CC BY
89
ФИЛОЛОГИЯ И КУЛЬТУРА. PHILOLOGY AND CULTURE. 2016. №3(45)
УДК 82-2
РАЗВИТИЕ ГЕНДЕРНЫХ И МИФОЛОГИЧЕСКИХ АССОЦИАЦИЙ
В БИОГРАФИИ ЧИЧИКОВА
© Светлана Синцова
THE DEVELOPMENT OF GENDER AND MYTHOLOGICAL ASSOCIATIONS IN CHICHIKOV'S BIOGRAPHY
Svetlana Sintsova
The biography of Chichikov is the focus of streams of two types of associations: gender and mythological. Their interweaving makes it possible to discover new shades of meaning in the main character of "Dead Souls". They often arise due to associative interactions with the images from other works of N. Gogol, which suggests the presence of gender intertext and its impact on the creation of Chichikov's image in general and the biography of the hero in particular. In light of this approach, it becomes possible to partially reconstruct the thought-creative activity of the author who wrote the episode of "Dead Souls" analyzed in this article. The chosen analytical strategy enabled us to reveal that the motif of a wandering man's soul, which is very important to Gogol, is developed in Chichikov's biography. The main purpose of this wandering is the quest for "satisfactions", which can be attained in life (especially distinct is the association with major Kovalev, and also Poprischin, Bashmachkin, etc.). This motif attracts both associative series from the works of Gogol and Pushkin (Eugene Onegin) and activates the mythological images of Ulysses and Sisyphus in the mind of the writer. The potential presence of such mythological connotations adds a symbolic and metaphorical value to Chichikov's story. Gogol implicitly likens his life to hard work in the realm of the dead, which just outwardly looks like an ordinary life. But a series of bizarre, seeming coincidences, which destroy the intentions of the hero and prevent him from achieving his objectives, are actually provoked by the intervention of powerful forces, seeking revenge for being disrespected (the role of Poseidon in Odysseus's tests).
Keywords: gender intertext, associations, myth, Odysseus, Oedipus, potential sense.
Биография Чичикова рассмотрена как средоточие потоков двух типов ассоциаций: тендерных и мифологических. Их переплетение позволяет обнаружить в главном персонаже «Мертвых душ» новые смысловые оттенки. Нередко они возникают благодаря ассоциативному взаимодействию с образами из других произведений Н. В. Гоголя, что позволяет говорить о присутствии гендерного интертекста и его влиянии на создание образа Чичикова в целом и биографии героя в частности. В свете такого подхода становится возможной частичная реконструкция мыслительно-творческой активности писателя, создававшего анализируемый в статье эпизод «Мертвых душ». В свете избранной аналитической стратегии было выявлено, что в биографии Чичикова развивается очень важный для творчества Н. В. Гоголя мотив скитания мужской души. Главной целью этого скитания является поиск «довольств», которые можно обрести в жизни (особенно отчетлива ассоциация с майором Ковалевым, а также Поприщиным, Башмачкиным и др.). Данный мотив притягивает к себе не только ассоциативные ряды из произведений Гоголя, а также А. Пушкина (Евгений Онегин), но и активизирует в сознании писателя мифологические образы: Одиссея и Сизифа. Потенциальное присутствие таких мифологических оттенков сообщает истории о Чичикове символико-метафорические значения. Его жизнь скрыто уподобляется Гоголем тяжкому труду в царстве мертвых, которое только выглядит обыденной жизнью. А череда нелепых, казалось бы, случайностей, что разрушают намерения героя и препятствуют ему в достижении целей, на самом деле оказывается спровоцированной вмешательством могущественных сил, мстящих за неуважение к ним (роль Посейдона в испытаниях Одиссея).
Ключевые слова: гендерный интертекст, ассоциации, миф, Одиссей, Эдип, потенциальный смысл.
