CC BY
462
86
АНТИБОЛЬШЕВИСТСКАЯ РОССИЯ
Г. Иоффе
РЕВОЛЮЦИОНЕР ЖИЗНЬ И СМЕРТЬ БОРИСА САВИНКОВА
29 августа 1924 г. центральные газеты опубликовали правительственное сообщение: «На территории Советской России ОГПУ был задержан гражданин Савинков Борис Викторович - один из самых непримеримых и активных врагов рабоче-крестьянской России». Далее говорилось, что за все свои преступления он был предан суду Военного трибунала и приговорен к высшей мере наказания - расстрелу. Однако, приняв во внимание признание Савинковым заблуждений и ошибочности своей деятельности, народный характер Советской власти и готовность загладить свою вину честным трудом на благо трудящихся, трибунал ходатайствовал перед ВЦИКом СССР о смягчении этого приговора, и ВЦИК заменил Савинкову расстрел 10-ю годами тюрьмы.
Сенсация! И это все о Савинкове, самом Савинкове?! Казалось, такого быть не могло, потому что не могло быть никогда. Возле здания суда на Гоголевском бульваре в толпе ходили разные слухи.
Одни говорили, что судили никакого не Савинкова, а его двойника. Другие высказывали мнение, что хотя перед судом действительный Савинков, но «обработанный» так, что от него прежнего мало что осталось. Некоторые полага-
Б.В. Савинков
ли, что Савинков и в самом деле «попался» ГПУ предал там всех и вся, спасая свою жизнь, а какой же это Савинков? Так, сломленная бывшая личность...
Но перед Военной коллегией Верховного суда СССР собственной персоной стоял он - сам Борис Викторович Савинков, внешне даже мало изменившийся. Невысокий, худощавый. Лысеющая голова. Большой нос и миндалевидные глаза. Гладко выбритое лицо - хмуровато. Взгляд внимательный, как бы прощупывающий окружающее и окружающих. Но когда он вдруг улыбался, лицо его преобретало доброе, даже ласковое выражение. Сомнений у тех, кто встречался с Савинковым, не существовало: это был он, неуловимый, таинственный, грозный Сверхчеловек.
Вот как описывал Савинкова А. Куприн в 1924 г., когда Савинков уже «перешел на сторону большевиков», признал Советскую власть, столь ненавидимую Куприным. Но даже это не помешало ему написать: «Я видел Савинкова впервые в 1912 г. в Ницце. Тогда я залюбовался этим великолепным экземпляром совершенного человеческого животного! Я чувствовал, что каждая его мысль ловится послушно его нервами и каждый мускул мгновенно подчиняется малейшему намеку нервов. Такой чудесной машины в образе холодно-красивого, гибкого, спокойного и легкого человека я больше не встречал в жизни, и он неизгладимо ярко оттиснулся в моей памяти»1. Но таким был Савинков 1912 года. Через 12 лет перед советским трибуналом стоял уже иной Савинков...
Террор
Борис Савинков родился в 1879 г. в Харькове. С самого начала судьба поставила его на революционный путь. Отец - мировой судья в Варшаве -был устранен от должности за либеральные (по другим данным - революционные) взгляды. Мать - София Александровна (литературный псевдоним - С. Шавиль) - писательница. Все братья Савинковы ушли в революцию. Старший брат Николай был сослан в якутскую каторгу и там покончил с собой. Младший, Виктор, действовал совместно с Борисом как его ближайший помощник. Сам же Борис фактически возглавлял террористический аппарат партии эссеров. Только сестры, кажется, оказались в стороне от революции. Впрочем, одна из них, по показаниям Савинкова в ОГПХ была расстреляна большевиками вместе с мужем-офицером.
Еще студентом Борис Савинков примкнул к социал-демократам. Одно время он даже руководил рабочим кружком «Союза борьбы за освобождение рабочего класса». Но социал-демократизм Савинкова был непродолжительным. Вскоре его выслали в Вологду, откуда летом 1903 г. он бежал заграницу и объявился в Женеве.
