CC BY
84
зрителя. Обнажать прием настолько, насколько это делает поэтесса, всегда опасно, ведь малейшая ошибка будет видна всем. Но высочайший уровень поэтессы таков, что сбои крайне редки. И это впечатляет.
Примечания
1 URL: www.svobodanews.ru/content/article/1973408.htm.
2 Вера Павлова. Интимный дневник отличницы // Новая газета. 16.03.2007.
3 Павлова В. Однофамилица // Новый мир. 2010. № 9.
4 Там же.
5 Павлова В. Принцесса на горошине // Новый мир. 2009. № 2.
6 Там же.
7 Там же.
8 Павлова В. Однофамилица...
9 иКЬ: http://www.verapavlova.ru/myself.html.
10 Павлова В. В темноте босиком // Знамя. 2009. № 2.
11 Павлова В. Однофамилица.
12 иКЬ: http://www.verapavlova.ru/soauthor_theat.html.
13 Павлова В. Принцесса на горошине.
14 Там же.
15 Павлова В. Однофамилица.
16 РГАЛИ. Ф. 2288.
17 Павлова В. Последнее люблю // Арион. 2009. № 2.
18 Павлова В. Однофамилица.
19 Павлова В. Голоса // Арион. 2007. № 1.
20 Павлова В. Однофамилица.
21 Павлова В. Голоса.
22 Юренев Р. Сергей Эйзенштейн // Замыслы. Фильмы. Метод. Ч. 1. М. : Искусство, 1985.
В. А. Михнюкевич
«КОНСТАНТИНОПОЛЬ ДОЛЖЕН БЫТЬ НАШ!..»
ВОЙНА В ХУДОЖЕСТВЕННОМ ТВОРЧЕСТВЕ И ПУБЛИЦИСТИКЕ РУССКИХ ПИСАТЕЛЕЙ «ЗОЛОТОГО ВЕКА» КАК ВЫРАЖЕНИЕ НАЦИОНАЛЬНОГО САМОСОЗНАНИЯ
(Статья первая)
На основе анализа художественных произведений разных жанров, мемуаристики и публицистики XIX в. опровергается мнение некоторых кругов современного западного общества об агрессивности как прирождённом свойстве русского менталитета. Рассматриваются жанровая динамика литературы о войне на протяжении целого века развития отечественной словесности, пацифистские тенденции, идеологические типы патриотизма и гуманизма русских писателей. Объясняется феномен «милитаризма» некоторых из них (Достоевского, Некрасова и др.).
Ключевые слова: война, героизм, гуманизм, жанры, журналистика, «золотой век» русской литературы, классики, мемуаристика, менталитет, милитаризм, национальное самосознание, патриотизм, пацифизм, писатели второго ряда, публицистика.
Энергичная императивная фраза-призыв, вынесенная в заголовок, кочевала по страницам русских газет и журналов 1877-1878 годов - времени русско-турецкой войны. Она не раз повторялась и варьировалась на страницах «Дневника писателя» Ф. М. Достоевского.
Напомним факты. В апреле 1877 г. Россия объявила войну Турции. Благородной целью её было освобождение от турецкого владычества единоверцев - сербов, болгар и других славянских народов, страдавших от угнетения турками-мусульманами. Война, таким образом, приобретала оттенок религиозной войны. Это было идеологическим прикрытием гео-прагматических целей русского правительства: надо было покончить с унизительными условиями мира в итоге Крымской войны, запрещавшими России держать военный флот на Черном море и затруднявшими её мировую торговлю. По-существу, многие завоевания в Таврии (как тогда называли Крымский полуостров) эпохи Екатерины II были утрачены. В 1870-е годы до официального объявления войны на Балканы направлялись массы русских добровольцев, желавших помочь братьям-славянам. Движение приобрело массовый общенациональный характер и, казалось, объединило все сословия в одном неудержимом порыве. По своему характеру оно напоминало то состояние нации, которое Л. Толстой, описывая Отечественную войну 1812 года, называл «скрытой теплотой патриотизма». В январе 1878 г. русские войска подошли к бывшему Константинополю, но он не был ими взят. В середине января того же года было заключено Адреанопольское перемирие, а в марте подписан мирный договор. Конгресс великих держав в Берлине под председательством Бисмарка принял невыгодные для России решения. Иван Аксаков на публичном заседании «Славянского общества» в Москве выступил с речью, в которой критиковались правительство и персонально - Александр II. За это лидер тогдашних славянофилов был выслан из Москвы административным порядком.
События русско-турецкой войны оживлённо обсуждались в русской печати, попадали на страницы художественных произведений русских писателей, становились поводом для серьёзных историософских построений и концепций. Именно так это случилось с Достоевским, который, как бы в развитие давней идеи России - третьего Рима, часто и настойчиво писал в это время в своём «Дневнике писателя» о мессианской роли России и русского христианства в защите православных славян и, в конечном счёте, в утверждении своей страны в качестве религиозного центра мира и даже перенесении столицы России в бывшую столицу Византии - Константинополь, хотя город уже давно назывался Стамбулом и был столицей мусульманской Турции. В политической обстановке тех лет эти призывы Достоевского многими воспринимались как призывы писателя к тотальной войне, которая объявлялась исторически неизбежной, а цели её - мистически предопределёнными.