Образ Чичикова занимает центральное место в системе персонажей «Мертвых душ», поэтому его исследованию посвящен целый ряд работ, в кото-
рых почти неизменно констатируется, что Н. В. Гоголь создал этот персонаж, окружив его ореолом тайны, загадки. Основу такой таинствен-
ности, как считают литературоведы, составляет уникальная способность Чичикова интуитивно угадывать психологическую суть своего собеседника, подстраиваясь под него, угадывая движущие им мотивы и настроения. Такой феноменальный дар в то же время скрывает сущность самого главного персонажа, превращая его в подобие психологического хамелеона и тем самым чрезвычайно затрудняя читателю проникновение к его подлинному «я» [Синцов]. Не случайно в последних главах поэмы начинает активно формироваться мотив маски, связанный, в первую очередь, с образом Чичикова. А стремление разгадать, кто же на самом деле скрывается под маской, вовлекает в этот процесс почти всех остальных персонажей [Синцова, Мотив маски в «Мертвых душах Н.В. Гоголя», 2012]. Попыткой автора проникнуть к подлинной сути главного героя становится так называемая биография Чичикова, а также следующая за этим эпизодом притча о Кифе Мокиевиче и Мокии Кифовиче. Все исследователи поэмы в один голос утверждают, что в этих двух фрагментах скрыты наиболее важные для понимания Чичикова ключи и «коды», позволяющие проникнуть в первоосновы замысла гоголевского творения, и предлагают различные интерпретации такого замысла, исходя из выбранных ими подходов к анализу1.
В этой статье будет предложен еще один подход к интерпретации так называемой биографии Чичикова. В основу интерпретации положено представление о «Мертвых душах» как средоточии «гендерного интертекста», ставшего важнейшим стимулом самодвижения и саморазвития смыслового фона всех художественных произведений Н. В. Гоголя. В таком ключе «Мертвые души» уже рассматривались С. В. Синцовой неоднократно [Синцова, 2011], [Синцова. Мотив маски в «Мертвых душах Н.В. Гоголя», 2012], [Синцова. Мотив утрачиваемых мужских ценностей в поэме Н. В. Гоголя «Мертвые души», 2012], что позволило выявить в поэме целый пласт новых значений, оттенков смыслов, не только придающих глубинную динамику идеям и замыслам «Мертвых душ», но и вовлекающих в этот процесс почти все написанные ранее писателем повести и пьесы.
1 Максимально широкий и подробный обзор различных подходов к изучению и интерпретации образа Чичикова можно найти в кандидатской диссертации Е. В. Синяк, посвященной историко-функционально-му анализу «Мертвых душ» [Синяк]. Особого внимания, на наш взгляд, заслуживают исследования, в которых предложены оригинальные интерпретации биографии Чичикова [Гольденберг, Гончаров], [Кривонос], [Манн].
В основу аналитической технологии, которая позволяет осуществлять своеобразную «реконструкцию» такого гендерного интертекста поэмы, положено воссоздание ассоциативных потоков, условия для которых создает сам писатель. Задача исследователя видится в том, чтобы не просто воссоздать поток соответствующих ассоциаций, «закодированных» в тексте Гоголя, но и раскрыть их влияние на динамику смыслового фона «Мертвых душ». Так становится возможным не только воссоздать некоторые аспекты диалога Гоголя с читателем, но и отчасти реконструировать мыслительную активность самого писателя, динамику его смыслопорождения, вовлеченность в этот процесс предшествующего художественного опыта. Изучение таких ассоциаций гендер-ного характера позволило в прежних публикациях выявить важнейшую смыслообразующую роль мотива скитания мужской души, ищущей утраченные «женские дары».2 В стремлении к ним Чичиков утрачивает важные душевные качества (как бы выменивая на них подлинные ценности своей личности). И чтобы скрыть «нищету души», активно надевает на себя или рядится в предлагаемые ему окружающими «маски» («миллионщик», херсонский помещик, Ринальдо Ринальдини, «душка», разбойник, капитан Копейкин). [Синцова, 2012,. Мотив маски...].