Между тем, на Россию накатывала новая волна революционного терроризма, поднятая еще «Народной волей». В конце 1901-начале 1902 гг. образовалась партия эсеров (социалистов-революционеров), признавшая необходимостью в борьбе с царизмом индивидуальный террор. Еще во
время пребывания Савинкова в Вологде туда приехала народоволка Е. Бреш-ко-Брешковская, оказавшая на него большое влияние, и в эмиграции Савинков примкнул к одной из эсеровских групп. Это не было случайным. Натуре Савинкова мало соответствовал социал-демократизм с его теоретизированием, пропагандой и организационной работой. Ему в большей степени были свойственны активная деятельность (не без авантюризма), романтика революционной борьбы. Многим эсерам, которым это было присуще, шли в террор. Они считали, что власти в своей политике подавления и угнетения трудовых масс практикуют страх (полиция, суды, тюрьма, каторга и т.п.). Поэтому и им, властям, надо противопоставить страх. Всякий момент представители власти, преимущественно в «верхах», должны чувствовать за собой дуло пистолета или угрозу быть разорванным брошенной бомбой.
Эсеры создали Боевую террористическую организацию, которую до своего ареста в 1903 г. возглавлял Г. Гершуни, а после него - одесский выходец Евно Азеф. Этот человек оказался полицейским агентом-провокатером, но выяснилась его деятельность позднее. Савинков стал правой рукой сначала Гершуни, а потом Азефа.
Азеф был крупным, полным мужчиной с грубым, «каменным» лицом биндюжника с Пересыпи. Но его внешность не соответствовала хитрому, коварному и изворотливому уму. В течении нескольких лет он, можно сказать, блестяще играл роль твердого руководителя Боевой организации и даже, когда его разоблачили как провокатора, многие, близко связанные с ним члены партии и Боевой организации, не склонны были этому поверить.
При знакомстве с Савинковым Азеф «строго» спросил, почему он хочет «работать в терроре». Тот ответил, что придает террору решающее значение. Но пройдет несколько лет, отмеченные кровавыми террористическими актами, и такого мнения Савинков уже не высказывал. Но тогда он ступил на стезю, где на каждом шагу его ждала петля виселицы.
Из всех многочисленных терактов, совершенных эсерами-боевиками Боевой организации (всего более 250) в разных городах в начале XX в. два, пожалуй, нанесли наиболее серьезный урон российской государственности: убийство министра внутренних дел В. Плеве и убийство московского губернатора, вел. кн. Сергея Александровича.
* * *
С приходом к власти «сильного министра» внутренних дел Плеве Николай II связывал успех в борьбе с либерализмом и особенно революционным движением. Сергей же Александрович представлял семью Романовых и являлся одним из столпов режима.
Некоторые современники с этими терактами связывали даже фактическое начало первой русской революции. Руководивший политической полицией генерал А. Герасимов считал, что именно убийство Плеве стало «переломным пунктом» в событиях начала века. Лидер кадетов П. Милю-
ков, со своей стороны, тоже полагал, что «смерть Плеве сдвинула ход событий с мертвой точки».
Плеве находился буквально в огненном террористическом кольце. П. Струве, издававший в Штутгарте либерально-оппозиционный журнал «Освобождение» писал, что жизнь Плеве «застрахована лишь в меру технических трудностей его умерщвления». Плеве знал это. Каяедое свое обещание он сопровождал фразой, полной черного юмора: «Если буду жив». Почти наверняка его должны были убить 18 марта 1904 г. Но из-за некоторой несогласованности между членами Боевой организации - метальщиками бомб - покушение не удалось.
Новое почтение на Плеве назначили на 15 июля 1904 г. Метальщиками стали Е. Созонов, И. Каляев, Боришанский и Сикорский, а «наводящими» - Дулебов и Мациевский. Руководил всей подготовкой Савинков. Впоследствии он описал картину убийства: «Когда Созонов взошел на мост через Обводный канал, Каляев увидел, как он вдруг ускорил шаги. Каляев понял, что он заметил карету. Когда Плеве поравнялся с Созоновым, Каляев был уже на мосту и с вершины видел взрыв, видел, как разорвалась карета... Мимо него промчались, волоча обломки колес, окровавленные лошади. Побежали толпы народа». К месту взрыва подошел и Савинков. Дым уже рассеялся, пахло гарью. В нескольких шагах от тротуара Савинков увидел Созонова: «Он полулежал на земле, опираясь левой рукой о камни и склонив голову на правый бок... Лицо было бледно, кое-где по лбу и щекам текли струйки крови... Ниже у живота начиналось темное кровавое пятно, которое, расползаясь, образовало большую багряную лужу у его ног»2. Кроме Плеве, погиб его кучер. Еще семь человек - сопровождающие и прохожие - были тяжело ранены.
