Роль воздействия правовой системы, как социального института, на рост деструктивных форм поведения среди молодежи Текст научной статьи по специальности «Социологические науки»

2019 PERM UNIVERSITY HERALD. JURIDICAL SCIENCES Выпуск 44

Информация для цитирования:

Топеха Т. А. Роль воздействия правовой системы, как социального института, на рост деструктивных форм поведения среди молодежи // Вестник Пермского университета. Юридические науки. 2019. Вып. 44. C. 209-237. DOI: 10.17072/1995-4190-2019-44-209-237.

Topekha T. A. Rol' vozdeystviya pravovoy sistemy, kak sotsial'nogo instituta, na rost destruktivnykh form po-vedeniya sredi molodezhi [Impact of the Legal System as a Social Institution on the Growth of Destructive Forms of Behavior Among Young People]. Vestnik Permskogo universiteta. Juridicheskie nauki - Perm University Herald. Juridical Sciences. 2019. Issue 2. Pp. 209-237. (In Russ.)4 DOI: 10.17072/1995-4190-2019-44-209-237.

УДК 316.4;316.47;343.9

DOI: 10.17072/1995-4190-2019-44-209-237

РОЛЬ ВОЗДЕЙСТВИЯ ПРАВОВОЙ СИСТЕМЫ, КАК СОЦИАЛЬНОГО ИНСТИТУТА, НА РОСТ ДЕСТРУКТИВНЫХ ФОРМ ПОВЕДЕНИЯ СРЕДИ МОЛОДЕЖИ

Т. А. Топеха

Кандидат социологических наук,

доцент кафедры социальной работы и конфликтологии

Пермский государственный

национальный исследовательский университет

614990, Россия, г. Пермь, ул. Букирева, 15

ORCID: 0000-0002-1484-1674

Статья в БД «Scopus»: Topekha T., Bolshakova N., Fedotova V. Social Reality in the Light of Values // International

Journal of Economics and Financial Issues. 2016. Vol. 6. Pp. 280-283.

E-mail: [email protected]

Поступила в редакцию 16.02.2019

Введение: в условиях современных геополитических реалий современного типа общества важен анализ ситуации, складывающейся вокруг правовой системы как института социального контроля соблюдения социальных норм. Цель: определить место и роль правовой системы относительно таких явлений, как рост деструктивных форм поведения среди молодежи и изменение парадигмы социальных норм. Методы: вторичный анализ данных официальной статистики (Росстата, Белстата, Eurostat, Statistisches Bundesamt) с помощью методов статистического анализа (сравнение, моделирование, анализ сопряженности и корреляционный анализ). Результаты: вторичный анализ официальных статистических данных разных стран показывает: при видимом снижении фиксируемой преступности несовершеннолетних стабильно растет преступность среди молодежи, которая едва переступила порог своего несовершеннолетия. Это с необходимостью требует выработки мер относительно правовой системы как института социального контроля и ее эффективного функционирования. Выводы: работу по оптимизации правовой системы, с целью повышения ее эффективности как института социального контроля, следует вести с учетом междисциплинарных, межведомственных и межуровневых основ. Основным принципом должна стать научность подходов к разработке стратегий, тактик и методов разрешения деструктивных ситуаций в обществе как социальной системе. К числу основных мер можно от-

© Топеха Т. А., 2019

нести: системный мониторинг на междисциплинарной основе ситуации в обществе относительно характера проявляемых девиаций; прогнозирование и моделирование возможных направлений изменения ситуации; разработку нормативно-правовых документов разного уровня, которые могли бы снять возникающие противоречия в функционировании правовой и социальной системы в целом; оптимизацию ресурсов для эффективного противостояния нарастающей деструктивности в современном мире.

Ключевые слова: правонарушения; девиантное поведение; деструктивные формы поведения; социальная система; правовая система; социальная норма; социальный институт; социальный контроль; молодежь

IMPACT OF THE LEGAL SYSTEM AS A SOCIAL INSTITUTE ON GROWTH OF DESTRUCTIVE FORMS OF BEHA VIOR AMONG YOUNG PEOPLE

T. A. Topekha

Perm State University

15, Bukireva st., Perm, Russia, 614990

ORCID: 0000-0002-1484-1674

Article at DB "Scopus": Topekha T., Bolshakova N., Fedotova V. Social Reality in the Light of Values //

International Journal of Economics and Financial Issues. 2016, Vol. 6. Pp. 280-283.

E-mail: [email protected]

Received 16.02.2019

Introduction: considering the current geopolitical situation and characteristics of the modern type of society, it is important to investigate the situation that is taking shape with regard to the legal system as an institution of social control over the compliance with social norms. Purpose: to define the place and role of the legal system in the growth of destructive forms of behavior among young people and in changes concerning the system of social norms. Methods: secondary analysis of official statistics (Rosstat, Belstat, Eurostat, Statistisches Bundesamt) using the methods of statistical analysis (comparison, modeling, conjugacy analysis and correlation analysis). Results: the secondary analysis of official statistical data from different countries shows rather a distressing and contradictory picture: along with a visible decrease in recorded juvenile delinquency, there is still a stable situation with crime among people who have just left the ranks of minors. This highlights the need not only to discuss the problem but also to develop actions regarding the legal system as an institution of social control and its effective functioning. Conclusions: optimization of the legal system aimed at increasing its effectiveness as a social control institution should be conducted on the interdisciplinary, interdepartmental and inter-level basis. It is a scientific approach that should be taken as a fundamental principle in developing strategies, tactics and methods to resolve destructive situations in the society as a social system. The main actions should include: establishing a systematic interdisciplinary monitoring of the situation in the society regarding the nature of the deviations manifested; predicting and modeling possible directions for changing the situation; developing legal documents of different levels that could eliminate the contradictions arising in functioning of the legal and social system as a whole; optimizing resources for effective confronting destructiveness in the modern world.

Keywords: delinquency; deviant behavior; destructive forms of behavior; social system; legal system; social norm; social institution; social control; youth

Введение

В современном мире, характеризующемся такими векторами трансформации и развития социальной системы, как смена общественно-политического, экономического строя общества, смена типа общества, все сильнее заявляет о себе социальная группа молодежи, оказывающаяся в авангарде трансформационных процессов, которые могут идти слишком быстро и жестко. Вследствие этого общество начинает испытывать шоковые потрясения, которые связаны с дестабилизацией социальной системы и движением к ее разрушению, в случае если критическая масса деструктивного поведения наиболее активной группы молодежи превысит допустимый предел. К тому же разнополярные и разнонаправленные модели социального поведения начинают восприниматься как раздвоение, множественность нормативной оси в поведении населения, и особенно той части, которая ответственна за передачу социального опыта следующим поколениям. В условиях роста деструктивных социальных феноменов разного характера (суициды; террористические акты; экстремистские движения и др.) важно проанализировать ситуацию, складывающуюся вокруг и внутри правовой системы как социального института. Данный социальный институт, с одной стороны, осуществляет контроль соблюдения социальных норм и, соответственно, стабильности общества как системы, а с другой - своими действиями или бездействием способен вносить изменения в систему социальных норм конкретного общества. Так, нормативно-правовой акт сам по себе не обеспечивает влияния на социальную ситуацию и социальную систему, а говорит только о взглядах (нормативно-правовых осях), характерных для того социального слоя, который должен передавать социальный опыт и следить за его сохранностью в следующих поколениях. При этом судебная практика, в свете применения или не применения существующих нормативно-правовых актов, позволяет говорить об активном воздействии на социальную систему и характере ее дальнейшего развития (устойчивости или дестабилизации). Это связано с тем, что нормативно-правовой акт, который не ис-

пользуется по своему назначению, ставит под сомнение и те социальные нормы, которые он призван охранять. И наоборот, применение в судебной практике нормативно-правовых актов подтверждает наличие социальных норм, важных для общества как социальной системы. Именно поэтому мы обратимся к анализу деструктивных форм поведения молодежи для установления того, насколько правовая система способна и готова исполнять свои основные функции как социальный институт.

Теоретические подходы исследования социальной системы в условиях трансформации

Состояние социальной системы, в частности ее устойчивость и возможность полноценно функционировать и развиваться, напрямую связано с распространенными в ней моделями и формами поведения. Так, еще Э. Дюркгейм отмечал взаимосвязь между состоянием общества и девиантными формами поведения: «... преступность является одним из факторов общественного здоровья, неотъемлемой частью всех здоровых обществ. ... Преступление заключается в совершении деяния, наносящего ущерб очень сильным коллективным чувствам. . для того чтобы коллективные чувства, охраняемые уголовными законами нации . овладели общественным сознанием . они должны стать более интенсивными, чем это было раньше. . Для того чтобы исчезли убийства, отвращение к пролитию крови должно стать большим в тех социальных слоях, из которых рекрутируются убийцы; однако прежде всего это отвращение должно с новой силой охватить все общество в целом» [3, с. 40].

Вместе с тем Дюркгейм рассматривал проблему не только на макроуровне (в ракурсе социальной системы), он полагал, что для противостояния преступности важно перейти на микроуровень исследования (уровень личности, актора, социальной группы). Именно на микроуровне создается макросоциальная реальность, на уровне индивидуального восприятия, осознания и преобразования окружающей естественной (природной) и социальной реальности. «Моральное сознание общества должно быть в целостном виде воплощено в индивидуальном сознании всех его членов и обладать силой воз-

действия, достаточной для того, чтобы предотвратить любые посягающие на него деяния, -как малозначительные нарушения, так и преступления» [3, с. 42].

И это логично, если рассматривать феномен функционирования социальной системы в плоскости теоретического моделирования, но в действительности эти два уровня неразрывны, функционируют в целостном единстве. Они испытывают на себе влияние множества факторов, поэтому «универсальное и абсолютное единообразие совершенно невозможно. не может быть общества, в котором индивидуумы не отличались бы . от среднего коллективного типа, поскольку неизбежно, что среди такого рода отклонений существуют и отклонения преступного характера. Такой характер они приобретают не в силу каких-либо внутренне присущих данному деянию качеств, а в связи с определением, которое дает этому деянию коллективное сознание. Если общественное сознание становится сильнее, если оно обладает достаточным авторитетом, чтобы подавить эти отклонения, оно само становится вместе с тем более чувствительным, более взыскательным. сегодня невозможно более оспаривать тот факт, что право и мораль изменяются с переходом общества от одного социального типа к другому, ни тот факт, что они эволюционируют в пределах общества одного и того же типа, если подвергаются изменениям условия жизни этого общества. Однако, для того чтобы эти трансформации были возможны, коллективные чувства, составляющие основу морали, не должны быть враждебными переменам и, следовательно, должны обладать умеренной силой воздействия. Если они будут слишком сильны, они утеряют гибкость. Каждая установившаяся система является препятствием для развития новой системы в той степени, в какой установившаяся система лишена гибкости. Чем более совершенна структура, тем больше проявляет она здорового сопротивления любым переменам; и это в одинаковой степени верно в отношении как внутренней, так и функциональной организации. Если бы не было преступности, это условие не могло бы быть выполнено, ибо такого рода гипотеза предполагает, что интенсивность коллективных чувств возросла до уровня, не имеющего примера в истории. Ничто не может

быть хорошим безгранично и бесконечно. Сила воздействия морального сознания не должна быть чрезмерной, в противном случае никто не осмелится критиковать его и оно легко примет застывшую форму. Чтобы был возможен прогресс, индивидуальность должна иметь возможность выразить себя. Чтобы получила возможность выражения индивидуальность идеалиста, чьи мечты опережают время, необходимо, чтобы существовала и возможность выражения индивидуальности преступника, стоящего ниже уровня современного ему типа общества. Одно немыслимо без другого» [3, с. 42-43].

Эти слова Э. Дюркгейма как нельзя более точно описывают современное состояние и функционирование социальной системы. Так, в условиях самобалансирования социальная система, пришедшая в состояние неустойчивости, в определенный момент времени (в условиях традиционного общества) способна возвращать себе состояние равновесия и стабильного функционирования, за счет выбора «новой» системы координат для своего существования (а может быть, и делая выбор прежних социальных норм, которым следует большинство). Но практика показывает, что некоторые общества не выдерживают этого испытания и исчезают, по-видимому, вследствие невозможности для системы найти точку равновесия. Поэтому возникает вопрос: какова роль в этом процессе поиска точки равновесия соответствующих конструктивных / деструктивных моделей поведения, поскольку вероятнее всего предположить, что именно накопление критичной массы деструктивности в обществе запускает механизм противостояния, когда сами люди под влиянием инстинкта самосохранения начинают формировать «новые» правила и нормы жизни, которые бы позволили им адаптироваться. А для приспособления к условиям (и особенно новым) требуется стабильность, предсказуемость «функционирования» этих самых условий, а также развития.

Это состояние общества, связанное с отсутствием разделяемых большинством социальным норм и правил, Э. Дюркгейм обозначил как аномию. Однако Sebastian de Grazia уточняет, что в современных условиях необходимо выделять два вида аномии: «простую» и «острую» [11, рр. 71, 73].

По мнению Sebastian de Grazia, состояние простой аномии от острой отличается, прежде всего, степенью напряженности, накала в конфликте ценностных систем. Вследствие этого состояние простой аномии более безопасно -оно имеет больше шансов благополучного преодоления в результате правильной организации эффективной коммуникации, и прежде всего политической, т. е. согласующей системы ценностей разных субъектов.

