CC BY
149
К. С. Филатов
РОЛЬ МЕТАФОРЫ В СМЫСЛОВОМ РАЗВЕРТЫВАНИИ ПУБЛИЦИСТИЧЕСКОГО ТЕКСТА
KIRILL S. FILATOV
THE ROLE OF METAPHORS IN THE SEMANTIC EXPLICATION OF A JOURNALISTIC TEXT
В статье рассматриваются особенности метафорического развертывания журналистских текстов. Проясняется взаимоотношение синтаксической позиции метафоры со смысловым движением целого текста. Выявляются специфические для журналистики приемы организации текстов с помощью метафор. Делается вывод о том, что в некоторых публицистических текстах можно выделить образную доминанту, которая выступает результатом познавательной активности журналиста, одновременно с этим распространяя оценочные семы на весь текст.
Ключевые слова: метафора, развертывание текста, актуальное членение предложения.
The article concerns to the peculiarities of the metaphorical deployment of journalistic texts. It clarifies the coordination between syntactic position of metaphor and the semantic movement of the whole text and identifies specific techniques for organization of journalistic texts by using metaphors. It is concluded that in some publicistic texts figural dominant presents the result of cognitive activity of journalist simultaneously spreading estimating semes to the entire text.
Keywords: metaphor, text explication, functional sentence perspective.
Основным тезисом данной статьи является мысль о том, что в некоторых публицистических текстах использование метафоры может выступать конструктивным приемом их развертывания. Прежде чем перейти к эмпирической проверке данного предположения, остановимся на некоторых положениях теории метафоры и лингвистики текста.
Принципиальным в этом смысле является достаточно распространенная и устойчивая связь метафоры с позицией предиката в предложении, убедительно доказанная Н. Д. Арутюновой [3; 4]. Нас будет интересовать тот случай, когда в результате метафоризации в позиции предиката оказывается идентифицирующая лексика, поскольку этот тип метафор (образные, в классификации Н. Д. Арутюновой) является, по всей видимости, наиболее традиционным и наилучшим образом (как будет видно из примеров) работает на развертывание текста. «Классическая метафора образуется нарушением соответствия между лексическим типом и синтаксической функцией слова: идентифицирующая лексика переносится в сферу предикатов, создавая их самую конкретную разновидность, более всего приспособленную к индивидуализации объекта» [3: 253].
Стремление метафоры к позиции предиката отражается в актуальном членении предложения. Несмотря на то, что логические и коммуникативные отношения внутри предложения не всегда имеют взаим-
Кирилл Сергеевич Филатов
Аспирант кафедры речевой коммуникации Высшей школы журналистики и массовых коммуникаций, Санкт-Петербургский государственный университет ► farewell-arms@ya.ru
Научный руководитель: д-р филол. наук, доц. Л. Р. Дускаева
но-однозначные соответствия, в случае преди-цирования каких-то признаков объекту (как это имеет место при метафоризации), фокус метафоры всегда будет совпадать с коммуникативным фокусом предложения, то есть метафора указанного типа всегда выступает в качестве ремы вы-сказывания1. «При выделении на глубинно-семантическом уровне темы и ремы субъект часто определяется как данное, а предикат как новое. <...> То же самое верно и в применении к метафоризации, где „данным" оказывается тот или иной концепт, признаки которого нестроги, не обладают ясно очерченной гомогенной структурой, а лексема из той или иной предметной области, имеющая больше ассоциированных предикатов, выступает в роли нового, того, о чем будет сообщено в высказывании» [8: 71].
