CC BY
1523
УДК 82.091
Н.Н.Подосокорский
О ГЕНЕРАЛЕ ИВОЛГИНЕ И НАПОЛЕОНЕ
Гуманитарный институт НовГУ
An attempt of reconstruction of the biography of one of character of the novel of F.M.Dostoevsky "The Idiot", general Ivolgin Is presented. Such approach allows to look at a problem of napolioism of this character in a new way and explains many details in its story about 1812. Studying of napolionism of this character in a view of a cultural-historical basis of the all-European napoleonic legend opens new senses in the novel "The Idiot".
Рассказ генерала Иволгина о Наполеоне уже частично комментировали Р.Г.Назиров, И.Л.Альми, И.Л.Волгин и М.М.Наринский [1]. Думается, что специальное изучение этого рассказа с учетом культурно-исторической основы наполеоновского мифа позволит раскрыть еще много смыслов в романе «Идиот».
Прежде чем приступить к рассмотрению легенды Иволгина, рассказанной им самим, необходимо обратиться к личности рассказчика. Ардалион Александрович Иволгин имеет генеральский чин; и этот факт говорит, что он достиг «предела русского счастья» и «популярного национального идеала спокойного, прекрасного блаженства» [2]. Однако после неизвестной нам внутренней катастрофы герой предался порокам пьянства и лжи и целиком подчинился овладевшему им беспорядку, хотя прежде был «только слишком восторженный человек» (8,104). Сам
«несколько поэт в душе» (8,109), опустившийся генерал испытывает потребность в художественном творчестве, стремится через сочинительство осмыслить собственную судьбу, которую очень тесно связывает с судьбой Наполеона. Несомненно, что в своем рассказе он выражает свойственное его поколению общее преклонение перед Наполеоном в юности: «Потому что тогда все, несколько лет сряду, только и кричали о нем. Мир был наполнен этим именем; я, так сказать, с молоком всосал» (8,413).
На отношение отставного генерала к Наполеону может пролить свет биография Иволгина, которую можно восстановить лишь фрагментарно, основываясь на проскальзывающих мимоходом фактах его жизни в диалогах персонажей романа. Важнейшим источником для такой реконструкции являются признания и припоминания самого героя, который в разговоре «поминутно вставлял биографические и топо-
графические подробности, исполненные математической точности» (8,109), хотя к ним и следует относиться весьма критично. Родился Ардалион Иволгин в самый год войны с армией «двунадесяти языков». Об этом свидетельствует его возраст, сообщенный автором в первой части романа (т.е. применительно к 1867 г.): «Новый господин был высокого роста, лет пятидесяти пяти или даже поболее...» (8,80). Хотя возраст указан не совсем определенно, тем не менее, первая составляющая — «лет пятидесяти пяти» — говорит о том, что герой родился именно в 1812 году. Князь Мышкин даже намекнет на сходство его рассказа о Наполеоне с воспоминаниями А.И.Герцена в первом томе «Былого и дум», поскольку и последний родился в тот же памятный год: «.конечно, вы можете сообщить... так же как и все бывшие. Один из наших автобиографов начинает свою книгу именно тем, что в двенадцатом году его, грудного ребенка, в Москве, кормили хлебом французские солдаты» (8,412).
Первоначальное образование герой получил в одном из кадетских корпусов, где, по его словам, «нашел одну муштровку, грубость товарищей» (8,417). По окончании корпуса юный почитатель Наполеона был переведен офицером в один из кавалерийских полков русской армии, что следует из его заявления князю Мышкину: «. надейся на Иволгина как на стену, вот так говорили еще в эскадроне, с которого начал я службу» (8,110). Однако карьера его сложилась совсем не по-наполеоновски: довольно продолжительное время он пребывал в обер-офицерских чинах, начиная с самого младшего — чина прапорщика, о чем нам известно от Лебедева, сообщившего князю следующие подробности о генерале: «Это бы ничего-с, маленькая слабость, но сейчас уверял, что всю его жизнь, с самого прапорщичь-его чина и до самого одиннадцатого июня прошлого года, у него каждый день меньше двухсот персон за стол не садилось» (8,198). Свидетельство последнего заставляет думать, что Иволгин начал службу в эскадроне драгун, поскольку в армейской кавалерии он имел бы не «прапорщичьий чин», а чин корнета, впоследствии же — чин штабс-ротмистра, а не штабс-капитана. Драгуны были наиболее массовым видом кавалерии российской армии в период Отечественной войны [3]. За отличия в войне 1812 — 1814 гг. четыре драгунских полка были награждены георгиевскими штандартами, один полк — георгиевскими трубами, два полка — знаками на каски «За отличие» [4]. Рассказы о подвигах этого рода тяжелой кавалерии воинская традиция чтила долго, передавая их из поколения в поколение. Не случайно М.Ю.Лермонтов, сам прослуживший некоторое время прапорщиком в знаменитом Нижегородском полку на Кавказе, в стихотворении «Бородино» упомянет «драгун с конскими хвостами». К этому лермонтовскому шедевру (правда, говоря о петровской эпохе) в романе «Идиот» обратится другой «кандидат в Наполеоны» — князь Мышкин: «тогдашние люди. совсем точно и не те люди были, как мы теперь, не то племя было, какое теперь, в наш век.» (8;433; 9,456). Ардалион Ивол-гин, наделенный красноречием и возбуждавший вос-
торг своими каламбурами в офицерском обществе 40х годов (8,418), должно быть, узнал в молодости немало занимательных рассказов о войнах с Наполеоном от своих сослуживцев.