В ноябре Созонова и судившегося с ним Сикорского приговорили к каторге. Созонова - пожизненно, Сикорского - на 20 лет. Из каторжной Акатуйской тюрьмы Созонов писал: «Я считаю, что мы - социалисты -продолжили дело Христа, который проповедовал братскую любовь между людьми и умер, как политический преступник, за людей. Не слава прельщала нас. После страшной борьбы и мучений только под гнетом печальной необходимости, мы брались за меч». До конца дней Созонова терзало видение: в момент, когда он уже бросал бомбу, перед ним вдруг мелькнули полные ужаса глаза Плеве... Позже Созонов покончил с собой.
Политическая роль Плеве неоднозначна и даже противоречива, как неоднозначно и противоречиво само его время. В анонимном письме, подписанном «Русский человек», автор писал: «Вы, Вячеслав Константинович, - один из типичнейших представителей той системы, на ответственности которой лежит гибель целых поколений... А что делает система, которую Вы представляете? Она прилагает все усилия, чтобы закрепостить народ в том невежестве и духовном убожестве, которые необходимы, чтобы народ являлся покорным, стригомым стадом»3.
У правых был иной взгляд. В одном из некрологов говорилось: «Пал от руки убийцы один из наиболее даровитых русских государственных де-
яге лей В. К. Плеве... жизнь которого была не только полезна, но, быть может, даже необходима в настоящее время для России... Горячий патриот и русский до глубины души, Вячеслав Константинович мечтал мирным путем вывести Россию на путь прогресса»4.
Если на деятельность Плеве еще можно смотреть по-разному (в зависимости от политических взглядов), то вел. кн. Сергей Александрович, пожалуй, почти ни у кого не вызывал симпатий. Пост, который он занимал, -Московский генерал-губернатор, - кажется, подходил ему меньше всего. Великий князь не был хорошо образован, отличатся упрямством, страдал некоторыми пороками. На нем лежала в немалой степени ответственность за гибель сотен людей на Ходынском поле во время коронации Николая II. По своим политическим взглядам он являл собой «крутого» реакционера, к тому же, как считали, небольшого ума.
Как и в деле Плеве, руководящую роль в убийстве великого князя играл Савинков. Ему помогали Дора Бриллиант, И. Каляев и Б. Моисеенко. Бриллиант готовила бомбы, Каляев и Моисеенко стали «извозчиками» и часами вели наблюдение за маршрутами генерал-губернатора. Метальщиками бомб были назначены Каляев и Куликовский. Оба, одетые в простонародную одежду, должны были стоять с бомбами - Куликовский у Александровского сада, Каляев на Воскресенской площади. Задумано было так, чтобы карета с великим князем не могла «проскочить» мимо одного из двух метальщиков. Когда карета поравнялась с Каляевым, и ему нужно было бросить в нее сверток с бомбой, он вдруг заметил в карете жену генерал-губернатора - вел. кн. Елизавету Федоровну (сестру императрицы) с детьми. И бомба осталась в опущенной руке Каляева.
Второго такого счастливого случая для Сергея Александровича, увы, не повторилось. В другой раз он выехал из Кремлевского дворца один, хотя, как впоследствии утверждали, его предупреждали об опасности. Куликовский не выдержал нервного напряжения и прямо заявил об этом Савинкову. Таким образом, великий князь должен был стать жертвой Каляева. Все произошло в Кремле. Когда великокняжеская карета находилась примерно в четырех шагах от Каляева, он бросил в нее бомбу. Раздался взрыв такой силы, что, казалось, в Кремле произошло землетрясение. Когда дым рассеялся, перед сбежавшимися предстала ужасающая картина: карета превратилась в груду щепок, великий князь был просто разорван на куски. Выбежавшая из дворца вел. кн. Елизавета Федоровна ползала по земле, собирая то, что осталось от еще несколько минут назад живого мужа...
Каляева схватили сразу. Он не сопротивлялся, только истерически кричал: «Долой царя! Долой самодержавие!»
В Бутырской тюрьме, куда он был посажен, его посетила Елизавета Федоровна. Она передала ему иконку, и он, атеист, принял ее. Говорили, что Елизавета Федоровна просила императора помиловать Каляева, но в этом было отказано. Перед казнью Каляев написал матери, своим товарищам: «Я хотел бы только, чтобы никто не подумал обо мне дурно, чтобы
верили в искренность моих чувств и твердость моих убеждений»5. За несколько дней до смерти он много писал, потом рвал написанное, писал снова. В конце концов остались только слова Петра Великого: «А о Петре ведайте, что ему жизнь его не дорога, была бы Россия счастлива...»