В эпоху «перестройки» в нашей стране, по таинственным законам «сцепления идей», события столетней давности и писательские отклики на них неожиданно актуализировались. Усилились опасения западного общества о непредсказуемой агрессивности России как давней парадигме её внешнеполитического поведения. При этом указывалось, да и сейчас это там время от времени обсуждается печатно и устно, на «воинственность» русских писателей, выражавших эту черту национальной ментальности: от пушкинского стихотворения начала 30-х годов «Клеветникам России» до признания Достоевским благодатности войны как средства национальной консолидации. В «Записной тетради» 1875-1876 гг. читаем у Достоевского: «Умирать вместе - это соединяет. О, другое дело гражданская усобица»1. Г. М. Фридлендер, анализируя заметки Достоевского о войне, писал: «Не забывая об ужасах войны, Достоевский, однако, отмечает другую её сторону - возможность каждого человека, независимо от социального положения, проявить вполне свою личность, обнаружить храбрость, мужество, великодушие»2. В главке «Па-
радоксалист» «Дневника писателя» за апрель 1976 г. вымышленный собеседник автора повторяет приведённую выше мысль из «Записной тетради»: «Дикая мысль <...>, что война есть бич для человечества. Напротив, самая полезная вещь. Один только вид войны ненавистен и действительно пагубен: это война междоусобная, братоубийственная»3. В той же главке находим такие слова: «Пролитая кровь важная вещь. Взаимный подвиг великодушия порождает самую твёрдую связь неравенств и сословий. Помещик и мужик, сражаясь вместе в двенадцатом году, были ближе друг к другу, чем у себя в деревне, в мирной усадьбе. Война есть повод массе уважать себя, а потому народ и любит войну: он слагает про войну песни, он долго потом заслушивается легенд и рассказов о ней. пролитая кровь важная вещь!» (22, 126). На первый взгляд, Достоевский выступает как ярый апологет войны: «Долгий мир всегда родит жестокость, трусость и грубый, ожирелый эгоизм, а главное - умственный застой <...> видно, и война необходима для чего-нибудь, целительна, облегчает человечество» (25; 101, 103; подглавка III «Спасает ли пролитая кровь?» гл. I апрельского выпуска «Дневника писателя» за 1877 г.). Нельзя не согласиться, что подобные высказывания очень напоминают доктрину немецкого «железного канцлера» Бисмарка о сплочении нации «железом и кровью» - и ему удалось этим методом впервые создать единое немецкое государство!
И ведь Достоевский не был одинок в русской литературе, когда высказывал такие, казалось бы, ретроградные и бесчеловечные мысли. Его ровесник и, скорее, противник, чем единомышленник, Н. А. Некрасов писал в своём программном стихотворении «Поэт и гражданин», призывая поэта к общественной активности и самоотверженности, подобной жертвенности Христа:
Не может сын глядеть спокойно На горе матери родной,
Не будет гражданин достойный К отчизне холоден душой,
Ему нет горше укоризны.
Иди в огонь за честь отчизны,
За убежденье, за любовь.
Иди и гибни безупрёчно,
Умрёшь не даром: дело прочно,
Когда под ним струится кровь.4
Сразу после Крымской войны Некрасов пишет большое публицистического характера стихотворение «Тишина», где ополчается на общественную апатию. Не так было в стране во время войны:
Опять ты сердцу посылаешь Успокоительные сны И вряд ли сам припоминаешь,
Каков ты был во дни войны, -Когда над Русью безмятежной Восстал немолчный скрип тележный,
Печальный, как народный стон!
Русь поднялась со всех сторон,
Всё, что имела, отдавала,
И на защиту высылала Со всех просёлочных путей Своих покорных сыновей.
Войска водили офицеры,
Гремел походный барабан, Скакали бешено курьеры;
За караваном караван Тянулся к месту ярой битвы -Свозили хлеб, сгоняли скот. Проклятья, стоны и молитвы Носились в воздухе. Народ Смотрел довольными глазами На фуры с пленными врагами, Откуда рыжих англичан, Французов с красными ногами И чалмоносых мусульман Глядели сумрачные лица.
И всё минуло. всё молчит.
Война молчит - и жертв не просит,
Народ, стекаясь к алтарям,
Хвалу усердную возносит Смирившим громы небесам.
Народ-герой! в борьбе суровой Ты не шатнулся до конца,
Светлее твой венец терновый Победоносного венца!5
У А. Н. Майкова, одного из немногочисленных друзей и конфидентов Достоевского, есть патриотическое стихотворение «Сказание о 1812 годе», где поэт, с меньшей экспрессией, чем Достоевский, но тоже проводит идею о войне как средстве сплочения нации.
Если вспомнить ещё самого «воинственного» русского поэта А. С. Пушкина («Кавказский пленник», «Клеветникам России», «Бородинская годовщина», «Полководец», «Полтава», «Медный всадник», «Борис Годунов», «Путешествие в Арзрум», «История Пугачева», «История Петра», «достославная эпоха» 1812 г. как фон в сюжете «Метели», «Рославлев» и проч.), то может сложиться впечатление, что писатели «золотого века» русской литературы только и делали, что пропагандировали войну как самое важное из людских занятий, дело благородное и благое. Вспомним тургеневского нигилиста Базарова, который пренебрежительно относится к поэзии, а о Пушкине (его он знает плохо) говорит: «.он, должно быть, в военной службе служил <...> у него на каждой странице:
- На бой, на бой! За честь России!»6.