Неизвестно, как происходило производство Иволгина в последующие чины, но можно утвердительно сказать, что он имел всего лишь чин штабс-капитана, когда Аглае Епанчиной было шесть лет: «Помню, всё помню! — вскричал он. — Я был тогда штабс-капитаном» (8,203). Поскольку в первой части романа автор четко определил возраст Аглаи — ей «только что исполнилось двадцать» (8,16), несложно вычислить, что драгунским штабс-капитаном Иволгин был в самом начале Крымской войны 1853 — 1856 гг., и тогда ему было уже не менее 41 года. Чин штабс-капитана русской армии, согласно существовавшему тогда порядку, относился к десятому классу табели о рангах и от самого младшего генеральского чина (генерал-майора) его отделяло шесть классов. Выходит, что взлет карьеры Иволгина пришелся как раз на период Крымской войны, когда ему удалось проявить свое служебное рвение, личную храбрость и выдающиеся способности командира. Поэтому герой так часто и обращается к теме этой войны.
Генерал Иволгин чаще всего вспоминает о событиях, происходивших на кавказском фронте Крымской войны, а именно об осаде Карса, что заставляет полагать, что он действительно отличился при осаде и взятии этой крепости русскими войсками под командованием генерала-от-инфантерии Н.Н.Муравьева. Известно, что драгунские полки очень активно участвовали в военных действиях на Кавказе, как до, так и во время Крымской войны. В 1855 г. в боевых действиях под Карсом принимали участие и отличились три драгунских полка: Нижегородский, Новороссийский и Тверской. Очевидно, Иволгин являлся офицером одного из них. Ко времени появления князя Мышкина в квартире Иволгиных воспоминания генерала о своих подвигах под Карсом уже приобрели вид сильно приукрашенной, почти анекдотической истории, которую герой, «старый несчастный солдат и отец семейства» (8,91), рассказывал с большой охотой всякому собеседнику.
Для «заслуженного старого воина», ветерана Крымской войны, сознававшего, какие силы были на нее затрачены и каковы были ее конечные результаты, закрепленные «позорным» Парижским миром 1856 г. (по которому, между прочим, туркам возвращалась и крепость Карс, при взятии которой отличился он сам и где, вероятно, даже получил пулевые ранения (8,92)), вполне логичным было обращение к хранившемуся в памяти близкому историческому примеру военной славы России — победе над Великой армией Наполеона. Сравнение двух этих войн было исторически оправданным явлением: «Для второй Империи Наполеона III эта война была продолжением продвижения Франции на Восток. — пишет Е.Г.Матюшенко, — реваншем за поражение в русской кампании 1812 года. Тень Наполеона I часто встречается в русской карикатуре на французскую армию и Наполеона III (так же, как и впоследствии на советском антигитлеровском плакате времен Великой
Отечественной войны). Поражение России в Крымской войне обострило противопоставление двух войн, добавив оппозицию: “слава-позор”» [5]. Еще в «Дядюшкином сне» пародийное превознесение таких Наполеонов, как Марья Александровна и князь К., происходит на фоне идущей Крымской войны: об этом говорят слова о намерении «составить театр, — для патриотического пожертвования. в пользу раненых.» (2,313). Достоевский неоднократно сравнивал Отечественную войну 1812 г. с Крымской войной 1853 — 1856 гг. В стихотворении «На первое июля 1855 года» это выражено наиболее явно: «Когда настала вновь для русского народа // Эпоха славных жертв двенадцатого года // И матери, отдав царю своих сынов.» (2,407).
