенный этих качеств. Но мы знаем, что «очень часто только так кажется, что нет точек общих, а они очень есть... это от лености людской происходит, что люди так промеж собой на глаз сортируются и ничего не могут найти.» (8, 24)2.
Образ главного героя в романе «Идиот» формировался в начале как своеобразный вариант Раскольникова3. В первых материалах к «Идиоту» автором выделяется мотив гордости «главного характера»: «Главный характер Идиота. Самовладение от гордости (а не от нравственности) и бешеное саморазрешение всего...» (9, 146). Удивительно, но в черновых набросках к «Идиоту» Достоевским никак не была затронута наполеоновская тема, в отличие от набросков к «Преступлению и наказанию» или к «Братьям Карамазовым», где имя Наполеона было специально записано автором. Мышкин согласно раннему замыслу должен был произнести такие слова: «Князь объявляет, когда женится на Н<астасье> Ф<илип-повне>, что лучше одну воскресить, чем подвиги Александра Македонского» (9, 268). В окончательный текст эти слова не попали: тотальное переосмысление Достоевским всего плана и отдельных характеров романа «Идиот» привело уже к вхождению в текст наполеоновского мифа в самом широком формате. Такая включенность наполеоновской проблематики позволяет не только говорить о еще более тесной преемственности «Преступления и наказания» и «Идиота», но и о новом (сравнительно с произведениями, предшествующими роману «Идиот») угле зрения писателя на саму проблему наполеонизма в лице такого его носителя, как князь Мышкин.
Наиболее убедительным доказательством наличия наполеонизма у литературных героев является подтверждение этого явления в тексте словом. В разговоре с Аглаей, в парке на зелёной скамейке, в день своего рождения, отвечая на ее вопрос: «Чего вы опять улыбаетесь., - вы-то об чём ещё думаете про себя, когда один мечтаете? Может, фельдмаршалом себя воображаете и что Наполеона разбили?», - Мышкин, смеясь, признается: «Ну вот честное слово, я об этом думаю, особенно когда засыпаю, ., только я не Наполеона, а всё австрийцев разбиваю» (8, 354). Таким образом, Наполеоном, как великим полководцем, Мышкин сознает себя в своих снах, что, однозначно, отсылает нас к наполеоновской теме «Дядюшкиного сна», где после пробуждения другой князь будет претендовать на свое сходство с Наполеоном. На близость наполеоновской темы в «Дядюшкином сне» и романе «Идиот» обратил внимание еще И. Л. Волгин, однако, в несколько ином ракурсе4. Два князя, как два подражателя Наполеона, имели особое, личностное значение для Ф.М. Достоевского. Так, по поводу слов Мышкина о
том, что он во сне разбивает австрийцев, А.Г. Достоевская писала, что Федор Михайлович также в своих снах составлял планы сражений и разбивал австрийцев (9, 453). К тому же, по воспоминаниям А.Г. Достоевской, писатель соотносил себя и с «молодящимся старичком», «мог целыми часами говорить словами и мыслями своего героя, старого князя, из "Дядюшкиного сна"»5. Ирония Достоевского в отношение собственного наполеонизма содержится в его письме актрисе А.И. Шуберт от 14 марта 1860 г., где он признавался, что его «единственное сходство с Наполеоном» - «кошачий почерк» (28-11, 8). Наполеон-Мышкин, лишенный общеизвестных наполеоновских способностей, наоборот, имеет талант, в котором отказано настоящему Наполеону6 (как и Достоевскому), а именно в каллиграфии. Причем предметом его особой гордости является то, что он «перевел французский характер в русские буквы, что очень трудно» (8, 29). Как восхищенно скажет генерал Епанчин, рассматривая росчерки князя: «...а ведь тут карьера» (8, 30).
