CC BY
77
ББК Ш107 УДК 400
А.В. Иванова
г. Чита
Роль субъективации повествования в создании языковой картины текста (на материале прозы В. Маканина)
Работа представлена кафедрой теории и истории русского языка Забайкальского государственного гуманитарно-педагогического университета им. Н.Г. Чернышевского. Научный руководитель — доктор филологических наук, профессор Ахметова Галия Дуфаровна.
Статья посвящена одной из важнейших проблем стилистики текста — субъективации повествования. Автор исследует данное явление на материале романа ведущего современного писателя Владимира Маканина «Испуг» и выявляет модификации этого явления. Статья отражает основные положения диссертации.
A.V. Ivanova
Chita
The Role of Subjectivism of Narration in Creating a Linguistic Picture of the Text (On the Example of the Prose of V. Makanin)
The article is devoted to one of the most important problems of the stylistics of the text. It is the subjectivity of the narration. The author explores given phenomenon on the example of a leading modern writer Vladimir Makanin's novel "The Fright” and discovers its modifications. The article reflects the principal positions of the thesis.
Проблема субъективации повествования в узком смысле связана с разработкой стилистики текста, а в широком смысле отражает основные положения антропоцентрической научнокультурной парадигмы, возникшей на рубеже XX — XXI вв. К антропоориентированным дисциплинам ученые относят психологию, культурологию, лингвокультурологию, социологию, философию и т.д. [7, с. 3]. В связи с таким «поворотом» науки «к человеку» следует отметить факт усиленного в последнее время внимания лингвистической науки к антропоцентру. Понятие антропоцентризма тесно связано с языковой картиной мира, связывающей язык как систему, с одной стороны, с окружающей реальностью, с другой, — с понятийной системой человеческого разума и эмоционально-чувствен-
ной сферой. Человек как фрагмент и ключевой концепт языковой картины мира представляет собой основу всех языковых универсалий [5, с. 46, с. 60]. Новая когнитивная парадигма находит свое отражение в понятии «языковая личность» [С.: 10], что признается в современных научных исследованиях: «Язык существует только в человеческой речи, поэтому никакая лингвоцентрическая теория не может без обращения к человеческому фактору ответить на многие вопросы современности: как язык «живет» в человеке, как человек хранит знания, как происходит интерпретация мира человеком и др.» [12, с. 3].
Предполагая в языке отражение человеческого бытия, следует перенести подобное понимание на пространство текста, в том числе художественного. Таким образом, можно условно говорить о языковой картине текста, антропоцентром которой, по аналогии с языковой картиной мира, следует считать литературного героя или персонажа. Именно сквозь призму его сознания читателю представлена текстовая реальность, что не может не найти отражения в языке произведения. О «человекоцентричном» характере художественного текста с позиции нарративных универсалий пишет Е.А. Попова, отмечая как основу всех универсалий присутствие в тексте человека, субъекта [См.: 15]. Текст как «полистилистическую модель мира» рассматривает в своей работе Ю.С. Лазебник: «Создание подлинно поэтических текстов сопряжено с порождением «возможных миров». Последние запрограммированным образом взаимодействуют в рамках поэтического произведения благодаря особым диалогическим соотношениям между способами конструирования текстового универсума» [11, с. 68 — 69].
Языковое сознание героя, имеющее непосредственное выражение в словесной структуре повествования, во многом перекликается с понятием психологизма повествования, принятым в литературоведении. Так, о несобственнопрямой речи упоминает в своей кандидатской диссертации А.Б. Есин [9, с. 4]. Таким образом, данная проблема освещается в филологии в двух аспектах: языковом и литературоведческом. С позиции исследования языка художественного текста факт наличия языкового сознания героя/персонажа в произведении разрабатывается в рамках стилистики текста. В область данной науки входит круг вопросов, связанных с языковой композицией текста, среди которых важное место занимает субъективация повествования.