В пламенной душе русского патриота, не выдержавшего изменений неких «обстоятельств»
(8.104), превративших его фигуру во что-то «опустившееся, износившееся, даже запачканное» (8,80), все же сохранилось много светлых мыслей о замечательных событиях и героях прошлого, о чем свидетельствует его рассказ о Наполеоне.
Описание первой встречи Ардалиона с Наполеоном и описание их расставания объединены символическим присутствием в обеих сценах образа лошади, который является особенно значимым в устах кавалерийского офицера Иволгина, проведшего долгие годы своей военной службы в седле. Выучка бывшего драгуна, несомненно, отразилась и в словах, включенных им в рассказ о Наполеоне: «Я ездил верхом порядочно» (8,415). Неудивительно, что любивший лошадей впечатлительный генерал сочинил и затем рассказывал окружающим историю о том, как однажды «у него серая пристяжная заговорила»
(8.104). Позднее герой даже уверит себя в том, что и в его роковой ссоре с генералом Епанчиным также подспудно присутствовал лошадиный мотив: несчастная болонка, безжалостно выброшенная из окна поезда, в воображении Иволгина, являлась фавориткой никого другого, как шестерых княжон Белоконских.
Маленький герой рассказа о 1812 годе впервые видит прославленного полководца, «о котором так много накричали ему» (8,413), в минуту, когда Наполеон «слезал с лошади». При расставании камер-пажа с императором тот уже «садился на коня». В промежутке между двумя этими положениями происходит их общение, столь повлиявшее, по убеждению генерала, на общий ход военной кампании. Спешенный Наполеон в рассказе генерала — это нарочито сниженный образ «всадника, Папою венчанного» [6], «всадника, пред кем склонилися цари» [7]. Изображение лидера государства, отмеченного военным дарованием, на коне с давних времен символизировало устрашающий образ властелина, торжествующего над своими неправыми врагами и человеческой слабостью. Из российской традиции достаточно вспомнить воспетого Пушкиным «Медного всадника» Э.М.Фальконе, которого Г.С.Померанц даже назвал «двойником Наполеона в русской поэзии» [8], или другой памятник Петру I, созданный К.Б.Растрелли в правление Павла I. Последнюю скульптуру, стояв-
шую на площади перед Михайловским замком, Достоевский, должно быть, многократно созерцал в годы своего обучения в Главном инженерном училище.
Лошадь под всадником обозначала одновременно усмиренный народ и подчиненное единой воле государство. Об этом с благоговением писал в «Божественной комедии» Данте Алигьери, сравнивая родную Италию с лошадью без хозяина (Чистилище. VI, 88-94) [9]. Вместе с тем образ Наполеона на лошади у Достоевского восходит к стихотворению О. Барбье «Идол» (1831) из цикла «Ямбы». С этим стихотворением связано первое известное нам упоминание Достоевским имени Наполеона. В письме к брату Михаилу от 1 января 1840 г. он заметил: «между прочим, у тебя были в свежей памяти его [Барбье] слова о Наполеоне» (28-1, 67). Барбье изобразил Наполеона жестоким «смельчаком-наездником», оседлавшим Францию и замучившим ее беспощадной ездой [10].
Образ Наполеона на коне еще со времен консульства воплощал в себе великую славу и зримое могущество. Именно так изобразил его Жак Луи Давид на картине «Бонапарт при переходе через СенБернар» (1800); таким представлялся он и в сознании А.С.Пушкина:
Вы слыхали, люди добрые,
О царе, что двадцать целых лет Не снимал с себя оружия,
Не слезал с коня ретивого,
Всюду пролетал с победой,
Мир крещеный потопил в крови. [11]
Так что слезающий с коня Наполеон в рассказе Иволгина — это само по себе существенное отклонение от хрестоматийного образа грозного всадника, сросшегося со своим конем в единое и нераздельное кентаврическое существо. Это намеренное дистанцирование и от того Наполеона, которым так восхищался Раскольников: «О, как я понимаю «пророка», с саблей, на коне. Велит Аллах, и повинуйся «дрожащая» тварь!» (6,212). Весьма своеобразно кентаври-ческая сущность Наполеона проявилась в поэме Н.В.Гоголя «Мертвые души», к которой обратится перед своим первым ударом генерал Иволгин (8,418). У Гоголя «Наполеон-Чичиков» едет в бричке, которую везут трое «чудо-коней», одного из которых кучер Селифан называет «варвар», «Бонапарт проклятый!» [12].