Именно так полагает бывший посол США в России доктор философии Джек. Ф. Мэтлок, по образованию филолог-славист. Ещё в бытность послом он опубликовал в журнале «Вопросы литературы» статью, где проводил эту идею. Статья посвящена Достоевскому, чей панславизм равен для Мэтлока империализму. Он, в частности пишет: «.Достоевский последовательно и страстно призывал к использованию силы для достижения русских национальных целей <...> Достоевский в некоторых случаях высказывал свои, «подлинные» взгляды, а в некоторых - взгляды, которых он сам не придерживался. Что кажется нам несомненным, так это то, что Достоевский - как и большинство людей - был способен одновременно придерживаться прямо противоположных взглядов»7. Обвинения в сервилизме и двоемыслии ещё в 40-50-е годы прошлого века Достоевскому бросали верные сталинисты в области литературоведения В. Ермилов, Д. Заславский и иже с ними. Современному просвещённому человеку не делает чести оказаться в такой компа-
нии. Недавно ушедший от нас Г. К. Щенников в одной из своих книг покончил с давно превратившейся в ложную банальность концепцией «противоречивого Достоевского», согласно которой писатель будто бы состоял из сплошных противоречий, - об этом свидетельствует уже имеющее принципиальный характер заглавие книги - «Целостность Достоевского» (Екатеринбург, 2001). Кроме того, мы имеем массу свидетельств того, что Достоевский даже в своих заблуждениях всегда был искренен. Л. Толстой, отношение которого к своему равновеликому по таланту современнику было непростым, например, говорил А. Чехову о Г. Успенском, который «силой искренности» напоминает ему Достоевского. Лично Толстой и Достоевский не были знакомы, но всегда тянулись друг к другу8. Мэтлок вменяет в вину Достоевскому российскую катастрофу ХХ века: Достоевский «в конечном счете связал свою судьбу <...> с непримиримыми реакционерами. В той мере, в какой он пользовался политическим влиянием, это влияние скорее способствовало взрыву 1917 года, нежели тем переменам, которые могли предотвратить его»9. Это утверждение тоже выглядит, по меньшей мере, устарелым: Н. Бердяев, В. Шаламов и др. давно обвиняли всю русскую литературу XIX века в мифологизации русского народа, создании из него фетиша, прикрываясь которым, большевики-бесы и свершили свой дьявольский разрушительный переворот. Мэтлок даже делает Достоевского агентом советского империализма брежневской эпохи10. Американский специалист доходит до крайностей в своих прокурорских обвинениях русского писателя: «Он был способен говорить о благах войны в терминах, напоминающих скорее этику национал-социализма, чем христианской любви»11(!) Ох, недаром до сего времени в обывательских кругах России (не знаю, как на Западе) бытует совершенно фантастический апокриф о том, что в кабинете Гитлера висел портрет Достоевского! Автору сногсшибательных положений стоило бы поразмышлять и о других высказываниях великого русского гуманиста, наподобие следующего: «Да, война, конечно, есть несчастье.» (291, 115).
В том же номере журнала помещён ответ Дж. Мэтлоку Л. И. Сараскиной. Она, в частности, справедливо пишет: «Апелляция Достоевского к войне - результат последнего крайнего отчаяния, результат тяжёлых сомнений и крушения надежд на “царя-освободителя”
<...> модель <...> нравственной политики и пытался создавать Достоевский, прекрасно
12
сознавая, сколь далёк этот идеал от реальной политики с позиции силы.»12
Интересна точка зрения А. В. Моторина на проблему «Достоевский и война». Исследователь видит её через религиозно-мистическую призму. Он пишет: «Слово “сила” многократно повторяется Достоевским и, конечно, не случайно. Ведь и сам Христос в “евангельском законе”, касаясь сохранения и распространения веры, предупредил: “Не мните, яко приидох воврещи мир, но меч” (Мф. 10, 34). Более того, на земле, согласно тому же “евангельскому закону”, не предвидится чаемого Достоевским “братского окончательного согласия всех племён”; напротив, к Концу Света ожидается возрастание раздоров, и лишь во временном царстве антихриста будет мнимое примирение значительной части обольщённых народов. Потому и наш писатель в приведённых рассуждениях пользуется выражениями “может быть”, “в конце концов” <...>, намекая, пожалуй, на то, что “согласие” наступит уже после Конца Света, в вечности, в апокалипсическом “Новом Иерусалиме”, в который у него даже Раскольников (поначалу хотя бы на словах) верит и в “вековечную войну” вплоть до Второго Пришествия»13. «Вслед за Пушкиным (и не без его воздействия) Достоевский стремился к православному оправданию священной войны за веру - войны (при таком обосновании) исключительно оборонительной или (что близко) освободительной (по отношению к захваченным врагами православным землям и народам). Православно-державный мир для Достоевского - единство, и Россия - его оплот. Потому-то в “Дневнике писателя за 1876 год” и говорится: “.Константинополь
- рано ли, поздно ли, должен быть наш.” - ведь это “не для захвата и не для насилия”, а по “слову самой природы”»14.
Как бы там ни было, нам представляется важным расширить разговор об отношении к войне у Достоевского до масштабов всей русской литературы XIX века. Этим мы и займёмся.