Что касается общества в состоянии острой аномии, то здесь намного выше риски дезорганизации социальной системы вследствие того, что большинство отказывается придерживаться имеющейся системы ценностей либо только тех ценностных ориентиров, которые подходят «здесь и сейчас», в результате мы сталкиваемся с феноменом «вавилонской башни». Утрата взаимопонимания и взаимоориентированности в повседневной жизни, с возвеличиванием и оправданием себя при любых обстоятельствах, приводит к сбою в функционировании слаженного механизма социальной системы. В этих условиях велик риск того, что сам дезинтегрированный механизм себя и уничтожит.

Именно поэтому мы сталкиваемся с необходимостью вести речь не только об абстрактном обществе и социальной системе, а о вполне реальных людям и общностях, которые оказываются в новых условиях, к которым они еще не адаптировались, хотя имеют некие собственные индивидуальные цели, позиции.

Р. Мертон в работе «Социальная теория и социальная структура» анализирует взаимосвязь между социальной структурой и характером поведения, в частности девиантным поведением. Он считал, что в большей мере эта связь проявляется в законных целях, намерениях и интересах (одобряемых и требуемых обществом) и применяемых способах их достижения; «...говоря, что культурные цели и институционализированные нормы сообща придают форму существующим практикам, мы вовсе не имеем в виду, что их связывают друг с другом неизменные отношения. Культурное акцентирование определенных целей изменяется независимо от степени акцентирования институционализированных средств. Может возникать очень мощное, временами даже исключительное, превознесение ценности каких-то особых целей, соединенное со сравнительным

отсутствием заботы об институционализированных средствах их достижения. В предельном случае масштабы распространения альтернативных процедур определяются исключительно техническими, но не институциональными нормами. В этом гипотетическом крайнем случае становятся дозволенными все и любые процедуры, обещающие достижение все-значащих целей. Это один из типов плохо интегрированной культуры. Другой крайний случай обнаруживается в группах, в которых деятельности, первоначально задуманные как средства, превращаются в самодостаточные практики, не преследующие никаких последующих целей» [4, с. 246].

Итак, Р. Мертон отмечает [4, с. 246-254, 267], что гипертрофированное превознесение отдельных целей, ради достижения которых можно оправдать любые действия и средства, а также, когда деятельность, задуманная как средство, становится «самодостаточной практикой» - деятельность ради деятельности являет нам пример «плохо интегрированной культуры», которая способствует росту отклоняющегося (девиантного) поведения. Равновесие между целями и средствами их достижения возможно, если только люди получают удовлетворение от процесса следования им. В нашем мире нет ни одного общества, жизнь в котором бы не структурировалась нормами.

«Однако общества отличаются друг от друга тем, насколько эффективно народные обычаи, нравы и институциональные требования интегрированы с целями, занимающими высокое положение в иерархии культурных ценностей. Иногда культура может подталкивать индивидов к сосредоточению их эмоциональных убеждений на комплексе превозносимых культурой целей, но при гораздо меньшей эмоциональной поддержке предписанных способов продвижения к этим целям. При таком различии в акцентировании целей и институциональных процедур последние могут быть настолько ослабленные превознесением целей, что поведение многих индивидов будет полностью ограничиваться соображениями технической целесообразности. ...Наиболее эффективной в техническом плане процедуре - вне зависимости от того, узаконена она культурой или нет, - как правило, начинают отдавать предпочтение перед институционально предписанным поведением. По мере продолжающегося

размывания институциональных норм общество становится нестабильным, и в нем, появляется то, что Дюркгейм назвал "аномией" (или безнормностью)» [4, с. 248].

Однако общество не принимает с легкостью отречение от его ценностей. Поступить так значило бы поставить эти ценности под сомнение. Одним из выделяемых Мертоном способов приспособления к социальным условиям является инновация. Тяготение к инновационным практикам, по его мнению, свойственно тем, кто не был, как следует, социализирован, и именно это позволяет им отказываться от институциональных средств достижения желаемых целей и искать более подходящие для сложившейся ситуации.

Другим типом приспособления является ретритизм - попытка адаптироваться к изменяющимся социальным условиям через отказ от институциональных ценностей и средств. Люди, склонные к ретристскому типу приспособления к изменяющимся социальным условиям, тяготеют к точкам силы, которые собирают людей с подобными взглядами, где они могут вступать во взаимодействие с другими девиантами и даже доходить до участия в субкультуре этих девиантных групп. Данный тип приспособления к социальным изменениям способствует обособлению людей от основного общества, их адаптация является преимущественно частными и обособленными практиками, а не объединяющими под эгидой нового культурного кода.

Вместе с тем Р. Мертон полагал, что отвержение культурных целей и институциональных средств их достижения встречается, вероятно, наиболее редко. Люди, которые приспособились таким образом, строго говоря, находятся в обществе, но при этом ему не принадлежат. В социологическом смысле они поистине являются в нем чужими акторами. Поскольку они не разделяют общую структуру ценностей, их можно отнести к числу членов общества (в отличие от отнесения к населению) чисто фиктивно, формально.

Мертон полагает, что этот тип приспособления связан с двойным конфликтом: «Усвоенное моральное обязательство применять только институциональные средства вступает в конфликт с внешними давлениями, побуждающими прибегнуть к противозаконным средствам

(позволяющим достичь цели), и индивид оказывается отрезанным от средств, которые одновременно и законны, и эффективны. . Пораженческие настроения, пассивность и смирение находят выражение в механизмах бегства, которые в конечном счете приводят индивида к "бегству" от требований общества.

... "беглец" является непроизводительным балластом ... "беглецу" нет почти никакого дела до институциональных практик» [4, с. 272-273].

Однако и мятеж, как тип приспособления, не позволяет в полной мере интегрироваться в социальную систему. По Р. Мертону, этот тип адаптации присущ членам высшего сословия, которые стремятся выйти за пределы окружающей их социальной структуры и пытаются создать новую социальную структуру. Р. Мертон полагает, что этот тип приспособления основывается на отчуждении от господствующих целей и стандартов, которые подвергаются модифицированию и становятся более вариативными.

Именно эти типы адаптации, дезинтегрирующие социальную систему, мы наиболее явно видим в современном обществе, причем не в обществе, локализованном территорией государства, а глобальном обществе, вне государственных границ, культуры, политического строя, экономического положения.

Девиантность и деструктивность

Прежде чем переходить к существу рассматриваемого феномена, следует остановиться на категориальном аппарате, который и сам способен выступать в роли дестабилизирующего фактора, в случае если он достаточно размыт и понимается неоднозначно [8; 20].

В первую очередь хотелось бы определиться в понятиях «девиация» и «девиантное поведение», которые часто используются, как в теоретических работах, так и в обиходе практиков.

Понятие «девиация» достаточно широкое и означает отклонение от некоей нормы, в буквальном смысле - отклонение от должного направления. Оно применяется к довольно широкому кругу явлений в разных областях, в том числе и общественных науках. Употребление понятия «девиация» для обозначения негативного, патологического отклонения от нормы некорректно, поскольку отклонение от некоей условной линии может происходить в равной

мере в обе стороны. Поэтому применение категории «девиация» уместно лишь для обозначения феномена смещения, но без указания его полярности.

Для обозначения видимых проявлений, в нашем случае - в поведении, корректно использовать категорию «девиантное поведение», которое может отражать в том числе и девиа-ностность социального субъекта.

В научной литературе и социальной практике категория «девиантное поведение» широко распространено и понимается в достаточно узком аспекте - как поведение, которое отклоняется от социальной нормы и связано с нарушением существующих социальных норм и правил, например правонарушения, преступность, алкоголизм, наркомания и др. Однако оно нередко редуцируется до обозначения противоправного поведения. Такой подход вызывает массу вопросов и проблем в ходе организации социального контроля, поскольку наблюдается двойственность и даже неоднозначность как в интерпретации, так и применении данной категории при изучении конкретных случаев.

Порой крайне сложно отделить позитивную и негативную девиацию. Что должно выступать мерилом? Эта проблема актуальна была как во время Дюркгейма, который, с одной стороны, рассматривал преступления в качестве нормы, а с другой - при изучении суицидов говорил об отклонении от нормы, так и для современного обществознания.

Если провести математическое моделирование [15, рр. 5-116], проверяющее вероятность в процессе социализации признания негативной девиантности в качестве новой нормы, то получим неоднозначный результат. Те, кто склонен к негативной девиации, не способны интегрироваться в ту социальную систему, в которой они находятся и социализируются, однако в какой-то момент они сталкиваются с ситуацией отрицания возможности вообще любой интеграции, в том числе и с «единомышленниками» [6, с. 35-36]. В реальной жизни мы можем увидеть, что, например, в криминальной субкультуре, которая отрицает какие-либо правовые границы относительно удовлетворения собственных возникающих потребностей за счет членов основного обще-

ства (например, кража), жестко и категорично пресекается подобное поведение внутри данного сообщества - воровство у своих недопустимо. Получается, что норма, как осевая линия дозволенного, проходит не по личным пристрастиям отдельного человека, а образуется в новом организме малой социальной системы, хотя бы малой социальной группе, где впервые согласуются интересы, желания и действия отдельных субъектов (акторов). Таким образом, видим, что это «линия силы», которая независимо от того, кто вокруг нее собирается, все расставляет в определенной (упорядоченной) последовательности.

Поскольку полярность, как характеристика девиации и девиантности, проявляется постоянно, особенно остро ощущается потребность в ее четком и однозначном определении в социальной практике, в частности для организации и осуществления социального контроля.

С этой позиции мы можем вести речь о норме не как о простом «договоре», а целесообразной необходимости для жизни организма (социальной системы); все, что ее разрушает, -есть негативная девиация, а все, что ее укрепляет и, развивая, совершенствует, - позитивная девиация. Это если мы подходим к рассмотрению социальной системы с достаточного расстояния, чтобы увидеть ее в целостном виде и, следовательно, понять процессы, проходящие в ней (ведь за деревьями не всегда можно увидеть лес).

Если же мы перемещаем свой взгляд на микроуровень и рассматриваем конкретно-исторические события и процессы, то в разные периоды и в разных обществах можно видеть, как на какое-то время механизм, рассматриваемый ранее, сбивается («сходит с ума») и, кажется, все встает с ног на голову. Но проходит некоторое время и все возвращается на круги своя.

В революционный период в России иметь отношение к элите было опасно, преступно. Но «тряска турбулентной зоны» завершилась, и стало видно, что те, кто клеймил и преследовал членов элиты, заняли их место и стали считать его нормативным. Так, именно представители высших кругов («элиты») СССР наиболее активно ломали устоявшуюся социальную реальность и структуру. И потому жизнь крестьян

в революционный / послереволюционный период в России, а также отношение и оценка их и их действий сторонниками стремительных перемен наиболее показательны.

В социальной системе традиционного общества нормативный вектор был направлен на достижение стабильности, которая основывалась на культурном укладе, трудовом укладе и требовала социального порядка.

Индустриальное общество подрывает основу как культурного, так и трудового уклада, что обусловливает его динамизм. Вследствие этого строгое требование социального порядка имеет интерес для одной из сторон (например, класса) или для обеих сразу, во втором случае мы можем вести речь о социальной стабильности и согласованном движении социальной системы. Когда порядок жестко диктуется одной из сторон, закладывается элемент дестабилизации социального состояния, связанного с террором, применяемым как слабой, так и сильной сторонами [8; 18, рр. 199-211].

Постиндустриальное (цифровое) общество по своей сути не имеет стабильных и определенных основ. Нет ни культурных основ общества, поскольку мультикультурализм и массовая культура вызывают либо протестную реакцию, либо стремление к свободе от каких бы то ни было норм и устоев. Нет и трудовых основ в этом новом обществе; возникает новый трудовой класс - прекариат, который не уверен в своем трудовом будущем, а значит, и в будущей жизни в целом. Здесь говорить о социальном порядке не приходится вообще, поскольку возникает спор, чей порядок правильнее, вернее, лучше или справедливее; либо порядок отбрасывается вовсе как отживший, устаревший, атавистичный элемент - свобода от ограничивающих норм. В биологических системах можно увидеть аналог, в частности, в случае раковых образований, когда сбивается система, которая регулирует порядок функционирования и развития биологического организма в целом или отдельных его элементов.

Анализ подводит нас к пониманию того, что мерилом положительной или отрицательной девиации может служить только степень ее конструктивности, причем конструктивности не для отдельных групп, слоев или даже сообществ, а конструктивности с точки зрения со-

циальной системы как самостоятельного образования, которое не может быть сведено к его отдельным элементам. В связи с вышесказанным следует говорить о необходимости оперировать четкими понятиями, которые мы используем.