Исследование феномена субъективации повествования, одного из важнейших вопро-
сов стилистики текста, относится к 70-м гг. XX в. Стилистика текста определяет как объект своего изучения текст, поэтому соотносится с лингвистикой текста. Но лингвистика текста понимает текст как единицу языкового строя высшего иерархического порядка и оперирует такими понятиями, как сверхфразовое единство, сложное синтаксическое целое, прозаическая строфа, субтекст, микротекст и др., что ориентирует в первую очередь на синтаксический подход к тексту. Учитывая бесспорную необходимость такого подхода, тем не менее на современном этапе развития науки о языке необходимо также обращение к стилистике текста как несколько другому подходу к тексту, при котором текст понимается «как явление языкового употребления во всей сложности его внутренней структуры и в неразрывной связи неязыкового содержания и его языкового выражения» [8, с. 48]. О специфике стилистики текста и ее подходов к изучению художественного произведения пишет ряд исследователей (так, И.Н. Аксенова, Н.А. Комина, И.П. Сусов упоминают о коммуникативно-прагматической парадигме развития языка, которая была бы неполной без стилистики текста [16, с. 16]). Стилистика текста относится к наукам, изучающим употребление языка.
Впервые понятие субъективированного повествования выявил и определил В.В. Виноградов в работе «О теории художественной речи» (там оно называется «субъективизированным повествованием»). Субъективированное повествование представляет необходимую основу для организации любого художественно текста (как целого): «Объяснить форму целого как выражение внутренней установки героя — причем автор выражает себя лишь через героя, стремясь сделать форму адекватным выражением героя, в лучшем случае вносит лишь субъективный элемент свого понимания героя, — представляется невозможным» [4, с. 62]. Работа В.В. Одинцова «Стилистика текста» является одной из основополагающих в развитии идей стилистики текста. В ходе размышлений о композиции текста вводится понятие «субъективная сфера», понимаемая В.В. Одинцовым в аспекте субъекта повествования [См.: 14]. Развил и обобщил теорию субъективации повествования А.И. Горшков, чьи идеи нашли отражение в его работе «Русская стилистика». А.И. Горшков уточняет систему средств создания субъективации. Так, ученый предлагает именовать их не формами (как у В.В. Одинцова), а приемами, что, по его словам, более точно отражает их природу, поскольку речевые приемы субъективации (А.И. Горшков называет их словесными) в большей
степени затрагивают содержательную сторону произведения, тогда как конструктивные (композиционные) приемы отражают своеобразие формы. Субъективации повествования посвящен ряд работ современных исследователей.
Явление субъективации понимается нами как ведущий принцип организации текста, при котором повествование смещается с позиции авторского повествования на позицию персонажа, на его точку видения [8, с. 204]. Названное явление, характерное для любого текста, придает повествованию многомерность и многоплановость и организует языковую композицию произведения, которая обусловлена наличием (и сменой) точек видения в ткани повествования. Эта проблема разработана в трудах многих ученых (М.М. Бахтин, В.В. Виноградов, Г.О. Винокур, В.М. Жирмунский, Е.А. Иванчикова, В.В. Одинцов, А.М. Пешковский, А.А. Потебня, В.Б. Шкловский, Л.В. Щерба, А.И. Горшков, Ю.Н. Караулов, Б.А. Успенский др.).
Современное состояние проблемы субъек-тивации повествования несколько отличается от того, каким его характеризовали В.В. Виноградов и В.В. Одинцов, поскольку сама современная проза также во многом приобрела новые традиции, в то время как научные положения теории субъективации по преимуществу построены на анализе классических текстов. Так,
А.С. Георгиевский отмечает следующие черты времени, характерные для современной литературы: углубленный анализ внутреннего мира человека, его духовной эволюции через иносказание, аллюзию, умолчание; «откровенный диалог» с читателем посредством инвективы, порой натурализм, игровое начало, эстетику шока и постмодернистскую эстетику; возвращение к традициям русской реалистической литературы и усиление лиризма в прозе [6, с. 7]. Он далее отмечает, что способ повествования колеблется от прямого обращения к читателю (усиление субъективированного начала в тексте) до подчеркнутого объективирования [6, с. 30].