Далее, как показано в [12; 13], актуальное членение является важнейшей составляющей развертывания текста. В чем заключается специфика развертывания текстов в случае, когда ремой является образная метафора? Для ответа на этот вопрос обратимся к понятию рематической доминанты и классической работе, в которой оно было введено [7]. Понимая тему и рему как «одни из главных организаторов связности текста, движения мысли от предложения к предложению» [Там же: 118], Г. А. Золотова приводит в соответствие некоторым типам текстовых фрагментов характерные для них классы слов, которые на протяжении всего фрагмента образуют цепочку рем, названную рематической доминантой. Рематическая доминанта играет принципиальную роль при развертывании текста. «Рема имеет двойную функциональную направленность: внутри предложения она противопоставлена теме, соединяя исходную и новую, коммуникативно значимую информацию в коммуникативном акте; за рамками предложения рема данного предложения вступает в смысловые отношения с ремами соседних предложений, создавая рематическую доминанту текстового фрагмента, сигнализирующую его семантическую общность и способствующую членению текста. Выявляются некоторые закономерности соотношения определенных типов темы с определенными типами ремы как несущих и несомых
элементов в архитектонике текста» [Там же: 131— 132]. В случае если смысловое движение текста подчинено выбранной метафоре, мы будем говорить об образной доминанте текста или его фрагмента. Ее спецификой в противовес типам рематических доминант, приводимым Г. А. Золотовой, будет, по нашим наблюдениям, не лексико-грам-матическое единство составляющих ее слов, а их семантическая согласованность с выбранной метафорой. Образная доминанта, в нашем понимании, является образованием более глубокого уровня текста, чем рематическая, она характеризует непосредственно смысловую цельность фрагмента, а не формальные признаки ее выражения, которые могут варьироваться. В процессе развертывания текста характеризуемый объект (тема) получает согласующиеся с ним признаки объекта (ремы), с которым он был сравнен. Движение мысли в текстах такого рода определяется извлечением этих признаков, то есть глубина развертывания будет зависеть от степени эвристической емкости выбранной метафоры. В предельных случаях можно ожидать целого текста, основанного на развертывании одной метафоры или на нескольких вложенных метафорах. Такие тексты не редкость в поэзии (широко известны примеры: «Конь морской» Тютчева или «Бабочка-Буря» Пастернака), и они становились предметом отдельного научного исследования [10]. Большинство поэтических текстов-метафор построено по одному принципу — развертывания базовой метафоры, которая часто выносится в заголовок. «Композиционный тип данного текста определяется смысловой последовательностью развития метафоры: от представления фокуса (в заголовке) к его последовательному развитию через ряд предикатов» [9]. Наши наблюдения над журналистской практикой показывают, что развертывания текстов с помощью образных, не стёршихся метафор характерны для художественно-публицистических жанров и практически не применяются в остальных. Такое положение вещей вполне отвечает представлению о соотнесенности различных журналистских жанров с различными функциями языка, ими выполняемыми. Очевидно, что речевой доминантой информационных жанров является репрезента-
тивная функция языка, аналитических — гносеологическая, в то время как наиболее сходные с литературными произведениями тексты художественно-публицистических жанров призваны обслуживать оценочную деятельность журналиста, то есть экспрессивную функцию языка. Однако журналистские тексты в сравнении с поэтическими имеют свою специфику развертывания.
Проанализируем с данных позиций фрагмент статьи Виктора Топорова «Паралимпиец», опубликованной в газете «Известия» 15 июля 2013 года.
На самом деле Дмитрий Быков, конечно же, литератор исключительно одаренный: пишет он феноменально быстро, феноменально много и в феноменально различных жанрах. И по совокупности — в литературном, так сказать, пятиборье — его безусловно следует признать чемпионом. Скажем, он лучший стихотворный фельетонист среди отечественных прозаиков. И лучший сочинитель в формате ЖЗЛ из числа современных драматургов. И лучший лирический поэт во всем координационном совете оппозиции. И лучший прозаик в когорте телеведущих. И самый орфографически грамотный из числа современных фантастов. Одним словом, Быкову безусловно есть чем гордиться: он чемпион по литературному пятиборью.
Одна беда: литературное пятиборье — дисциплина не олимпийская, а, так сказать, паралим-пийская. Ни в коем случае не хочу задеть этим сравнением наших настоящих паралимпийцев: мы гордимся и ими самими, и их спортивными подвигами. Но ведь гордимся мы и нашим Дмитрием Быковым. Правда, и гордясь им, не забываем: стране нужны замечательные прозаики (и они, кстати, есть), а не средней руки беллетристы, умеющие сочинять стихотворные фельетоны; стране нужны блестящие публицисты, а не сочинители литературно-художественных биографий, строчащие многоводные, как Ниагара, колонки по поводу и без. Стране — лишний раз вспоминая так всё же и не застрелившегося Льва Толстого — нужны и плясуны, и пахари. Нужны ей, кстати, и люди, пляшущие за плугом, нужны литературные пара-лимпийцы — но всё же куда в меньшей степени.
Как литературный паралимпиец Дмитрий Быков хорош. Чудо как хорош. А что не получилось из него олимпийца — и никогда не получит-
ся — тут и к бабке ходить не надо. И на мрачное «николаевское семилетие» (или там, на глухую пору листопада) кивать нечего. Олимпийцы и вообще-то получаются далеко не из каждого.