В данном случае целесообразно рассматривать не только отклонение от нормативной оси, которое является естественным и даже необходимым социальным феноменом в функционировании как отдельной личности, так и общества в целом. Именно отклонение от нормативной оси продуцирует через процесс дифференциации адаптивное изменение и развитие социальной системы, отдельной личности и социальной реальности во всем ее многообразии: социально-экономическом, социально-политическом, социально-техническом, социокультурном и др. В связи с этим важно фокусировать внимание не на факте отклонения от нормативной оси, а на характере этого отклонения - оно дестабилизирующее и приводящее в результате к полному разрушению системы, будь то личность или в целом социальная система. Или оно, конечно, дестабилизирующее, но приводящее в последующем к адаптивной перестройке системы в соответствии с новыми требованиями, возникающими в социокультурной, социально-экономической, социально-политической, социально-экологической, социально-технической или иных сторонах жизнедеятельности общества. В связи с этим понятие «девиантное поведение» полагаем недостаточным, поскольку отклонение может быть не только отрицательным, но и положительным. Предлагаем использовать понятия «конструктивное поведение» и «деструктивное поведение».

Деструктивное поведение - очень емкое понятие, которое включает в себя разные по характеру поведенческие модели, но сходные в одном: они, в противовес конструктивному, не просто препятствуют сохранению и устойчивому эффективному развитию как отдельной личности, так и социальных общностей и в целом социальной системы (общества), но приводят к их разрушению, уничтожению.

Деструктивное поведение в современных условиях можно рассматривать как в традици-

онных формах поведения (преступность - асоциальное и антисоциальное поведение; аутоаг-рессивные формы поведения - алкоголизм, наркомания, суицид), так и относительно новых формах поведения (игромания, экстремизм) [10, рр. 3-5; 19, р. 133].

Правовая система как социальный институт

Правовая система нами рассматривается с позиции юридической социологии, понимающей ее достаточно широко, охватывая весь спектр явлений правовой сферы жизни общества. Исторически правовая система формируется как социальный институт, призванный на уровне государства формализовать общепринятые в обществе социальные нормы, переведя их в правовые нормы. Данная функция правовой системы ориентирована на установление границ допустимой вариативности в действиях людей или социальных общностей.

Важно отметить, что этот институт призван выполнять функции контроля и наказания: надзор; поиск адекватных и объективных санкций, которые в максимальной мере позволят поддерживать устойчивость и стабильность внутри социальной системы. Чаще всего в практике под санкциями понимаются только негативные воздействия - наказания, которые призваны оказывать воздействие не только на нарушителя, но и на свидетелей с тем, чтобы в последующем они не решились бы преступать требования данной нормы.

В структуре правовой системы существуют неравнозначные элементы, которые необходимо рассматривать в комплексе для того, чтобы понять их системный характер, а также влияние всех как интеграционных, так и дезинтеграци-онных процессов, проходящих в данном социальном институте, на социальную систему в целом. В первом приближении в правовой системе можно выделить такие элементы, как правовая идеология, законодательство и юридическая практика, которые на конкретно-эмпирическом уровне проявляются в нормативно-правовой базе, правовой культуре и политике конкретной страны, а также целого ряда организаций (законодательный орган, суд, правоохранительные организации, организации исполнения наказания).

Криминогенность современного общества

Из официальных статистических данных о состоянии уровня преступности в разных странах видно, что есть «общие» виды преступлений и специфичные, имеющие, по-видимому, особое значение для каждого государства. В Республике Беларусь к специфическим видам преступлений можно отнести мошенничество, хулиганство, взяточничество. В Российской Федерации особенно актуальны взяточничество и террористические акты. В странах Евросоюза с недавних пор формируется общая система мониторинга, в которой преимущественно градируются преступления сексуального характера, но в то же время не рассматриваются виды преступлений, связанные с незаконным оборотом наркотических и психотропных веществ, а также терроризм.

Анализируя данные, взятые из официальных статистических источников (табл. 1-4), можно заметить, что такие преступления, как убийства, имеют стабильные показатели. Исключением является РФ, где отмечается снижение этого вида преступления в 2 раза. Преступления сексуального характера в разных странах имеют разные тенденции: в одних -на снижение, а в других (Латвия, Польша, Франция) - к росту, от 2 до 4 раз. Данный всплеск, вероятно, связан в том числе и с миграционными процессами, особенно в условиях стремительного роста в короткие сроки численности представителей принципиально различных по социокультурному коду народов на одной территории [17]. Аналогичные тенденции наблюдаются относительно совершения краж (рост фиксируется в Греции и Франции). Из материалов статистических данных Республики Беларусь и РФ можно увидеть, что преступления, связанные с оборотом наркотических и психотропных веществ, носят волнообразный характер, в определенном диапазоне.

Несмотря на то, что о террористических актах в странах известно всему миру, исследователи продолжают говорить о феномене «доморощенных» террористов [21, рр. 34-37]. Официальная статистическая информация о данном виде правонарушения существует в открытом доступе только в Российской Феде-

рации. Благодаря регистрации данных о террористических актах в период с 1995 г. по настоящее время в РФ мы можем видеть, что в отдельных конкретных странах ситуация максимально стабилизировалась, но все же остает-

ся. Причем максимальный пик террористической активности приходится на период в жизни государства, связанный с общественно-политическими и социально-экономическими потрясениями.

Таблица 1

Зарегистрированные в органах внутренних дел убийства (страны Европейской части Евразийского континента), тыс. случаев*

Страны 2008 2009 2010 2011 2012 2013 2014 2015 2016

Беларусь 0,6 0,6 0,5 0,4 0,4 0,4 0,4 0,4 0,4

Бельгия 0,2 0,2 0,2 0,2 0,2 0,2 0,2 0,2

Болгария 0,2 0,2 0,1 0,1 0,1 0,1 0,1 0,1 0,1

Германия 0,7 0,7 0,7 0,7 0,6 0,6 0,6 0,7 0,7

Греция 0,1 0,1 0,2 0,2 0,2 0,1 0,1 0,1 0,1

Испания 0,4 0,4 0,4 0,4 0,4 0,3 0,3 0,3 0,3

Латвия 0,1 0,1 0,1 0,1 0,1 0,1 0,1 0,1 0,1

Польша 0,5 0,5 0,4 0,4 0,4 0,3 0,3 0,3 0,3

Россия 20,1 17,1 15,6 14,3 13,3 12,4 11,9 11,5 10,4

Франция 1,0 0,8 0,8 0,9 0,8 0,8 0,8 1,0 0,9

Чехия 0,1 0,1 0,1 0,1 0,1 0,1 0,1 0,1 0,1

Таблица 2

Зарегистрированные в органах внутренних дел преступления сексуального характера (страны Европейской части Евразийского континента), тыс. случаев

Страны 2008 2009 2010 2011 2012 2013 2014 2015 2016

Беларусь 0,3 0,2 0,1 0,1 0,1 0,1 0,1 0,1 0,1

Бельгия 21,5 21,3 21,8 21,6 21,4 18,5 18,2 16,6

Болгария 1,5 1,5 1,4 1,3 1,4 1,3 1,2 1,2 0,7

Германия 113,6 98,2 73,1 72,7 72,8 70,6 69,9 68,5 74,3

Греция 1,4 1,8 0,9 0,8 0,9 0,7 0,8 1,0 1,0

Испания 21,8 19,5 20 19,8 18,0 17,8 18,9 19,7 17,4

Латвия 0,1 0,1 0,1 0,1 0,1 0,9 1,1 0,8 0,4

Польша 1,6 1,5 1,6 1,5 1,4 4,3 4,1 3,9 4,5

Россия 6,2 5,4 4,9 4,8 4,5 4,2 4,2 3,9 3,9

Франция 48,1 46,5 46,0 47,8 53,6 55,6 62 66,6 71,6

Чехия 3,4 3,5 2,7 3,0 2,8 2,8 2,9 2,8 2,7

* Здесь и далее в таблицах сведения приводятся по данным Белстата, ЕшгеШ, Росстата. Знак многоточия (...) - отсутствуют данные.

Если говорить о наказании за нарушение законодательных норм, то, анализируя официальные статистические данные, можно отметить, что численность осужденных за убийство имеет в целом столь же стабильный показатель, снижение наблюдается только в РФ, что является пропорциональным к сокращению самих зарегистрированных преступлений. В ряде других стран европейской части Евразийского континента, при стабильном уровне совершаемых убийств, наблюдается увеличение численности осужденных за этот вид преступления, например в Республике Беларусь, Бельгии, Испании, что позволяет предположить, что, вероятно, убийства совершались группой лиц. Количество осужденных за преступления сексуального характера так же слабо связано с динамикой совершения преступлений в разных странах. Например, можно выделить Бельгию и Испанию, где при снижении показателя данного вида преступлений сохраняется число наказываемых за него. Соразмерное сокращение количества преступлений и числа осужденных за данные преступления отмечаются в Германии и Болгарии, в то время как в РФ и Чехии снижение числа осужденных по этим видам преступлений стремительнее, чем сокращение самих случаев совершения преступлений. Еще более значима ситуация в Греции, где на фоне снижения примерно на треть преступлений сексуального характера отмечается увеличение в 2 раза числа осужденных за этот вид преступления. В Польше при росте количества престу-

плений сексуального характера в 4 раза число осужденных за этот вид преступления увеличилось лишь в 0,5 раза. В Латвии при увеличении этих преступлений в 4 раза показатель количества осужденных сохраняется, а во Франции и вовсе: при увеличении количества совершенных преступлений сексуального характера отмечается сокращение числа осужденных за данный вид преступления. Это все наталкивает на мысль о том, что часть преступлений сексуального характера остаются безнаказанными во многих стран.

К сожалению, проанализировать ситуацию в плане реагирования системы правосудия на преступления, связанные с собственностью, в частности кражи, по официальным источникам, возможно только относительно РФ и Республики Беларусь, где можно отметить пропорциональное снижение числа осуждаемых количеству совершаемых преступлений.

Вместе с тем хочется акцентировать внимание на судебной практике, которая на примере рассмотренных стран в отношении разных преступлений демонстрирует непоследовательность и даже непредсказуемость, что способно формировать у потенциальных правонарушителей ощущение безнаказанности [22, рр. 2223]. Эта гипотеза находит свое подтверждение в факте роста рецидивных преступлений, которые только в Республике Беларусь и РФ составляют около трети всех совершаемых преступлений (см. табл.5).

Таблица 3

Зарегистрированные в органах внутренних дел кражи (страны Европейской части Евразийского континента), тыс. случаев

Страны 2008 2009 2010 2011 2012 2013 2014 2015 2016

Беларусь 87,4 82,3 73,6 73,6 56,4 46,4 40,5 40,4 37,1

Бельгия 245,7 249,6 228,4 242,4 237,9 224,1 208,4 186,6

Болгария 42,6 44,3 50,5 47,3 44,5 45,3 41,2 38,3 32,7

Германия 2052,9 1308,7 1220,0 1276,1 1267,6 1289,1 1322,1 1349,0 1290,5

Греция 91,4 99,4 118,5 129,1 119,1 103,7 94,1 100,8 101,8

Испания 237,5 217,6 144,6 155,1 165,3 163,5 155,3 205,8 163,1

Латвия 25,8 29,2 25,7 21,3 20,6 20,6 19,4 14,6

Польша 214,4 208,2 203,9 230,2 230,8 212,1 168,6 145,2 126,4

Россия 1326,3 118,6 1108,4 1038,6 992,2 922,6 908,9 1018,5 871,1

Франция 962,6 1383,3 1172,6 1163,8 1173,9 1390,0 1429,4 1397,4 1381,4

Чехия 166,1 153,1 126,3 124,3 119,4 125,6 103,7 84,8 71,9

Таблица 4

Зарегистрированные в органах внутренних дел преступления, связанные с наркотическими и психотропными веществами (Республика Беларусь и Россия), тыс. случаев

Страны 2007 2008 2009 2010 2011 2012 2013 2014 2015 2016 2017

Беларусь 4,5 4,1 4,5 4,7 4,5 4,2 5,0 7,4 7,3 6,5 5,5

Россия 231,2 323,6 328,5 222,6 215,2 219,0 231,5 254,7 236,9 201,2 208,7

600 550 500 450 400 350 300

количество случаев

50 0

0101010100000000000000000

Зарегистрированные в органах внутренних дел РФ террористические акты

Таблица 5

Удельный вес преступлений, совершенных лицами, ранее совершавшими преступления, от общего числа зарегистрированных преступлений (Республика Беларусь и Россия), %

Страны 2007 2008 2009 2010 2011 2012 2013 2014 2015 2016 2017

Беларусь 32,3 27,9 30,2 30,3 29,2

Россия 14,9 16,2 17,8 20,2 22,2 25,3 27,8 29,0 28,8 31,2 31,6

Девиантное поведение молодежи в современных условиях

Говоря о распространенных в мире поведенческих проявлениях, связанных с нарушением закона, остановимся на возрастной группе молодежи. Согласно официальным статистическим данным разных стран, в том числе и РФ, молодежная группа, и особенно несовершеннолетние, становится все более законопослушной и менее криминализованной частью населения (см. табл. 6).

Имеющаяся информация о снижении негативных девиаций среди несовершеннолетних настраивает на благодушный лад, ведь вслед за снижением криминальности в среде несовершеннолетних должна прийти волна декриминализации общества в целом, поскольку, достиг-

нув возраста совершеннолетия, молодые люди вливаются в ряды взрослых, что должно способствовать снижению общего уровня криминальности.

