CC BY
131
Вестник Омского университета. Серия «Исторические науки». 2015. № 4 (8). С. 51-58.
УДК 930
Т. А. Сабурова
«РЕВОЛЮЦИОННЫЙ И КОНСЕРВАТИВНЫЙ ЛИБЕРАЛИЗМ»: ВОСПОМИНАНИЯ РУССКИХ ЛИБЕРАЛОВ О ВЗАИМООТНОШЕНИЯХ ВЛАСТИ И ОБЩЕСТВА В РОССИИ НАЧАЛА ХХ в.
Статья посвящена полемике по вопросу взаимоотношений власти и общества в России начала ХХ в., которая развернулась среди русских либералов в эмиграции. Анализируются воспоминания А. В. Тырковой-Вильямс, В. А. Маклакова, П. Н. Милюкова, а также переписка и дневниковые записи. Раскрываются представления о характере взаимоотношений власти и либеральной общественности через описание в мемуарах деятельности кадетов в Государственной думе, отношение их к террору и П. А. Столыпину. Показано, что Милюков в своих воспоминаниях делает акцент на войне и противостоянии, нежелании власти идти на сотрудничество с общественностью, Маклаков подчеркивает ошибки либералов и их стремление оказать давление на правительство в требовании радикальных реформ, а Тыркова старается показать взаимное непонимание и недоверие власти и интеллигенции. Написанные через призму опыта революционных потрясений, подтверждая наличие «социальных рамок памяти», эти воспоминания русских либералов раскрывают не только проблему взаимоотношений власти и оппозиции в России начала ХХ в., но и процесс их осмысления в исторической перспективе, эволюцию российского либерализма.
Ключевые слова: либерализм; власть; общественность; эмиграция; воспоминания.
T. A. Saburova
REVOLUTIONARY AND CONSERVATIVE LIBERALISM:
THE RUSSIAN LIBERALS' REMEMBRANCES ABOUT THE RELATIONS BETWEEN STATE AND SOCIETY IN RUSSIA IN EARLY-TWENTIETH CENTURY
This article examines the debates of the Russian emigres about the relations between the state and society in the early twentieth century. The article is based on the memoirs of A. V. Tyrkova-Williams, V. A. Maklakov, P. N. Milyukov, and their correspondence and diaries. This article reveals the ideas of the Russian liberals about the relationship between state and society, the authority and intelligentsia, which are considered through their picturing of the Kadet party's activity in Duma, their perception of terror in pre-revolutionary Russia and role of P. A. Stolypin. Milyukov emphasized the war between the state and society, blaming authorities, which refused to cooperate with the liberal intelligentsia. Maklakov highlighted the political mistakes of the Russian liberals, their intentions to put pressure on the authorities to reform Russia. Tyrkova aimed to show the mutual misunderstanding between the government and intelligentsia. The Russian liberals' memoirs were written through the prism of their political experience, after the Russian revolution of 1917, reveal not only the complicated relations between the state and society in the early twentieth century but their representations in the historical prospective and the evolution of the Russian liberalism.
Keywords: liberalism; state; society; Russian emigres; memoirs.
О власти и обществе в России начала ХХ в., их взаимоотношениях, вспоминали в 1920-1940-е гг. те, кто до революции 1917 г. входил во власть, и те, кто принадлежал к так называемой общественности. В мемуарах революционеры и либералы стремились сохранить образы далекого и недавнего прошлого, создавая свои версии событий. Те,
кто остался в России после 1917 г., и те, кто оказался в эмиграции, представители социалистических и либеральных партий, бывшие члены правительства и Государственной думы, земские деятели, обращались к прошлому для обвинения, оправдания, объяснения. Неизбежно их политическое настоящее вторгалось в репрезентации прошлого, делая его
© Сабурова Т. А., 2015
51
Т. А. Сабурова
полем новой борьбы - за наследие либерализма и народничества, сохранение национальной идентичности и памяти. Власть и общество оставались в центре политической полемики русской либеральной эмиграции, стремившейся понять, почему интеллектуальная элита, блестящие политические деятели русского либерализма оказались в проигравших.
