CC BY
33
Лукьянова Е.Л. ©
Ведущий научный сотрудник НИЦ «Регион», Ульяновск Lukyanova E.L.
Senior researcher of SRC «Region», Ulyanovsk
РОЛЬ СЕМЕЙНЫХ ИСТОРИЙ В ВОСПРОИЗВОДСТВЕ СТРАТЕГИЙ АККУЛЬТУРАЦИИ, НА ПРИМЕРЕ МИГРАНТОВ УЛЬЯНОВСКА И САНКТ-
ПЕТЕРБУРГА1
Аннотация
В фокусе статьи - биографии семей мигрантов и их взаимосвязь с реализуемыми ими стратегиями аккультурации. Семейная история рассматривается как один из инструментов поддержания этих стратегий. Основой анализа послужила концепция Дж. Берри, выделившего четыре стратегии включения мигрантов в новое для них общество: ассимиляцию, интеграцию, сегрегацию и маргинализацию. На конкретных примерах раскрывается особенности конструирования жизненных сценариев тех, кто придерживается данных стратегий. В выступлении делается попытка объяснения барьеров успешной адаптации мигрантов более глубокими механизмами, нежели социальные проблемы, с которыми они сталкиваются при переезде.
Ключевые слова: семейная история, биографический метод, мигранты, стратегии адаптации Keywords: family history, biographical method, migrants, strategies of adaptation
Семья давно является целостным объектом анализа в этносоциологии. В ней формируются и преломляются этнические конструкты: дома обсуждаются общие знакомые, рассказываются услышанные новости, здесь также звучат воспоминаниями старших о прошлом, смотрятся фотографии и кинохроника. Семейная родословная передаётся чаще всего не в виде какого-то последовательного повествования о предках, а выстраивается из отдельных по случаю приведённых историй, задающих детям и внукам поведенческие паттерны. Переезды родственников с места на место служат в контексте общей семейной истории одними из самых значимых вех. Давно замечено, что мигранты (даже во втором поколении) невольно структурируют свои биографии, исходя из тех мест, где им довелось пожить. С каждым таким местом семью ещё долгое время связывает целая цепочка событий, которые с годами начинают по-разному преподноситься подрастающему поколению. Собственно и сам факт миграции тоже требует от взрослых серьёзного осмысления: ведь он включает не только ответы на вопрос, почему семья оказалась в данном месте, но и зачем она покинула свою историческую родину. От того, каких объяснений будут придерживаться родители и другие родственники во многом зависят текущие этнические идентификации детей.
Эмпирической базой для подготовки данной статьи послужили материалы проекта «Дети и подростки в этносфере крупного российского города», выполненного при поддержке Российского гуманитарного научного фонда в 2013-2014 году2. Проект был направлен на комплексное изучение процессов этнической идентичности нынешних школьников, а также особенностей её воспроизводства в стилях семейного воспитания. Его основным методом стали полустандартизированные глубинные интервью, прошедшие в Санкт-Петербурге и Ульяновске. Всего было собрано 60 интервью: 30 - с детьми и подростками от 10 до 19 лет и 30 - с взрослыми членами их семей. При формировании выборки для каждого города выделялись целевые этнические группы. Сам проект не предусматривал учёта миграционного опыта семей, но получилось так, что никого из них нельзя было полностью отнести к коренным петербуржцам или ульяновцам. Все они в своё время приехали в эти города из разных уголков
© Лукьянова Е.Л., 2014 г.
бывшего СССР. Но семейная память хранит и воспоминания о переезде предков ещё в дореволюционную Россию из Турции, Польши и даже Америки. Отметим, что в самом проекте объектом исследования были дети и подростки. В статье будут по большей части использованы фрагменты из интервью с взрослыми членами их семей.