Но эту «броню» многочисленных личин начинают постепенно разрушать другие персонажи: здравый смысл «мужской партии», приехавшая в город Коробочка, нервирующий главного героя Ноздрев. Так Гоголь исподволь готовит кульминацию первого тома: разоблачение героя, некий прорыв к его подлинной сущности, лишенной всяких покровов и присвоенных «даров». Начинается такой «прорыв» в рассказе о
2 Этот мотив, ставший циклообразующим в повестях 1835 - 42 гг. (часть из которых носит название «петербургских»), а также в «Миргороде», приобрел в «Мертвых душах» новые грани: Чичиков, имеющий довольно отчетливое сходство с Иваном Ивановичем из последней повести «Миргорода», меняет свои уже обретенные «женские дары» (их символы: чарующие речи и жилеты с искрой) на мужские (ружье - их воплощение - так и не досталось Ивану Ивановичу). Связаны эти мужские ценности с «весом в обществе», с маской значительного лица. Условием достижения всего этого становятся мертвые души. Взамен них Чичиков как бы оставляет каждому из помещиков что-то из своих качеств: Манилову - любовь семьи (эпизод прощания с детьми); Коробочке и Ноздреву -достоинство и уважение окружающих. В динамике этих значений Собакевич предстает как воплощение всех преимуществ и ценностей, которых Чичиков лишился, а Плюшкин выступает символом обнищавшей души героя (благодаря мотиву зеркальности).
жизни Чичикова, о том, что сформировало характер этого персонажа.
Психологический портрет героя начинает создаваться с определения самой главной, на взгляд рассказчика, черты Чичикова. Он объявлен «подлецом». Но внимательный читатель без особого труда обнаруживает, что рассказ о персонаже несколько не вяжется с исходным «приговором». Автор-повествователь, как бы чувствуя это, тоже пытается уточнить и подправить штрихи к «портрету:
Кто же он? стало быть, подлец? Почему ж подлец, зачем же быть так строгу к другим?.. Справедливее всего назвать его: хозяин, приобретатель. Приобретение - вина всего; из-за него произвелись дела, которым свет дает название не очень чистых [Гоголь, с. 241-242].
Пытаясь глубже понять характер, описываемый в книге, автор-повествователь готов «вперить» свой взор в тайну Чичикова, уподобляя тем самым себя Вию, а Павла Ивановича - Хоме. В результате история жизни персонажа получает скрытые смысловые оттенки. Отдаленно она начинает ассоциироваться с кругами, нарисованными в церкви. Эти круги - оборона от вторжения вперенного взора повествователя, пытающегося заглянуть в самые потаенные уголки личности героя.
Но есть у жизнеописания героя и другие ассоциации. Например, с образом Одиссея3. Данная аналогия не только уподобляет существование Чичикова бурному морю, когда «волна» успеха легко и непредсказуемо сменяется погружением в нужду и испытания. Сходство с героем Гомера добавляет довольно важные новые черты к характеристике Павла Ивановича. Например, рассказ о переправе через границу кружев под «тулупчиками» на баранах свидетельствует о чрезвычайном остроумии и почти виртуозной ловкости, достойной войти в анналы истории. Еще один штрих к образу Чичикова добавляется, если вспомнить о цели скитания Одиссея. Аналогией родной Итаки, любимой жены и сына предстает мечта гоголевского героя о домике, жене и детках. Некоторая наивность и банальность такой мечты маленького человека в свете данной ассоциации обретает ореол неудержимо манящей силы, определившей все существование героя «Мертвых душ».
Мотиву скитания по «морю» жизни Н. В. Гоголь сообщает еще один важный смысловой «фон», отдаленно роднящий Чичикова с Онегиным и панночкой из повести «Вий». История становления личности Павла Ивановича настраивает
3 Данная ассоциация не раз отмечена литературоведами, например, в работах Ю. Манна [Манн].
читателя на понимание, что от природы этот человек не был склонен к пороку, не обладал какими-то особыми криминальными талантами. Как Онегин первой главы романа в стихах, Чичиков поначалу лишен каких-либо ярких признаков индивидуальности. И только обстоятельства жизни, необходимость приспосабливаться к ним заставляют его меняться не в лучшую сторону. Он, подобно женской ипостаси души Хомы Брута, будучи ввергнутым в грехи мира, невольно притягивает их к себе [Синцова, 2010].
Начало этому процессу положил отец, давший наказ сыну копить копейку. Послушный мальчик, исполняя родительский приказ, невольно сформировал первое качество своей личности: «....зато оказался в нем большой ум ... со стороны практической» [Гоголь, с. 225].