Воспоминания русских либералов, их представления о власти и обществе в начале ХХ в. и спустя несколько десятилетий позволяют создать более сложную картину истории России и либерализма, взаимоотношений государственной власти и оппозиции. Кроме того, анализ воспоминаний показывает не только «войны памяти» и их роль в политической борьбе, но позволяет по-другому взглянуть на проблему создания коллективных нарративов либералами, и их бывшими «врагами слева». И также еще раз вернуться к вопросу о «власти и обществе» как элементу «первой» и «второй» реальности, взаимосвязи политической жизни и ее репрезентаций, индивидуальной и коллективной памяти.
Как заметил М. Раев, изображение России до 1917 г. было бы неполным, если бы «проигравшие» (идеологически и социально) были бы пропущены. Всё-таки до того как превратиться в «проигравших», они были некоторое время гораздо более значимыми, чем тогда никому не известные большевистские завоеватели [1, с. 218]. Признавая трудности определения российского либерализма, он отмечал, что противостояние государственной власти, борьба с самодержавием часто сближали либералов и революционеров, заставляя проводить границу скорее между либералами и консерваторами. Но невозможность реализации программы либеральных реформ без сильной государственной власти приводила к конфликту экономических и политических проектов, что в сочетании с незнанием народа, влиянием утопических идей Просвещения и народничества в среде русской интеллигенции, непопулярностью либеральной идеологии в целом отражало противоречия, свойственные российскому либерализму.
Вопрос о взаимоотношениях оппозиции и власти, причинах несостоявшегося диалога и, как следствие, нереализованной либераль-
ной альтернативы революции 1917 г. может рассматриваться в нескольких плоскостях. Во-первых, вопрос об отношениях с властью - это устойчивая часть интеллигентского дискурса, получившая широкое распространение во второй половине XIX - начале XX в., ставшая одним из основных способов самоидентификации русской интеллигенции и, несмотря на существование различных взглядов и мнений, постоянно воспроизводимая. Когда речь заходит об отношениях интеллигенции и власти в России, то неизбежно вспоминают А. И. Герцена, многочисленные размышления и определения интеллигенции в публицистике второй половины XIX - начала XX в. и, конечно, сборник «Вехи» и полемику вокруг него. При анализе поведенческих стратегий представителей либеральной оппозиции в начале XX в., а затем их воспоминаний необходимо учитывать влияние этого интеллигентского дискурса, получившего затем развитие в общественной мысли русской эмиграции. «Власть и общество» - это не только часть российской истории начала ХХ в., но и устойчивый троп, постоянно проявляющийся в мемуарной литературе.
За политической риторикой и действительно сложными, часто конфликтными взаимоотношениями между властью и обществом, доходящими до революционного и правительственного террора, скрывается и тесная связь, соединяющая власть и общество на уровне служебных и семейных отношений. Это ярко проявляется как в столицах, так и провинции, и можно найти немало примеров, когда в одной семье вырастали будущие революционеры, либералы и правительственные чиновники. В. А. Маклаков был представителем либеральной оппозиции, членом Государственной думы, а его брат Н. А. Маклаков -губернатором, министром внутренних дел, предлагавшим разогнать Думу.
Во-вторых, вопрос о государственной власти в России и ее значении стал важным элементом исторической памяти после революции 1917 г. и гражданской войны, когда в условиях эмиграции русская интеллигенция пыталась сохранить национальную идентичность. Представители русского либерального движения в эмиграции продолжали спор о правильности выбранного пути, совершенных ошибках, возлагая вину за про-
52
«Революционный и консервативный либерализм»: воспоминания русских либералов...
изошедшую революционную катастрофу и на власть, и на оппозицию. Политическая полемика русской эмиграции нашла отражение не только в газетной и журнальной публицистике 1920-1930-х гг., но и воспоминаниях, создаваемых и публикуемых в 1930-1950-е гг. Дискуссии шли как о политической позиции эмиграции в отношении советской власти и направлениях дальнейшей деятельности, так и о прошлом. Своеобразные «войны памяти» развернулись между представителями либерального движения, которые пытались осмыслить исторический опыт и одновременно оправдать себя в памяти потомков, используя понятия власти и общества.