Данный фрагмент, располагающийся в сильной позиции, в конце текста, занимает приблизительно треть статьи. В нем встречаются словосочетания «литературное пятиборье» (3), «литературный паралимпиец» (2), лексема «олимпиец» (2), их дериваты «паралимпийский» (1) и «олимпийский» (1). Это слова одного семантического поля, вовлеченного в данной статье в процесс ме-тафоризации, заданного уже заголовком. Базовой можно считать метафору «Дмитрий Быков — па-ралимпиец», в которой «Дмитрий Быков» является текстовым референтом, а фокус метафоры «паралимпиец» и его импликации — текстовым предикатом.
Первый абзац анализируемого фрагмента организован вокруг метафорического концепта «литературное пятиборье». Все неметафорические высказывания этого абзаца строятся как бы с оглядкой на данный концепт: естественно, что представление заслуг Дмитрия Быкова в контексте такого рода соревнования, введение относительности измерения лишает эти заслуги основательности, а все изложение окрашивает в иронические тона. Второй абзац характеризует Дмитрия Быкова косвенно, через характеристику предшествующей метафоры литературного пятиборья, которое теперь получает статус «пара-лимпийской дисциплины», порождающий новые коннотации. И в этом текстовом ходе, во вложении метафор, возможно, с наибольшей силой проявляется текстообразующий потенциал последних. Рематической доминантой обоих абзацев являются слова со значением характеристики литератора: лучший прозаик, фельетонист, сочинитель; прозаики, публицисты. Однако образная доминанта оказывается различной: в первом случае это «литературное пятиборье», а во втором — «паралимпийская дисциплина». В последнем абзаце происходит совмещение двух метафор, и Дмитрий Быков называется литературным па-ралимпийцем, что возвращает читателя к заголовку и кольцует, таким образом, композицию.
Фрагмент разворачивается в рамках заданной автором метафорической модели.
Схема развертывания данного фрагмента такова2: Дмитрий Быков занимается литературным пятиборьем ^ Литературное пятиборье — паралимпийская дисциплина ^ Дмитрий Быков — литературный паралимпиец.
Эта схема отражает только связь между блоками, что значительно упрощает представление о семантических процессах текстообразова-ния, так как внутри блоков также происходит согласование по метафоре на смысловом и синтаксическом уровнях.
Как уже говорилось, журналист зачастую прибегает к метафорам с целью оценить описываемое им явление. В данном случае оценочность текста очевидна. Механизм формирования оценки в метафорических выражениях достаточно хорошо изучен. Он связывается в первую очередь с понятием коннотации, которое следует рассмотреть подробнее. Вслед за Ю. Д. Апресяном [1] «коннотациями лексемы мы будем называть несущественные, но устойчивые признаки выражаемого ею понятия, которые воплощают принятую в данном языковом коллективе оценку соответствующего предмета или факта действительности. Они не входят непосредственно в лексическое значение слова и не являются следствиями или выводами из него»3. Коннотации имеют различные формы проявления в языке (достаточно подробно описанные в цитированной выше работе Ю. Д. Апресяна), основной из которых можно считать языковые метафоры. Подавляющее большинство языковых метафор создается благодаря тому, что коннотации слова, лежащие вне пределов его лексического значения, вводятся в ядерную часть их семантики. В случае использования языковых метафор для номинации объекта оценка, как правило, автоматически привносится вместе с этими метафорами, в случаях же подобных разбираемому (то есть в случае авторской метафоры) «человек не столько открывает сходство, сколько создает его» [2: 9] и вместе с этим сходством он создает и оценку. В этом заключается существенная разница между языковыми и художественными ме-
тафорами. «В метафоре приобретают оценочные смыслы слова как имеющие, так и не имеющие оценочных коннотаций в исходных значениях. Это связано с тем, что часто метафорический сдвиг сопровождает и сдвиг в природе субъектов и их признаков: от мира вещей — предметного, физического, к миру человека, психическому, социальному, который входит в систему ценностей» [5: 64]. Представляется, что данное утверждение является принципиальным не только для понимания механизма метафорической оценки, но и для осознания природы журналистского творчества в целом: не случайно многие речевые штампы рождаются именно на страницах периодики. Естественно, что слово «паралимпиец» само по себе лишено оценочности, и только контекст, в который погружает его автор, актуализирует ту или иную коннотацию, содержащуюся в нем т р^епйа (в данной статье — это коннотация принципиальной неспособности к достижению определенных результатов). В случаях, когда, как в анализируемом фрагменте, контекст сам подчинен выбранной номинации, возникает определенная взаимозависимость: текст направляется метафорой, которая в свою очередь находит подтверждения своим оценочным вхождениям в этом тексте. Точнее, развертывание текста происходит с помощью разложения источника метафоры на релевантные для объекта признаки, справедливость приписывания которых источнику доказывается самим развертыванием. В этом явлении, как представляется, сосредоточена суть функционирования развернутой метафоры в публицистическом тексте. Здесь она выполняет двойную функцию оценки и когнитивной проекции явления, совмещая в себе признаки художественной и языковой метафор. Авторская метафора в журналистике одновременно высвечивает новые признаки явления и оценивает их, причем происходит это внутри одной и той же поверхностной структуры. Сам отбор этих признаков оценочен.