* * *
В Боевой организации некоторые ее члены считали, что убийства Плеве и великого князя открыли перед ней новые, еще большие возможности. Заходила речь о подготовке покушения на самого царя. Предполагалось взорвать яхту, на которую тот прибудет, но обстоятельства сорвали план.
Теракты Боевой организации в это время «ложились» в общий подъем революционного движения в стране. Большевистские и некоторые меньшевистские организации готовились к вооруженному восстанию. Эсеры и эсеровские боевики одобрительно относились к этой идее, но Савинков считал ее утопической. Он по-прежнему твердо верил в силу и влияние индивидуального террора и считал массовое восстание вряд ли возможным, а если все-таки возможным, то обреченным на разгром.
Боевая организация продолжала готовить и совершать террористические акты. Тем не менее, государственные деятели ранга Плеве или Сергея Александровича уже не становились жертвами террора. Постепенно он шел на спад. Главная причина заключалась в меняющейся политической ситуации. Эсеры смотрели на террор как на крайнюю и вынужденную меру борьбы с царским режимом. Созонов писал с каторги: «Только под гнетом необходимости мы брались за меч». Таким образом, террор мотивировался отсутствием в России легальных способов политической борьбы. Но в октябре
1905 г., как известно, последовал царский манифест, по которому в России учреждалась Государственная дума и вводились гражданские права. Наступила своего рода разрядка в политическом противостоянии, с одной стороны, властей и либералов, а также революционных партий - с другой.
Перед эсерами встал вопрос о продолжении террора. Наметился раскол: часть продолжала считать, что царский манифест не снимает необходимости продолжения борьбы с царизмом в самых крайних формах. Но большинство полагало, что с манифестом Россия встает на путь конституционной монархии, дающей легальные методы политической борьбы: террор должен быть прекращен, а Боевая организация распущена. Существовал и компромиссный вариант. Савинков выступал против прекращения террора, но подчинился большинству, постановившему временно прекратить террор. Полностью Боевая организация была распущена в ноябре 1906 г.
Однако еще весной 1906 г. было совершено покушение на московского генерал-губернатора Ф. Дубасова, которое фактически закончилось неудачей: был убит адъютант Дубасова и сам метальщик бомбы Б. Вноровс-кий, а сам Дубасов был ранен. Покушение, которое эсеры готовили против министра внутренних дел П. Дурново, вообще не удалось осуществить.
Весной же 1906 г. Боевая организация вынесла решение об убийстве командующего Черноморским флотом адмирала Г. Чухнина. Теракт должен был возгласить лично Савинков, но так случилось, что ему еще не было известно, что ЦК эсеров постановило временно прекратить террор. В группу Савинкова должны были войти местные, севастопольские, боевики, в частности совсем юный гимназист Макаров и матрос Федоров, которых Савинков не знал достаточно хорошо. Убить Чухнина решено было у Владимирского собора, куда он должен был прийти. Но вышло так, что сначала там появился комендант Северной крепости генерал В. Неплюев. Участники террористической группы Макаров и другие решили, что это Чухнин, бросили бомбу, но она не взорвалась. Тогда бомбу приготовился бросать Фролов, но не успел этого сделать: она взорвалась у него в руках. Вместе с ним было убито и ранено 37 человек из толпы.
Власти поставили на ноги всю полицию. Группу террористов арестовали: Двойникова, Назарова, Калашникова, Лурье. Находившийся в гостинице Савинков тоже был схвачен. Как впоследствии предполагали, в том числе и сам Савинков, выдал их Азеф.
На их выручку в Севастополь прибыли члены Боевой организации К. Зильберберг и другие, жена и мать Савинкова. Решено было всеми имеющимися средствами организовать бегство арестованных или, в любом случае, одного Савинкова.
Зильберберг действовал извне, а внутри тюрьмы - солдат 6-й роты 57-ш Литовского полкаВ. Сулятицкий, с которым удалось наладить связь. 16 июля Сулятицкий провел Савинкова в умывальную комнату, где тот сбрил усы, переоделся в заранее приготовленную солдатскую форму. На его выход из ворот в сопровождении Сулятицкого никто внимания не обратил...