Несмотря на явную преемственность литературных традиций, наблюдаемую в произведениях конца XX — начала XXI вв., для современных художественных текстов характерен ряд активных процессов, которые привели к модификации субъективированного повествования. Данные процессы касаются звуковой и графической сторон текста, некоторых изменений в грамматике, усиления метафорической стороны повествования. Изучение модифика-ционных изменений в современной прозе представляет перспективное направление в науке о языке. Анализ этих процессов представлен в работах Г.Д. Ахметовой, которая впервые отмеча-
ет такие явления современной прозы, как «уход в метафору», условность грамматического лица, наличие графического словесного ряда [См.: 2].
Такие модификации обусловлены активными процессами в современном русском языке, что отмечается рядом исследователей. Так, в работе Н.С. Валгиной «Активные процессы в современном русском языке» названы следующие аспекты языкового развития: изменения в произношении и ударении, лексические и фразеологические преобразования, словообразовательные и морфологические преобразования, переосмысление синтаксических явлений. Назовем те из них, которые, на наш взгляд, отразились в языке современной прозы. Так, среди лексических изменений наиболее продуктивны для литературы так называемые стилистические преобразования: стилистическая нейтрализация лексики, стилистическое перераспределение в лексической системе и повышенная метафоричность лексики [См.: 3].
Кроме того, современная, антропоориен-тированная наука о языке включает субъек-тивацию повествования в такое многомерное явление, как языковая картина текста. Следовательно, изложение «сквозь призму» сознания героя/персонажа произведения предстает как основа, на которой базируется текстовое пространство. Герой/ персонаж повествования как его антропоцентр определяет универсалии такого пространства: пространство и время, Добро и Зло, вечное и преходящее и т.д. Каждая деталь повествования отражает его субъективированный характер.
В целом проблема исследования явления субъективации на материале прозы современных писателей представляет собой малоисследованную область в науке о языке, а потому является перспективным направлением стилистики текста. В исследованиях, посвященных современному литературному процессу, отмечается крайнее многообразие и разнообразие тенденций, направлений, течений в современной прозе. Среди этого разнообразия можно выделить писателей, тяготеющих к традиционной манере письма, модификационные изменения которого органично входят в повествование и не носят нарочито эпатирующий характер. Среди таких писателей можно назвать Владимира Маканина, Вячеслава Дегтева и многих других.
В прозе В. Маканина можно обнаружить и традиционные, и модификационные элементы. К модификации относятся взаимодействие приемов субъективации, употребление условного грамматического лица и создание условной объективации с помощью постоянной смены точек
видения. Так, мы наблюдаем данные явления в его романе «Испуг». Этот роман был издан в 2007 году и в настоящее время не исследован в языковом аспекте. В романе рассказывается о жизни пенсионера Петра Петровича Алабина, но план повествования расширяется, поскольку события жизни одного человека развиваются на фоне социальных, культурных и других изменений в стране в 90-е гг., бытовые зарисовки переплетаются с философскими раздумьями героя о судьбе России, его наблюдениями, его осмыслением бытия.
Повествование в романе ведется от первого лица, что требует явной субъективации. Рассказчик — старик Петр Петрович Алабин — излагает события сквозь призму своего сознания, по-своему интерпретируя их, меняя местами, переставляя особо важные для него эпизоды жизни, вызвавшие размышления. Такое отступление от хронологии нарушает, на первый взгляд, целостность повествования, однако точка видения рассказчика объединяет кажущуюся фрагментарной языковую композицию текста. Особенность языковой игры, отличающая повествование в романе, связана с подчеркнутой условностью грамматического лица, которая выражается в неожиданном изменении форм, например, первого лица формами третьего или наоборот. Намеренный, явно выраженный переход изложения от третьего к первому лицу в романе «Испуг» отражает, на наш взгляд, осознанное дистанцирование рассказчика повествующего от рассказчика-героя, рассказчика действующего. Следует отметить, что подобное отстранение характерно для повествовательной манеры В. Маканина, на что указывают литературные критики.