Дж. Берри различает четыре стратегии аккультурации или включения мигрантов в новое для них общество: ассимиляцию, интеграцию, сегрегацию и маргинализацию [Berry 1999, Berry и др. 2006]. Эти стратегии им выделялись на основе двух критериев: значимости для мигрантов их этнической идентичности и стоящих за ней культурных традиций, а также желания налаживать связи с новым этническим окружением. Данная классификация не раз проверялась, в т.ч. на материалах российских исследований [Павленко 2001; Стратегии... 2009; Константинов 2012]. В выборке проекта «Дети и подростки в этносфере крупного российского города» также можно найти примеры, иллюстрирующие все четыре стратегии. Как правило, при их рассмотрении основное внимание уделяется тем проблемам, которые препятствуют позитивной аккультурации мигрантов и приводят к замыканию в собственной среде. Статья посвящена частному аспекту места семейных историй в воспроизводстве этих стратегий. Интересно, что хотя биографический метод в социологии начинал применяться как раз с изучения мигрантов, сейчас встречается не так уж много работ, направленных на выделение особенностей конструирования их биографий [Аарелайд-Тарт 2003; Sahadeo 2012].. Уже крылатым стало выражение «Миграция - это судьба!», - поэтому если сейчас и обращаются к прошлому респондентов, то лишь затем чтобы найти в нём предпосылки принятия решения об отъезде. Думается, что биография - это более гибкий инструмент, она тоже подлежит ревизии в зависимости от того, какая стратегия выбрана в качестве ориентира. Возможно, ориентируюсь на те или иные особенности представления семейной истории можно даже точнее определить тип выбранной стратегии, особенно мигранты не хотят касаться подробностей сегодняшней своей жизни и на все вопросы отвечают, что у них всё складывается нормально. Отметим, что сама по себе задача изучения семейных историй не ставилась в проекте, поэтому сделанные наблюдения и выводы не являются окончательными и требуют дальнейших проверок в виде сравнительных или лонгитьюдных исследований.
Для каждой стратегии из выборки проекта для анализа было отобрано по одному интервью, в наибольшей степени соответствующие указанным критериям, а также содержащие достаточное количество биографических сведений. Все они были взяты в семьях первого поколения мигрантов, в которых не только родители, но и дети родились за пределами Санкт-Петербурга и Ульяновска. В классификации Дж. Берри стратегии от ассимиляции до маргинализации выстроены с точки зрения перспектив успешной адаптации мигрантов на новом месте. А вот с позиции полноты содержащегося в интервью биографического материала их порядок стоило бы поменять на обратный. Чем больше сложностей возникает у семей мигрантов, чем насыщеннее оказываются их воспоминания. Они чаще остальных обращаются и к более широкой канве народной истории в доказательство типичности судьбы своих родственников. Например, семья Заремы3. из Ингушетии, придерживающаяся стратегии сегрегации и мечтающая вернуться на свою историческую родину. В Ульяновске семья живёт с середины 2000-ых годов, имеет здесь сеть магазинов по продаже штор. Но, несмотря на процветающий бизнес, мама из этой семьи находит, что Ульяновск, как, впрочем, и вся Россия, за исключением Ингушетии, - не самое лучшее место для воспитания её троих детей. Интервью с ней пестрит обвинениями в аморальности всего окружающего её семью общества. Они живут узким кругом родственников и земляков, не любят ходить в гости к русским, у которых каждая «посиделка - обычно пьянка и гулянка. Для меня это неприемлемо. Я считаю, это угробленное время и здоровье, и плюс еще аморальный образ жизни видят твои дети. Зачем это надо?!» (Ульяновск, женщина, 44 года, ингуши).
Представления о морали распространяются и на отношение к смешанным бракам, которые ни сама мама, ни её дочери-подростки не считают приемлемыми для себя. Неслучайно, что часть рассказа матери о прошлом семьи посвящено «чистоте крови» её родных, что, по её мнению, было не так просто выдержать, поскольку в советское время им пришлось пережить
многолетнюю депортацию в Казахстан, потом переезды из Северной Осетии в Ингушетию, а оттуда в Ульяновск. Несмотря на многочисленную родню, даже дети легко смогут легко отличить её: «У нас у всех фамилия одинаковая, идёт, по-моему, с 17 века», - говорит одна из дочерей Заремы, с гордостью добавляя, что в роду никогда не было смешанных браков - лишь одни ингуши (Ульяновск, девушка, 14 лет, ингуши). Интересно, что стремление к такому своеобразному биографическому «очищению» рода больше всего свойственно именно той части мигрантов, которая придерживаются или близки стратегии сегрегации. Незапятнанность семьи смешанными браками служит для этой семьи культурным капиталом, который можно будет реализовать, например, в виде символического приданного дочерей, мужей которым собираются принципиально искать в Ингушетии.