Вместе с тем эти данные вызывают сомнения в связи с фиксируемыми по всему миру актами экстремистского и террористического характера. По данным исследователей участниками нередко является молодежь, средний возраст радикализации которой - 22 года, однако в настоящее время этот возраст имеет тенденцию к снижению до подросткового [13, р. 8-9]. Другой алогизм заключается в том, что те же самые официальные источники, на фоне снижения преступности среди несовершеннолетних, фиксируют повышение уровня нарушения закона со стороны тех, кто только что перешагнул ру-

беж зрелости - молодые люди от 18 до 30 лет (см. табл.7).

Из статистических данных разных стран европейской части Евразийского континента мы можем видеть, что в процентном соотношении общий уровень криминогенности существенно не изменяется, а остается достаточно стабильным (см. табл. 8). При абсолютных числах демонстрирующих снижение правонарушений среди несовершеннолетних мы обнаруживаем, что среди старшей возрастной группы молодежи (18-30 лет) уровень правонарушителей постоянен и ощутимо превышает показатель уровня криминальности среди несовершеннолетних в возрастной группе 14-17 лет (см. табл.7).

Хотя нас интересует ситуация с преступностью в молодежной среде, разрывать и обо-

соблять общую криминогенную ситуацию в стране и молодежную преступность нельзя, поскольку удельный вес несовершеннолетних правонарушителей от общего количества совершивших преступления в половине рассматриваемых стран превышает удельный вес несовершеннолетних к общей численности населения данного возраста этих стран (см. табл. 9, 10). Это значит, что, несмотря на фиксируемое официальной статистикой всех стран снижение правонарушений среди несовершеннолетних в абсолютных числах, радоваться рано. Вероятнее всего, снижение количества преступлений, совершаемых несовершеннолетними, является следствием демографической ситуации, характерной практически для всех стран европейской части Евразийского континента, - снижения численности населения и его старения.

Таблица 6

Численность несовершеннолетних, подозреваемых в совершении преступлений (страны Европейской части Евразийского континента), тыс. чел.

Страны 2008 2009 2010 2011 2012 2013 2014 2015 2016

Беларусь 3,9 3,3 2,6 2,0 2,2

Бельгия 23,9 23,9 23,6 21,5 18,8 18,3 17,9 17,1

Болгария 6,3 4,7 5,1 5,8 5,3 5,0 4,9 3,3 3,5

Германия 265,8 254,2 231,5 214,7 200,3 259,5 258,6 297,4 300,4

Греция 7,7 6,5 4,9 4,6 3,8 4,7 3,8 4,8 6,0

Испания 18,7 19,7 18,3 19,7 19,0 18,4 16,7 19,9 21,0

Латвия 2,3 1,8 1,5 1,8 1,8 1,6 1,2 1,3 0,9

Польша 52,1 50,9 51,2 50,0 43,8 25,0 17,3 12,9 13,0

Россия 107,9 85,5 72,7 66,0 59,5 60,7 54,4 56,0 48,6

Франция 207,8 214,6 216,2 207,3 201,4 194,6 190,1 187,9 187,8

Чехия 8,7 7,4 5,5 5,4 3,4 4,2 4,0 3,4 2,5

Таблица 7

Численность выявленных лиц, совершивших преступления, по возрастным категориям

(Республика Беларусь и Россия), тыс. чел.

Страны / возраст 2007 2008 2009 2010 2011 2012 2013 2014 2015 2016 2017

Беларусь 14-15 лет 1,2 1,0 0,8 0,6 0,7

16-17 лет 2,8 2,3 1,8 1,4 1,6

18-29 лет 32,2 28,5 22,7 20,8 20,5

Россия 14-15 лет 38,1 29,6 23,7 21,5 20,5 18,5 19,7 17,1 17,2 15,6 14,9

16-17 лет 93,9 78,3 61,8 51,2 45,5 41,0 41,0 37,3 38,8 33,0 27,6

18-24 года 362,8 334,1 311,5 277,6 254,1 233,6 222,5 207,8 203,6 182,4 161,7

25-29 лет 237,6 229,6 228,3 208,8 194,2 191,8 191,5 190,0 201,5 192,9 172,1

Таблица 8

Удельный вес несовершеннолетних, подозреваемых в совершении преступлений, от общего числа подозреваемых (страны Европейской части Евразийского континента), %

Страны 2008 2009 2010 2011 2012 2013 2014 2015 2016

Беларусь 5,8 5,0 4,9 4,0 4,6

Бельгия 9,0 8,6 8,6 7,6 6,8 6,7 6,8 7,0

Болгария 11,4 8,5 8,6 11,3 11,5 11,2 12,1 8,1 7,9

Германия 11,8 11,3 10,8 10,2 9,6 12,4 12,0 12,6 12,7

Греция 3,6 3,3 2,9 3,5 3,2 4,8 3,8 4,3 5,4

Испания 5,3 5,9 5,7 5,2 5,1 4,9 4,8 5,3 5,8

Латвия 8,7 7,6 5,9 7,3 7,3 7,2 5,5 5,6 6,0

Польша 10,1 9,8 9,9 9,5 8,8 5,8 4,8 4,0 4,2

Россия 8,6 7,0 6,5 6,3 5,9 6,0 5,4 5,2 4,8

Франция 17,7 18,3 18,9 17,7 17,5 17,6 17,1 17,2 17,7

Чехия 7,1 6,0 4,9 4,5 3,0 3,6 3,5 3,3 2,7

Таблица 9

Удельный вес несовершеннолетних правонарушителей от общего числа совершивших преступление (страны Европейской части Евразийского континента), %

Страны 2008 2009 2010 2011 2012 2013 2014 2015 2016

Беларусь 5,8 5,0 4,9 4,0 4,6

Бельгия 9,0 8,6 8,6 7,6 6,8 6,7 6,8 7,0

Болгария 11,4 8,5 8,6 11,3 11,5 11,2 12,1 8,1 7,9

Германия 11,8 11,3 10,8 10,2 9,6 12,4 12,0 12,6 12,7

Греция 3,6 3,3 2,9 3,5 3,2 4,8 3,8 4,3 5,4

Испания 5,3 5,9 5,7 5,2 5,1 4,9 4,8 5,3 5,8

Латвия 8,7 7,6 5,9 7,3 7,3 7,2 5,5 5,6 6,0

Польша 10,1 9,8 9,9 9,5 8,8 5,8 4,8 4,0 4,2

Россия 8,6 7,0 6,5 6,3 5,9 6,0 5,4 5,2 4,8

Франция 17,7 18,3 18,9 17,7 17,5 17,6 17,1 17,2 17,7

Чехия 7,1 6,0 4,9 4,5 3,0 3,6 3,5 3,3 2,7

Таблица 10

Удельный вес несовершеннолетних от общей численности населения (страны Европейской части Евразийского континента), %

Страны 2008 2009 2010 2011 2012 2013 2014 2015 2016

Беларусь

Бельгия 6,0 5,9 5,8 5,7 5,6 5,6

Болгария 5,5 5,2 4,9 4,6 4,4 4,4 4,4

Германия 5,3 5,1 5,0 5,0 5,0 5,0 5,0

Греция 5,3 5,1 5,0 5,0 5,0 5,0 5,0

Испания 4,9 4,8 4,7 4,6 4,6 4,6 4,7

Латвия 6,4 5,9 5,4 4,9 4,6 4,4 4,4

Польша 6,6 6,3 6,0 5,8 5,6 5,3 5,2

Россия 8,4 7,7 7,0 6,8 6,3 5,9 5,8 5,6 5,5

Франция 6,2 6,1 6,0 6,0 6,0 6,1 6,1

Чехия 5,8 5,5 5,2 4,9 4,6 4,4 4,3

Анализируя ситуацию с правонарушениями среди несовершеннолетних и молодежи в целом, можно заметить, что возрастная группа от 14 до 29 лет составляет стабильно половину как от выявляемых преступников, так и среди осужденных (см. табл. 11, 13). Столь же стабильно среди всех молодых правонарушителей несовершеннолетние преступившие закон составляют десятую часть, хотя судебная система более мягка по отношению к несовершеннолетним (см. табл. 12, 14). Вероятно, одной из причин увеличения практически вдвое совершаемых рецидивных преступлений молодежью в возрасте от 18 лет в РФ является именно мягкое отношение к несовершеннолетним правонарушителям, с одной стороны, а с другой -существующие проблемы в профилактической работе с группой риска (см. табл. 5).

На основании информации из официальных источников Республики Беларусь и РФ можно заключить, что убийства совершаются все реже как несовершеннолетними, так и мо-

лодежью в целом. Преступления сексуального характера совершаются все реже несовершеннолетними, но по-прежнему на долю молодежи приходится больше половины тех, кого признали виновными в данных преступлениях. Несовершеннолетние все реже совершают кражи и привлекаются к ответственности за данные преступления; примерно каждый десятый совершивший кражу и осужденный за кражу -это несовершеннолетний, однако за порогом зрелости их становится намного больше и составлять они начинают примерно половину от всех совершающих кражи. Ситуация относительно правонарушений, связанных с наркотическими и психотропными веществами, еще более интересна, поскольку несовершеннолетние практически не привлекаются (не больше 3 %) к ответственности за данные преступления, в то время как в целом молодежь составляет уверенно половину всех осужденных за эти преступления.

Таблица 11

Удельный вес выявленной молодежи (14-29 лет), совершившей преступления, от общего числа выявленных правонарушителей (Республика Беларусь и Россия), %

Страны 2007 2008 2009 2010 2011 2012 2013 2014 2015 2016 2017

Беларусь 48,9 48,1 47,7 45,8 45,7

Россия 55,6 53,5 51,3 50,3 49,4 48,0 46,9 45,0 42,9 41,7 38,9

Таблица 12

Удельный вес выявленных несовершеннолетних правонарушителей (14-17 лет) от числа выявленной молодежи (14-29 лет), совершившей преступления (Республика Беларусь и Россия), %

Страны 2007 2008 2009 2010 2011 2012 2013 2014 2015 2016 2017

Беларусь 10,8 10,3 10,3 8,8 9,6

Россия 18,0 16,1 13,7 13,0 12,8 12,3 12,8 12,0 12,1 11,5 11,3

Таблица 13

Удельный вес осужденной молодежи (14-29 лет) от общего числа осужденных (Республика Беларусь и Россия), %

Страны 2007 2008 2009 2010 2011 2012 2013 2014 2015 2016 2017

Беларусь 48,1 47,4 46,5 44,7 43,8

Россия 57,9 56,1 53,9 52,0 50,3 48,7 47,2 45,3 43,7 42,5 39,9

Таблица 14

Удельный вес осужденных несовершеннолетних (14-17 лет) от числа осужденной молодежи (14-29 лет) (Республика Беларусь и Россия), %

Страны 2007 2008 2009 2010 2011 2012 2013 2014 2015

Беларусь 6,8 7,7 5,9 5,8 5,1

Россия 15,6 14,1 11,7 10,7 9,7 9,1 8,4 7,2 7,1

Таким образом, можно заметить, что молодежный социум серьезно представлен в преступлениях, относящихся к нарушению неприкосновенности собственности (кражи), носящих сексуальный характер и связанных с наркотическими и психотропными веществами, однако не находят в официальных данных отражение преступления, связанные с новой социальной действительностью, - цифровой и виртуальной реальностью.

Вероятно, преступления сексуального характера объясняются фактором возрастных особенностей, а их снижение может объясняться изменением в сторону большей свободы и раскрепощенности в сексуальных отношениях молодежи, в т. ч. несовершеннолетних. Хотя нарушение границ, установленных законом, в условиях «сексуальной свободы» косвенно указывает на сложности, которые испытывают молодые люди при выстраивании коммуникации; возможно, накладываются и «новые» культурные нормы поведения в этой сфере жизни человека, транслируемые благодаря массовой культуре и глобальной миграции.

Преступления относительно собственности, в частности кражи, показывают, что для современной молодежи материальные вещи являются большой ценностью. Но откуда берутся эти молодые люди в таком количестве, если несовершеннолетних, совершающих кражи, практически нет? Вероятно, мы сталкиваемся с ситуациями, когда либо дела остаются нераскрытыми, например мелкие кражи, что может говорить о латентном характере преступности - ввиду небольшого ущерба люди просто не заявляют, либо стороны «примиряются». Однако наступает ли у несовершеннолетнего действительное осознание недопустимости в дальнейшем подобных действий или он полагает, что если в следующий раз вновь попадется, то будет достаточно покаяться, ведь у него есть смягчающие его вину условия [12, рр. 41-44].

Преступления с наркотическими и психотропными веществами, возможно, составляют мостик между прошлой и современной социальной реальностью, поскольку очень многие современные люди находятся в состоянии хронического информационного стресса. Не секрет, что начинает он формироваться в послед-

нее время достаточно рано - к младшему подростковому возрасту (10-11 лет). Выход из стресса и напряженной реальности, которая не позволяет реализовать себя, быть таким, как хочется, для несовершеннолетних, как правило, связан, с одной стороны, с эскапизмом - «уходом от реальности» - в алкоголь, наркотики, виртуальную реальность, потусторонний мир. С другой - опять-таки оказывает влияние массовая культура, транслирующая неокрепшим умам модели поведения, которые связаны с экстремальностью поведения, переживанием острых ощущений. Именно экстремальное поведение, бросающее вызов пугающей реальности, и позволяет молодому человеку утвердить себя как ловкого, неуязвимого в глазах таких же обитателей виртуальной реальности. Это поведение с демонстрацией своих приключений и суперспособностей является компенсаторным проявлением, защитными психологическими реакциями на все усложняющиеся социокультурные условия жизни. Оказывает свое влияние и глобализация, стирающая границы между культурами и вносящая в качестве нормы чужие традиции, в том числе и употребление наркотических и психотропных веществ, для развития собственной личности.

