CC BY
59
330
РОДСТВЕННЫЕ ОТНОШЕНИЯ В ХУДОЖЕСТВЕННОЙ ПРОЗЕ Н. В. ГОГОЛЯ: ВНЕФАБУЛЬНОЕ ПРОСТРАНСТВО*
К. Г. Кацадзе
Аннотация. Тема родства - одна из центральных в прозе Гоголя - рассматривается в статье на примерах внефабульных персонажей его прозы. Автор полагает, что внефабульное родство влияет на фабульных персонажей, подчеркивая аксиологическую значимость родственных связей для самого автора.
Ключевые слова: проза Н. В. Гоголя, внефабульнъе персонажи, внефабульное пространство
Summary. The theme of kinship considered as one of the main themes in Gogol's prose is analysed in the article. The analysis is focused on the characters outside the plot of the story. The author argues that this kinship affects the characters underlining axiological significance of family relationships for the author.
Keywords: kinship, outside the plot characters, outside the plot space.
Тема родства - одна из центральных впутается какой-нибудь родич, дед или в творчестве Гоголя. Важность прадед <...> чудится, что вот-вот сам
родства подчеркивается обладающими все это делаешь, как будто залез в пра-родовым сознанием героями, рассказ- дедовскую душу, или прадедовская душа
чиками, повествователями. Родство шалит в тебе.» [1, с. 181]. даже при утрате родственных связей Утрата родства выражается в сохраняет влияние на жизненный путь устойчивых речевых конструкциях. персонажей, подчеркивая аксиологи- Так, «несчастливец» и «сирота бед-ческую значимость родственных свя- ный» у Гоголя практически синони-
зей для самого автора. мичны. При несчастье идентифика-
Помимо прямых манифестаций ция с сиротой происходит моменталь-
значимость родства демонстрируется но, как в ссоре Кума и Черевика из внефабульными средствами. Если при- «Сорочинской ярмарки». При утрате сказка «Батюшки мои» в устах пасечни- связей с семьей утрачивается и защи-
ка звучит в исходном наивном тоне, то та, которую дает родство, что может
через обобщенный образ предка в приводить к трагедии. В. Ш. Криво-
«Пропавшей грамоте» описывается нос рассматривает отречение Андрия
почти на физиологическом уровне от отца как символическую смерть ге-
преемственность культуры: «А как еще роя, а подлинное сиротство Хомы
* Статья подготовлена при поддержке Государственного контракта № 14.740.11.0665 от 12 октября 2010 г.
ф
Филологические науки
Брута - как усугубление его уязвимости [2, с. 29]. Наоборот, присутствие родных во внефабульном пространстве защищает героя, в том числе от нечистой силы. К матери обращается за спасением в своем последнем монологе Поприщин, а в «Носе» слепота, «унаследованная» полицейским чиновником от тещи, оборачивается прозрением и обнаружением сбежавшей части тела.
Значимость родства в мире Гоголя оттеняется судьбой сирот. Гоголь следует фольклорным представлениям, в соответствии с которыми сирота воспринимался ущербным не только в социальном, но и в ритуальном смысле. Это многое объясняет в судьбе таких героев Гоголя - круглых сирот, как Грицько («Сорочинская ярмарка») или Петрусь («Вечер накануне Ивана Купала»). Ущербна и судьба тех, кто лишился отца или матери (Левко из «Майской ночи», Вакула из «Ночи перед Рождеством», Катерина из «Страшной мести») [3, с. 157]. Сироты воспринимаются в хуторской среде «Вечеров» как опасная аномалия (такое значение будет подспудно встречаться и в других произведениях).