* * *
Российская история позапрошлого века изобилует войнами. Это определялось и международной политической обстановкой конкретного исторического момента, и геополитическими мотивами, связанными со стремлением ведущих европейских держав упрочить своё положение в мире, и имперской политикой Российской монархии. Можно сказать, что на протяжении всего века Россия находилась в состоянии перманентной войны: в самом начале века - взбалмошный до безумия, по инициативе Павла I, плохо подготовленный и остановленный в связи со смертью императора поход русского экспедиционного корпуса в Индию с целью отобрать у Англии её богатейшую колонию, поход, приведший к гибели из-за жаркого климата, безводия, болезней и нападений азиатских аборигенов многих российских солдат и офицеров; заграничные антинаполеоновские войны в коалиции с Австрией и Пруссией 1805-1807 гг.; Отечественная война 1812 г.; заграничный поход русской армии на Париж 1813-1815 гг.; русско-персидские и русско-турецкие войны; Крымская война 1854-1856 гг.; Русско-турецкая война 1877-1878 гг.; наконец, уже в начале ХХ века - русско-японская война 1904-1905 годов. А были ещё продолжавшаяся не одно десятилетие Кавказская война, имперские завоевания России в Средней Азии и т. п. Ясно, что прожитые нацией войны интенсивно отразились в мемуаристике, публицистике и художественной литературе. Богатый материал давала и отечественная история с её военными событиями. Такова, например, баллада Л. А. Мея «Александр Невский», написанная в стилизованном древнерусском жанре то ли «славы», то ли «слова» и посвящённая Невской битве со шведами в 1240 г.
В нашем исследовании мы сделали выборку в количестве 50 литераторов, так или иначе обращавшихся к военной теме. Нам кажется, что это достаточно репрезентативное число писателей, на основе анализа текстов которых можно делать убедительные выводы
о месте войны и её осмыслении национальным сознанием. Хотя при богатстве писательских имён в XIX веке тут возможны и упущения. В названной группе - писатели, поэты и публицисты разного уровня: не только признанные классики, перворазрядные гении, но и второстепенные и третьестепенные литераторы - вплоть до дилетантов-любителей15. Речь не идёт здесь о художественном качестве литературной продукции (хотя оно тоже учитывается), а об идейных тенденциях, выраженных литераторами разного уровня и касающихся места войны в структуре национального менталитета. При этом мы будем учитывать многообразный характер изображения войны в русской литературе и публицистике этой эпохи: от документально точного описания отдельных батальных эпизодов до создания глубоких историософских построений, толчок к возникновению которых давали войны.
Многие литераторы из составленной нами группы были профессиональными военными, участвовали в боевых действиях, имели ранения и увечья, а некоторые нашли свою смерть на полях сражений. Чуть меньше половины из выделенной нами группы так или иначе имели отношение к войне: В. А. Жуковский (был в Московском ополчении, свидетель Тарутинского сражения); К. Н. Батюшков (боевой офицер, получил тяжёлое ранение); А. С. Грибоедов (в 1812 г. пошёл на войну добровольцем, состоял в кавалерийских частях резерва); С. Н. Глинка (старший брат Ф. Н. Глинки, гвардии поручик, в 1806-1807 гг. служил в ополчении - бригад-майор в земском Смоленском войске на собственном иждивении, в 1812 г. первым записался в ряды Московского ополчения. Издатель журнала патриотической направленности «Русский вестник»); Ф. Н. Глинка (боевой офицер);
Н. А. Дурова (знаменитая «кавалерист-девица», за участие в боевых действиях в 1812 г. замаскированная под мужчину женщина-гусар была удостоена боевого ордена Св. Георгия, автор талантливо написанных мемуаров «Записки кавалерист-девицы»); Д. В. Давыдов (поэт-гусар, популярнейшая в русской армии личность, организатор партизанских действий в тылу противников-французов); А. Ф. Вельтман учился в Московском училище колонновожатых, служил начальником военно-топографической съёмки в Бессарабии (был хорошим математиком), участник русско-турецкой войны 1828-1829 гг., вышел в отставку в чине полковника; А. Ф. Раевский, старший брат В. Ф. Раевского, принимал участие в заграничных походах 1813— 1814 гг., в возрасте всего 28 лет умер от чахотки; В. Ф. Раевский, которого называли «первым декабристом» или «декабристом без декабря», был арестован ещё в 1822 году и посажен на время следствия в Тираспольскую крепость. Приговорён к ссылке в Сибирь, жил близ Иркутска деятельной жизнью, там и умер. 17-летним юношей-офицером участвовал в Отечественной войне; Н. А. Бестужев (брат А. А. Бестужева-Марлинского, военный моряк); А. А. Бестужев-Марлинский (штабс-капитан, разжалованный за участие в декабристском движении в рядовые, погиб в стычке с горцами на мысе Адлер); кн. А. И. Одоевский (поэт-декабрист, разжалованный из офицеров в рядовые, умер от малярии на Кавказе); А. С. Пушкин (сугубо гражданский человек, который при всём желании не мог служить в армии из-за аневризмы в ноге. Много вращался в военной среде, где имел немало друзей; из-за страстного желания испытать невзгоды военной жизни, не получив официального разрешения, сопровождал в 1829 г. русские войска в походе во время турецкой войны — именно тогда появился его курьёзный автопортрет в виде всадника в «цивильном» цилиндре и с копьём; впечатления