Молодые люди, начиная со становления индустриального общества, хотят самоутвердиться и почувствовать себя взрослыми, хотят, чтобы окружающие их таковыми считали. Вместе с тем они все чаще оказываются в ситуации, когда их возвращают в условия возраста незрелости - детства. Сегодня мы сталкиваемся с непрекращающейся практикой расширения границ детства. Так, по современной классификации ВОЗ, период детства укладывается в диапазон до 25 лет, а собственно молодость продлевается до возраста в 44 года. По данным Росстата мы можем проследить, что к середине ХХ века в РСФСР на период молодости, т. е. до признания зрелости человека, приходилось порядка 36 % жизненного цикла. Во 2-й половине ХХ века этот период уже достигал 51 % жизненного времени, а в настоящее время он составляет 62 %. Все это находит свое отражение и в вопросах определения юридической границы возраста, связанного с социальной зрелостью [12, рр. 131-132; 22, рр. 22-23]. Этот процесс сопровождается ощутимыми социаль-

ными последствиями, в частности, связанными с противостоянием группы взрослых и группы «взрослых детей». «Взрослые дети» должны делать то, что нужно, по мнению взрослых, но это, как правило, не очень согласуется с собственным желанием совершать эти действия у самих молодых людей, а совершать они должны эти действия только потому, что они «большие». Вместе с тем они не могут делать многое из того, что, как правило, желаемо и привлекательно для молодых людей, но не одобряемо взрослыми, по причине неразумности «взрослых детей», они еще маленькие для подобных действий. Все это создает у молодых людей потребность искать выход, который под влиянием целого ряда факторов носит ярко выраженный эмоциональный характер и проявляется в бунтарстве и протестах.

Молодые люди активно вовлекаются в общественно-политические процессы [18; 19, p. 135], что в принципе характерно для всех исторических периодов и обществ обозримого прошлого - именно со студенческой молодежью связывается большая часть революционных событий (например, в России начала ХХ века, Украине 2013 года и др.). Молодежь по своим социальным особенностям является самой авангардной группой в любом обществе. Она ориентирована на будущее, ее не тяготят воспоминания и рефлексия относительно прошлого опыта, она легко впитывает все новое, поскольку отсутствуют факторы, тормозящие или препятствующие восприятию новых идей, технологий и многого другого.

Молодежь по своей психологической природе категорична, ей свойственен «юношеский максимализм», проявляющийся в контрастном (черно-белом) восприятии всего происходящего, как в личной, так и общественной жизни. Вместе с тем молодежь характеризуется определенной степенью инфантильности, ей не свойственно задумываться о последствиях тех или иных собственных действий, что проявляется в сниженной мере ответственности за последствия собственных поступков [10, рр. 3-4, 17; 13, рр. 8-9]. Ответственность ощущается молодыми людьми, как правило, post factum. По этой причине именно на молодых людей направлена агитация и пропаганда, вовлекающая их в разнообразные экстремистские и радикальные движения.

В связи с этим важно задаться вопросом реальной социальной работы, как на общественном, так и государственном уровнях, с молодежью, и особенно несовершеннолетними, с целью первичной превенции девиантного поведения среди этих возрастных групп. Молодые люди в силу своих психофизиологических и возрастных, а в последнее время и социокультурных особенностей становятся легкой добычей разного рода криминальных рекруте-ров [22, р. 23].

Состояние правовой системы как института профилактики и контроля

за деструктивным поведением

В постфигуративном обществе молодежь как социально-демографическая группа не выделялась. В сохранившихся до XIX века родоп-леменных обществах мы, собственно, и видим наличие только двух социально-демографических групп - «дети» и «зрелые/взрослые» люди. В нем существует соответствующее разделение и в оценках поведения и действий, применяемых к каждой из этих социально-демографических групп. Так, став взрослыми, в результате успешного прохождения инициации, все члены общества следовали единым нормам и правилам, в том числе подвергались и санкциям, которые не распространялись на детей - незрелых членов общества.

Однако изменения в социальной системе приводят к формированию и развитию социальной группы молодежь как обособленного элемента социальной системы, оказавшейся между традиционными группами «дети» и «взрослые», которая характеризуется и специфичным, обособленным социальным положением. Они уже не дети, но еще и не взрослые/зрелые люди, и это привело к необходимости определения нормативных границ и санкций, которые могли бы применяться к этой социально-демографической группе. Однако сформировавшийся к настоящему времени нормативно-оценочный подход к ней оказался столь же противоречивым, как и само положение этой группы. Ее рассматривают либо с позиции «еще не зрелые люди», следовательно, они еще «дети». Либо исходят из позиции - они «уже не дети», следовательно, они «взрослые».

Это противоречие, заложенное в правовой системе большинства современных обществ, и оказывает дестабилизирующее влияние на всю социальную систему, поскольку вызывает к жизни активное проявление девиантности именно в молодежной среде, и все чаще это девиантное поведение может быть определено как деструктивное.

Но чем конкретно для правовой системы отличались «дети» и «зрелые/взрослые»? В первую очередь разделением и характером прав - обязанностей - ответственности. Для детей во все времена и у всех народов был характерен минимальный набор, который увеличивался, но по мере их приближения к группе «взрослые / зрелые».

Во-вторых, характером и степенью строгости отношения и оценки со стороны правовой системы к факту нарушений существующих социальных норм и правил. Здесь мы, как правило, видим более снисходительное отношение к «детям», поскольку они еще недостаточно сформировались (физически, психологически, морально-нравственно и т. д.) для выполнения обязанностей.

При этом в родоплеменных обществах человек становился взрослым не по факту биологического возраста, а по факту именно зрелости (вкупе физической, психологической, морально-нравственной и т. д.), что определялось в ходе «сдачи экзамена на зрелость» - прохождения обряда инициации. В этой общественной системе все было достаточно «просто» - ты либо ребенок, либо взрослый. Здесь можно было встретить по биологическому возрасту ребенка в стане «взрослых», но никто не считал его ребенком и не делал поблажек ввиду его биологического возраста. Были и обратные ситуации, когда люди, достигшие биологического возраста зрелости / взрослости, оставались в стане «детей» и никто в общине не воспринимал их зрелыми / взрослыми людьми, несмотря на их биологический возраст. Это собственно первичные критерии для определения «дееспособности».

В современных типах общества ситуация начала меняться, так как формирование прослойки, а в последующем и самостоятельной социально-демографической группы затрудняет традиционное для системы префигуративно-го общества восприятие дееспособности и со-

ответственно исполнение правовой системой функций контроля и наказания. Проявляется это в неоднозначности отношения как «взрослых» к «детям», так и наоборот.

Вспомним, что эта новая социально-демографическая группа постоянно изменяет свои границы, как в целом, так и в отдельных сферах (например, образовательной, трудовой, политической) жизнедеятельности социальной системы. Как правило, в современном мире принято к молодежи относить возрастную группу от 14-16 лет до 25-30 лет.

Вместе с тем важно отметить неоднозначность нижней возрастной границы, которая связывается с возрастом социальной зрелости и, соответственно, дееспособности, в разных странах возраст совершеннолетия связывается с возрастным диапазоном от 14 лет до 21 года. Однако возраст частичной дееспособности, как правило, наступает несколько раньше. Так, по трудовому законодательству РФ, человек может начать трудиться с 14 лет. В целом ряде стран возраст частичной дееспособности установлен на уровне 14-15 лет, что находит свое отражение в возрасте наступления уголовной ответственности за совершаемые противоправные деяния, хотя он может быть и не закреплен, как, например, в африканских странах, где возможно привлечение к ответственности и в 8 лет [12, рр. 131-132].

Итак, правовая система современного мира разрывается между двумя позициями [22, р. 23] по отношению к тем, кто стал частично дееспособным:

1) они уже большие и должны нести полную ответственность и выполнять обязанности в полном объеме;

2) они еще маленькие, их нужно учить их правам, защищать их права, а нести полную ответственность они еще малы, как и исполнять обязанности.

На наш взгляд, обе эти позиции ущербны и способствуют росту деструктивных моделей поведения в обществе. Сторонники первой позиции частичную дееспособность рассматривают под углом категоричного «они обязаны и должны», что вызывает к жизни протестные движения, которые, как правило, нацелены на пересмотр молодыми людьми ценностных ориентиров общества. При этом они полагают, что ценности «взрослых», которые начинают вос-

приниматься как «враги» / аутгруппа, навязывающие им свои взгляды, не имеют ничего общего с правильным восприятием жизни и реальности. В результате такого протеста формируются именно деструктивные модели поведения (например, хиппи). Акцент в них делается, как правило, на расширении прав и свобод, при этом «я имею право» приравнивается и, редуцируясь, сводится к «я могу». Как следствие, мы видим рост «взрослого поведения», того, что, как правило, запрещается детям: алкоголизма, наркомании, табакокурения, сексуальной раскрепощенности и свободы (которая доходит до распущенности), экстремистских движений, суицидальных попыток и собственно суицидов, а также многих других деструктивных проявлений в поведении именно этой части молодежи.

И здесь представители другой группы -«взрослых» могут почувствовать себя удовлетворенными: «Мы являемся истинными борцами с деструктивными моделями поведения в молодежной среде, мы борцы за снижение социальной напряженности в обществе». Однако и они причастны к формированию и росту деструктивного поведения части молодежи, поскольку, делая акцент на их «правах» и попытке «защитить», доводят ситуацию до нарушения прав других, в т. ч. «взрослых».

Молодой человек, уверившись, что ему все должны, не задумывается о своих обязанностях, ведь не звучит «я должен», вокруг говорят, что у него есть права, а значит, «мне должны». Поскольку у молодого человека в этом подходе редуцированы обязанности, следовательно, не может идти и речи о его ответственности за собственные действия. И мы видим рост деструктивных форм поведения -буллинг, хулиганство и иные правонарушения, которые, как правило, связаны с конструктом «мне надо», «я хочу». Здесь мы сталкиваемся с аналогичными моделями и формами деструктивного поведения, вызваны они к жизни доминированием гедонистических и потребительских установок. Но, став взрослым, достигнув возраста совершеннолетия и, соответственно, полной дееспособности, он будет подвергаться наказанию, без каких либо смягчений, не только за действия, но и за бездействие, например в ситуации «оставление в опасности».

Результаты / обсуждение

Рассмотренные ранее фактологические данные, демонстрирующие отсутствие прямой зависимости между уровнем преступности в среде несовершеннолетних и совершеннолетних молодых людей, позволяют нам говорить о том, что правовая система современных обществ недостаточно отрегулирована и поэтому сама способна провоцировать и продуцировать деструктивность в обществе в целом и молодежной среде в частности.

Современное общество пытается само себя обмануть, оно закрывает глаза на существующие факты и отрицает их, а вместе с тем очень негодует по поводу роста преступности в обществе, причем не просто роста, а ее неуправляемости.

Именно в этом направлении важно организовывать полноценную структуру профилактической работы, начав с первичной профилактики. Исследователи отмечают, что студенческая молодежь все более становится готовой «преступить правовые и нравственные запреты, если того потребуют их личные интересы и потребности» [5, с. 124]. Понято, что проводить первичную профилактику среди студенческой молодежи уже слишком поздно. Это нельзя отнести к проблеме правовой системы в полной мере, поскольку это пограничная территория с институтом образования. Современная система образования стремительно уходит от воспитательной работы, которая и должна, собственно, включать аспекты первичной превенции деструктивного поведения. Учреждения образования, несмотря на номинально обозначенную в законе «Об образовании в Российской Федерации» воспитательную функцию, практически ее не выполняют, подменяя целостный образовательный процесс, подразумевающий под процессом обучения и воспитание.

Правоохранительные органы, в лице участковых уполномоченных, совместно с администрацией образовательного учреждения (вуза) могли бы организовывать работу по вторичной профилактике [5, с. 125]. Несмотря на наличие нормативно-правовой базы, которая указывает на вероятность подобного межведомственного взаимодействия, начиная с Федерального закона № 120-ФЗ «Об основах системы профилактики безнадзорности и правонаруше-

ний несовершеннолетних», на практике выясняется, что нет нормативной базы, которая бы регулировала эти межведомственные отношения. Другим недостатком является отсутствие четких критериев оценки: как организована и проведена работа - формально или у нее есть фактический результат.

Хочется присоединиться и поддержать исследователей, которые ратуют за идеи проведения мониторинга, уточняя, что требуется не просто мониторинг криминальной ситуации в вузах страны, необходима системная и комплексная диагностика ситуации начиная с несовершеннолетних, в период их недееспособности, в том числе и с позиции уголовного и административного права. Все это позволит своевременно планировать и организовывать эффективные превентивные мероприятия по формированию ценностно-нормативных ориентиров у подрастающего поколения.