«Тема безродности - тема творчества Гоголя: Пискаревы, Башмачкины и Поприщины отщепенцы, перенесенные в Петербург чортом», - отмечал А. Белый [4, с. 51]. Тетка деда Фомы Григорьевича, пытающаяся оградить Петруся от беды («Вечер накануне Ивана Купала»), придумывает ему родство, рассказывая вымышленную историю приключений отца. На первый взгляд кажется, что родственные связи в творчестве Гоголя обеспечивают охранные функции, а отсутствие таких связей - несчастья. В действительности, ситуация сложнее.
Нередко в числе внефабульных «родственников» героев оказываются существа, находящиеся в прямой или косвенной связи с инфернальным. Именование Чубом Вакулы «проклятый выродок» бросает тень на его мать, обнаруживает ее ведьмовство и указывает на происхождение Вакулы. Инфернальность связана и с тем, что родные героев причастны питейному делу. «Дальняя родичка» Солопия Черевика держала шинок, как и тетка деда Фомы Григорьевича. Родственные отношения с представителями «пограничной профессии» связывают героев и рассказчика с потусторонним миром, обнажают проницаемость границ и естественность этой проницаемости. Обретенное родство меняет отношения породнившихся, выявляя качества, которые до того были скрыты. Корж, называя Петруся «сын родной» (после того как тот в союзе с инфернальными силами приобрел деньги ценой внутреннего опустошения), обнажает свою изначально темную природу.
Но в гоголевском мире родственные связи проблематичны и в том случае, если речь идет о взаимоотношениях обычных людей. Вед мость, зависимость Солопия Черевика показана через внефабульные образы Хвеськи и кума. «Значительное лицо» из «Шинели» обзаводится любовницей, которая «ничуть не лучше и не моложе жены его». Внефабульная жена Чуба была щеголихой (это объясняет и Оксанину страсть к нарядам), любит принарядиться Солоха. Мать является преградой для любви Ганны и Левко из «Майской ночи», хотя между ними нет враждебных отношений, как у Хиври с Па-раской («Сорочинская ярмарка»). Изначально отец Левко тоже появляется
331
4 / 2011
Преподаватель XXI
332
во внефабульном пространстве как традиционное препятствие для молодых [5, с. 166, 172-173].
В «Шпоньке» семейная жизнь принципиально находится за кадром: внефабульны и мать, и формальный отец героя - Федор, и настоящий отец - Степан Кузьмич с его определяющей дальнейшее движение сюжета рассказа дарственной. Отсутствуют «вторые половины» у всех фабульных персонажей. Поэтому и женитьба возможна только во внефабульном пространстве - пространстве сна (хотя и в этом пространстве перспектива женитьбы Шпоньку пугает). Герои рассказа словно сориентированы друг другом на безбрачие.
В петербургских повестях женская семейная тирания зачастую безосновательно возведена в аксиому. Молодые чиновники упоминают хозяйку Башмачкина, «семидесятилетнюю старуху», о которой «говорили, что она бьет его» [1, т. 3, с. 143]. Да и сам Баш-мачкин полагает, что внесценическая жена «видно, как-нибудь поколотила его» [там же, с. 152]. В «Записках сумасшедшего» Поприщину представляется, что казначея будет бить по щекам кухарка. Невесты с пародийными именами, которых подбирает Чичикову город, подтверждают только провинциальное дурновкусие и чуждую жизни литературность. Тяготы и малозначительность брака характеризуют слабохарактерность белокурого зятя Ноздрева, как и смерть первой жены самого псевдобогатыря из «Мертвых душ». Как и Тарас Бульба, Ноздрев не желает «с бабами бабить-ся», но причины у них, конечно, разные. Вместо свойственной Тарасу вечной готовности к бою рядом с Ноздревым оказывается нянька, ко-
торая определением («смазливая») схожа с актрисой, на которую имел виды Кувшинников.
В «Мертвых душах» внефабульные образы родственников появляются и в связи с различными махинациями: «всякий сует какую-нибудь свою куму» [1, т. 6, с. 198]. Значимыми здесь становятся влиятельные родственники, тогда как в «Вечерах» Панько демонстративно отворачивается от «горохового панича» - племянника комиссара. Практикуется самостоятельное и неосознанное проклятие своего рода.