о походе описаны Пушкиным в «Путешествии в Арзрум»); Е. А. Баратынский попал на военную службу в силу драматических обстоятельств: детская шалость воспитанника Пажеского корпуса (кража денег и дорогой табакерки) привела к указу самого Николая I о зачислении будущего талантливого поэта рядовым в лейб-гвардии Егерский полк, где Баратынский прослужил 9 лет. Потом была служба унтер-офицером в Нейшлотском пехотном полку в Финляндии, наконец, производство в прапорщики и быстрый после этого выход в отставку; всего военной службе было отдано 6 лет; М. Ю. Лермонтов (учился в Школе гвардейских подпрапорщиков и кавалерийских юнкеров; унтер-офицер лейб-гвардии Гусарского полка, потом корнет в этом же полку; драгун Нижегородского драгунского полка, участник боевых действий против горцев в 1840 г.; в 1937 г. переведён в лейб-гвардии Гродненский гусарский полк; последнее место службы — Тенгинский пехотный полк16); В. Г. Бенедиктов (поручик лейб-гвардии Измайловского полка; в 1830 г. участвовал в штурме Варшавы);
А. А. Фет (вынужденно вступил в армию, чтобы дослужиться до определённого чина и возвратить утраченное из-за спорности своего происхождения потомственное дворянство, что так и не осуществилось; при поступлении на военную службу он значился «вольноопределяющимся студентом из иностранцев»; кавалерист — служил в Кирасир-
ском полку в Харьковской губернии, в лейб-гвардии Уланском полку; тянул унылую служебную лямку в глухих провинциальных гарнизонах, старался быть образцовым офицером; с унтер-офицера дослужился до гвардии штаб-ротмистра); В. И. Даль служил лекарем в военно-морском флоте; Ф. М. Достоевский (получил военно-инженерное образование, немного послужив, вышел в отставку в чине инженер-подпоручика; служил рядовым — унтер-офицером — прапорщиком в 7-м Сибирском линейном батальоне в Семипалатинске); вел. кн. К. К. Романов [К. Р.] (получил военное образование, служил на флоте, потом в лейб-гвардии Измайловском полку. Был шефом 15-го гренадерского Тифлисского полка, командиром лейб-гвардии Преображенского полка); Л. Н. Толстой (офицер-артиллерист, участник Кавказской и Крымской войн); В. М. Гаршин (рядовой 138-го Болховского пехотного полка. Ранен в Болгарии в бою при Аясларе в ногу, проявив героическое поведение, увлёк вперед в атаку своих товарищей); уралец Гр. Белорец-кий [Г. П. Ларионов] (военный врач во время русско-японской войны).
Как видим, картина получается внушительная: 24 русских писателя из 50 самым серьёзным образом занимались военным делом и почти все были активными участниками войн. Однако является ли это основанием для того, чтобы называть русскую литературу милитаристской? Сами по себе количественные измерения недостаточны, чтобы приводить к каким-либо значимым выводам. Для этого надо ещё исследовать параметры качественной природы: родовой и жанрово-стилевой состав литературы о войне, характер выражаемой в ней «теплоты патриотизма», присутствие пацифистских тенденций и, может быть, главное — отношение к человеку. Только после этого можно будет делать выводы, не страдающие неточностью произвола.
* * *
Литература о войне представлена богатой жанровой палитрой. Вместе со всей русской литературой в целом она претерпела за сто лет значительную эволюцию. Эту эволюцию можно схематично прочертить следующим образом:
— БАСНЯ — басни И. А. Крылова, написанные в связи с разными событиями антина-полеоновских войн в Европе и Отечественной войны в России: «Кот и Повар», «Раздел», «Ворона и Курица», «Волк на псарне», «Щука и Кот», «Обоз», «Лебедь, Щука и Рак», «Чиж и Ёж».
— ОДА — по своей жанровой природе призвана воспевать победоносные сражения и воинские подвиги. Это настоящий «военный» жанр. Но уже в начале века этот жанр воспринимался как архаический. Жанр оды к началу XIX века становится малопродуктивным. Ещё престарелый Г. Р. Державин в 1812 г. пишет оду «Гимн лиро-эпический на прогнание французов из Отечества». Но больше у него коротких 4-стишных ПАНЕГИРИЧЕСКИХ НАДПИСЕЙ: «На Багратиона», «Атаману войска Донского» (имеется в виду Платов) и др. Юный Пушкин ещё пишет свои «Воспоминания в Царском Селе» («Навис покров угрюмой нощи») и другое, незавершённое, стихотворение с таким же названием («Воспоминаньями смущенный») в жанре оды. Но уже знаменитый гимн В. А. Жуковского «Певец во стане русских воинов», внешне оставаясь в жанровых и стилевых рамках оды (пафосные обращения к Родине и героям Отечественной войны, здравицы в их честь, условное описание сражения, высокая лексика, взволнованно-приподнятый тон и т. д.), подводит мину и изнутри взрывает жанровые законы — прежде всего заменяя обычное в классической оде искусственное одушевление искренней, глубоко личной лирической интонацией. Патриотический гимн Жуковского потому и приобрёл такую широкую популярность, что поэту удалось проникновенно и искренне, выражая собственные чувства, выразить эмоцию общенациональную. Не случайно мотивы и образы «Певца...» активно использовались в журналистике 1810 годов, а его размер и ритм лег
в основу произведений других авторов, например, в сатире Батюшкова «Певец в беседе любителей русского слова» (1813), где друг главы русского романтизма травестирует «лирическую оду» Жуковского. Позднее «Певец.» Жуковского становится предметом многочисленных пародий - увы, такова судьба всякого некогда популярного художественного произведения.