Предлагаемый пример представляет повествование от третьего лица:
Одежда его вечерами проста и всегдашня — темно-серый пиджак, темные брюки. Также темная беретка, придающая ему знаковую интеллигентность: он лишь слегка надвигает беретку на высокий лоб. Туфли как туфли, неприметные. В целом же — все для ночи, невидный, неброский. (Но в этом нет умысла. Так получилось. Другой одежонки просто нет.) В лунную ночь старикан Алабин, как правило, бродит по дачному поселку. (А лучше б спал!) На ночной дороге он в профиль покажется вырезанным из черной бумаги.
Светлое пятно в нем тоже есть: в разлете пиджака белая рубашка. Со старомодными уголками воротника — пристегнутыми на пуговички. Рубашкой он гордится, чистая, белая, — у него их две! Они надежно сменяют друг друга. Стирает их он сам. Одинокий [13, с. 7].
Субъективированный характер повествования выражен наличием оценочного прилагательного всегдашняя, поскольку подобная оценка может принадлежать только герою, который точно характеризует собственную привычку одеваться. Кроме того, частица также отражает значение противопоставления (в данном случае деталей одежды) также с позиции Алабина. Окраску самооценки приобретает характеристика внешности посредством словосочетания знаковая интеллигентность, как бы относящая героя к определенной социальной группе, что осознается (и сознательно упоминается) самим героем. Намеренное подчеркивание такой отнесенности фиксируется в описании действий Алабина (он лишь слегка надвигает беретку на высокий лоб), сигналом субъективации данной фразы можно считать частицу лишь слегка, уточняющую действие. Оценочность также приобретает фраза Туфли как туфли, неприметные, которую можно считать проявлением приема несобственно-прямой речи в повествовании. Тот же статус приобретает и следующее предложение, представляющее собой своеобразный вывод, в котором раскрывается назначение описанной одежды (В целом же — все для ночи, невидный, неброский). В целом перечисление деталей костюма Алабина, на наш взгляд, соотносится с другим словесным приемом субъективации — внутренней речью [См.: 8], а также отражает движение точки видения, как бы переходящей от одной детали к другой, что отсылает нас к композиционному приему монтажа [См.: 8]. Проследим «монтажность» подачи информации: одежда (крупный план точки видения) — темно-серый пиджак (точка видения выделяет один из «кадров») — темные брюки (точка видения смещается на следующий «кадр») — темная беретка (еще один «кадр») — туфли как туфли (следующий «кадр») — в целом же (снова крупный план). Таким образом, перед нами пример модификации явления субъективации — взаимодействие словесных приемов несобственнопрямой и внутренней речи и композиционного приема монтажа. В данном случае словесные приемы представляют содержательную сторону повествования (соотношение тематических слов), тогда как композиционный прием организует его форму (расположение тематически важных компонентов в потоке повествования). Подобные модификационные изменения характерны для прозы В. Маканина.
Высказывания, графически выделенные скобками, также являются реализацией словесного приема субъективации, при этом следует отметить их близость не только к несобственнопрямой речи, но и к выявленной Г.Д. Ахметовой
модификации приема прямой речи — невыделенной прямой речи [См.: 1; 2]. Субъективированный характер вставной конструкции выражен особым оттенком добавочного комментария, своеобразного самооправдания героя (Но в этом нет умысла. Так получилось. Другой одежонки просто нет). Эмоциональность фраз усиливается за счет противительного союза но, разговорного слова одежонки и частицы просто, а также за счет средств синтаксиса (безличные конструкции и явление парцелляции).