Наиболее полно через внефабуль-ный родственный круг раскрыт характер Плюшкина. Как в «Портрете», образ «деда» используется для сокрытия преступной находки, так и Плюшкин покрывает свое мелкое и никчемное воровство мнимым наследством. Сосед и жена Плюшкина, «говорливая хозяйка», «две миловидные дочери», «сын, разбитной мальчишка» - образы из прошлого героя. Еще один «родственник» Плюшкина, штаб-ротмистр, с которым убежала родная дочь Плюшкина, окончательно разрушает доброе в представлениях Плюшкина о человечестве. Через образы родственников дано и сравнение Плюшкина с утопающим: «Но напрасно обрадовавшиеся братья и сестры кидают с берега веревку и ждут» [там же, с. 126]. Плюшкин окружен внефабульной родней, которая отчаялась что-либо в нем изменить, а в будущем, вероятно, будет только рада его смерти: «отец Карп и отец Поликарп, два священника его деревни, не погребут его самого, к неописанной радости зятя и дочери, а может быть, и капитана» [там же, с. 129]. Родственное участие сменяется злобой и ненавистью. Родственные связи в подлинном смысле распадаются. В образ-
Филологические науки
ной структуре подготавливается обобщение уже другого плана, в котором распадаются связи между разными поколениями людей: «всё ясно текущее поколение, дивится заблужденьям, смеется над неразумием своих предков» [там же, с. 211], но над ними «потом посмеются потомки» [там же].
Внефабульные родственники в творчестве Гоголя могут определять судьбу фабульных героев. Несчастье матери унаследует Катерина, с пребыванием у матери связаны представления о таинственном доме сотника у Ганны из «Майской ночи». Жизненный путь героя определяется этими связями. В устах прямодушного (и поэтому, скорее всего, справедливого в своих обвинениях) Ивана Никифоро-вича дискредитация рода Ивана Ивановича открывает его природу и линию поведения: «сестра была известная всему свету потаскуха», «мужа своего записала в крестьяне», «Отец и мать его тоже были пребеззаконные люди и оба были невообразимые пьяницы» [6, с. 228]. На ложный путь направляет Чичикова наставление его отца («больше всего береги копейку»), хотя информация об истинном отце Чичикова при рассказе о его прошлом дается со свойственной Гоголю двусмысленностью [7, с. 89].
Зачастую в мире Гоголя герои пренебрежительно относятся к родству по крови и к побратимству. Профанация родственных связей ведет к трагическому финалу жизненного пути персонажа или к его разоблачению. Причем в последнем случае, связанном чаще всего с легкомысленно даваемыми именованиями, разоблачаются и именующий, и именуемый.
На мотиве разрушенной семьи строит некоторые свои реплики Чи-
чиков в доме Манилова. «Вдовица беспомощная» и «сирота горемыка», которым Чичиков якобы помогал, служат лишь тому, чтобы создать благостное впечатление о себе у Манилова (а затем в оправданиях перед князем во втором томе «Мертвых душ»). На родственных отношениях Чичиков старается «играть» и в доме Коробочки, где в его устах звучит слово «матушка», призванное установить нужный контакт. Чичиков пытается использовать обращение «матушка» сначала по отношению к служанке Коробочки, потом к ней самой. В слове «матушка», с одной стороны, выражение пренебрежения и фамильярности («утрата прямого номинативного значения в результате процесса десемантизации» [там же]), но с другой, - то, что в принципе может способствовать интимному, родственному сближению.