Рассказ о своей жизни Заремы словно специально выстраивает так, чтобы продемонстрировать, что сегрегация - это не только её теперешняя стратегия, она всегда жила на стыке противопоставления ингушского народа с другими этническими группами. Она родилась в Северной Осетии в ингушской деревне, окружённой осетинскими сёлами. В педагогическом училище она тоже попала под разделение на «осетин» и «не-осетин», на какое-то время побыв «русской» вместе однокурсниками-грузинами, армянами, украинцами и казаками:
«Респондент: в Осетии такое было, мы студентами были, нас всех не осетин, а всех национальностей со мной учились, и русские, и грузины, армяне, в общем, разные, украинка была, казачка была, нас делили на две группы: русская подгруппа и осетинская подгруппа... Интервьюер: А вы в какую попали? В русскую?
Респондент: Естественно, в русскую... они вот в свою группу только зачисляли, считались чисто осетинские»
Два раза ей пришлось стать свидетельницей острых межнациональных конфликтов4, в ходе которых ей самой удалось спастись благодаря особой сплочённости и взаимопомощи земляков. Вот и сегодняшнюю жизнь в Ульяновске она воспринимает как вызов своей этнической идентичности. Эта особая часть её биографии, которая состоит из многочисленных разбирательств и даже скандалов в детских садах, школах, куда она отдавала своих детей по поводу унижения их этнического достоинства.
Опыт переживания межнациональных конфликтов задаёт особый тип биографий. Ещё одна семья, будто на своём примере, собралась доказать, что «армяне - многострадальный и гонимый народ». Её главой в прямом смысле этого слова является бабушка Гаяне. Сама она родилась в Нагорном Карабахе, откуда уехала поступать в бакинский университет. В Азербайджане она вместе с мужем и детьми прожила 40 лет вплоть до 1990 года, когда «при Горбачёве произошла резня. Он сказал: «Армяне, мы больше не можем вас защищать, садитесь в автобус и уезжайте» (Санкт-Петербург, женщина, 76 лет, армяне)5. И семья вынуждена была буквально «в одну ночь» убежать в Армению. В рассказе респондентки «чёрный январь», как сейчас принято называть те события в Азербайджане, стал первым звеном в последующей трагической судьбе семьи. В Армении бабушка Гаяне вместе со старшей дочерью попала в Ленинакан (ныне Гюмри), где на их долю выпало пережить ещё и последствия знаменитого Спитакского землетрясение. Выстроенные так, а не иначе воспоминания, как об Азербайджане, так и об Армении, примечательны в свете выбранной впоследствии стратегии маргинализации. Фактически, это память о том, как семья потеряла одну историческую родину и не смогла найти себя на второй. Дела на новом месте - в Санкт-Петербурге - тоже не заладилась: один за другим умерли муж бабушки Гаяне и её единственный сын. Какое-то время ей с тремя внуками и невесткой приходилось выживать на деньги, которые она зарабатывала продажей халатов на местном рынке. К маргинализации её, с одной стороны, подталкивала отсутствие всякой помощи от земляков, бакинских армян, эмигрировавших из России в США и Канаду, а с другой - отсутствие устойчивых связей с родственниками. Ни она сама, ни трое опекаемых ей внуков после переезда ни разу не были не
в Армении, не в Азербайджане. Персональная обида на «Горбачёва» вылилась в сильное недоверие к любым российским органам власти.