Еще в 1955 г. была опубликована статья М. Карповича о двух типах русского либерализма, символически обозначенного именами П. Н. Милюкова и В. А. Маклакова, представляющих «революционный» и «консервативный» либерализм [2], которая сыграла особую роль в постановке проблем и определении подходов к изучению русского либерального движения. Воспоминания Милюкова и Маклакова [3-6], в том числе о деятельности Первой и Второй Государственной думы, ярко раскрывают взаимоотношения либеральной оппозиции и государственной власти, но необходимо учитывать, что эти воспоминания являлись частью создаваемого «коллективного воспоминания» этого поколения, способом сохранения его политического либерального наследия и частью той острой политической полемики, продолжавшейся в эмиграции. Написанные через призму опыта революционных потрясений, подтверждая наличие «социальных рамок памяти», эти воспоминания русских либералов раскрывают не только проблему взаимоотношений власти и оппозиции в России начала ХХ в., но и процесс их осмысления в исторической перспективе, эволюцию российского либерализма. А. В. Тыр-кова-Вильямс (член ЦК партии кадетов, журналистка, писательница, активная участница женского движения в России) также писала свои воспоминания в эмиграции, в Европе и США, начав работу над ними в годы Второй мировой войны, а опубликовав уже в начале 1950-х гг. [7].
Заметим, что воспоминания Маклаков и Тыркова создавали почти в одно время, они переписывались друг с другом, читая и об-
суждая написанные главы, критикуя, хваля и давая советы. Мемуары А. В. Тырковой-Вильямс внесли особый вклад в историю российского либерализма, формирование исторического воспоминания об освободительном движении в России. С. В. Панина назвала мемуары Тырковой «живым свидетельством живого человека о живых людях», подчеркнув сознательный повтор слова «живой» как наиболее ярко отражающего главную черту этих воспоминаний. Панина считала, что это свойство именно женских мемуаров, живо и эмоционально передающих атмосферу эпохи и облик ее деятелей, проявляющих личность автора: «Да, эта книга написана женщиной... Полярным противоположением Вашей книги являются “мужские” книги о Думах Маклакова» [8, с. 957]. Интересно, что Тыркову - единственную женщину в ЦК партии кадетов до марта 1917 г. за ее талант публициста и оратора, логику и решительность, цельность убеждений, современники, шутя, называли единственным мужчиной в ЦК кадетской партии [9, с. 740]. Сама Тыркова писала, что нашла свое место в партии по-женски, не подражая мужчинам, и именно как женщину воспринимали ее в партии, когда надо было убедить в чем-то Милюкова [7, с. 505]. На ее женское восприятие Столыпина будет ссылаться и Милюков в их спорах о премьере.
В переписке с Маклаковым, обсуждая главы его воспоминаний, она сожалела, что он так мало пишет в них о себе, создавая общую картину истории парламентаризма в России. На что Маклаков отвечал, что не хотел уподобляться Милюкову, рассказывавшему о своей частной жизни в воспоминаниях. Маклаков, безусловно, преувеличил степень приватности воспоминаний Милюкова, но, возможно, это было вызвано общим характером воспоминаний Милюкова, в которых фактически вся деятельность кадетской партии и даже противостояние власти и общества были сосредоточены на фигуре автора. Если воспоминания Тырковой ближе к герценовской традиции автобиографического письма, соединяющей частное и публичное в пространстве истории, то мемуары Милюкова - пример мемуаров политического деятеля, ставящего себя в центр исторических событий, оставляя в тени других дейст-
53
Т. А. Сабурова
вующих лиц. Воспоминания же Маклакова явно имели тенденцию к продолжению традиции русского мемуарного письма, сосредоточенной прежде всего на описании исторических событий.
Безусловно, в политическом споре Милюкова и Маклакова Тырковой (как и Карповичу) ближе взгляды Маклакова; во всех ее публикациях в эмиграции отчетливо видна приверженность идеям «консервативного либерализма», сожаление об упущенных возможностях диалога с властью, увлечении революционным настроением. Но в начале ХХ в. Тыркова разделяла революционные настроения, выступая даже более решительно, чем Милюков, как и многие, не предвидя грядущих катастроф, уничтоживших и тот политический строй, и либеральное движение в России.