В другом исследовании акцентируется внимание на насилии в более ранний период, в рамках школьной среды. Здесь отмечается высокий уровень латентной противоправной деятельности, до правоохранительных органов доходит информация не более чем о 18 % случаев [2, с. 80]. Е. В. Грибанов считает, что «насилие выступает следствием обостряющихся противоречий общественного развития» [2, с. 79]. Но списывать все только на противоречия общественного развития не очень корректно, поскольку мы наблюдаем состояние аномии, усиленное разрывом между процессами развития социальной системы и адаптации к ней акторов. Этот разрыв вызывает к жизни состояние стресса, а следовательно, и все возрастающее эмоциональное напряжение, которое не имеет регламентированных механизмов снятия, что, собственно, и приводит к неконтролируемому эмоциональному выплеску.

Важно заметить, что в состоянии постоянно усиливающегося стресса люди не просто более эмоциональны, они чаще начинают испытывать отрицательные эмоции, которые и выливаются в деструктивные социальные действия [19, р. 122]. Это и является начальной точкой, индуцирующей деструктивный сигнал во всех направлениях и ко всем, особенно к несовершеннолетним, которые вдобавок к этому характеризуются возрастной спецификой вос-

приятия времени и социального пространства и отношения к ним.

В связи со всем вышесказанным возникает вопрос о корректности утверждений о том, что современные несовершеннолетние подвержены немотивированной жестокости, поскольку находятся в информационном потоке, который достаточно массированно транслирует деструктивные модели поведения, воспринимаемые ими в качестве нормы, т. е. нормативной составляющей этого общества. Важно понимать и выделять не только внешние, но и внутренние факторы криминализации несовершеннолетних. Так, в качестве другой значимой составляющей агрессивности подростков можно назвать их социокультурную особенность -стремление изменить, и как можно скорее, свой социальный статус, перейти из состояния «детей» в состояние «взрослых». Однако общество, стремясь в гуманном порыве заботиться о правах и интересах детей, забывает вести с ними речь об их обязанностях и ответственности, тем самым создавая ситуацию, когда несовершеннолетние доказывают свою зрелость инфантильными способами - посредством пьянства, наркотиков, демонстрации силы и бесстрашия («могу делать все, что хочу, - грабить, избивать, убивать»). Именно в этот период возникает самое страшное - обезличивание действий, связанное с бесчувствием и циничностью акторов [16, р. 420]. В этом случае мы должны вести речь однозначно о мотивированном поведении и мотивированной жестокости - с целью достижения высокого социального статуса и социального успеха любыми средствами.

Очень часто, говоря об организации превентивной работы в подростковой среде, делают упор на организации их в формальные группы. Представители правовой и образовательной систем почему-то забывают, что эта возрастная группа по своим психологическим и социокультурным особенностям в большей степени ориентирована на неформальные группы и отношения, что очень хорошо используется деструктивными группами [1, с. 27-30]. Именно неформальные группы позволяют им в протестном порыве, с одной стороны, обособиться от взрослых, которые не принимают их в свой круг, не признают как взрослых, а с другой - разорвать социальные узы с младшей группой несовершеннолетних и обрести свою

собственную социальную идентичность. Они во все обозримые исторические времена стремятся создавать свой собственный мир, в котором все (правила, ценности, нормы) устроено так, как хотят и считают правильным сами подростки. Однако неверно считать этот феномен деструктивным, полярное значение этих групп может быть по отношению к обществу и его нормативной системе как положительным, так и отрицательным, в зависимости от того, как общество, в лице окружающих взрослых, воспринимается подростками, какие отношения между ними сложились к этому периоду.

Конструктивные неформальные группы получают свое становление, в случае если молодые люди доказывают и взрослым и более младшим товарищам свою зрелость, как возможность и способность выполнять в полной мере обязанности в социуме, а также нести за свои действия ответственность наряду с формированием системы внутреннего самоконтроля.

Деструктивными неформальные группы, как правило, становятся, когда несовершеннолетние не способны выполнять обязанности и нести ответственность, как того требует объективная социальная реальность, при этом молодые люди очень хотят получить заветный статус. В этом случае они вычленяют для идентификации в своем окружении тех взрослых, которые асоциально или даже антисоциально относятся к обществу, в котором они живут. Они инфантильно полагают: чтобы стать взрослым, достаточно выполнить определенный ритуал, например выпить, продемонстрировать свою силу (неважно, что на тех, кто слабее и заведомо не сможет ответить). Они пытаются доказать окружающим, но в первую очередь себе (в отличие от конструктивной группы), убедить себя, в том, что они перешли рубеж, разделяющий детей и взрослых. Происходит это вследствие того, что у них, как правило, фиксируется неадекватный уровень самооценки - низкий или нереалистично высокий, последний заставляет их часто оказываться и переживать фруст-рирующие ситуации неудач.

Однако мы считаем, что ситуация начинает складываться и формироваться намного раньше, задолго до возраста уголовной или административной ответственности. Это очень важный момент, поскольку возникает вопрос: откуда берутся стойкие рецидивисты в возрастной

группе 16-17 лет или возрастном периоде с 18 до 30 лет, если с 14-15-летними было все так хорошо. Аналогичный вопрос возникает и при рассмотрении групп 14-15-летних и не достигших 14-летнего возраста.

Видно, что существующая профилактическая работа в принципе малоэффективна. Во-первых, по причине, того, что мы начинаем работать по возникшему факту, а требуется организация работы превентивного характера и с более ранними возрастными группами. Во-вторых, по причине слабого мониторинга реальной ситуации в обществе и научной поддержки принимаемых политических решений относительно:

- ситуации собственно с девиантным поведением несовершеннолетних,

- систематического анализа и воздействия на внешние факторы, способствующие развитию личности несовершеннолетнего в целом и его девиантности и деструктивности в частности,

- требующихся, имеющихся и направляющихся ресурсов общества и государства (на разных уровнях) на социализацию подрастающего поколения.

При определении мер воздействия относительно девиантного поведения в правовой системе можно выделить два подхода:

- борьба с ожидаемыми угрозами. В этом аспекте можно видеть существенное проявление иррациональности, поскольку, как следствие, возникает ситуация «проживания» вариативных/параллельных реальностей, с пониманием возможных рисков и переживанием множества опасений.

Этот подход связан с генерацией в обществе импульсов угрозы/опасности/риска, которые запускают защитные реакции на уровне как отдельного человека, так и сообщества. При этом додумываются вероятные угрозы и, в стремлении их избежать, продуцируются действия, которые являются реальной угрозой для других (по принципу сицилийской защиты);

- поддержание в социальной системе порядка (понятности, предсказуемости, ожидае-мости).

Этот подход связан с минимизацией иррационального компонента в оценке ситуации и перспектив ее дальнейшего развития. Вследствие этого существенно снижается риск эмоционального заражения «страхами» и формируется

(при правильном, планомерном и системном социализирующем воздействии начиная с раннего возраста) социальная зрелость, что в первую очередь связано с категорией ответственности за поступки и их последствия.

Мы полагаем, что более эффективным является именно второй подход, который требует рассмотрения феномена на междисциплинарном уровне, поскольку психологические, педагогические, социологические аспекты, которые в совокупности находят свое отражение в политических и правовых (юридических) сторонах жизни общества [14, р. 4] .

К сожалению, в регулировании и координации широкого круга участников профилактической и реабилитационной работы, как правило, существуют большие трудности [5, с. 125; 9, рр. 3-4], в том числе в связи со слабой профессиональной подготовкой в этом вопросе.

Разделяем позицию В. А. Шуняевой [7, с. 179], которая считает, что фундаментом криминологической профилактики преступности среди несовершеннолетних должна быть единая нормативная база, где необходимо выделять такие функции, как регулятивная, охранительная, воспитательная, идеологическая и прогностическая. Одновременно хотелось бы отметить некоторые аспекты, требующие доработки.

Для достижения профилактической цели требуется несколько расширить содержание воспитательной функции, не сводя ее только к знанию закона. Речь идет о направленности на формирование и развитие личности, в «ядро» которой прочно встроен конструкт просоци-ального, созидательного мировосприятия и ми-родействия. Также необходимо определить более действенные и эффективные механизмы, поскольку воспитать правовое сознание и культуру посредством одного убеждения представляется маловероятным. Убеждение действительно может быть полезным и эффективным в случае коррекции моделей и форм поведения у молодых людей, когда проявляются незначительные отклонения от правовой нормы и имеется сформированное критическое мышление.

Идеологическая функция тесно связана с воспитательной и, считаем, должна выступать как целеполагающая, т. е. должны быть предложены с одной стороны, конструкт-модель поведения, включая основные характеристики,

а с другой - совокупность мер, направленных на превенцию криминализации.

В прогностической функции следует выделять не только познавательный аспект, обобщающий и систематизирующий получаемую информацию, но и собственно ориентирующий аспект. На основе анализа полученной информации должны разрабатываться все возможные сценарии развития ситуации при разных условиях, чтобы выбрать оптимальный вариант для конкретной социальной системы, а также иметь возможность научно обоснованно выделять необходимые средства, для эффективного использования финансовых, человеческих и прочих ресурсов во имя достижения главной цели.

Однако любая система способна «уйти в сторону», если в ней не предусмотрены критерии эффективности. Все попытки в настоящее время определить их декларативным путем не дают результата. Данные критерии должны быть тщательно сформулированы исходя из функций криминологической политики в части профилактики. Другой проблемой профилактики преступности несовершеннолетних является отсутствие четко установленных источников и объемов финансирования. Государственная криминологическая политика формируется на длительную перспективу и именно поэтому требует гибкого подхода к вопросам стратегии и тактики выполнения работ. Корректировка должна осуществляться не менее чем 1 раз в полгода, но не должна превращаться в суетное, слишком частое изменение плана работ, что способно привести не к более точному и сбалансированному пути достижения поставленных целей и задач, а к хаотичному метанию, приносящему больший вред, чем бездействие.

На уровне организаций, входящих в правовую систему как социальный институт, важно установить роль каждого участника:

-гражданские структуры, в виде общественных объединений формального и неформального характера, которые в первую очередь ориентированы на формирование и параллельную первичную превенцию деструктивных моделей поведения у входящих в нее акторов. В случае необходимости включать в процесс вторичной превенции и реинтеграции тех, кто слишком отклонился от нормативной оси;

- законодательные органы ориентированы на создание максимально формализованных

норм, которые вместе с тем должны быть однозначными, четкими и точными, поскольку выступают в роли Меры. В современном мире законодательные органы всех стран не способны достичь этой идеальной вершины, возможно, вследствие того, что нормативно акты создаются как заплатки на ту или иную конкретную правовую прореху;

- суды ориентированы на оценку соблюдения тех норм, которые установил законодатель, однако именно от них зависит, насколько наказание будет неотвратимым;

- правоохранительные организации, в своем традиционном виде, выполняют две функции: выявление деструктивных действий и профилактика противоправных и деструктивных действий. Вместе с тем реальность такова, что мы можем часто отмечать отсутствие специализированных подразделений, квалифицированных кадров, имеющих достаточную профессиональную подготовку для осуществления именно профилактической работы. Можно возразить, что в системе МВД для профилактики правонарушений среди несовершеннолетних есть такие структурные подразделения, как центры временного содержания несовершеннолетних правонарушителей и подразделения по делам несовершеннолетних. Но их территориальное расположение и ограниченное количество сотрудников, как правило, не позволяют вести полноценную превентивную работу;

- организации, ориентированные на исполнение наказания, имеют две главные задачи в рамках правовой системы изоляция источника социальной опасности и угрозы в лице преступников и их перевоспитание. И здесь мы сталкиваемся с тем, что перевоспитание как таковое практически не получается осуществить, а вот социализировать к криминальной субкультуре вполне вероятно. Однако насколько эффективен и конструктивен шаг по смягчению наказания для того, чтобы люди не социализировались в криминальной субкультуре? Мы уже видели, что рецидивность преступлений составляет, как минимум, треть, а значит, необходимо искать обоснованный и эффективный способ решения данной проблемы. Каким образом можно удовлетворить обе потребности социальной системы: изолировать просоциаль-ную часть населения от угроз, исходящих от асоциальной и антисоциальной части населения, и ресоциализировать последних?

Заключение / выводы

Современное состояние социальной системы любого общества связано с воздействием нескольких факторов. Во-первых, в условиях глобализации происходит размывание или сильное стирание границ (пространственных, культурных и иных) между социальными системами. Во-вторых, современные социальные системы находятся в стадии перехода к новому типу общества (информационному, цифровому, инновационному). Эти процессы протекают не просто быстро, а имеют импульс постоянного ускорения. В совокупности все это приводит к снижению, если не исчезновению традиционных, стабильных и устойчивых целей, ценностей, норм, моделей поведения, средств достижения целей институциональным путем в конкретных обществах. Проявляется рост таких типов адаптации, выделенных Р. Мертоном, как «Инновация», «Мятеж» и «Ретретизм». Они занимают в современном мире лидирующие позиции, как способы адаптации к стремительно изменяющейся социальной реальности.