Автор «Идиота» относительно снов князя разъяснил читателю, что в сплетении нелепостей сна всегда заключается какая-то действительная мысль, нечто, принадлежащее к настоящей жизни, нечто существующее и всегда существовавшее в сердце (8; 378). Эти слова подтверждают, что наполеонизм князя - вещь вполне реальная - то, что заметно влияет на его поведение и суждения в различных вопросах. Мышкина, в этом смысле, можно соотнести с героем романа И. А. Гончарова «Обломов». Оба героя, которых сопоставлял между собой сам Достоевский7, схожи своими снами-грезами, в которых видят себя полководцами, подобными Наполеону. В романе Достоевского об этом мы узнаем от самого героя. В романе Гончарова об этом нам сообщает за него автор: «Наутро опять жизнь, опять волнения, мечты! Он [Обломов] любил вообразить себя иногда каким-нибудь непобедимым полководцем, перед которым не только Наполеон, но и Еруслан Лазаревич ничего не значит.. ,»8.
Т.А. Касаткина прокомментировала признание Мышкина в том, что он разбивает австрийцев, следующим образом: «То есть князь отождествляет себя в шутку с Наполеоном, что подчеркивает мотив самозванчества, пришествия "во имя свое" в этом образе»9. Самозванчество князя в полном смысле этого слова (а князь даже буквально имеет привычку приходить туда, куда его не зовут, на-
пример, первые посещения им дома Епанчиных, квартиры Настасьи Филипповны, дома Лебедева и т.д.) - тема особая и связанная далеко не с одним образом Наполеона, тем не менее для нас важно именно это последнее. О самозванчестве князя легче судить, если сравнить фигуры Наполеона и самого Мышкина. Когда Бонапарт был ровесником 26-летнего Мышкина, он совершал свое восхождение на пути к славе, командуя французской армией в Северной Италии, действующей против армии короля Пьемонта и, главным образом, австрийцев. После победных сражений первой Итальянской кампании (Лоди, Риволи и др.) у Наполеона, по его собственному признанию, появилась вера в свою звезду, обнаружилась первая искра честолюбия10. Автор в описании нерусского плаща князя Мышкина, употреблявшегося скорее в «Швейцарии, или, например, в Северной Италии» (8, 6) подчеркивает ощутимую разницу, которая говорит о заведомом неуспехе миссии князя в России в качестве нового Наполеона: «Но что годилось и вполне удовлетворяло в Италии, то оказалось не совсем пригодным в России» (8, 6). Иными словами, перед нами с первых страниц предстает образ Наполеона-неудачника, хотя и наделенного особым шармом.
Нерусский костюм Мышкина содержит скрытую отсылку и к другим наполеоновским литературным образам. Так, генерал Епанчин говорит Лизавете Прокофьевне о недавно прибывшем князе следующее: «...одет странно, как-то по-немецкому» (8, 44). С подобным указанием на иноземную наружность столкнулся предшественник Мышкина, Родион Раскольников, услышавший в самом начале «Преступления и наказания» обращенный к нему окрик: «Эй ты, немецкий шляпник!» (6, 7). Последняя фраза, как отметил Ю.М. Лотман11, ведет нас к кличке, которую дает в «Мертвых душах» кучер Селифан лукавому пристяжному коню из чичиковской «чудо-тройки»: «панталонник ты немецкий!»12. Важно, что этого же коня, который является своеобразным двойником Чичикова, Селифан также называет «варвар! Бонапарт ты проклятый!»13. Все три случая описаний маркируют в героях-наполеонистах (Чичикове, Раскольникове и Мышкине) присущее им чужеродное начало, оторванность от русской почвы и народных корней.
Наполеон и Мышкин связаны в романе многими нитями, в том числе и «священной болезнью» - эпилепсией14. Эпилепсией будет страдать и другой почитатель Наполеона - «слабоумный
идиот» Смердяков (15, 174), искренно жалеющий о том, что Наполеон проиграл свой Московский поход. Помимо этого, эпилепсия князя Мышкина увязана в романе с эпилепсией пророка Магомета: образ Мышкина в «Идиоте» вновь подспудно возрождает аналогию «Наполеон-Магомет», играющую уже столь огромную роль в наполеоновской теории Родиона Раскольникова15.