Не соглашаясь с Милюковым, обвинявшим правительство в нежелании проводить политические реформы, и позднее, в годы эмиграции, давая ему критическую оценку в своих мемуарах, Тыркова расходится и с Маклаковым в оценке взаимоотношений либеральной оппозиции и власти, не желая, как она сама писала, «быть политической кающейся Магдалиной», возлагая всю вину только на освободительное движение. 29 сентября 1950 г. после прочтения воспоминаний Маклакова «Власть и общественность» Тыркова записала в дневнике: «Очень много интересных подробностей о группировках и программах. Но, как всегда у Маклакова, нет ясного ответственного суждения о событиях и людях. Встречаются обвинения деятелей освободительного движения, которым нет противовеса в критике действий правительства» [8, с. 281]. Заметим, что Тыркова еще ранее, в 1944 г., при чтении воспоминаний Маклакова о Государственной думе, писала ему, считая крайне важным показать ошибки и оппозиции, и власти: «Но почему Вы так тщательно... коллекционируете слепоту, промахи, упорство, скажем просто, глупость оппозиции, но . ни разу не дали сводки того, чем правительство довело до революции» [8, с. 394].
Основной тезис Тырковой - историческое взаимное непонимание, недоверие интеллигенции и власти, не давшее возможности начать совместную работу по реформированию России. Признавая ошибки либе-
ральной оппозиции, ее чрезмерную революционность, Тыркова указывала также на действия власти, сопротивлявшейся переменам. «. Почему лучшие, наиболее талантливые русские люди отшатнулись от исторической власти, потеряли к ней доверие. <...> Также как власть не доверяла им, в течение десятилетий отводила, не утверждала, вообще мешала жить и действовать» [8, с. 395]. И в следующем письме Тыркова снова настойчиво повторяет: «Уж если пересматривать поведение общественности, то этого нельзя сделать не выставляя тут же, параллельно, поведение власти, в известной степени толкавшей на эти ошибки. <...> Заметьте, что я сама, когда пишу об этой эпохе, с горечью вижу нашу слепоту, предвзятость, идиотскую книжность. <...> Но я до сих пор могу и хочу понимать освободительную ярость той эпохи» [8, с. 396-397].
В ответных письмах 1944-1945 гг. Маклаков несколько раз обращал внимание на полемический характер его воспоминаний: «Я пишу не как беспристрастный историк, а в порядке полемики с теми, кто, как Милюков, и сейчас считал себя во всем правым. <.> Я не считал нужным повторно обличать ошибки и грехи наших врагов. Вот причина оптического обмана, который мог получиться» [8, с. 893]. Кроме того, Маклаков определил свои воспоминания как «переживания», в которых важно осознать свои ошибки, «описывать грехи и вины самодержавия -бесцельно; они для нас всеми признаны, стоят вне спора. Мы же до сих пор винили только его, иногда немного “левых союзников”, а себя никогда, мы утверждали, что нам помешали» [8, с. 914].
Воспоминания Тырковой ярко отражают постепенное осознание интеллигенцией ценности государственной власти. Заметим, что эволюция политических взглядов в сторону «государственности» была характерным явлением среди как либеральной, так и революционной интеллигенции. Вопрос о государственности, или скорее «безгосударст-венности», интеллигенции начал обсуждаться в либеральных кругах еще в контексте опыта первой русской революции, и знаменитый сборник «Вехи», развернувшаяся полемика вокруг него, ярко отразили остроту и значение этого вопроса. В феврале 1909 г.
54
«Революционный и консервативный либерализм»: воспоминания русских либералов...
Тыркова записала в дневнике о собрании у нее дома членов кадетской партии, обнаруживших «сумятицу» в мыслях, признававших необходимость выработать новые идеи: «и опять-таки все сходились на том, что русская интеллигенция больна безгосударствен-ностью» [8, с. 84]. В ноябре 1909 г., размышляя о деятельности кадетов в Думе, о позиции по финляндскому вопросу, Тыркова признавалась: «У нас, кадетов, нет настоящего государственного взгляда на дело и надо его выработать» [8, с. 87].