Однако Р. Мертон, рассматривая и выделяя эти типы адаптации, в середине прошлого столетия находился в несколько иных социальных условиях. Рассматривая типы приспособления на материалах США, он имел социальную систему с четкими границами, которые жестко очерчивали общества, отделяя одну систему от другой. Вместе с тем мы можем говорить об уникальности и, соответственно, актуальности его исследования и для современной ситуации во всем мире, поскольку в социальной системе США фиксировались те адаптационные механизмы («Инновация», «Ретретизм», «Мятеж»), которые не были свойственны в таких масштабах иным социальным системам - государствам. В других социальных системах они находили свое воплощение и более явное проявление лишь в периоды общественно-политических потрясений (революций и т. п.). Этот факт связан с особенностями возникновения социальных систем и формирования в них социокультурного кода - целей, ценностей, норм, институциональных средств достижения целей.

В настоящее время деструктивные формы поведения становятся бичом социальных сис-

тем большинства стран и приобретают глобальный характер:

- экстремизм и терроризм, которые не связаны с интервенцией в классическом понимании, а появляются как бы из «тела» самой системы;

- снижение качества собственного человеческого ресурса. Среди коренного населения стремительно, по нарастающей тиражируются такие деструкции, как алкоголизм, наркомания, потребительство, иждивенчество, отказ от продолжения рода, суицид и др.;

- социальные системы значительного числа стран не способны полноценно функционировать, например, в экономическом сегменте из-за снижения человеческого ресурса в количественном и качественном аспектах. Вследствие этого государства стремятся выправить ситуацию за счет привлечения разными способами «чужаков» - «миграционная политика» становится одним из центральных вопросов для современных стран;

- мигранты, как новая в социальной системе и достаточно представительная социальная группа, запускают в социальных системах новые импульсы деструкций. Девиантное поведение мигрантов, как правило, связано с использованием средств достижения целей, присущих их «родной» социальной системе, в результате они нарушают социокультурные коды принимающей социальной системы и вносят дестабилизацию в разные уровни жизнедеятельности принимающего общества. В ответ коренное население тоже начинают совершать деструктивные действия, интуитивно ощущая угрозу не только для «Я», но и для «Мы», они стремятся защитить социокультурные коды собственной системы. В этом благородном порыве они нарушают нормы, которые характерны для периода стабильного функционирования системы, но совершают действия, являющиеся нормой в периоды, например, оборонительных войн. При этом, заметим, деструктивное поведение фиксируется как у одной, так и у другой стороны. Связано это, во-первых, с тем, что данное конкретное общество само пригласило и впустило «чужаков» в надежде оздоровиться за их счет - иметь возможность полноценно функционировать. Следовательно, система должна проявлять «гостеприимность», т.е. принимать тех, кого она зовет такими, какие они

есть. Во-вторых, инновационное общество предъявляет требования к акторам, ее образующим, быть гибкими и креативными. Вследствие этого у определенной части общества созрело желание отказаться от некоторых существующих социокультурных кодов, которые воспринимаются как устаревшие, мешающие. Они жадно вбирают в себя все коды, которые привносятся извне;

- цифровое общество размыло границы между системами-государствами, они стали похожи на мыльный пузырь, который легко может лопнуть от малейшего деструктивного импульса внутри или снаружи.

Однако к этим новым деструктивным вызовам современной социальной реальности оказалось не готово большинство государств; в частности, правовые системы, которые успешно функционировали в стабильной ситуации, начали давать сбой в этих новых, сложных условиях. В качестве подтверждения этих выводов можно вспомнить целую волну событий деструктивного характера, прокатившуюся по всему миру, хотя, по-видимому, она еще идет -взрывы в культовых местах, гостиницах, вокзалах; образование псевдогосударств, имеющих своей целью уничтожение всех, кто не хочет принимать и разделять их правила и нормы жизни и т.д. Не менее показательны события на территории Евросоюза, когда во время традиционных праздничных мероприятий люди ощутили свою полную незащищенность, что в дальнейшем проявилось и в обыденной жизни, когда жители европейских государств начали задаваться вопросом безопасности собственных детей по дороге в школу и из нее. В этой связи возникает проблемный вопрос для правовой системы этих государств: защита себя и своих близких, своего имущества от посягательств является преступлением или нет? Столь же актуальный вопрос для современных глобальной социальной системы и локальных в конкретных странах: осуществляется ли контроль, и если да, то каким образом и за соблюдением каких именно норм?

Официальная статистика Евросоюза показывает всплеск правонарушений, совершаемых мигрантами. Но это только часть проблемы, поскольку все эти процессы оказывают стихийное социализирующее воздействие на подрастающее поколение, определяя будущий социо-

культурный код, с одной стороны, а с другой -ставя подрастающее поколение в условия сложного выбора, какому именно социокультурному коду или их миксу необходимо следовать. Этот выбор молодежь осуществляет через идентификацию себя с кем-то из окружения, а окружение сильно разрослось в размерах и стало очень разным по своим качественным характеристикам. В традиционном обществе несовершеннолетний в возрасте до 3-5 лет ощущал на себе воздействие, в том числе стихийное, ограниченного круга, представленного семьей и соседями, к возрасту 6-10 лет этот круг мог расширяться вследствие посещения образовательного учреждения. Однако в цифровую эпоху мы можем фиксировать изначально широкий круг агентов социализации. Так, средства массовой коммуникации и интернет-пространство присоединяются к традиционным институтам социализации и быстро вытесняют их. Это имеет логичное объяснение, поскольку сами взрослые, особенно ближайшее социальное окружение - семья, изолируют себя от несовершеннолетних, погружаясь в виртуальную реальность средств массовой информации и Интернета. Экономическая ситуация в конкретном обществе способна усугубить положение постоянным и длительным вовлечением взрослых в трудовой процесс, отрывая от родительских обязанностей. Еще больше страдает институт семьи из-за нуклеаризации: в большинстве семей нет прародителей. Они обособлены желанием пожить «для себя», что характерно для западно-европейской культуры. Однако благодаря все той же виртуальной реальности и новым транспортным технологиям можно видеть распространение этой модели поведения, на наш взгляд, деструктивной, с позиции социальной системы, по всему миру. Имеет место и нежелание самих «молодых» родителей впускать поколение прародителей в свою семью, видя в них стагнационный фактор: «Они ничего не понимают в современной жизни. Они будут мешать развитию детей».

В результате современный ребенок оказывается предоставленным самому себе. Он сам должен решить и понять, что является целью, ценностью и нормой в этом мире. В лучшем случае он доверяется с максимально раннего возраста «профессионалам», по сути, чужим для ребенка людям, которые должны о нем

заботиться, но забота может быть разной. Согласно теории Абрахама Маслоу человеку свойственна иерархия потребностей, состоящая из семи ступеней, однако не все они могут проявиться даже у взрослых людей. И корни, и причины неразвитости мотивационной сферы современного человека - все это берет начало именно в детском периоде: несовершеннолетние постепенно, при благоприятных условиях обнаруживают и открывают для себя мир новых потребностей, которые и делают (или не делают) его собственно человеком - общественным, социальным, морально-нравственным существом. Итак, забота о несовершеннолетних может сводиться к удовлетворению физиологических потребностей (сыт, обут, одет), а может вводить его в пространство социального мира с наличием множества более сложных потребностей - от стремления к защите (безопасности), уважения и коммуникации до самоактуализации.

Однако здесь мы и сталкиваемся либо со стихийной социализацией, когда «присмотр-щик» ориентирован только на физиологическую заботу, но он не транслирует те социокультурные коды, которые быстро и основательно усваиваются именно малолетними. Либо мы видим не «присмотрщика», а именно «наставника». Вопрос: чему он наставляет, куда направляет несовершеннолетнего? Если в целом ряде стран можно увидеть, что эту трудовую нишу занимают мигранты или представители другого социального слоя, то каких социокультурных кодов в дальнейшем будет придерживаться ребенок?

Ко всему этому добавляется разрыв эмоциональных связей между родителями и детьми, что послужит основанием для будущего конфликта поколений, что в последующем получает свое воспроизводство в направлении нуклеаризации семей. Несовершеннолетние пытаются восполнить недостающие, но столь важные именно в этот период эмоциональные связи на стороне. В традиционном обществе -это двор, соседи, та среда, которую легко можно контролировать и направлять / управлять через смену места жительства, что и делается в ряде стран. Однако современная ситуация -иное дело, мы видим всплеск деструктивности несовершеннолетних не только в бедных слоях населения, но и во вполне обеспеченных, и свя-

зано это с тем, что несовершеннолетние находят «отдушину» там, где практически родители не могут осуществлять контроль - в виртуальной реальности. Именно из этой виртуальной, но все же социальной среды рекрутируются экстремисты и террористы, именно там тиражируются модели эскапизма - поведения, связанного с бегством от реальности во что угодно (алкоголь, наркотики, в «лучший мир» - другую страну или другую реальность, а порой и в мир иной).

Существующие нормы начинают противоречить друг другу, например федеральные законы РФ. Так, Семейный кодекс РФ обязывает и налагает меру ответственности на родителей за заботу о детях и создание достойной среды для развития личности (хотя у каждого свое понимание достойного), закон «Об образовании в Российской Федерации» требует, чтобы современный школьник был интегрирован в информационное пространство. Эти две позиции уже транслируют противоречие, поскольку можно ли и нужно ли несовершеннолетнего интегрировать в интернет-пространство, ведь именно на этом пространстве и происходит «ловля неокрепших душ». Создает ли безопасные условия для несовершеннолетнего свободный доступ в виртуальный мир? Ведь интегрироваться, не выходя или выходя под присмотром, достаточно сложно, поскольку ты в лучшем случае слепо выполняешь чьи-то команды - куда пойти, что посмотреть. Именно так и формируется интеллектуальная и социальная инфантильность. Но есть масса других нормативных актов. Например, ответственность за распространение экстремистской информации несет собственник гаджета, а значит, родитель должен ограничивать доступ несовершеннолетнего в виртуальную реальность, но это практически невозможно, и об этом сегодня ведут речь профессионалы, ГГ-специалисты. Таким образом, эти нормативно-правовые акты обязывают родителя обеспечивать ребенка всем необходимым для образования и личностного развития: образование, в свою очередь, требует виртуальной среды как места самостоятельного обучения. А кто ответственен и обеспечивает безопасность несовершеннолетнего в этой среде? С одной стороны, ГТ-специалисты говорят о возрастающей трудности обеспечивать безопасность и перехватывать вредоносный кон-

тент. С другой стороны, мы видим, что своих детей они предпочитают изолировать до определенного возраста от виртуальной реальности и технологий, научив жить в традиционной реальности.

Итак, можно сказать, что мы сами рекрутируем в известном смысле молодых людей в деструктивные ряды и делаем это на основе законодательства, поскольку они должны достаточно рано и достаточно свободно, а значит, в условиях сниженного уровня контроля оказаться в свободном плавании по цифровой реальности.

Молодежь, как уже было сказано ранее, во всем обозримом периоде развития человеческого общества являлась точкой турбулентности, поскольку по своей психологической природе данный возраст, а точнее группа, поскольку ее возрастные границы изменяются в разные исторические периоды, стремится к изменениям. Она готова и желает преобразовать мир в идеалистическом порыве. Она не испытывает страха, поскольку у нее за плечами нет опыта и груза ответственности, которые бы ее порывы охлаждали. Поэтому мы видим конструктив в деятельности этой социально-демографической группы, связанный с прорывами в науке, технике, культуре. Аналогичным образом мы наблюдаем и деструктивные проявления, связанные с призывами к разрушению (насилию) в общественно-политических, общественно-экономических, этнических, культурных контекстах. Это различные революционные и экстремистские движения - как этнические, конфессиональные, так и социально-культурные.

Сегодня деструктивное поведение молодежи «уточняется» («специфицируется») особенностями современного периода развития общества, в частности его динамичностью, прагматичностью, утилитарностью и гедони-стичностью, что в совокупности приводит к тому, что молодежь оказывается не способной выстраивать конструктивные отношения непосредственно на межличностном уровне, зато есть ощущение своего всемогущества в виртуальной реальности.

Таким образом, можно заметить, что правовая система в современном мире, как социальный институт контроля и наказания, к сожалению, в большинстве стран не справляется со стоящими перед ним задачами. Это не пробле-

ма отдельных организаций, это проблема системного плана - отлаженность и синхронизация деятельности всей правовой системы, как на локальном, внутригосударственном, так и глобальном, международном, уровнях. Мы полагаем, что всплеск деструктивности в современных обществах вызван целым рядом причин:

1) формирование нового типа общества, связанного с все возрастающими рисками рассогласования динамических аспектов на макро-и микроуровне. Слишком стремительный и все ускоряющийся темп развития социальной системы, со стремительным расширением ее границ лишает человека равновесия и возможности понимать, что будет дальше, а это является одним из основных требований для его полноценного формирования как личности, социального субъекта;

2) размывание границ привычного пространства, в связи с взаимопроникновением объективной и виртуальной реальности, влечет за собой формирование фрагментарного восприятия и, соответственно, бессистемной, калейдоскопичной картины мира, а также клипового мышления. Актор теряет способность созидать и преодолевать препятствия, его главное предназначение - потребление всего без разбора;

3) глобализация также способствует стиранию пространственных и социокультурных границ, в результате чего люди перестают быть дифференцированными по различным социальным основаниям - этнической принадлежности, государственной принадлежности и др. Все это способствует регрессивному развитию в современном человеке одномерности, он упрощается и, наконец, становится неинтересен как окружающим, так и самому себе. Заметим также, что глобализация, как процесс, направленный на объединение всего многообразия существующих стран, народов, культур в единое большое общество, способствует стремительной атоми-зации всех обществ - через процесс обособления каждого отдельного человека.