Десять дней Савинков, Сулятицкий, матрос Боченко и проводник Степан прожили на отдаленном хуторе под Балаклавой. Удалось договорится с владельцем одномачтового ботика. Разместившись в нем, беглецы 26 июля
1906 г. из устья реки Качи ушли в открытое море. Полиции так и не удалось схватить одного из самых опасных руководителей террора. Вскоре Савинков был уже в Румынии, затем в Венгрии, Швейцарии и Германии...
Переосмысление
После 1906-1907 гг. революция пошла на спад. Естественно, отразилось это и на терроризме. Но тяжелейший удар ему был нанесен, пожалуй, не столько правительственными силами, судившими террористов военно-полевыми судами, сколько сенсационными разоблачением главы Боевой организации Евно Азефа. Собственно, некоторые боевики уже давно подозревали Азефа в провокаторстве, но им не верили: Азеф считался чуть ли не террористом № 1, организатором самых громких убийств. Однако он, по-видимому, все же чувствовал, что над ним мало-помалу сгущаются тучи и подумывал о побеге. В конце 1907 г. он решился на бегство вместе с
«дамой серца» Хедди де Хэрро. Примерно в этот момент и грянул гром: старый народоволец, а теперь близкий к эсерам В. Бурцев сумел получить от бывшего директора Департамента полиции А. Лопухина неопровержимые данные о провокаторстве и предательстве Азефа.
Азеф и его пассия уже бежали в Германию, в Берлин. Там Азеф снял квартиру, устроился на работу в фондовую биржу. Хотя он и Хедди выехали по подложным паспортам, выданным им в полиции, для боевиков во главе с Савинковым вряд ли составляло большую трудность выследить предателя и вынести ему справедливый приговор. Но этого не было сделано ни по горячим следам, ни позже. Скорее всего, посчитали, что подтверждение разоблачения Азефа, наделав политического шума, принесет только дополнительный, практически непоправимый вред эсерам вообще и террору в частности, и потому лучше по возможности «забыть» о нем. Впрочем, существовали, вероятно, и другие обстоятельства.
Но тем не менее азефовщина в сильнейшей степени скомпрометировала политический террор. Лично Савинков был потрясен. Можно предположить, что он, еще недавно один из ближайших соратников Азефа, в это время и принялся за мемуары («Воспоминания террориста», опубликованы в 1909 г.), которые, помимо прочего, должны были реабилитировать Боевую организацию. Не без блеска написанные, они тем не менее, на наш взгляд, не лишены идеализации товарищей Савинкова по «работе в терроре»: Е. Сазонова, И. Каляева, Б. Вноровского, Д. Бриллиант и других.
* * *
В том же 1909 г. Савинков (под псевдонимом Ропшин) издал еще одну книгу о терроре - «Конь бледный», написанную в жанре дневника. В ней рассказывается о террористической группе некоего Жоржа, от имени которого и ведется повествование. Если в «Воспоминаниях террориста» чувствуется налет идеализма, симпатия и любовь к реальным героям, то образы, созданные Савинковым в «Коне бледном», выглядят иначе. Жорж - во главе группы, которая готовит покушение на губернатора. За ним идет настоящая охота.
Почему Жорж «работает в терроре», что привело его в это кровавое дело? «Мне скучно жить, - говорит Жорж. - Сегодня, как и завтра, и вчера, как сегодня. Тот же молочный туман, те же будни. Та же любовь, та же смерть...» Жизнь представляется Жоржу театром марионеток: «Взвился занавес: мы на сцене... Хлопает игрушечный пистолет, появляется кровь -красный клюквенный сок».
Жорж не верит в рай на земле, не верит в рай и на небе. «Вся моя жизнь, -утверждает он, - борьба. Я не могу не бороться. Но во имя чего я борюсь -не знаю». Впрочем, нет, он знает: «Я так хочу. Пью вино цельное».
Жорж холодно думает об убийстве: «Я захотел и убил. Кто судья? Кто оправдает? Мне смешны мои судьи, смешны их строгие приговоры. Кто
придет ко мне и с верою скажет: убить нельзя, не убий, кто осмелиться бросить в меня камень?»
Группа Жоржа: Ваня, Федор, Генрих, Эрна. На них Жорж смотрит расчетливо; они для него - исполнители, орудия. А что же они сами? Что привело их в террор?