Даже имя героя романа Достоевского в его французском варианте Léon (так будут называть Льва Мышкина дети в швейцарской деревне (8, 62, 64)) как будто выплывает из имени французского императора Napoléon. Кстати именно так, Леон (Léon), половиной своего прославленного имени, Наполеон назвал и своего первого незаконного сына, родившегося в 1806 г.16
Вместе с тем и непосредственное прочтение имени князя Льва Николаевича указывает на некоторую соотнесенность его с образом Наполеона. Сравнение последнего со львом (сначала его современниками, а затем и позднейщими историописателями) широко применялось как в положительном, так и в отрицательном смысле (например, «львом вкусившим крови» назвал Наполеона Шатобриан). Отчество главного героя - Николаевич (от Николай -победитель народов (греч.)) только укрепляет ассоциацию с образом прославленного полководца.
Не менее важна и фамилия главного героя, которая вместе с его именем образует своеобразный семантический оксюморон. Как отметил Б.Н. Тихомиров, подобный ономастический прием был использован Достоевским в «Преступлении и наказании»17 в имени героя-наполеониста Раскольникова. Фамилия «Мышкин», образованная от уменьшительного слова «мышь», вероятно, означает мотив ложного учения и самозванства, поскольку мышь издревле являлась символом именно этого явления (показательно, в этом смысле, изображение мыши в центральной части триптиха И. Босха «Сад земных наслаждений»), непрошенным гостем для многих жилищ и распространителем страшной, губительной заразы. В произведениях Достоевского образ мыши, в целом, имеет скорее негативную коннотационность, хотя выражается это в самых различных формах. В XI главе второй части романа «Идиот» генерал Епанчин в беседе с Мышкиным употребит образ мыши (хотя и летучей) уже в качестве вестника страшной беды: «Да, да... а я все-таки боюсь! Не понимаю чего, а боюсь. В воздухе как
будто что-то носится, как будто летучая мышь, беда летает, и боюсь, боюсь!..» (8, 262). Позднее в романе «Бесы» хроникер приведет рассказ об одном возмутительном кощунстве: ограблении и осквернении иконы Богоматери, за разбитым стеклом которой нашли живую мышь (10, 253). Важно обратить внимание, что рассказ об осквернении с помощью мыши христианской иконы у врат ветхой церкви Рождества Богородицы в романе «Бесы» чудовищно пародирует историю скверного, непристойного проведения при участии Мышкина праздника чудотворной иконы Божьей Матери «Знамение», на который приходится начало романа «Идиот». А ведь уже утром 27 ноября 1867 г. лукавый Лебедев «в раздумье» напомнит главному герою о его историческом имени, которое «в Карамзина "Истории" найти можно и должно» (8, 8), подразумевая его однофамильца, неудачливого строителя храма Успения Божьей Матери в Москве в правление великого князя Московского Ивана III.
Значимым является упоминание Лебедевым18 (хотя и в отрицательном смысле) наполендоров в узелке Мышкина в ряду с фридрихсдорами и голландскими арапчиками (8, 7). Первая и вторая монеты получили свое название, изображение и надпись от выдающихся кесарей-полководцев - Наполеона I Великого и Фридриха II Великого - и тот и другой неоднократно разбивали на полях сражений австрийские армии, а к числу таких победителей герой относит себя сам. Арапчиком же называлась т.н. «известная монета», т.е. русская подделка голландского дуката. На самой монете был изображен воин в шлеме с мечом в одной руке и пучком стрел в другой. Таким образом, первоначально Лебедев как-будто отказывает князю в воинственном настрое, намекая на его жалкий внешний вид и отсутствие в узелке необходимых монет, хотя тут же и добавляет к сказанному: «но... если к вашему узелку прибавить в придачу такую будто бы родственницу, как например, генеральша Епанчина, то и узелок примет некоторое иное значение...» (8, 7). Не случайно, что после этих слов Мышкин, по приезду в Петербург первым делом посетит Епанчиных и поговорит с генеральшей, с которой они в конечном счете и «сочлись родней» (8, 47). Это обстоятельство придаст совсем иное, наступательное значение княжескому узелку, очевидно не дававшему покоя (8, 17) слуге и «защитнику» (греч.) семейства Епанчиных - Алексею,
встрепенувшемуся в совершенном испуге при известии о факте родства князя и Епанчиных (8, 18).