Тема Отечественной войны присутствует и во многих других замыслах и некоторых посланиях Жуковского («Вождю победителей», «На первое отречение Наполеона»), где автор использовал жанрово-стилевые находки «Певца.». Одические традиции дают себя знать в стихотворении Ф. Н. Глинки «1812 год». В 30-е годы второстепенный поэт
В. И. Красов пишет с одическим одушевлением стихотворения на темы отечественной истории: «Куликово поле», «Булат» - о дедовском клинке, который помнит Полтавскую битву («Ты весь избит о кости шведа / Тяжёлой русскою рукой»17). Здесь много риторики, неуклюжих выражений - всё это свидетельствует о вырождении жанра.
Зато как продуктивные жанры в литературе о войне работают:
- ПОСЛАНИЕ - жанр тоже традиционный, идущий из XVIII в. Культ дружбы в военную и послевоенную эпохи крепнет, что вполне естественно для генерации людей, вместе переживших много опасностей на войне. Поэтому для жанра послания (не всегда адресованного друзьям) сама жизнь предоставила самые благоприятные условия для развития. Посланий пишется много и самыми разными поэтами: «К Дашкову» Батюшкова; «Бурцеву», «Бурцеву. Призывание на пунш» Д. В. Давыдова (здесь жанровые черты послания контаминируются с чертами гусарской песни); послания Ф. Н. Глинки «Мечтания на берегах Волги», «Военная песнь, написанная во время приближения неприятеля к Смоленской губернии»; «А. П. Ермолову» К. Рылеева; некоторые послания Пушкина: «Бог помочь вам, друзья мои (19 октября 1827)», «В дыму, в крови, сквозь тучи стрел (Генералу Пущину)» - военачальнику, который должен был отправиться со своим отрядом из Кишинёва в Грецию, на помощь восставшим против турок грекам; «Давыдову (Недавно я в часы свободы»), «Давыдову (При посылке истории Пугачевского бунта)», «Денису Давыдову (Красноречивый забияка)», «Денису Давыдову (Певец-гусар, ты пел биваки)» и др. Во второй половине века жанр послания постепенно затухает или трансформируется во что-то иное. Например, некоторые стихотворения поэта К. Р. (К. К. Романова) из его цикла «Солдатские сонеты» условно можно ещё считать посланиями, но в них очень силён наставнически-педагогический элемент - это наставления доброго и мудрого отца-командира своим подчинённым, порой напоминающие переложения воинского устава на поэтическом языке: «Новобранцу», «Часовому», «Порт-артурцам», «Кадету», «Юнкеру». О том, что внучатый племянник Николая I действительно любил простого солдата и соболезновал его нелёгкой участи, свидетельствует стихотворение «Умер бедняга в больнице солдатской». Это вообще исключительный случай в истории русской культуры: стихотворение члена царствующей династии стало распространённой народной песней!
- ЭЛЕГИЯ - жанр, бытовавший ещё в эпоху классицизма, но особое развитие получивший в эстетических системах сентиментализма и романтизма. Военная тема для элегии по её жанровой природе не очень подходит: элегия по преимуществу жанр лирический, медитативный, передающий грустное настроение сосредоточенно размышляющего над бытийными философскими проблемами лирического героя. Однако у наиболее талантливых поэтов появлялись художественно полноценные тексты в этом жанре и на военную тему. Такова элегия Ф. Глинки «Московские дымы». Автор сравнивает мирные дымы из труб московским домов с пожаром Москвы 1812 г. и восклицает:
Дымись же, лучший перл отчизны,
Дымись, седмивековый град!
Была пора - ты задымился Не войском надпалатных труб,
Но, вспыхнув, как мертвец свалился,
И дым одел твой честный труп!
И, помирившийся с судьбою,
Воспрянул он, - и над трубою Твоей опять курится дым.
За Русь с бесстрашием героя Ты в руки шёл к чужим без боя.
Но руки опалил чужим!..18
У Д. Давыдова встречаем элегию «Бородинское поле», пожалуй, единственную у него на военную тему. Поэт-гусар писал элегии преимущественно на тему любовную. У Лермонтова - «Сон (В полдневный жар, в долине Дагестана)», его элегия отмечена горькой романтикой кавказской войны и чувством неразделённой любви (обычная тема у гениального русского поэта), тоской о далёкой любимой. Насколько искренне и проникновенно это стихотворение Лермонтова, настолько излишне велиречиво, риторично и искусственно стихотворение в жанре элегии В. Бенедиктова «Прощание с саблею» (нач. 30-х гг.). Оно явно демонстрирует упадок жанра и, конечно, стилевую эклектику этого поэта, модного в «средних кружках бюрократического народонаселения Петербурга <...> неужели это поэзия, а не стихотворная игрушка»19.
А. А. Фет в своей поэзии подчёркнуто отстранялся от общественно-политической проблематики (но он не отстранялся от неё в своём бытовом поведении и публицистике!). Даже этот поэт посвящает погибшим в Крымской кампании соотечественникам трагически-взволнованную элегию «Севастопольское братское кладбище»:
Какой тут дышит мир! Какая славы тризна
Средь кипарисов, мирт и каменных гробов!
Рукою набожной сложила здесь отчизна Священный прах своих сынов.
Счастливцы! Высшею пылали вы любовью:
Тут что ни мавзолей, ни надпись - всё боец,
И рядом улеглись, своей залиты кровью,
И дед со внуком, и отец20.
У И. Ф. Анненского есть единственная в его наследии маленькая элегия, под стихами которой указано: «Севастополь. 1904». Стихотворение, по многим признакам, надо думать, относится к периоду кризиса жанра на его последней стадии. Интересно, что на его создание вдохновило поэта то же самое, что и Фета: братское кладбище русских воинов. Заканчивается оно картиной Крымского пейзажа:
Воздух мягкий, но без силы,
Ели, мшистые каменья.