Анализируя данный текст, выделим еще одну характерную черту, обогащающую его оценочный компонент, — игру слов в последнем предложении. Нужно отметить, что метафоры
часто сопровождаются игрой слов, поскольку последняя хорошо сочетается с семантической дву-плановостью, присущей любой метафоре4. Игра с многозначностью слова «олимпиец» возникает за счет противопоставления его употребления без атрибутивов употреблению слова «паралим-пиец» только в словосочетании с определением «литературный», которое свидетельствует об однозначной метафоричности его в этом контексте. Слово же «олимпиец» может прочитываться и как контекстный (в рамках развертывания описанной метафоры) антоним слова «паралимпи-ец» и в своем словарном переносном значении: «Человек, всегда сохраняющий величавую торжественность внешнего облика и невозмутимое спокойствие духа» [6], то есть здесь имеет место некоторая речевая уловка, построенная на неразличении лексико-семантических вариантов слова «олимпиец».
Уже на этом примере видно, насколько мощным может оказаться влияние метафорических элементов на архитектонику текста. Чтобы полнее проиллюстрировать это влияние, рассмотрим уже не фрагмент, а целый публицистический текст-метафору.
Индейцы
Памяти Евг. Замятина
Третий Рим, Третий Рим...
Скажете тоже.
Индейцы!
Пришли какие-то чуваки — типа конкистадоров, только местные... — отобрали свободу, землю, воду и нефть с газом, дали взамен бус-стекляшек и велели праздновать.
Индейцы сразу не поняли, в чем, собственно, праздник, но им объяснили. Дураки вы, мол, что ли? Мы же лучшие, а теперь еще и с бусами. Кругом разврат и упадок, а мы с вами — одно заглядение. И все нас уважают за духовность нашу. Щас еще мячиком в ворота попадем — вообще мир к ногам ляжет.
Мячиком попали — праздник случился.
А индейцам это только дай: бусы на себя нацепили и пляшут, голые и гордые. Бусы звяк-звяк. Время тик-так. Под праздник еще немного земли из-под них вынули.
Напраздновались они, стоят голые, друг на друга смотрят, сами себе удивляются. Тут от конкиста-
доров выезжает один в амуниции и говорит: разойдись, нехер тут стоять.
Которые разошлись, тех не тронули, а дали новых бус.
Они на радостях айда снова праздновать.
Индейцы, какой спрос.
Так и живут. Особенностью своей перед миром потряхивают, ничего не делают, нефть на цацки меняют, колются помаленьку. Такая иногда духовность обнаруживается поблизости, после укола, словами не описать.
Завели себе пиндосов для развлечения. Соорудят, бывало, пиндоса картонного — и ну плевать в него, пока не стемнеет. Смеху-то, радости!
Индейцы, что взять...
Скуки нет. То у них Евровидение, то война, то Олимпийские игры, а кругом все время заговор, и они одни всему оплот. Бусы звяк-звяк, время тик-так... И огненная вода не кончается. А то бы, конечно, бунт.
Так и живут.
Живут, кстати, недолго, но ничего страшного в этом не находят.
Конкистадоры на них не нарадуются.
Время — тик... Бусы — звяк...
Это статья Виктора Шендеровича, опубликованная 2 марта 2014 года на сайте «Ежедневный журнал». В целом механизм развертывания данного текста схож с предыдущим, но имеются и значительные отличия. Первое отличие заключается в том, что здесь не эксплицирован, как в первом примере, объект метафоризации, нам известен только источник (вынесенный в заголовок) — индейцы. Но кто назван в этом тексте индейцами, читателю предлагается уразуметь из самой статьи и общественно-политического контекста. Здесь отчетливо проявляется связь журналистских текстов с текущими событиями, постоянная направленность первых вовне, что позволяет автору использовать такой минус-при-ем5. Выше говорилось о том, что прием развертывания метафоры в целый текст более характерен для художественных произведений, сейчас мы можем отмежевать их от подобных текстов в журналистике, применяя критерий текстовой прагматики. То есть существенный момент отличия поэтического текста от публицистического заключается в том, что первые, как правило, об-
ращены на самое себя, а последние всегда отображают фрагмент внетекстовой действительности, что сказывается на характере развертывания: метафоры публициста могут отсылать читателя к фоновым знаниям о текущей ситуации.