Другая тема, присутствующая в романе «Идиот» и связанная с наполеоновским мифом - это Апокалипсис и его толкование. Великий Гёте однажды произнес такие слова: «Житие Наполеона -как Откровение святого Иоанна: все чувствуют, что там скрывается что-то еще, но никто не знает, что именно». Последняя книга Нового Завета приковывает к себе внимание многих героев романа. В маске Наполеона князь Мышкин - это не только «князь-Христос» (на чем заостряют внимание многие достоеведы, опираясь на загадочную трехкратную запись Достоевского в черновиках к роману: «Князь Христос» (9, 246, 249, 253)) и не только новый Мессия, которого ждут, как Провидение, и который должен внести порядок в мир романа «Идиот», но это - антихрист.
Во 2-й главе второй части романа, когда князь Мышкин посетит дом Лебедева, последний будет рассказывать ему про свое 15-летнее толкование Апокалипсиса и про «подведение» цифр, образующих число зверя. Мистик Лебедев обратится к князю со следующими словами: «Тот [Рогожин] уже минуты считал, а она [Настасья Филипповна] сюда в Петербург и прямо ко мне: "Спаси, сохрани, Лукьян, и князю не говори..." Она, князь, вас еще более его боится, и здесь - премудрость! И Лебедев лукаво приложил палец ко лбу» (8, 166). Вероятно, что это аллюзия на слова из Откровения Ионна Богослова. В Апокалипсисе словосочетание «здесь мудрость» употребляется один раз в следующем контексте: «Здесь мудрость. Кто имеет ум, тот сочти число зверя, ибо это число человеческое; число его - шестьсот шестьдесят шесть» (Откр. 13:18).
Стоит напомнить, что еще в начале XIX в. в имени Наполеона было сочтено по французскому алфавиту число зверя; такие подсчеты, связанные с именем Наполеона, например, делал (хотя и весьма произвольно) Пьер Безухов в романе Л.Н. Толстого «Война и мир»19. Понятно, что в разговоре Мышкина с Лебедевым, весьма насыщенном обращениями к Апокалипсису Иоанна Богослова, слова «профессора антихриста» имеют большой вес. Из одного этого, конечно, нельзя делать вывод о Мышкине как антихристе, но необходимо признать, что именно в таком качестве князь предстает перед знатоком Лебедевым, а возможно, и перед Настасьей Филипповной, которую в момент того признания Лебедев «Апокалипси-
сом стал отчитывать» (8, 167). В сущности, аналогия «Мышкин -антихрист» в сознании некоторых персонажей романа сопутствует другой - «Мышкин - Христос». Это как бы два потенциальных отождествления для Мышкина, который приехал в Россию с намерением поучать, хотя и признается, что совсем не учен, так «кой-чему только» учился у профессора в Швейцарии (8, 9).
Сам Мышкин очень проникновенно заговорит об антихристе на вечернем собрании у Епанчиных: «По-моему, римский католицизм даже и не вера, а решительно продолжение Западной Римской империи, и в нём всё подчинено этой мысли, начиная с веры. Папа захватил землю, земной престол и взял меч; с тех пор всё так и идёт, только к мечу прибавили ложь, пронырство, обман, фанатизм, суеверие, злодейство, играли самыми святыми, правдивыми, простодушными, пламенными чувствами, всё, всё променяли за деньги, за низкую земную власть. И это не учение антихристово?!» (8, 450-451).
В тираде князя явление антихриста прочно увязано с римской идеей могучего государства, которая в христианской традиции вступает в определенную связь с эсхатологией. Именно с падением римского царства, как последнего из четырех всемирных царств, согласно известной средневековой теории, предложенной еще Ие-ронимом, одобренной Августином Блаженным и опирающейся на предания ветхозаветных пророков, должна была завершиться история. Поэтому не только папы, но и могучие основатели империй в Европе, начиная с Карла Великого и Оттона I Великого, стремились подчеркнуть преемственность своей власти с падшей Западной Римской империей, претендовали на роль представителей истинного Рима. История Средних веков была особенно наполнена сюжетами жестокой борьбы пап и императоров за главенство в странах Европы. Об известном случае такого противостояния в лице императора Священной Римской империи Генриха IV и папы Григория VII упоминает в романе Настасья Филипповна в разговоре с Рогожиным, о чем тот и сообщает князю (8, 176).