На субъективированность повествования также указывает вводная конструкция как правило, наличие которой отмечает присутствие оценивающего субъекта, отметившего данное «правило». Ироническое звучание первой номинации героя старикан Алабин также служит сигналом субъективации и по ходу дальнейшего повествования приобретает особый смысл, поскольку на самом деле рассказчик описывает сам себя, намеренно отстраняясь от собственного «Я» для наиболее полного и детального анализа собственных действий. Подобная ирония характеризует стремление героя-рассказчика к объективной оценке своей жизни, однако данная объективность пропущена через призму субъективной точки видения. Вставка, выделенная скобками, также, возможно, относится к несобственно-прямой или к невыделенной прямой речи и характеризуется эмоциональным синтаксисом (восклицательная конструкция, неполнота предложения) и экспрессивностью сравнительной степени прилагательного лучше. В целом вставная конструкция представляет собой сопоставление реального и желательного поведения героя (который сам сопоставляет эти варианты).
Предложение На ночной дороге он в профиль покажется вырезанным из черной бумаги представляет еще один пример отстраненности рассказчика повествующего от рассказчика-ге-роя, как бы взгляд со стороны, выраженный с помощью приема внутренней речи (на что указывают формы третьего лица и глагол со значением восприятия покажется).
Последующее повествование представляет собой поток внутренней речи, о субъективи-рованности которой сигнализируют частица тоже, возвращающая читателя к перечислению деталей одежды Алабина, оценочные прилагательные старомодными, чистая, одинокий и наречие надежно. Описание рубашки (белая рубашка — старомодные уголки воротника — пуговички) можно считать дистанцированным монтажом, отделенным от основного контекста с «монтажной» подачей информации. Кроме того, сигналами субъективации являются глагол
со значением эмоциональной оценки гордится и разговорное существительное пуговички. Восклицательная фраза у него их две! усиливает эмоциональный синтаксис, выраженный также с помощью явления парцелляции. Взаимодействие словесного приема внутренней речи и композиционного приема монтажа вновь отражает модификационные элементы повествования.
В следующем контексте можно проследить реализацию модификации, упомянутой в начале статьи и характерной для современной прозы, — усиления условности грамматического лица:
Старикан Алабин, только-только вошедший и весь на свету, тотчас напрягся. На свету (если это внезапно) человеку хочется съежиться. Человеку некомфортно. Человеку хочется себя пожалеть и немного оправдать. (Вроде как до света, человек в темноте только и делал, что жил полнокровной и правильной жизнью.) Свет с человека спрашивает.
Но заодно лунный свет дал увидеть себя со стороны: ночь... чужая темная спальня (чужая к тому же дача!). Пробравшийся сюда старик, сидит рядом со спящей молодой женщиной. правда, на краешке постели. Этот старик — я [13, с. 8-9].
Переход повествования от третьего лица к первому указывает на сближение рассказчика повествующего и рассказчика-героя. Грамматически «возвращая» свое «Я», рассказчик вполне осознанно обращается к возможному слушателю (читателю), поясняет свою позицию. Сигналами субъективации в начале контекста можно считать уточняющие частицы только-только и тотчас, а также глагол со значением состояния напрягся. Дальнейшие конструкции, представляющие собой реализацию парцелляции (На свету (если это внезапно) человеку хочется съежиться. Человеку некомфортно. Человеку хочется себя пожалеть и немного оправдать), являются примером употребления внутренней речи, на что указывают форма третьего лица, а также наличие модального глагола хочется и безлично-предикативного слова некомфортно. Глаголы съежиться, пожалеть, оправдать и наречие немного также отражают субъективированную направленность повествования. Нанизывание параллельных конструкций с повтором ключевого слова усиливает субъективированный характер высказывания и имитирует процесс рассуждений, поскольку для человеческого сознания характерно повторение - возвращение к мыслям, которые кажутся важными.