Вторым важным отличием является тип рематической доминанты — здесь она событийная, и в данном случае это меняет характер образной доминанты. Несмотря на то, что формально метафоры в двух текстах похожи («Быков — Паралимпиец» и «Россияне6 — Индейцы»), во втором случае речь идет скорее о ситуации, чем о конкретном объекте. И соответственно этому меняется способ развертывания. Здесь принятая метафорическая модель порождает целые высказывания, а не отдельные слова одного семантического поля. Для правильного понимания текста недостаточно владения лексическим значением фокуса метафоры, необходимо существенное знание той реалии, которая послужила источником метафоризации. «Именно знание энциклопедических коннотаций, т. е. реальных свойств реальных вещей, позволяет говорящему свободно строить некодифицированные языком сравнения...» [7: 197]. Таким образом, можно утверждать, что семантика составляющих метафорическую модель компонентов влияет на способ развертывания текста. Этот факт, как представляется, заслуживает дальнейшего изучения. В этом отношении нельзя не согласиться с тем, что «метафорическое текстообразование можно понимать и буквально, как порождение текста, и иносказательно, как порождение подтекстово-го слоя» [11: 25].
Таким образом, роль ремы, которую зачастую в предложении выполняет метафора, способствует тому, чтобы последняя становилась конструктивным элементом развертывания текста. Рассматривая индивидуальные метафоры и соответственно художественно-публицистические тексты как главные источники их тиражирования в СМИ, мы обнаружили определенную архитектонику метафорически развернутого текста, которая, однако, имеет различные преломления в зависимости от глубинной семантической структуры текста.
Специфика развертывания публицистических текстов заключается в том, что метафора здесь в большей степени прагматический, нежели исключительно художественный прием. И если в поэтических текстах развертывание образа служит, как правило, эстетическим целям, то в публицистике смысловое движение текста подчинено двум таким принципиальным свойствам метафоры, как способность ее быть средством познания и оценки.
ПРИМЕЧАНИЯ
1 Отметим, что, по всей видимости, наличие в предложении метафоры указанного типа снимает для этого конкретного предложения проблему субъективизма выделения темы и ремы.
2 Данная схема, несмотря на глубоко художественный, индивидуальный характер статьи, отображает полное соответствие переходов формальной логике.
3 То, что коннотации не являются непосредственным следствием из лексического значения слова, заставляет предпочесть это понятие понятию «импликационал» (см.: Никитин М. В. Курс лингвистической семантики: Учебн. пособие. СПб., 2007), поскольку последнее вводит нежелательное представление об обязательном характере связи между значением слова и дополнительными элементами смысла.
4 Некоторые примеры см.: АрсентьеваЕ. Ф. Расширенная метафора и фразеологический каламбур как действенные средства семантического преобразования фразеологических единиц английского и русского языков // Вопр. когнитивной лингвистики. 2006. № 2. С. 84-87.
5 Не исключено, что сделано это и из этических соображений, поскольку открытое называние объекта метафоры могло бы рассматриваться как диффамация.
6 Как уместнее всего предполагать из содержания статьи.
ЛИТЕРАТУРА
1. Апресян Ю. Д. Коннотации как часть прагматики слова // Апресян Ю. Д. Избр. тр. Т. 2. Интегральное описание языка и системная лексикография. М., 1995. С. 156-178
2. Арутюнова Н. Д. Метафора и дискурс // Теория метафоры: Сб. / Общ. ред. Н. Д. Арутюновой и М. А. Журинской. М., 1990. С. 5-32.
3. Арутюнова Н. Д. Синтаксические функции метафоры // Известия АН СССР: Сер. литературы и языка. 1978. Т. 37. № 3. С. 251-262.
4. Арутюнова Н. Д. Функциональные типы языковой метафоры // Известия АН СССР: Сер. литературы и языка. 1978. Т. 37. № 4. С. 333-343.
5. Вольф Е. М. Метафора и оценка // Метафора в языке и тексте: Коллективная монография. М., 1988. С. 52-65.