Конечно, данную семью нельзя назвать полностью маргинальной. Бабушка Гаяне по-прежнему считает себя армянкой, но вот с приездом в Санкт-Петербург приняла православное крещение и стала активной прихожанкой. Несомненно, для мигрантов, многие из которых очень бережно относятся к своим религиозным традициям и даже прилежнее, чем у себя на родине, стремятся их соблюдать, это является решительным шагом отказа от культурной идентичности. Вот и в кругу родных, а также знакомых её переход в православие никто не поддержал. Вместе с тем, воспитываемые внуки тоже оказались вдалеке от культурных традиций своего народа. Её младший внук, принимавшей участие в исследовании, с юношеским максимализмом заявляет о том, что у него есть собственная религия. Себя он не считает ни русским, ни армянином. В Санкт-Петербурге, несмотря на свой общительный характер, он предпочитает держать двух-трёх проверенных друзей, с которым знаком с самого детства. Как следует из его слов, он собирается реализовать давнишние планы семьи и уехать из России сначала в Канаду, а затем в США, таким образом, вынеся из семейных историй её мигрантскую составляющую:
«Интервьюер: А если бы была возможность, куда бы ты хотел уехать?
Респондент: Нафиг из России, жить в Штатах!
Интервьюер: А ты планируешь в будущем переехать? Или это мечты?
Респондент: Это не мечты, я перееду!
Интервьюер: В Америку?
Респондент: Наверное, в Канаду... Просто это будет пред-уровень, с которым я перееду в другую страну, а так хочу жить в Нью-Йорке... Мой отец хотел и я хочу!»
(Санкт-Петербург, юноша, 15 лет, армяне).
Без специфически образом сконструированной семейной истории не может обойтись и интеграционная стратегия. Её придерживается семья Усмана, переехавшая из Чечни. Сам отец, а также его дети гордятся тем, что они чеченцы. В доме он старается поддерживать тот традиционный уклад, который был заведён в родном чеченском селе. Всем семьёй они часто ездят туда, причем не только во время летних каникул, как другие мигранты, но и стараются выбираться в связи с какими-то крупными семейными событиями, а также по мусульманским праздникам. Вместе с тем, все планы главы семейства связаны с Ульяновском: здесь он нашёл хорошую работу, начал строить дом и собирается выучить всех детей в местном университете. А его старший сын в Ульяновске уже начал развивать собственный бизнес. Перед Усманом стояла сложная задача. Он дважды потерпел неудачу, когда пытался обосноваться сначала в Волгограде, а затем в Вешкаймском районе Ульяновской области. Случай, произошедший с ним там, стал по-настоящему поворотным в его судьбе:
«Респондент: В 2003-ем году, когда я приезжал сюда, пытался устроиться в Вешкаймском элеваторе. Вроде, было, где прописаться, жить... Все документы собрал, захотел прописаться... Чтобы прописаться, пришлось до губернатора Шаманова дозвониться, в прокуратуру...
Интервьюер: А по какой причине отказывали?
Респондент: Просто человек в милиции сказал, что все чеченцы - они убийцы, там грабители... Я захожу со всем пакетом документов к начальнику милиции... даю вот так все документы, говорю, что «хочу прописаться. Все документы есть, но попросили в паспортном столе, чтобы Вы поставили печать». Он: «Не вопрос, давай сюда документы». Берёт, смотрит, там написано «чеченец». Он, как ошпаренный, бросает документы туда»
(Ульяновск, мужчина, 54 года, чеченцы) Теперешняя биография Усмана направлена на то, чтобы показать, что хотя он и чеченец, но не имеет никакого отношения к тому, что происходило в Чечне в 1990-ые и в начале 2000-ых: родился он далеко за пределами республики - в Казахстане. В самой Чечне ему не удалось даже окончить школу, с 15 лет он уже помогал отцу на заработках и с бригадой ездил по всему
Советскому Союзу. В частности, они много строили в Курганской области и Чувашии. Его двоюродные братья, тоже подрабатывавшие на строительстве, ещё в середине в 1980-ых годов осели в Ульяновской области. В памяти у него осталась лишь Чечня советских времён, когда там «много жило русских, армянинов, других», которые «промышленность создавали... Туда приезжали на стройки заводов. Оставались. Вот кто у нас в городе жил, вот так, как я сказал, многие соприкасались с теми другими представителями национальностей», в том числе и семья самого Усмана. Наконец, он отмечает, что когда в Чечне начались сначала беспорядки, а затем военные действия, он жил вообще в Дагестане. Примечательно, что чаще остальных он использует слово «подальше», описывая свою родину, которую, как он пришёл с годами, можно любить и на расстоянии. Но для успешной интеграции в Ульяновске, где он, кстати, руководит «коллективом в 200 человек», ему нужна такая история, которая бы отделила его семью и его самого от всего того связанного с Чечнёй негатива, который до сих пор присущ общественному мнению. В то же время его рассказ наводит на предположение о том, что условием интеграции является наличие таким образом продуманной биографии, которая бы ни у кого не вызывала нареканий и могла бы выдержит любые проверки.