Вставка, заключенная в скобки и имеющая оттенок предположения, относится к разряду несобственно-прямой речи. Субъективизм вы-
ражен с помощью разговорной частицы вроде как и устойчивого сочетания только и делал, что. Антитеза «свет — темнота» представляет собой особую своеобразную шкалу нравственных категорий, на пересечении которой находится герой, причем символизм ситуации вполне осознается и даже обыгрывается им в сознательном противопоставлении человеческого поведения «в темноте» (жил полнокровной и правильной жизнью) и «в свете» (хочется съежиться, некомфортно, хочется себя пожалеть и немного оправдать). Фраза Свет с человека спрашивает носит характер отвлеченного философского рассуждения и также является несобственнопрямой речью.
Противительный характер союза но указывает на выбор героя — предпочтение света, его преимущества (над которым, впрочем, герой иронизирует). Сигналами субъективации можно считать наречие заодно и устойчивое сочетание со значением зрительного восприятия увидеть со стороны. В целом данную конструкцию можно отнести к несобственно-прямой речи (или к невыделенной прямой речи). Следует обратить внимание на перечисление деталей обстановки, которое явно отражает восприятие героя: ночь — чужая темная спальня — чужая к тому же дача — старик — спящей молодой женщиной — на краешке постели. Фрагментация повествования в данном случае указывает на композиционный прием монтажа, детализирующий подачу информации сквозь призму сознания Алабина. Следовательно, перед нами явление модификации — взаимодействие словесного приема несобственно-прямой речи и композиционного приема монтажа. Языковое выражение этого взаимодействия можно проследить через анализ синтаксической конструкции, представляющей собой своеобразное сочетание композиционных обрывов, графически выраженное наличием многоточий, усиливающих прерывистость размышлений героя. Кроме того, вставка со значением добавочной, попутной информации, выделенная с помощью скобок и усиливающая субъективированность повествования восклицательной интонацией и частицей к тому же, представляет собой невыделенную прямую речь, которая также вступает во взаимодействие с монтажностью композиционного оформления контекста, о чем сигнализирует специфика синтаксиса.
Следует обратить внимание на одну особенность устойчивого сочетания увидеть себя со стороны. Его функция в данном контексте заключается в экспликации смены грамматического лица: появление возвратного местоимения себя предваряет открытый переход к личной
форме повествования (Этот старик — я) и как бы подготавливает читателя к подобному явлению. Явный характер этого перехода можно интерпретировать как своеобразный тип языковой игры, представляющей собой открытое, намеренное обращение к читателю, стремление заострить его внимание на процессе обыгрывания смены грамматического лица (то есть попытка сделать читателя соучастником языковой игры). При этом происходят отказ от дистанцированного повествования и его ориентация на явную субъективацию (субъективацию рассказчика).
Как видим, явления модификации, отмечаемые в современной прозе, характерны для творчества В. Маканина и могут считаться показателями идиостиля писателя, поскольку организуют повествовательную структуру его текстов, то есть языковую композицию. В данной работе были рассмотрены модификации, связанные с таким элементом языковой композиции, как субъективация повествования, которая, в свою очередь, отражает более широкое явление антропоцентризма в мировоззрении человечества. Языковая картина исследуемого текста организована его антропоцентром — героем-рассказчиком, языковое сознание которого представлено двумя «ипос-
тасями»: рассказчика повествующего и рассказчика действующего. Каждая из «ипостасей» маркирована определенными языковыми средствами. Так, наличие рассказчика повествующего характеризует субъективированное повествование, которое определяют формы третьего лица местоимений и глаголов, что отражает дистанцированный взгляд рассказчика на повествуемое. О появлении рассказчика действующего сигнализирует переход к повествованию от первого лица. Таким образом, перед исследователем предстает своеобразная языковая игра, основанная на условности грамматического лица и композиционно организующая языковую картину данного текста.
Следовательно, субъективация в произведении В. Маканина является основным принципом повествования, определяющим антропоцентр как главную, ключевую универсалию при создании языковой картины романа, и характеризуется условностью грамматического лица и взаимодействием словесных и конструктивных приемов, в частности, взаимодействием приемов несобственно-прямой и невыделенной прямой речи с приемом монтажа. Следовательно, исследование произведений В. Маканина в аспекте теории субъективации представляет перспективное направление для филологов.