Вопрос о терроре также стал для либеральной оппозиции одним из самых острых, так как осуждение террора означало публично признать себя на стороне правительства, что выглядело как предательство либеральных идей (это еще раз подтверждает широкое понимание сущности либерализма). Но в то же время представители либеральной оппозиции осознавали и опасность террора, необходимость его осуждения. Как вспоминала Тыркова: «Как сейчас вижу перед собой “Речь”, где в правом углу первой страницы, в сводке событий дня, жирным шрифтом печатался бок о бок подсчет и казней и террористических актов. <...> Тогда эти цифры нас терзали, как кошмар, тяготили совесть. <...> Кадеты и по программе, и по психологии были против насилия, что и заявляли на избирательных митингах со свойственным им красноречием. Но стоило им в Думе увидеть, тем более услыхать министров, как все их предвзятые идеи, все интеллигентские предрассудки и оппозиционные страсти взвивались на дыбы. <. > В единодушии, с которым вся оппозиция, и социалисты, и либералы, отказывалась осудить террор, было что-то жуткое, нездоровое» [7, с. 456].
Среди кадетов разгорелась острая полемика о связи революции и террора. И если в 1909 г. И. В. Гессен называл террор «болезнью русской жизни», то П. Н. Милюков считал террор проявлением здоровья [8, с. 84]. Но, по воспоминаниям Маклакова, именно Гессен горячо возражал, когда Маклаков предложил кадетской фракции принять резолюцию об осуждении террора [8, с. 875]. Более того, в воспоминаниях Маклаков называет все-таки правильным инстинктивное уклонение Думы от осуждения террора, так как, если бы Дума осудила террор, в этом
с большим правом можно было бы увидать одобрение действиям правительства [6, с. 204-233]. Интересен комментарий Тырко-вой по этому поводу, которая находит в словах Маклакова оправдание позиции кадетов в отношении террора, невозможность в то время публично осудить террор: «Так сорок лет спустя после событий рассуждает этот умный юрист, политик трезвый и умеренный. Что же чувствовали тогда кадеты, участники еще не остывшей борьбы за свободу, в которых не улегся боевой задор бурной эпохи освободительного движения. <. >
Моральное осуждение террора многих из тех, кто необдуманно помогал революционерам, могло бы отрезвить. Но очень уж были обострены отношения между властью и общественным мнением» [7, с. 457-458].
Более того, в эмиграции Тыркова, с одной стороны, понимая невозможность осуждения террора Думой, оправдывает действия либеральной оппозиции, с другой стороны, приходит к выводу о невозможности «успокоения» страны без военно-полевых судов. В ее мемуарах появляется фраза - «пока Столыпин не перебил смуте хребет» [7, с. 245]. И в этом случае уже Маклаков вступает с ней спор, доказывая, что террор можно осуждать, но нельзя бороться с ним любыми средствами, доводя до военно-полевых судов. Либерализм Маклакова исключает из области права как практику военно-полевых судов царского режима, так и казни заложников большевиками. Опыт революции 1917 г. и гражданской войны заставляет и Тыркову, и Маклакова вновь переосмыслить вопрос о терроре и борьбе с ним.
Особое место в воспоминаниях и переписке Тырковой и Маклакова занимает оценка личности Столыпина и вопрос о переговорах кадетов со Столыпиным. В дневнике в январе 1907 г. Тыркова сделала запись о переговорах, на которых обсуждался вопрос легализации партии взамен на уступки в программе. При этом Столыпин назван «министром военно-полевых судов», отмечено, что «у всех кошки на сердце. Это нужно, это важно. Но откуда нам эта милость из кровавых рук. Точно 30 сребреников» [8, с. 82]. Основной мотив в дневниковых записях Тырковой - недоверие правительству («надуют, поставят в дурацкое положение»),
55
Т. А. Сабурова
сомнения в моральной возможности соглашения с властью, которая по-прежнему воспринимается как самодержавная. В предисловии к своим мемуарам Тыркова указывала, что сведения о попытке соглашения Столыпина с кадетами («чашке чая на Аптекарском острове») взяла из книги Маклакова, так как считала этот эпизод показательным и для власти, и для оппозиции, но сама о нем почти ничего не знала. Заметим, что подобная практика использования воспоминаний, присвоение памяти и создание фактически коллективного нарратива была распространена в этот период и среди либералов, и среди революционеров, позволяя не только уточнять забытые или пропущенные детали, но и дополнять друг друга, вырабатывать общую версию прошлого. Также Тыркова использовала воспоминания Кизеветтера, а Маклаков в своих воспоминаниях ссылается на Милюкова, Винавера, Шипова и др.