Наконец, ассимиляция - стратегия, ставшая одновременно самой простой и самой трудной для анализа. Простой, потому что придерживающиеся её семьи сразу выделяются из общего числа. Одной из них была семья Ахмета из Азербайджана. Он настраивает всех членов семьи - от жены до детей - на постоянное использование русского языка, в том числе и дома. Ему импонирует, что на каникулах его сыновья вместо поездки в Азербайджан просят отправить их «в лагерь с русскими ребятами». Он даже не возражает против того, чтобы его средний сын встречался с русской девушкой, поскольку для него важна не столько её национальность, сколько то, чтобы «была нормально воспитана». Он вместе с женой пошёл на то, чтобы русифицировать имя младшего сына: его теперь вместо Джошкун зовут Дима. Принявший участие в интервью старший сын также подмечает, что в Ульяновске он вместе с отцом перестал регулярно посещать мечеть, да и Коран его родители тоже почти теперь почти не читают. Его мама в быту перешла на русскую кухню и перестала одеваться на мусульманский манер, в том числе сняла платок.
Эта семья заметно отличается от остальных не только настроем отца на полное включение в жизнь Ульяновска, но и скудостью тех сведений, которые можно узнать о её прошлом. Все другие семьи, особенно приехавшие с Кавказа, подробно рассказывали о своих предках, в том числе вспоминали и тех, кто жил ещё в XIX веке. Здесь ограничились лишь констатацией того факта, что все бабушки и дедушки у них умерли. Семья практически прервала контакты с исторической родиной: сам Ахмет последний раз бывал в Азербайджане в 2005 году. Умалчивая об «азербайджанской» части семейной истории, он говорил о том, какие обширные связи у него сложились в России, поскольку его четыре брата тоже перебрались сюда: «... у меня старший брат один живет в Питере... ещё один брат в Хабаровске живет уже тоже где-то восемь лет. Он там живет, с 2004-ого года живет» (Ульяновск, мужчина, 43 года, азербайджанцы). Отсутствие каких-либо тесных связей с ней в прошлом родители стремятся компенсировать тем, что их дети «по Интернету узнают про всё... культура России, история России. Интересно им всё». Конечно, незначительность приводимого
биографического контекста не стоит списывать лишь на желание отца быстрее сделать из своих детей полноценных россиян. Но она очень созвучно с его позицией не заводить дома никакого «национального разговора». Более того, обращает внимание и сходство его способа подачи биографии с рассказами давнишних жителей изучаемых городов, причём не только русских по национальности, которые описывали историю семьи в стороне от всяких этнических факторов, через образовательные, карьерные достижения родственников, перипетии свадеб и разводов.
Детям тяжело поддерживать позитивные стратегии аккультурации и свыкнуться с транслируемыми родителями вариантами биографий. Вот и в семьях Усмана с Ахметом дети по-другому интерпретируют семейные истории. Так, дочери Усмана кажется, что её семья всё время жила в Чечне: там и по сей день остались целые деревни из родственников. А из интервью с сыном Ахмета можно узнать, что у них в Азербайджане тоже есть много
родственников и друзей, которые рассказывают о том, как «было раньше». Обоим этим подросткам с трудом удаётся включиться в школьный коллектив: ими приходилось не только вступать в словесные перепалки с одноклассниками, но даже и драться с ними. Советы родителей, в том числе подкреплённые историями из жизненного опыта, не всегда помогают им справиться с трудностями. Сам школьный контекст заставляет их иначе выстраивать услышанные от взрослых воспоминания. Дочь Усмана, только из-за своей этнической принадлежности, в классе считается «экспертом» по всем кавказским войнам. Поэтому она больше ориентируется на рассказы своей троюродной сестры, которая помнит разрушенный Грозный и как сама спасалась с мамой в подвале от уличных перестрелок. Вообще, детям и подросткам сложнее остановиться на позитивных стратегиях адаптации в силу более жёсткой системы нормативности, в которую она попадают. Эта системы состоит, как минимум, из трёх уровней: традиционных воспитательных установок исходящих от семьи, требований значимых взрослых, например, школьных учителей, из окружающего большинства, а также норм поведения, задаваемых сверстниками.