Ответ на эти вызовы времени требует от правовой системы и в целом социальной системы выработки новой стратегии противостояния, которое должно иметь научно обоснованные и выверенные позиции, а также коллективных усилий в духе сотрудничества, а не конкуренции.

Библиографический список

1. Грибанов Е. В. Преступность несовершеннолетних в контексте культурной криминологии / науч. ред. А. В.Симоненко. Краснодар: Краснод. ун-т МВД России, 2017. 158 с.

2. Грибанов Е. В. Школьное насилие: меры профилактики и контроля (по материалам экспертного опроса) // СОЦИС. 2016. № 7. С. 77-81.

3. Дюркгейм Э. Норма и патология // Социология преступности. (Современные буржуазные теории). М.: Прогресс, 1966. С. 39-44.

4. Мертон Р. Социальная теория и социальная структура. М.: АСТ, Хранитель, 2006. 873 с.

5. Симоненко А. В., Грибанов Е. В. Оценка криминальной ситуации в вузовской студенческой среде и меры ее коррекции // Вестник Воронежского института МВД России. 2015. № 1. С. 122-127.

6. Топеха Т. А. Факторы, влияющие на социализацию молодежи в условиях трансформации российского общества: дис. ... канд. соц. наук. Пермь, 2005. 313 с.

7. Шуняева В. А. Криминологическая политика профилактики преступности несовершеннолетних: утопия или необходимость // Социально-экономические явления и процессы. 2015. № 6. С. 176-180.

8. Bjork-James S. Many hate crimes never make it into the FBI's database // The Conversation. 2019. URL: https://theconversation.com/ many-hate-crimes-never-make-it-into-the-fbis-database-109071.

9. Cherney A. The Release and Community Supervision of Radicalized Offenders: Issues and Challenges that Can Influence Reintegration // Terrorism and Political Violence. 2018. DOI: 10.1080/09546553.2018.1530661. URL: https://doi.org/10.1080/09546553.2018.1530661.

10. Cotte S., Cunliffe J. Watching ISIS: How Young Adults Engage with Official English-Language ISIS Videos // Studies in Conflict and Terrorism. 2018. DOI: 10.1080/1057610Х.2018. 1444955. URL: https://doi.org/10.1080/1057610X. 2018.1444955.

11. De Grazia S. The Political Community: a Study of Anomie. Chicago, 1948. 258 p.

12. Igbinovia P. Perspectives on Juvenile Delinquency in Africa // International Journal of Ado-

lescence and Youth. 1988. Vol. 1. Pp. 131-156. D01:10.1080/02673843.1988.9747632. URL: https://doi.org/10.1080/02673843.1988.9747632.

13. Klausen J., Libretti R., Hung B. W. K., Jayasumana A. P. Radicalization Trajectories: An Evidence-Based Computational Approach to Dynamic Risk Assessment of "Homegrown" Jihadists // Studies in Conflict and Terrorism. 2018. DOI: 10.1080/1057610X.2018.1492819. URL: https://doi.org/10.1080/1057610X.2018.1492819.

14. Knudsen R.A. Measuring radicalization: risk assessment conceptualizations and practice in England and Wales // Behavioral Sciences of Terrorism and Political Aggression. 2018. DOI: 10.1080/19434472.2018.1509105. URL: https://doi.org/10.1080/19434472.2018.1509105.

15. Lindekilde L., O'Connor F., Schuurman B. Radicalization patterns and modes of attack planning and preparation among lone-actor terrorists: an exploratory analysis // Behavioral Sciences of Terrorism and Political Aggression, 2019. Vol. 11, Issue 2. DOI: 10.1080/19434472.2017.1407814. URL: https://doi.org/10.1080/19434472.2017. 1407814.

16. McCauley C., Moskalenko S. Mechanisms of Political Radicalization: Pathways Toward Terrorism // Terrorism and Political Violence. 2008. Vol. 20. Pp. 415-433. DOI: 10.1080/ 09546550802073367. URL: https://doi.org/10. 1080/09546550802073367

17. Omar Y. S. Young Somali men growing up in the West left alienated and at risk of violence // The Conversation. 2019. URL: https://theconver-sation.com/young-somali-men-growing-up-in-the-west-left-alienated-and-at-risk-of-violence-106664.

18. Parker T., Sitter N. The Four Horsemen of Terrorism: It's Not Waves, It's Strains // Terrorism and Political Violence. 2016. Vol. 28. Pp. 197216. DOI:10.1080/09546553.2015.1112277. URL: https://doi.org/10.1080/09546553.2015.1112277.

19. Savells J. Juvenile Delinauency in Japan // International Journal of Adolescence and Youth. 1991. Vol. 3. Pp. 129-135. DOI: 10.1080/ 02673843.191.9747698. URL: https://doi.org/10. 1080/02673843.1991.9747698.

20. Weert A. van de, Eijkman Q. A. M. Subjectivity in detection of radicalization and violent extremism: a youth worker's perspective // Behavioral Sciences of Terrorism and Political Aggression. 2018. DOI: 10.1080/19434472.2018.1457069.

URL: https://doi.org/10.1080/19434472.2018. 1457069.

21. Wilner A.S., Dubouloz C.-J. Homegrown terrorism and transformative learning: an interdisciplinary approach to understanding radicalization // Global Change, Peace and Security. 2010. Vol. 22, Issue 1. Pp. 33-51. DOI: 10.1080/ 1478115090348795. URL: https://doi.org/10.1080/ 14781150903487956.

22. Young S, Greer B, Church R. Juvenile delinquency, welfare, justice and therapeutic interventions: a global perspective // BJPsych Bulletin. 2017. Issue 41(1). Pp. 21-29. URL: https://www.ncbi.nlm.nih.gov/pmc/articles/PMC52 88089 (дата обращения: 15.02.2019).

References

1. Gribanov Е. V. Prestupnost' nesovershen-noletnikh v kontekste kul 'turnoy kriminologii / Е. V. Gribanov; nauch. red. A. V. Simonenko [Juvenile Delinquency in the Context of Cultural Criminology; ed. by A. V. Simonenko]. Krasnodar, 2017. 158 p. (In Russ.).

2. Gribanov Е. V. Shkol'noe nasilie: mery profilaktiki i kontrolya (po materialam ekspertno-go oprosa) [Violence at School: Measures of Its Prevention and Control (Expert Opinions)]. SOCIS. - Sociological Studies. 2016. Issue 7. Pp. 77-81. (In Russ.).

3. Durkheim E. Norma ipatologiya [Norm and Pathology] .Sotsiologiyaprestupnosti (Sovre-mennyeburzhuaznyeteorii) [Sociology of Crime (Modern Bourgeois Theories)]. Moscow, 1966. Pp. 39-44. (In Russ.).

4. Merton R. Sotsial'naya teoriya i sot-sial'naya struktura [Social Theory and Social Structure]. Moscow, 2006. 873 p. (In Russ.).

5. Simonenko A. V., Gribanov Е. V. Otsenka kriminal'noy situatsii v vuzovskoy studencheskoy srede i mery ee korrektsii [Assessment of Criminal Situation in a High School Student Community and Measures for Its Correction]. Vestnik Voro-nezhskogo instituta MVD Rossii - Vestnik of Voronezh Institute of the Ministry of the Interior of Russia. 2015. Issue 1. Pp. 122-127. (In Russ.).

6. Topekha T. A. Faktory, vliyayushchie na sotsializatsiyu molodezhi v usloviyakh transformat-sii rossiyskogo obshchestva: dis. ... kand. sots. nauk [Factors Affecting the Socialization of Young People under the Transformation of Russian Socie-

ty: Cand. soc. sci. diss.]. Perm, 2005. 313 p. (In Russ.).

7. Shunyaeva V. A. Kriminologicheskaya po-litika profilaktiki prestupnosti nesovershennolet-nikh: utopiya ili neobkhodimost' [Criminological Policy of Juvenile Delinquency Prevention: Utopia or Need] Sotsial 'no-ekonomicheskie yavleniyai-protsessy- Social and Economic Phenomena and Processes.2015. Vol. 10. Issue 6. Pp.176-180. (In Russ.).

8. Bjork-James S. Many Hate Crimes Never Make It into the FBI's Database. The Conversation. 2019. Available at: https://theconversation. com/many-hate-crimes-never-make-it-into-the-fbis -database-109071. (In Eng.).

9. Cherney A. The Release and Community Supervision of Radicalized Offenders: Issues and Challenges that Can Influence Reintegration. Terrorism and Political Violence. 2018. DOI: 10.1080/09546553.2018.1530661. Available at: https://doi.org/10.1080/09546553.2018.1530661. (In Eng.).

10. Cotte S., Cunliffe J. Watching ISIS: How Young Adults Engage with Official English-Language ISIS Videos. Studies in Conflict and Terrorism. 2018. DOI: 10.1080/1057610X.2018. 1444955. Available at: https://doi.org/10.1080/ 1057610X.2018.1444955. (In Eng.).

11. De Grazia S. The Political Community: a Study of Anomie. Chicago, 1948. 258 p. (In Eng.).

12. Igbinovia P. Perspectives on Juvenile Delinquency in Africa. International Journal of Adolescence and Youth. 1988. Vol. 1. Pp. 131-156. DOI: 10.1080/02673843.1988.9747632. Available at: https://doi.org/10.1080/02673843.1988. 9747632. (In Eng.).

13. Klausen J., Libretti R., Hung B. W. K., Jayasumana A. P. Radicalization Trajectories: An Evidence-Based Computational Approach to Dynamic Risk Assessment of "Homegrown" Jihadists. Studies in Conflict and Terrorism. 2018. DOI: 10.1080/1057610X.2018.1492819. Available at: https://doi.org/10.1080/1057610X.2018. 1492819. (In Eng.).

14. Knudsen R.A. Measuring Radicalization: Risk Assessment Conceptualizations and Practice in England and Wales. Behavioral Sciences of Terrorism and Political Aggression. 2018. DOI: 10.1080/19434472.2018.1509105.Available at: https://doi.org/10.1080/19434472.2018.1509105. (In Eng.).

15. Lindekilde L., O 'Connor F., Schuurman B. Radicalization Patterns and Modes of Attack Planning and Preparation among Lone-Actor Terrorists: anExploratory Analysis. Behavioral Sciences of Terrorism and Political Aggression. 2019. Vol. 11. Issue 2. Pp. 113-133. DOI: 10.1080/ 19434472.2017.1407814.Available at: https://doi. org/ 10.1080/19434472.2017.1407814. (In Eng.).

16. McCauley C., Moskalenko S. Mechanisms of Political Radicalization: Pathways toward Terrorism. Terrorism and Political Violence. 2008. Vol. 20. Pp. 415-433. DOI: 10.1080/ 09546550802073367. Available at: https://doi.org/ 10.1080/09546550802073367. (In Eng.).

17. Omar Y. S. Young Somali Men Growing up in the West Left Alienated and at Risk of Violence. The Conversation. 2019. Available at:https://theconversation.com/young-somali-men-growing-up-in-the-west-left-alienated-and-at-risk-of-violence-106664. (In Eng.).

18. Parker T., Sitter N. The Four Horsemen of Terrorism: It's Not Waves, It's Strains. Terrorism and Political Violence. 2016. Vol. 28. Pp. 197216. DOI: 10.1080/09546553.2015.1112277. Available at: https://doi.org/10.1080/09546553. 2015.1112277. (In Eng.).

19. Savells J. Juvenile Delinquency in Japan. International Journal of Adolescence and Youth. 1991. Vol. 3. Pp. 129-135. DOI: 10.1080/ 02673843.191.9747698. Available at: https://doi. org/10.1080/02673843.1991.9747698. (In Eng.).

20. Van de Weert A., Eijkman Q. A. M. Subjectivity in Detection of Radicalization and Violent Extremism: a Youth Worker's Perspective. Behavioral Sciences of Terrorism and Political Aggression. 2018. DOI: 10.1080/19434472.2018. 1457069. Available at: https://doi.org/10.1080/ 19434472.2018.1457069. (In Eng.).

21. Wilner A. S., Dubouloz C.-J. Homegrown Terrorism and Transformative Learning: an Interdisciplinary Approach to Understanding Radicali-zation. Global Change, Peace and Security. 2010. Vol. 22. Issue 1. Pp. 33-51. DOI: 10.1080/ 1478115090348795. Available at: https://doi.org/ 10.1080/14781150903487956. (In Eng.).

22. Young S., Greer B., Church R. Juvenile Delinquency, Welfare, Justice and Therapeutic Interventions: a Global Perspective. BJPsych Bulletin. 2017. Issue 41(1). Pp. 21-29. Available at: https://www.ncbi.nlm.nih.gov/pmc/articles/PMC52 88089. (In Eng.).