Это - братские могилы,
И полней уж нет забвенья21.
В поэтическом наследии А. К. Толстого мы найдём, пожалуй, единственную философскую элегию, связанную тоже с Крымской войной - «В колокол, мирно дремавший, с налёта тяжёлая бомба.». Волнующий сюжет этой небольшой стихотворной миниатюры наш
граф почерпнул из арсенала многочисленных малодостоверных апокрифов, во множестве появляющихся во время войн: речь идёт о якобы имевшем место случае во время Севастопольской обороны - бомба попала в колокол, и «могучие медные звуки» его, уже расколотого и рухнувшего на землю, «вдаль потекли, негодуя, гудя и на бой созывая»22.
Именно в эпоху Отечественной войны 1812 года и в годы, ей предшествовавшие, возникла разновидность рассмотренного жанра, а именно:
- ИСТОРИЧЕСКАЯ ЭЛЕГИЯ. В годы наполеоновских войн и последующие во всей Европе пробудился острый интерес к истории. Пишутся исторические сочинения, воспоминания участников событий, потрясших Старый мир, в художественной литературе возникают жанры исторической драмы, исторического романа. Гремит слава «шотландского чародея» В. Скотта. Россия не была исключением: Н. М. Карамзин совершает свой гражданский подвиг, усиленно работая над «Историей Государства Российского», русские писатели и поэты своими средствами осваивают национальную и европейскую историю. Одним из таких средств и была историческая элегия. В основе этого довольно крупного жанра лежат исторические воспоминания и медитации по поводу давних и не очень давних исторических событий. По своей эстетической природе историческая элегия жанр лиро-эпический.
Русская словесность первых десятилетий XIX века дала немало блестящих образцов жанра, где в центре внимания - война, сражения и воинские подвиги. Первооткрывателем жанра стал один из основоположников русского романтизма К. Н. Батюшков. Его исторические элегии «На развалинах замка в Швеции», «Переход русских войск через Неман 1 января 1813 года», «Переход через Рейн 1814» задали высокую планку для жанра. У П. А. Вяземского появляется элегия, полностью совпадающая в названии с последней элегией Батюшкова. Ф. Н. Глинка пишет «Московские дымы», у Д. Давыдова находим историческую элегию «Бородинское поле», у К. Рылеева - «Они под звуком труб повиты» (навеяно «Словом о полку Игореве»); «В лесу дремучем на поляне» <«Партизаны»> - по некоторым признакам наброски исторической элегии 1826 г. (значит, писано в крепости под следствием или уже в ожидании исполнения приговора Следственной комиссии и Верховного уголовного суда!) о партизанах 1812 года. Упоминаются ахтыр-цы - офицеры Ахтырского гусарского полка, которые служили в партизанском отряде под командованием Дениса Давыдова, есть упоминания бугцев и донцов - казачьих частей, приданных командованием партизанским отрядам. Другой замысел недоведенной до конца исторической элегии Рылеева запечатлелся в девяти стихах «Повсюду вопли, стоны, крики» - тоже о партизанах 1812 года.
У В. Бенедиктова есть длиннейшая, размером в 7 страниц, историческая элегия 1836 г. «Ватерлоо», с романтической трактовкой Наполеона как избранника Судьбы. Я. П. Полонский в своей исторической элегии «Переход через Неман» (1840-е гг.), наоборот, показывает, что, несмотря на внешнее спокойствие французского императора, вступающего на российскую землю, его терзает тревожное предчувствие:
И, душу волнуя, предчувствие шепчет:
«Сомнет знамена твои русский народ!»
«Вперед! - говорят ему слава и гений. -Вперед, император! вперед!»
И лик его бледен, движенья тревожны,
И шагом он едет, и молча глядит,
Как к Неману катятся медные пушки И стонут мосты от копыт23.
У В. Красова - элегия «Стоят паликары кругом» (солдаты греческого происхождения, нанятые для охраны сановных лиц) на материале древнегреческой истории. У М. Лермонтова - «Поле Бородина», предшествующее «Бородину», но с одной существенной разницей: там события и их высший смысл даны не с точки зрения солдатского сознания, как в «Бородине», а с позиции и словом дворянского интеллигента. Знаменитый «Цицерон» Ф. И. Тютчева в жанровом смысле представляет собой философскую инвективу с её парадоксальным «Счастлив, кто посетил сей мир / В его минуты роковые.» (невольно вспоминается Достоевский с его хвалой войне) и одновременно историческую элегию, построенную на материале гражданской войны в Древнем Риме.
А. К. Толстой, который вообще много писал на историческую тему, создаёт историческую элегию «Ночь перед приступом» (1840-е гг.). В стихотворении описана осада Троице-Сергиевой лавры войсками Я. Сапеги и А. Лисовского во время польской интервенции, целью которой было возведение на русский престол польского ставленника Лжедимитрия II. Осада началась осенью 1608 г. и продолжалась 16 месяцев. В конце концов, благодаря мужественному и воински умелому сопротивлению, оказанному врагам иноками лавры, осада была снята.