На протяжении многих лет Тыркова пыталась разобраться, что представлял собой Столыпин. С одной стороны, она, как и все либералы, видела в нем верного слугу самодержавия, не доверяла ему, но признавала его силу, ум, выдающиеся качества государственного деятеля (в отличие от Милюкова, который как-то заявил: «Неужели вы думаете, что Столыпин умен? Он дурак, но около него есть умный человек, который его инспирирует» [8, с. 83]). Позже в воспоминаниях Тыркова признавалась, что тогда у нее не хватило политического чутья, чтобы понять Столыпина, но мелькнула мысль, что Столыпин «куда крупнее Милюкова», который назвал ее оценки Столыпина «дамскими рассуждениями», вызванными эффектной внешностью премьера [7, с. 459].
Сравнение Столыпина и Милюкова неоднократно появляется в воспоминаниях Тырковой, чтобы показать не только взаимоотношения оппозиции и власти, но и раскрыть идею «государственности». Причем она признавалась, что книги Маклакова сыграли немаловажную роль в ее понимании личности Столыпина. Маклаков настаивал, что одной из принципиальных ошибок кадетов было враждебное отношение к Витте и Столыпину, которых можно и нужно было использовать как союзников, а не отбрасывать как врагов. В воспоминаниях Тыркова
называла Столыпина мужественным, твердым и цельным по характеру, сильным и одаренным: «Сразу чувствовалось, что он не меньше, чем красноречивые идеологи либерализма и социализма, предан своим убеждениям, верит в свое дело, в свое служение, в свою идеологию. <...> Перед оппозицией уже стоял не чиновник, исполняющий канцелярские директивы, а идейный противник, патриот, отстаивающий Российскую державу со всей страстью сильной натуры» [7, с. 476].
В воспоминаниях Тырковой Столыпин стал воплощением «государственного человека», что отражало ее представления о государственности в целом, но в то же время она вспоминала, что для Столыпина либералы были такими же врагами государства, как социалисты и террористы [10, с. 65]. Если Тыр-кова описывала Столыпина как государственного деятеля нового типа, Маклаков полагал, что Столыпин мог спасти конституционную монархию, то Милюков видел в Столыпине царедворца, честолюбивого, но не государственного человека, который направил Россию не по пути демократических реформ, а по пути великих потрясений, отказавшись от сотрудничества с общественностью [11].
Тыркова подчеркивала, что воспоминания политических деятелей в эмиграции полны размышлениями, которые появились только вместе с исторической перспективой: «То, что стало понятным при свете всего, что произошло за последние 30-40 лет до большевистской революции, предсказать или понять было бы трудно. И сам Маклаков, насколько я помню его и в Государственной Думе в Ц.К. кадетской партии, тогда не возражал против ее политики, отчего и ему только после событий пришли в голову те критические соображения, которыми полны его воспоминания» [8, с. 281-282]. Карпович же, упоминая о критике Маклакова за его «консервативный либерализм», проявившийся только после революции, неоднократно подчеркивал, что и до революции Маклаков был в своеобразной оппозиции внутри кадетской партии, не разделяя ее максимализм. Характеризуя умеренные взгляды Маклакова, Карпович признавал ретроспективность его работ, но полагал, что эти же взгляды были типичны для Маклакова и ранее, что позволяло на основании воспоминаний ре-
56
«Революционный и консервативный либерализм»: воспоминания русских либералов...
конструировать его отношение к ключевым политическим вопросам в начале XX в. Сам же Маклаков в письме к Тырковой признавался: «Конечно, я прежде не так ясно, как позднее, сознавал ошибочность нашей тактики» [8, с. 886], а в воспоминаниях, говоря о Столыпине, также указывал, что его идеи аграрной реформы «мы оценили позднее, при большевистском режиме» [6, с. 36].