6. Ефремова Т. Ф. Новый словарь русского языка. Толково-словообразовательный. — М., 2000. — URL: http:// www.efremova.info/word/olimpiets.html#.U0Qu6_l_vnU
7. Золотова Г. А. Роль ремы в организации и типологии текста // Синтаксис текста: Сб. ст. М., 1979. С. 113-133.
8. Киселева С. В., Панкратова С. А. И снова о метафоре: Когнитивно-семантический анализ: Монография. СПб., 2013.
9. Кураш С. Б. Метафора и ее пределы: микроконтекст — текст — интертекст. Мозырь, 2001.
10. Новикова М. Л. Структура и семантика метафоры как конструктивного компонента художественного текста: Дис.... канд. филол. наук. М., 1983.
11. Харченко В. К. Функции метафоры. М., 2007.
12. Хэллидей М. А. К. Место «функциональной перспективы предложения» в системе лингвистического описания // Новое в зарубежной лингвистике. 1978. Вып. 8. С. 138-148.
13. Danes F. Functional Sentence Perspective and the Organization of the Text // Papers on Functional Sentence Perspective / Ed. by F. Danes. Prague, 1974. P. 107-128.
[представляем новые книги. рецензии]
СКЛЯРЕВСКАЯГ. Н. ПРАВОСЛАВНАЯ ЛЕКСИКА. КОНЦЕПТЫ ХРИСТИАНСКОМ КУЛЬТУРЫ. ЛИНГВИСТИЧЕСКИЕ АСПЕКТЫ ПРАВОСЛАВИЯ. Deutschland, Saarbrucken: Sanktum, 2013. — 56 с.
В XX веке мир русского слова под влиянием языковой политики был значительно деформирован. Русская религиозная лексика, понятийное содержание которой в значительной степени отражает особенности национального мировоззрения, была искусственно исключена из речевого оборота как «устаревшая», «дореволюционная», «мистическая», «вредоносная». В то же время официальная государственная идеология внедряла в политический язык фундаментальные идеи православия, которые, содержательно трансформируясь, получали новейшее лексическое оформление. Достаточно сказать, что идея соборности успешно функционировала под масками коллективизма и морально-политического единства советского народа. Распад СССР вызвал описанные в специальной литературе (см.: [1]) активные языковые процессы, в том числе возрождение религиозной лексики, сопровождавшее процесс воцерковления значительного слоя граждан постсоветской России — «приобщения их к церковной жизни» [3: 102].
Освоению основ православной культуры способствовали деятельность иерархов церкви, многотиражные издания на русском языке церковной литературы, формирование православных СМИ. Особый вклад в популяризацию содержательного наполнения русской церковной лексики внесли составители современных толковых словарей — лексикографических изданий, в которых сняты политически заданные «добавки», искусственно искажавшие значения толкуемых слов и устойчивых сочетаний. Заметным явлением стал «Словарь православной церковной культуры», адресованный широкому кругу читателей [Там же].
Изданная в Германии книга Г. Н. Скляревской «Православная лексика. Концепты христианской
культуры» [2] включает три взаимосвязанных раздела (каждый из разделов был ранее опубликован в виде статьи), посвященных динамическому исследованию русской религиозной лексики как системы, сохранившей особо структурированные концепты христианской культуры. Наблюдения и выводы автора открывают перспективы объективного толкования базовых понятий православия и — опосредованно — традиционных ментально ценностных предпочтений и установок.
Предложенная Г. Н. Скляревской лингвистически корректная интерпретация лексики русского православия затрагивает ряд проблем, актуальных для ког-нитивистики, лингвокультурологии, лингвоидеологии, стилистики ресурсов, функциональной стилистики. Затронем лишь один дискуссионный вопрос. По мнению автора, нецелесообразным является выделение церковно-религиозной функциональной разновидности / функционального стиля современного русского языка, т. к. лексика православия «пронизывает весь русский язык, включена в семантические, словообразовательные и все другие сферы его существования и функционирования» [Там же: 13]. Отметим, однако, в этой связи, что выделение функционального стиля требует учета объективных стилеообразующих факторов, в том числе экстралингвистических, и не осуществляется в абстракции от конструктивного принципа, определяющего вектор отбора и сочетаемости языковых средств разных уровней, маркирующих основные текстовые жанры. Данное возражение, разумеется, не затрагивает теоретической значимости работы в целом.
Сформулированный автором тезис о надкультур-ном характере религиозной культуры, которая трак-
(Окончание на с. 60)