Отход генерала Иволгина от традиционного изображения полководца на коне обусловлен тем, что Московский поход Великой армии стал последним грандиозным военным предприятием наполеоновского гения. Россия не уместилась в границы расширяющегося чудовищного ипподрома. Уже на самой российской границе «наполеоновская лошадь» стала серьезно хромать [13].
Лошади же наполеоновского воинства представляли собой в Москве уже не грозную боевую силу, но потенциальный корм на зиму для оголодавших французов и их союзников. Бывалый кавалерист Иволгин выдумывает особый проект, авторство коего он приписывает князю Экмюльскому, «железному маршалу» Франции Луи Никола Даву, также кавалеристу в прошлом. Проект этот предполагал зимовку
остатков Великой армии в Москве и предусматривал «расставить пушки, убить по возможности более лошадей и посолить их мясо» (8,416). Надо полагать, эта выдумка рассказчика была отвергнута им самим, в лице маленького камер-пажа, не в последнюю очередь из-за «хорошего отношения к лошадям».
В рассказе генерала Иволгина очеловеченный, спустившийся на землю диктатор распахивает свою душу перед десятилетним ребенком, способным проникнуть в его тайну своим особым, детским чутьем. И хотя в сожженной Москве 1812 года Наполеон кое-как еще пытался поддержать свое рушащееся величие, — недаром генерал Иволгин говорит о прогулках императора на коне в окружении свиты (8,414, 415), — в целом его образ «непобедимого всадника» заметно тускнеет, и покорная лошадь готовится на последние, предсмертные рывки 1813 — 1815 гг., чтобы на исходе бешеной скачки, как выразился Барбье, «глухо рухнуть на ложе из картечи, ломая всаднику хребет» [14].
1. Назиров Р.Г. О прототипах некоторых персонажей Дос- ц.
тоевского // Достоевский. Материалы и исследования.
Т.1. Л., 1974. С.202-219; Альми И.Л. К интерпретации 12.
одного из эпизодов романа «Идиот» (рассказ генерала Иволгина о Наполеоне) // Достоевский. Материалы и ис- 13.
следования. Т.10. СПб., 1992. С.163-172; Волгин И.Л.
«Родиться в России.» Достоевский и современники:
жизнь в документах. М., 1991. С.144-156; Волгин И.Л., 14.
Наринский М. М. «Развенчанная тень». Диалог о Достоевском, Наполеоне и наполеоновском мифе // Метаморфозы Европы. М., 1993. С.127-164.
Достоевский Ф.М. Полн. собр. соч. в 30 т. Т.8. Л., 1973. С.269-270. Далее ссылки на это издание приводятся в тексте с указанием тома и страницы.
В начале 1812 г. в российской армии было 6 гвардейских, 8 кирасирских, 36 драгунских, 11 гусарских и 5 уланских полков. См.: Подмазо А.А. Драгуны // Отечественная война 1812 года: Энциклопедия. М., 2004. С.257.
Там же.
Матюшенко Е.Г. Наполеоновский миф в России // Наполеон. Легенда и реальность: Материалы научных конференций и наполеоновских чтений. 1996 — 1998. М., 2003. С.187.
Пушкин А.С. Евгений Онегин: Роман в стихах // Пушкин А.С. Полн. собр. соч.: В 10 т. Т.5. Л., 1978. С.181.
Пушкин А. С. «Недвижный страж дремал на царственном пороге.» // Пушкин А. С. Полн. собр. соч. Т.2. Л., 1977. С.159.
Померанц Г. С. Наполеонов комплекс в русской литературе // Наполеон. Легенда и реальность. С.196.
Данте Алигьери. Собр. соч.: В 2 т. Т.1: Божественная комедия / Пер. с итал. М.Лозинского. М., 2001. С.206. Барбье О. Идол / Пер. с франц. П.Антокольского. // Беранже П.-Ж. Песни; Барбье О. Стихотворения; Дюпон П. Песни. М., 1976. С.311.
Пушкин А.С. Бова (Отрывок из поэмы) // Пушкин А.С. Полн. собр. соч. Т.1. Л., 1977. С.57.
Гоголь Н.В. Мертвые души. Том первый // Гоголь Н.В. Собр. соч. в 8 т. Т.5. М., 1984. С.38.
Сегюр Ф.-П. де. Поход в Россию. Записки адьютанта императора Наполеона I / Пер. с франц. Н.Васина, Э.Пиме-новой. Смоленск, 2003. С.33.
Барбье О. Указ. соч. С.311.