Воспоминания Тырковой также отражают эволюцию политических взглядов русских либералов, обусловленную опытом революции 1917 г. Она писала: «Теперь, после всего, что терпит Европа, чем болеет Россия, я иначе отношусь ко многому, что тогда происходило... Мне виднее стали наши слабости, ошибки, заблуждения. Но я не отрекаюсь от своего прошлого, от основных идеалов права, свободы, гуманности, уважения к личности.» [7, с. 212]. Тыркова увидела в воспоминаниях Маклакова «тяжелый обвинительный акт» либеральной оппозиции, поэтому не случайно в своих воспоминаниях она пишет: «Рассказывая о том, что происходило сорок лет назад, я не могу и не хочу выносить обвинительный акт либерализму моего поколения» [7, с. 355], подчеркивая, что никто не мог предвидеть грядущие катастрофы.
Полемика между Милюковым и Маклаковым, их различное видение не только стратегии и тактики партии кадетов в условиях революции 1905-1907 гг. в послереволюционный период определялись различным представлением о характере возможной политической трансформации России (в этом смысле их спор напоминает расхождение между большевиками и меньшевиками по вопросу о темпах и специфике исторического развития страны). Маклаков видел главную задачу в продолжении и завершении Великих реформ, постепенном и последовательном становлении правового государства и гражданского общества, необходимого для этого союза с властью, предупреждая о большей опасности «слева», нежели «справа». Милюков полагал, что настало время для полноценных политических конституционных и парламентских реформ, аграрной реформы, добиться которых можно только давлением на правительство в союзе с левыми партиями, видел большую опасность, наоборот, справа. Карпович называл Маклакова в его стремлениях к
постепенным и законным преобразованиям продолжателем традиции просвещенных бюрократов XIX в., включая в нее Сперанского, «архитекторов» Великих реформ и умеренных земских либеральных деятелей. Политическую генеалогию Милюкова он связывал с декабристами, Герценом, радикальными земскими конституционалистами вроде Петрун-кевича, и теми революционерами конца XIX в., которые были готовы подчинить все немедленному завоеванию конституционного порядка в России [2, с. 141-142].
Признавая ошибки, совершенные кадетами, сожалея об упущенных возможностях диалога с властью, Тыркова остается убежденной в правильности либеральных идей, не ставя под сомнение возможность и необходимость либеральных преобразований в России: «Мы делали глупости, мы ошибались. <.> Но цели, которые мы себе ставили, были правильно намечены. Если бы Россия вовремя получила народное представительство и социальные реформы, не только русский народ, но и вся Европа не переживали бы трагедии, свидетелями и жертвами которой мы стали» [7, с. 356]. Анализ исторического опыта приводит ее к мыслям о неверной тактике партии кадетов и ее лидере Милюкове, который, по ее мнению, не сумел стать реальным политиком, был слабым политическим игроком, разделив типичные заблуждения русской интеллигенции. «Верность партийной программе заслоняла от него текущие государственные нужды, потребности сегодняшнего дня. У него не было перспективы, он не понимал значения постепенного осуществления определенной политической идеологии. В этом умеренном, сдержанном, рассудочном русском радикале сидел максимализм, сыгравший так много злых шуток с русской интеллигенцией» [7, с. 509].
Тыркова соглашается с Маклаковым, что они недооценили врагов «слева», видя в социалистах союзников в борьбе самодержавием. Но Тыркова стремится не столько вскрыть ошибки кадетов, сколько понять причины произошедшего, почему вместо либерального пути развития в России утвердился большевизм. Не исключая фактора мировой войны и привлекательности лозунгов большевиков для народа, Тыркова видит важную причину в действиях интеллигенции,
57
Т. А. Сабурова
стремившейся уничтожить или ослабить существующую политическую власть, государственный порядок, объясняя это стремление влиянием революционной традиции в России, исторической борьбой с самодержавием. Она писала Е. Д. Кусковой: «В течение ста лет лучшие русские люди стремились только развязать, даже разнуздать. О долге, о простой человеческой нравственности считалось просто неприличным разговаривать. Впрочем, нет, был долг перед “мужиком”, но отнюдь не перед государством, а тем более не перед абсолютом» [8, с. 364].