Библиографический список
1. Ахметова, Г.Д. Языковая композиция художественного текста (проблемы теоретической феноменализации, структурной модификации и эволюции на материале русской прозы 80 — 90-х годов XX в.) [Текст]: монография / Г.Д. Ахметова. — М.; Чита: Изд-во За-бГПУ, 2002. - 264 с.
2. Ахметова, Г.Д. Языковые процессы в русской прозе конца XX - начала XXI вв. / Г.Д. Ахметова // Материалы Международного симпозиума «Гуманитарные науки 2006. Вызовы и достижения» (7-9 сентября 2006 г.). Scientific articles. Humanities 2006. — [Электронный ресурс]. — Режим доступа: www.sciencebg.net www. ejournalnet.com) — 4 International symposium. September 7 C 9, Sunny Beach, Bulgaria.
3. Валгина, Н.С. Активные процессы в современном русском языке [Текст]: учеб. пособие для вузов / Н.С. Валгина. — М.: Логос, 2001. — 303 с.
4. Виноградов, В.В. О теории художественной речи [Текст]: учеб. пособие для филол. специальностей ун-тов и пед. ин-тов / В.В. Виноградов. — М.: Высшая школа, 2005. — 240 с.
5. Геляева, А.И. Человек в языковой картине мира [Текст]: монография / А.И. Геляева. — Нальчик: Кабардино-Балкарский гос. ун-т, 2002. — 177 с.
6. Георгиевский, А.С. Русская поэтика малых форм последней трети XX века: духовный поиск, поэтика, творческие индивидуальности [Текст]: учеб. пособие по спецкурсу / А.С. Георгиевский. — М.: Издательский центр «Альфа» МГОПУ, 1999. — 192 с.
7. Горошко, Е.И. Языковое сознание: Ассоциативная парадигма [Текст]: автореф. дис.
... доктора филол. наук / Е.И. Горошко. — М.: Ин-т языкознания РАН, 2001. — 41 с.
8. Горшков, А.И. Русская стилистика [Текст]: учеб. пособие для вузов / А.И. Горшков. — М., 2001. - 367 с.
9. Есин, А.Б. Художественный психологизм как свойство литературного стиля [Текст]: автореф. дис. ... доктора филол. наук / А.Б. Есин. — М.: МГУ им. М.В. Ломоносова, 1986. — 31 с.
10. Караулов, Ю.Н. Русский язык и языковая личность [Текст]: монография / Ю.Н. Караулов. — М.: Наука, 1987. — 261 с.
11. Лазебник, Ю.С. Мир, язык, текст (поли-стилистическая модель мира) [Текст] / Ю.С. Лазебник // Общая стилистика и филологическая герменевтика: сб. научных трудов. — Тверь: ТГУ, 1991. — С. 68 — 80.
12. Лютикова, В.Д. Языковая личность и идиолект [Текст]: монография / В.Д. Лютико-ва. — Тюмень: Изд-во Тюменского гос. ун-та, 1999. — 185 с.
13. Маканин, В.С. Испуг [Текст]: роман /
B.С. Маканин. — М.: Гелеос, 2006. — 416 с. —
C. 7.
14. Одинцов, В.В. Стилистика текста [Текст]: монография / В.В. Одинцов. — М., 1980. — 264 с.
15. Попова, Е.А. Нарративные универсалии [Текст]: монография / Е.А. Попова. — Липецк, 2006. — 144 с.
16. Сусов, И.П. Прагмалингвистика и стилистика текста [Текст] / И.П. Сусов, Н.А. Комина, И.Н. Аксенова // Теоретические проблемы стилистики текста: тезисы докладов (25 — 27 сентября 1985 г.). — Казань, 1985. — С. 16.