Для нас наиболее важной фигурой в контексте поднятой проблемы является фигура Наполеона Великого, который неизменно придерживался мнения о приоритете императорской власти над властью пап. Попытки малейшего сопротивления папы Пия VII претензиям Наполеона на особый, священный характер его власти
вызывали вспышки ярости у последнего, в одной из которых он написал в письме к пасынку Эжену Богарне следующее: «Сын мой, в послании Его Святейшества... я увидел угрозу себе. Неужели он считает, что в глазах Господа права на трон менее священны, чем права на тиару? Но ведь короли появились задолго до пап. Они хотят разоблачить меня перед всем христианством. Каково! Такая глупая мысль может объясняться лишь тем глубоким невежеством века, в котором мы живем. Ошибка, которой тысяча лет. Папа, который решится на подобный демарш, перестанет быть таковым в моих глазах. В таком случае я стану относиться к нему как к антихристу, посланному сюда, чтобы взбаламутить мир...»20. Князь Мышкин, завороженный наполеоновским мифом, фактически солидаризируется с мнением Наполеона, относясь к папе как к антихристу. Вместе с тем Мышкин высказывает мысли о характере папства схожие с которыми разделял и сам автор «Дневника писателя».
Достоевский видел в споре Наполеона и папы лишь продолжение давнего спора сильных мира сего за право считать себя обладателем одного из даров дьявола, владыкой всего мира и всех царей земных, «царем над царями и господином над господствующими», т.е. речь идет о подмене собою Христа. Аллегорически писатель касался спора Наполеона и папы за примат своей власти в повести «Дядюшкин сон», где князь К., вывалившийся из кареты по дороге к иеромонаху Мисаилу (т.е. тому, «кто как Бог» (евр.)) сближает в навязчивой идее своей собственной похожести две другие идеи-образа: идею-образ римского папы с идеей-образом императора Наполеона, причем и Мозгляков, и сам дядюшка признают приоритет последнего:
- Я думаю, что вы больше похожи на Наполеона, дядюшка.
- Ну да, это en face. Я впрочем и сам то же думаю, мой милый (2, 365).
Здесь писатель впервые высказался относительно притязаний Наполеона на сакральность своей власти. В России аналогия Наполеон-антихрист только утвердилась и окрепла после захвата и великого пожара Москвы, которая с начала XVI в. стала позиционироваться в качестве «Третьего Рима» - Рима последнего, ибо «четвертому [Риму], - по словам псковского монаха XVI столетия Фи-лофея, - не бывать»21. С Филофеем Достоевский был отчасти согласен, когда писал: «Москва еще третьим Римом не была, а между
тем должно же исполниться пророчество, потому что "четвертого Рима не будет", а без Рима мир не обойдется» (23, 7). Вспомним, что образ Наполеона в захваченной Москве - это наиболее яркий и выразительный в картине наполеоновского мифа в романе «Идиот». Тема священной войны русских с Наполеоном затрагивалась писателем еще в одном из вариантов рассказа «Честный вор», где впервые Достоевским изображен глуповатый Бонапарт, которого партизан Фигнер без особого труда обводит вокруг пальца. В «Честном воре» отмечена возможность и проникновения в сон Наполеона (мотив, как уже отмечалось, заслуживающий особого внимания при рассмотрении наполеоновской темы у Достоевского): «... и хоть Наполеону во сне что приснись, так главнокомандующий всё через Фигнера [которому и самому «во сне только француз и снился» (2, 424)] знает, обо всем мигом известен» (2, 424). В «Честном воре» Бонапарт, со слов жильца Астафия Ивановича, отказался креститься в русскую веру - «верой своей не пожертвовал» (2, 426). Слова эти относительно Наполеоновой веры сами по себе загадочны, но однозначно подчеркивают лживость этой веры («обману было много» (2, 426)), ее абсолютную чуждость русскому православию. Любопытно, что слова о русской вере Наполеона-Мышкина содержатся лишь в клеветнической статье Келлера, в последнем четверостишии злой эпиграммы:
«... Возвратясь в штиблетах узких, Миллион наследства взял, Богу молится по-русски, А студентов обокрал» (8, 221).