Невольно запоминается поражающая «оборотистость», позволяющая мальчику получать хоть и мизерную, но прибыль из, казалось бы, ничтожных вещей: снегиря, еды для богатых мальчиков, дрессированной мыши. Нечто вроде прибыли пытается он получить и от одной из качеств своей натуры: умения быть послушным. К нему он прибавляет умение угождать людям, от которых зависит (учитель, новый губернатор, повытчик, «гонители»).
Гоголь неоднократно подчеркивает, что все эти не очень приглядные свойства и качества не порабощают душу Чичикова, не становятся самоцелью. Они лишь средства для достижения разного рода «довольств», которые хотел бы обрести небогатый и незнатный человек.
.Отцовское наставление: береги и копи копейку - пошло впрок. Но в нем не было привязанности собственно к деньгам для денег; им не владели скряжничество и скупость. Нет, не они двигали им: ему мерещилась впереди жизнь во всех довольствах, со всеми достатками; экипажи, дом, отлично устроенный, вкусные обеды - вот что беспрерывно носилось в голове его. Чтобы наконец потом, со временем, вкусить непременно все это, вот для чего береглась копейка, скупо отказываемая до времени и себе и другому [Гоголь, с. 228].
В таком стремлении к удовольствиям и благам жизни довольно отчетливо проступает глубинное сходство Чичикова с образом майора Ковалева из повести «Нос». В поэме есть фрагмент, ярко воссоздающий один из ключевых эпизодов истории о носе, садящемся в добротный экипаж, который повезет его к удовольствиям жизни, столь желанным для обделенного Ковалева:
Когда проносился мимо его богач на пролетных красивых дрожках, на рысаках в богатой упряжи, он как вкопанный останавливался на месте и потом, оч-
нувшись, как после долгого сна, говорил: «А ведь был конторщик, волосы носил в кружок!» И все, что ни отзывалось богатством и довольством, производило на него впечатление, непостижимое им самим» [Гоголь, с. 228].
Стремление к «довольствам» понуждает Чичикова все увереннее продвигаться по стезе порока. Сначала он берет взятки, затем участвует в строительной афере, потом с блеском «продает» искусственно созданную репутацию на таможне (неподкупность). Но все это не наносит вреда другим людям. Чичиков это прекрасно осознает, что еще раз подчеркивает его глубинную нравственность, которую не может окончательно исказить никакое уродующее влияние обстоятельств:
...Несчастным. не сделал никого: я не ограбил вдову, я не пустил никого по миру, пользовался я от избытков, брал там, где всякий брал бы; не воспользуйся я, другие воспользовались бы. За что же другие благоденствуют, и почему должен я пропасть червем? [Гоголь, с. 238].
Этот нравственный стержень вкупе с непреодолимым желанием занять достойное место в жизни странным образом соединились в последней афере с мертвыми душами. Скупая их, Павел Иванович, действительно, никому не наносит ущерба, но успех в этом деле сулит ему подлинное превращение в значительное лицо («душка» и «миллионщик»). Но жизнь почему-то никак не хочет способствовать этому. Череда мелких случайностей (приезд Коробочки, преследование Ноздревым, обида дам на невнимание) рушат поистине наполеоновский размах провинциальной аферы. Так в биографии Чичикова намечается скрытое присутствие еще одного излюбленного Гоголем мотива: срывания масок со значительного лица (срывание шинели, распахнутые дверцы коляски Чертокуцкого и др.). Не случайно в описании первых шагов карьеры Павла Ивановича мелькали уподобления то Акакию Акакиевичу (проводил дни с кучей бумаг для переписки), то Поприщину (намерения жениться на дочке своего сурового начальника). А началу аферы с мертвыми душами предшествовало превращение Чичикова в скромного поверенного, напоминающего ходатая по делам из повести о двух Иванах.