В центре размышлений, споров и воспоминаний русских либералов-эмигрантов о власти и обществе - вопрос «что препятствовало диалогу между либеральной оппозицией и властью в начале ХХ в.?» Ответ на этот вопрос и пыталась найти Тыркова. В письме к Маклакову в 1944 г. она спрашивала: «Почему же, как могло случиться, что все эти блестящие, талантливые... умные и хорошие люди поступали как безумцы, делали все, чтобы мешать правительству осуществлять то, что было целью всего освободительного движения, т. е. ввести правовой строй» [8, с. 394-395]. Но размышляя об этом, Тыркова не идеализирует государственную власть, признавая, что самодержавие запаздывало с реформами, не давало возможности интеллигенции применить свои силы, сожалея об отсутствии диалога между интеллигенцией и властью, но признавая историческую обусловленность этой ситуации взаимного недоверия, в которой ни либеральная интеллигенция, ни власть не могли действовать иначе. В воспоминаниях Тыркова писала: «И в оппозиции, и в правительстве были хорошие люди, желавшие служить России и русскому народу. Но друг друга они не понимали и не хотели понимать» [7, с. 319].
Тыркова считает бессмысленным обвинять кого-либо в том, что произошло в России - как интеллигенцию, либералов, так и государственную власть. Ее воспоминания ставили целью объяснить произошедшее в России, но также и оправдать то поколение либеральной интеллигенции, к которому относила себя и Тыркова. Воспоминания Тыр-ковой, в описании политической жизни совпадая с воспоминаниями Милюкова и Маклакова, рисуют иную картину взаимоотно-
шений власти и общества. Если Милюков делает акцент на войне и противостоянии, нежелании власти идти на сотрудничество с общественностью, а Маклаков подчеркивает ошибки либералов и их стремление оказать давление на правительство в требовании радикальных реформ, то Тыркова старается показать взаимное непонимание и недоверие власти и интеллигенции. «Правительство
приписывало всей оппозиции одинаково разрушительные стремления, не хотело разбираться в ее оттенках, преувеличивало ее силу, тогда еще невесомую. Оппозиция преувеличивала самодержавный гнет и бедствия народные. Ни та, ни другая сторона не допускала в противнике благородных побуждений и добрых намерений, хотя и то, и другое, конечно, было по обе стороны баррикады. Обе стороны, не понимая друг друга, оказались не в состоянии понять ни Россию, ни подлинные интересы народа» [7, с. 246]. Показательно, что, размышляя о взаимном непонимании, Тыркова в очередной раз воспроизводит тезис о войне между властью и общественностью, что отражается в словах «противники», «баррикада», напоминая часто цитируемые слова Милюкова о продолжающейся войне.
ЛИТЕРАТУРА
1. Raeff M. Some Reflections on Russian Liberalism // Russian Review. - 1959. - Jul. - Vol. 18. -№ 3. - P. 218-230.
2. Karpovich M. Two Types of Russian Liberalism: Maklakov and Miliukov // E. J. Simmons (ed.) Continuity and Change in Russian and Soviet Thought. - 1955. - P. 129-143.
3. Милюков П. Н. Воспоминания (1859-1917). -Т. 1. - М. : Современник, 1990.
4. Маклаков В. А. Власть и общественность на закате старой России (Воспоминания современника). - Париж, 1936.
5. Маклаков В. А. Первая Государственная Дума (Воспоминания современника). - Париж, 1939.
6. Маклаков В. А. Вторая Государственная Дума (Воспоминания современника). - Лондон, 1991.
7. Тыркова А. В. Воспоминания. То, чего больше не будет. - М. : СЛОВО/SLOVO, 1998.
8. Наследие Ариадны Владимировны Тырковой: Дневники. Письма. - М. : РОССПЭН, 2012.
9. Российский либерализм: идеи и люди. - М., 2007.
10. Ariadna Tyrkova-Williams, Cheerful Giver. The life of Harold Williams. - London, 1935.
11. Милюков П. Н. Три попытки (К истории русского лже-конституционализма). - URL:
http://www.litmir.info/br/?b=64549&p=12 (дата обращения: 1.06.2015).
58