В этом смысле сопоставление «честного вора» Мышкина (а князь соглашается с мыслью Фердыщенко о том, что «нет даже такого самого честного человека, который бы хоть раз в жизни чего-нибудь не украл» (8; 123)) с Наполеоном из рассказа Астафия Ивановича заметно усложняет этот образ. Важно также выявить отношение наполеоновской маски или роли Мышкина с его пониманием веры в рай для всего человечества.
Т. А. Касаткина, указывая на связь образа Наполеона с мотивом земного рая, который хотят построить и обрести герои романа, выделяет в числе прочих символов земного рая город Неаполь, обращая при этом внимание на то, что «Наполеон буквально значит из "Неаполя"»22. Наиболее значимым упоминанием Неаполя в ро-
мане является признание князя Мышкина генеральше и девицам Епанчиным: «Тоже иногда в полдень, когда зайдешь куда-нибудь в горы, станешь один посредине горы... Вот тут-то, бывало, и зовёт всё куда-то, и мне всё казалось, что если пойти всё прямо, идти долго-долго и зайти вот за эту линию, за ту самую, где небо с землей встречается, то там вся и разгадка, и тотчас же новую жизнь увидишь, в тысячу раз сильней и шумней чем у нас; такой большой город мне всё мечтался, как Неаполь, в нём всё дворцы, шум, гром, жизнь...» (8, 51). Здесь перед нами одно из первых высказываний князя относительно его «главной идеи», его проекта устроения всеобщего счастья. Слова эти были навеяны Мышкину воспоминаниями о беспокойстве в связи с мыслью об испытании собственной судьбы. Почти сразу же после этого признания герой выскажется несколько определеннее о своей миссии в ответ на замечание Аделаиды:
- Это всё философия, - заметила Аделаида, - вы философ и нас приехали поучать.
- Вы, может, и правы, - улыбнулся князь, - я действительно, пожалуй, философ, и кто знает, может, и в самом деле мысль имею поучать... Это может быть; право, может быть (8, 51).
Дальнейшее развитие сюжетной линии романа «Идиот» окончательно вовлекает Наполеона-Мышкина в мир русской действительности 60-х годов XIX в. Столкновение героя с обществом, в которое он попадает, приводит в итоге к краху его философии и окончательному сумасшествию князя, планы всеобщего счастья которого разбиваются в романе подобно хрупкой и прекрасной китайской вазе на вечере у Епанчиных.
1 См.: НазировР.Г. О прототипах некоторых персонажей Достоевского // Достоевский: Материалы и исследования. Т. 1. Л., 1974. С. 209-212. Соркина Д.Л. Жанровая структура романа Ф.М. Достоевского «Идиот» // Проблемы метода и жанра. Томск, 1976. Вып. 3. С. 65-66. Михнюкевич В.А. Русский фольклор в художественной системе Достоевского // Филол. науки. 1987. № 6. С. 24. Аль-ми И.Л. К интерпретации одного из эпизодов романа «Идиот» (рассказ генерала Иволгина о Наполеоне) // Достоевский: Материалы и исследования. Т. 10. СПб., 1992. С. 163-172. Волгин И.Л., Наринский М.М. «Развенчанная тень». Диалог о Достоевском, Наполеоне и наполеоновском мифе // Метаморфозы Европы. М., 1993. С. 127-164. Храмова Л.В., Михнюкевич В.А. Наполеон // Достоевский: Эстетика и поэтика: Словарь-справочник / Сост. Г.К. Щенников,
А.А. Алексеев. Челябинск, 1997. С. 100-102. Касаткина Т.А. Комментарии // Достоевский Ф.М. Собрание сочинений: В 9 т. Т. 4. М., 2003. Достоевский Ф.М. Полное собрание сочинений в 30 томах. Л., 1972-1990. Здесь и далее, кроме оговоренных случаев, произведения Достоевского цитируются по этому изданию. Том и страница указываются в скобках после цитаты. Одиноков В.Г. Типология образов в художественной системе Ф.М. Достоевского. Новосибирск, 1981. С. 99.