Стремление персонажа обрести вес в обществе и неизменный крах его надежд скрыто уподобляют его легендарному Сизифу4, а также сообщают сим-
4 Аналогия с Сизифом в данном случае оправдана, поскольку по одной из версий мифа этот персонаж держал в плену бога (или богиню) подземного мира (Та-натос или даже Аида). Герою мифа даже удалось ускользнуть из царства мертвых, обманув Персефону и
волическому морю-жизни глубинные смысловые оттенки рока, некоего Божьего наказания за какой-то не вполне ясный, но страшный грех (испытания для Сизифа и Одиссея). Мало того, эти ассоциации с античными мифами сообщают истории о Чичикове символико-метафорические значения. Его жизнь уподоблена тяжкому труду в царстве мертвых (катит камень в гору), которое только выглядит обыденной жизнью. А череда нелепых, казалось бы, случайностей, что разрушают намерения героя и препятствуют ему в достижении целей, на самом деле спровоцирована вмешательством могущественных сил, мстящих за неуважение к ним (роль Посейдона в испытаниях Одиссея, неизбежно скатывающийся камень).
Подспудное формирование таких глубинных смысловых планов, видимо, побуждает Гоголя прервать рассказы автора-повествователя о невзгодах главного персонажа. Слишком сконцентрирован рассказчик на мелочах жизни, слишком ограничено его сознание исходной установкой изобличить «подлеца». Скрыто сформировавшийся «мифологический подтекст» образа провоцирует к переходу на новый этап осмысления Чичикова. И таким этапом становится, очевидно, вставная новелла о Кифе Мокиевиче и Мокии Кифовиче.
Подводя итог, можно констатировать, что гендерные ассоциации вкупе с мифологическими существенно развивают мотив скитания мужской души, который держит на себе весь сюжетно-смысловой «каркас» «Мертвых душ». Такого рода ассоциации не просто углубляют и разнообразят смысловой фон биографии Чичикова, но, в первую очередь, способствуют раскрытию подлинной человеческой сути персонажа, которая до сих пор скрывалась под спудом множества масок, надеваемых на Чичикова окружающими и им самим. Выбранный ракурс анализа позволил выявить в главном персонаже черты скрытого родства с рядом образов из гоголевских произведений, в которых представлена дюжинная мужская душа (Ковалев, Поприщин, Башмачкин и др.). Но роднящий их мотив погони за немудрящими житейскими радостями значительно трансформируется в биографии Чичикова, обретая оттенок не только тщетности таких стремлений, но и скрытой власти над персонажем могу-
запретив жене погребальные обряды после его кончины. Так он вернулся на несколько лет к жизни, полной пиров и развлечений. В свете данной ассоциации афера Чичикова с мертвыми душами выглядит как рискованная игра с могущественными мистическими силами, чьи законы и установления пытается изменить ничтожный смертный (Сизиф оказался единственным, ускользнувшим из мира мертвых).
щественных сил: жизни, судьбы, даже мистических влияний.
Список литературы
Гоголь Н. В. Мертвые души // Н. В. Гоголь. Полн. собр. соч.: в 14 т. Т. 6. М.-Л.: Изд-во АН СССР, 1950. 920 с.
Гольденберг А. X., Гончаров А. Легендарно-мифологическая традиция в «Мертвых душах» // Русская литература и культура нового времени. СПб.: Наука, 1994. С. 2-48.
Кривонос В. Мотивы художественной прозы Гоголя. СПб.: ЕГПИ, 1995. 251 с.
Манн Ю. В. В поисках живой души: «Мертвые души». Писатель - критика - читатель. М.: Книга, 1984. 351 с.
Синцов Е. В. Художественное философствование в русской литературе 19 века. Казань: «Мирас», 1998. 98 с.
Синцова С. В. Мотив маски в «Мертвых душах Н.В. Гоголя» // Текст. Произведение. Читатель: материалы междунар. научно-практ. конференции. Пенза, Казань: Научно-издательский центр «Социосфера», 2012. С. 83-89.
Синцова С. В. Мотив утрачиваемых мужских ценностей в поэме Н. В. Гоголя «Мертвые души» // Учен. зап. Казан. ун-та. Сер. Гуманит. науки. 2012. Т. 154, кн. 5. С. 216- 222;
Синцова С. В. Символика повести Н. В. Гоголя «Вий»: гендерные оттенки значений // Дом Бурганова. Пространство культуры. 2010. №2. С. 159 -170.
Синцова С. В. Скрытое развитие гендерных мотивов и образов в «Мертвых душах» Н. .В. Гоголя // Учен. зап. Казан. ун-та. Сер. Гуманит. науки. 2011. Т. 153, кн. 2. С. 153-160;
Синцова С. В. Тайны мужского и женского в художественных интуициях Н. В. Гоголя. М.: Изд-во «Флинта: Наука», 2011. 246 с.