Итак, мы рассмотрели места семейных историй в воспроизводстве каждой из стратегий адаптации мигрантов. Оказалось, что они играют значительную роль в их поддержании. Степень внимания к ним служит индикатором значимости для семьи её этнического происхождения, культурных традиций народа. Это не просто знание того, что та или иная национальность была записана в документах родителей, а тех историй, в которых, как им кажется, она сыграла важную роль в их судьбе. Порой эти истории касаются непосредственно самой семьи и даже носят отчасти бытовой характер, иногда они связаны с историческими событиями, затрагивающими весь народ. Семейная история также используется для того, чтобы для того, чтобы показать степень общности или, наоборот, разности с нынешним социальным окружением, создать то необходимое для тех, кто выбрал стратегии ассимиляции и интеграции, чувство укоренённости на новом месте или хотя бы не случайности его выбора. Для тех, кто придерживается стратегии сегрегации и маргинализации, напротив, важность приобретают те факты из собственного опыта или опыта родственников, которые подчёркивают вынужденность не только их переезда, но и любых переездов, которые испытала семья. Ведущими для них является тема несправедливости, которая переносится со своей семьи в целом на весь народ или на историческую родину.
'Статья подготовлена на основе доклада на международном научно-практическом семинаре «Дети мигрантов: школа, семья, друзья» («Children of Labor Migrants: Schooling, Family, Friends»), прошедшем 6-7 ноября 2014 г. в «Центре молодёжных исследований» НИУ ВШЭ, Санкт-Петербург.
2Грант РГНФ, №13-03-00597, рук. - д.с.н. Омельченко Е.Л.
3Здесь и далее имена респондентов изменены в целях обеспечения конфиденциальности.
4Речь идет о массовых беспорядках 24-26 октября 1981 года в г. Орджоникидзе (ныне Владикавказ), а также о произошедших 31 октября - 4 ноября 1992 года вооружённых столкновениях между Северной Осетией и Ингушетией.
5Речь идет о массовых беспорядках 13-20 января 1990 года в г. Баку.
Литература
1. Аарелайд-Тарт А. Проблемы адаптации к новым культурным условиям в зеркале биографического метода // Социологические исследования. - 2003. - № 2. - С. 59-67.
2. Константинов В. В. Адаптационный процесс у мигрантов и их психологические характеристики (на материалах Приволжского Федерального округа) // Вестник КРАУНЦ. Серия «Гуманитарные науки». - 2012. - №2 (20). - С. 114-122.
3. Павленко В.Н. Аккультурационные стратегии и модели трансформации идентичности у мигрантов // Психология беженцев и вынужденных переселенцев: опыт исследований и практической работы / Под ред. Г.У. Солдатовой. - М.: Изд-во «Смысл», 2001. С. 25-39
4. Стратегии межкультурного взаимодействия мигрантов и населения России: Сборник научных статей / Под ред. Н.М. Лебедевой и А.Н. Татарко. - М.: РУДН, 2009.
5. Berry J.W. Immigration, Acculturation, and Adaptation in Applied Psychology: an International Review, 1999, Vol. 46, Issue 1, pp. 5-68.
6. Berry J.W., Phinney J.S, Sam D.L. & Vedder, P. (Eds.) Immigrant Youth in Cultural Transition: Acculturation, Identity and Adaptation across National contexts. Mahwah: Lawrence Erlbaum Associates, 2006.
7. Sahadeo J. Soviet “Blacks” and Place Making in Leningrad and Moscow // Slavic Review. - 2012. - Vol. 71, No. 2 - PP. 331-358.