Волгин И.Л., Наринский М.М. «Развенчанная тень»: Диалог о Достоевском, Наполеоне и наполеоновском мифе // Метаморфозы Европы. М., 1993. С. 138. Волгин сравнивает рассказы дядюшки и генерала Иволгина. Достоевская А.Г. Воспоминания. М., 1987. С. 107
Вот что пишет о почерке Наполеона Эмиль Людвиг: «Его почерк - это ряд энергичных сокращений мышц руки, не успевающий за мыслью, своего рода невольная стенография, в которой некоторые места и после ста лет изучения остались нерасшифрованными». Людвиг Э. Наполеон. / Пер. с нем. Е. Михе-левич. М., 1998. С. 470-471. - Примечательно, что «кошачий почерк» императора несовместим с «мышкинским» началом героя.
Александров М.А. Федор Михайлович Достоевский в воспоминаниях типографского наборщика в 1872-1881 годах // Достоевский Ф.М. в воспоминаниях современников. В 2 т. Т. 2. М., 1990. С. 13. Гончаров И.А. Собрание сочинений в 6 т. Т. 4. М., 1972. С. 68. Касаткина Т.А. Комментарии // Достоевский Ф.М. Собрание сочинений: в 9 т. Т. 4. М., 2003. С. 683.
Наполеон Бонапарт. О военном искусстве. Избранные произведения. Речи. М., 2003. С. 86.
Лотман Ю.М. Сюжетное пространство русского романа XIX столетия // Лот-ман Ю.М. О русской литературе. Статьи и исследования (1958-1993). СПб., 2005. С. 721.
Гоголь Н.В. Собрание сочинений в 8 т. Т. 5. Мертвые души. Том первый. М., 1984. С. 38. Там же.
Об эпилепсии Наполеона см. работу известного дореволюционного психиатра П.И. Ковалевского «Наполеон I и его гений».
См: Подосокорский Н.Н. Об аналогии «Наполеон и Магомет» в романе «Преступление и наказание» // Достоевский и современность. Материалы XXI Международных Старорусских чтений 2006 года. Великий Новгород, 2007. -(Ожидается публикация).
Кирхейзен Г. Женщины вокруг Наполеона. Тольятти, 1993. С. 194-195. Тихомиров Б.Н. «Лазарь! гряди вон». Роман Ф.М. Достоевского «Преступление и наказание» в современном прочтении: Книга-комментарий. СПб., 2005. С. 90.
Примечательно, что Лебедев называет себя в романе «Талейраном». Признание это также нельзя считать простой обмолвкой: в романе на втором плане повествования разворачивается сложная драма отношений французского им-
2
3
4
7
10
12
15
ператора (в лице Мышкина) и коварного дипломата (в лице Лебедева), основанная на фактах реальных отношений двух исторических деятелей. Об этом см: Подосокорский Н.Н. «Рожденный Талейраном» (Образ Лебедева в свете талейрановской легенды) // Достоевский и современность. Материалы XX Международных Старорусских чтений 2005 года. Великий Новгород, 2006. С. 256-268.
19 Толстой Л.Н. Война и мир. Том третий // Толстой Л.Н. Собрание сочинений: В 22 т. Т. 6. М., 1980. С. 84-85.
20 Цит. по кн.: Кастело Андре. Наполеон. Т. 2 / Пер. с фр. Л.Д. Каневского. М., 2004. С. 167.
21 Старец Филофей. Послание о неблагоприятных днях и часах // Русская идея: Сборник произведений русских мыслителей / Сост. Е.А. Васильев. М., 2004. C. 30.
22 Касаткина Т.А. Комментарии // Достоевский Ф.М. Собрание сочинений: В 9 т. Т. 4. С. 658.