Профанируются и слова, относящиеся к теме побратимства. Слово «брат», торжественно звучащее в «Шинели», по сути, исключение. Гораздо чаще в речи гоголевских героев встречаются пренебрежительное «братец» (например, в «Коляске») или профа- 333 нируемое «брат», что особенно характерно для Ноздрева (для которого Чичиков к тому же дороже, чем «отец родной»). На каком-то этапе взаимоотношений Чичиков тоже начнет называть Ноздрева «брат», уличая его при этом в мошенничестве. По-видимому, и в данном случае можно говорить о словесной игре: один мошенник называет «братом» другого.
Плюшкин, в свою очередь, не терпит именования себя «дядюшка», которое дает ненавидимый им капитан-сосед: «А я ему такой же дядюшка, как он мне дедушка» [1, т. 6, с. 125]. «Батюшкой» называет Плюшкин Чичи-
4 / 2011
Преподаватель XXI
кова, фамильярность и родственность снова сливаются, а родственность профанируется.
Взамен профанируемого родства и отрицательных реалий родства истинного Гоголь представляет родство иного рода. Важность родства, действительного или нареченного, делает видимой сопричастность рассказчика лучшим сторонам народного характера в лирическом заключении «Соро-чинской ярмарки»: как брат тоскует рассказчик по своим друзьям «бурной и вольной юности» [1, т. 1, с. 136]. Братьями называл своих товарищей Ваку-ла в «Ночи перед Рождеством». Именно на них в трудной для себя ситуации он возлагает ответственность сообщить о его гибели, просить молиться за него. Иное, но тоже значимое обращение к Вакуле звучит в словах запорожцев: «Мы, брат, будем с царицею толковать про свое» [там же, с. 234]. Уважение к родному по месту рождения человеку и готовность ему помочь высоко ценятся в мире Гоголя. Так и дед Фомы Григорьевича относится к проезжающим через его имение знако-334 мым казакам: «здорово, здорово брат!» [там же, с. 310].
Возрождение родства на новой, не кровной, а духовной основе возникает в прозе Гоголя позже. Во втором томе «Мертвых душ» таков образ его наставника: «Как любили его все мальчики! Нет, никогда не бывает такой привязанности у детей к своим родителям» [1, т. 7, с. 12], «Тут только он требовал от воспитанника всего того, что иные неблагоразумно <требуют> от детей» [там же]. Намечается новый для героя путь обретения родства, но наставник Тентетникова умирает.
Итак, в творчестве Гоголя немало внефабульных родственников, что подчеркивает большую роль категории родства в его произведениях. Вне-фабульные родственные связи в значительной мере определяют судьбу фабульных гоголевских персонажей; на родовых и семейных ценностях много держится в «Вечерах на хуторе близ Диканьки». Вместе с тем многие родственные связи в творчестве писателя часто проблематичны, профанируемы, но, в то же время, братство, идеалы которого заложены в христианской вере, товариществе («Шинель», «Тарас Бульба»), истинном наставничестве (второй том «Мертвых душ»), создаёт такие отношения между людьми, которые в глазах автора обладают большей ценностью, чем родство кровное.
СПИСОК ИСТОЧНИКОВ И ЛИТЕРАТУРЫ
1. Гоголь Н. В. Полное собрание сочинений: В 14 т. - М., 1937-1952.
2. Кривонос В. Ш. Повести Гоголя: Пространство смысла. - Самара, 2006.
3. Гольденберг А. Х. Архетип гостя в поэтике Гоголя // Н. В. Гоголь и его творческое наследие. X Юбилейные Гоголевские чтения. - М., 2010.
4. Белый А. Мастерство Гоголя. М., 1934.
5. Вайскопф М. Я. Сюжет Гоголя: Морфология. Идеология. Контекст. - М., 2002.
6. Васильев В. К. К семантике образа и жизнеописания Чичикова // Н. В. Гоголь и русская литература. Девятые Гоголевские чтения. - М., 2010.
7. Дмитриева Е. Е. Эмоционально-оценочная предметная лексика со значением лица в «Петербургских повестях» Н. В. Гоголя // Лингвистические исследования - 1987. - М., 1987. |
ф