Синяк Е. В. Поэма Н. В. Гоголя «Мертвые души» в историко-функциональном освещении: дис. ... канд филол. наук. Москва, 2005. 172 с.
References
Gogol', N. V. (1950). Mertvye dushi [Dead Souls]// N.V. Gogol'. Poln. sobr. soch.: v 14 t. T. 6. 920 p. Moscow-Leningrad, Izd-vo AN SSSR. (In Russian)
Синцова Светлана Викторовна,
доктор филологических наук, профессор,
Казанский государственный энергетический университет, 420066, Россия, Казань, Красносельская , 51. esintsov@mail.ru
Gol'denberg, A. X., Goncharov, A. (1994). Legen-darno-mifologicheskaia tradiciia v «Mertvyh dushah» [Legendary-Mythological Traditions in "Dead Souls"]. Russkaia literatura i kul'tura novogo vremeni. Pp. 2-48. St. Petersburg, Nauka. (In Russian)
Krivonos, V. (1995). Motivy hudozhestvennoj prozy Gogolia [Motifs of Gogol's Fictional Prose]. 251 p. St. Petersburg, EGPI. (In Russian)
Mann, YU. V. (1984). Vpoiskah zhivoj dushi: «Mertvye dushi». Pisatel' - kritika - chitatel' [In Search of a Soul: "Dead Souls". Writer - Critic - Reader]. 351 p. Moscow, Kniga. (In Russian)
Sincov, E. V. (1998). Hudozhestvennoe filosofstvova-nie v russkoj literature 19 veka [Artistic Philosophizing in Russian Literature of the 19th Century]. 98 p. Kazan, «Miras». (In Russian)
Sincova, S.V. (2012). Motiv maski v «Mertvyh dushah N.V. Gogolia» [The Motif of the Mask in "Dead Souls" by N.V. Gogol]. Tekst. Proizvedenie. CHitatel': materialy mezhdunar. nauchno-prakt. konferencii. Pp. 8389. Penza, Kazan, Nauchno-izdatel'skij centr «Socios-fera». (In Russian)
Sincova, S. V. (2012). Motiv utrachivaemyh muzhskih cennostej v poehme N. V. Gogolia «Mertvye dushi» [The Motif of Lost Male Values in "The Dead Souls" by N.V. Gogol]. Uchen. zap. Kazan. un-ta. Ser. Gumanit. Nauki, 2012, t. 154, kn. 5, pp. 216- 222. (In Russian)
Sincova, S. V. (2010). Simvolika povesti N.V. Gogolia «Vij»: gendernye ottenki znachenij [The Symbols of Nikolai Gogol's "Wii": Gender Shades of Meaning]. Dom Burganova. Prostranstvo kul'tury, 2010, No. 2, pp. 159170. (In Russian)
Sincova, S. V. (2011). Skrytoe razvitie gendernyh motivov i obrazov v «Mertvyh dushah» N.V. Gogolia [The Hidden Development of Gender Motifs and Images in "Dead Souls" by N .V. Gogol]. Uchen. zap. Kazan. un-ta. Ser. Gumanit. Nauki, 2011, t. 153, kn. 2, pp. 153-160. (In Russian)
Sincova, S. V. (2011). Tajny muzhskogo i zhenskogo v hudozhestvennyh intuiciiah N. V. Gogolia [Secrets of the Male and Female Elements in the Artistic Intuitions of Nikolai Gogol]. 246 p. Moscow, «Flinta: Nauka». (In Russian)
Siniak, E. V. (2005). Poehma N. V. Gogolia «Mertvye dushi» v istoriko-funkcional'nom osveshchenii: dis. ...kand filol. nauk [N. V. Gogol's Poem "Dead Souls" in the Historical and Functional Lighting]. Moscow, 172 p. (In Russian)
The article was submitted on 06.09.2016 Поступила в редакцию 06.09.2016
Sintsova Svetlana Victorovna,
Doctor of Philology,
Professor,
Kazan State Power
Engineering University,
51 Krasnosel'skaya Str.,
Kazan, 420066, Russian Federation.
esintsov@mail.ru