Вообще поражает разнообразие жанров русской поэзии на тему войны. Кроме названных, были ещё ПАТРИОТИЧЕСКИЙ ГИМН, ДУМА, МОЛИТВА (жанр духовной поэзии), ПЕСНЯ, ПОЛИТИЧЕСКАЯ ИНВЕКТИВА, ЭПИГРАММА, ЗДРАВИЦА (в честь отдельного лица или коллективной победы), ЖАНРОВОЕ СТИХОТВОРЕНИЕ (изображение отдельного конкретного события войны). Это изобильное многообразие свидетельствует и об общих успехах в развитии русской поэзии в её «золотой век», и о первостепенной важности присутствия военной темы в русской поэзии, а значит, и в национальном сознании.
В статье второй мы рассмотрим другие аспекты нашей темы: это «военная» проза во всей её жанровой многосоставности, а также историческая драматургия; сатирическая литература, очень своеобычно воплотившая военную тему; характер патриотизма русских поэтов и писателей - от официально-державного до «странной любви» к отчизне лермонтовского или чаадаевского типа; пацифистские настроения, выраженные в русской литературе. И самое главное - со всей определённостью попытаемся ответить на вопрос, были ли русские писатели милитаристами?
Примечания
1 Неизданный Достоевский. Записные книжки и тетради 1860-1881 гг. / Литературное наследство. Т. 83. М., 1971. С. 387.
2 Там же. С. 54.
3 Достоевский Ф. М. Полн. собр. соч. : в 30 т. Т. 22. Л., 1981. С. 123 (в дальнейшем ссылки на это издание даются в тексте с указанием в круглых скобках тома и страниц. Курсив этого автора, так же как и других цитируемых авторов, специально не оговаривается).
4 Некрасов Н. А. Полн. собр. соч. и писем : в 15 т. Т. 2. Л., 1981. С. 9 (курсив мой. -
В. М.).
5 Там же. Т. 4. С. 53, 54.
6 Тургенев И. С. Собр. соч. Т. 3. М., 1949. С. 231.
7 Мэтлок Джек Ф. Литература и политика : Федор Достоевский // Вопр. лит. 1989. № 7. С. 52.
8 См.: Горький М. Литературные портреты. М., 1967. С. 129 (ЖЗЛ).
9 Мэтлок Д. Ф. Указ. соч. С. 56.
10 См.: там же. С. 57.
11 Там же. С. 49.
12 Сараскина Л. И. В координатах понимания // Вопр. лит. 1989. № 7. С. 64-65.
13 Моторин А. В. Духовные направления в русской словесности первой половины XIX века. Новгород, 1998. С. 190. См. наши статьи о «еретическом» характере христианства Достоевского: Ф. М. Достоевский о религиозном фольклоре русского народа // Народная культура Сибири. Омск, 2001. С. 231-236; Ф. М. Достоевский и народная христианская культура // Достоевский и мировая культура: художественное наследие и духовность. Семипалатинск, 2004. С. 10-23.
14 Моторин А. В. Духовные направления. С. 195.
15 См., напр., статью об этом явлении: Ратников К. В. Уральские казаки в Крымской войне 1853-1856 годов // Литературное краеведение. Вып. 2. Челябинск, 2008. С. 27-34.
16 См.: Лермонтовская энциклопедия. М., 1981. С. 87-90.
17 Красов В. И. Соч. Архангельск, 1982. С. 37-39.
18 Глинка Ф. Соч. М., 1986. С. 107.
19 Белинский В. Г. Собр. соч. : в 9 т. М., 1976. Т. 1. С. 202.
20 Фет А. А. Стихотворения, поэмы. Современники о Фете. М., 1988. С. 46.
21 Анненский И. Ф. Избр. произв. Л., 1988. С. 133.
22 Толстой А. К. Собр. соч. : в 5 т. Т. 1. М., 2001. С. 148.
23 Полонский Я. П. Лирика и проза. М., 1984. С. 47.
А. С. Полушкин
ЛАУРЕАТЫ И/ИЛИ АКАДЕМИКИ: АКАДЕМИЗМ КАК ФАКТОР ФОРМИРОВАНИЯ «НОБЕЛЕВСКОГО ФОРМАТА» В ЛИТЕРАТУРЕ
Статья посвящена вопросу о влиянии характера Шведской академии как социального института на формат Нобелевской премии по литературе. Рассматривается история академии, ее социальный состав, ключевые фигуры и противоречия ее деятельности по присуждению Нобелевской премии, а также выявляются позитивные трансформации академичности «нобелевского формата».
Ключевые слова: Шведская академия, «нобелевский формат», социология литературы, литературные премии, академизм, европоцентризм, национальная литература.
По словам французской исследовательницы Паскаль Казанова, «литературные премии, пожалуй, самая нелитературная форма приобщения к литературе; чаще всего они следствие решений, принятых особыми инстанциями, находящимися за пределами Республики литературы. Но вместе с тем премии - это наиболее заметная часть механизма посвящения, похожая на обряд конфирмации, предназначенный для широкой публики» [1. С. 1]. Несмотря на то, что литературные премии традиционно остаются за пределами научных интересов «ортодоксального» литературоведения, они зачастую определяют так называемую инфраструктуру литературы и уже в свою очередь через институты писательской профессионализации могут влиять на текст произведения (его содержание и форму), формируя так называемы «форматы» премии. Наиболее показательно это в отношении самой знаменитой из мировых литературных премий - Нобелевской, присуждение которой становится ежегодной сенсацией для широкой публики и сопровождается скандалами и критикой.
Упрекая «нобелевку» в ангажированности, предвзятости, нелитературности, критики зачастую забывают об институте, который присуждает премию - в отличие от Букеров-