Ваня верит в живого Иисуса Христа, в заповедь «не убий». Но идет убивать. Жорж спрашивает его:
«- Ваня, а «не убий»?
- Нет, Жоржик, нет...
- Это ты говоришь?
- Да, я говорю. Чтобы не убивали. Чтобы люди потом по-Божьи жили, чтобы любовь освещала мир.
- Это кощунство, Ваня.
- Знаю. А «не убий»?»
Генрих ничего не говорит о Христе. Ему всего 22 года, он бывший студент, «ораторствовал на сходках», и революция привела его в террор. Может быть, этого и не случилось бы или, может быть, Генрих ушел бы из террора, но страстно влюбился в Эрну и не в силах ее оставить. А Эрна -специалист-химик, - изготовляющая для группы взрывные устройства, давно и безнадежно любит Жоржа. Она просит его любви, «как нищенка», однако Жорж холоден к ней. Расстаться с Жоржем Эрна не в силах. Единственное, о чем она его умоляет, - это позволить ей умереть вмести с ним.
Пожалуй, только рабочего Федора привел в террор социальный протест. Сидя с Жоржем в трактире, он показывает ему на двух шикарных дам и их кавалеров:
«- Слышь, сколько по-твоему за этот костюм?..
- Не знаю. Рублей, наверное, двести
Молчание.
-Слышь...
-Что?
- А я вот рабочий, - целковый в день получал... Что думаешь, если к примеру, этих...
-Что этих?
-Ну, известно.
- Зачем?
- Чтоб знали?
- Что знали?
- Что рабочие люди, как мухи, мрут».
Они убили губернатора. Но при этом погибли Ваня, Федор, Эрна. А Жорж размышляет: «Я не хочу ничего теперь. Зачем? Для сцены? Для марионеток?.. Никнут ели. Пахнет смолой. Когда звезды зажгутся, упадет осенняя ночь, я скажу свое последнее слово. Мой револьвер всегда со мной».
В «Коне бледном» Савинков показывает совершенно неоднозначную - напротив, очень сложную природу террора, те внутренние силы,
которые толкают, втягивают в него людей. В этой природе перемешаны социальная ненависть, эмоциональность, доведенные до экзальтированности религиозные чувства, не лишенные фанатизма, пустота души, замешанная на тщеславии, склонность к авантюризму, ложно понятая романтика и многое другое. Самому Савинкову некоторые из этих чувств, видимо, тоже не были чужды.
В общем, в «Коне бледном» Савинков (Ропшин) приоткрыл кулисы террора, значительно «опустив» образы некоторых его участников. Понятно, что эсеры, которые рассматривали террор как проявление самого высокого революционного подвига, довольно сумрачно встретили «Коня бледного». Савинков позднее писал, что после выхода этой книги эсеры фактически перестали смотреть на него как на своего. Он превратился в своего рода «независимого эсера», «независимого социалиста».
Однако писательская среда давала книгам Савинкова высокую оценку. Толстой отмечал, что у Ропшина - несомненный литературный дар. 3. Гиппиус писала, что для характеристики Савинкова как прозаика и поэта (он писал и стихи) одного слова «талант» мало.
* * *
Через три года после «Коня бледного» Савинков (Ропшин) выпустил в свет свою самую большую и, пожалуй, лучшую книгу - «То, чего не было». Название, надо думать, ироническое. Больше ей подошел бы ее иной заголовок: «То, что было». Но то, что было с большим мастерством описано Савинковым, совершенно не могло быть приемлемо для революции вообще, эсеровской партии и эсеровского терроризма в частности. Александр Куприн, ненавидевший Савинкова как революционера, признавал его писательское мастерство. «Бог, - писал он,- дал ему много даров, из них самый малоценный в его глазах был его несомненный большой литературный талант. Стиль его - хотя и не везде собственный - благороден, точен, богат и ясен». И как можно думать, имея в виду прежде всего «То, чего не было», Куприн отмечает, что в своих произведениях Савинков «не щадил своих прежних пестунов и их символ веры...»
В цетре внимания «То, чего не было» - три сына заслуженного генерала Болотова: Андрей, Александр и младший, гимназист Михаил. Андрей первым уходит в революцию (1905-1907 гг.). Он храбро сражается на баррикадах Московского вооруженного восстания, а после его подавления становится членом «Комитета» - ЦК партии - присутствует на его собраниях, заседаниях. И... глубоко разочаровывается руководящими партийными бонзами. Они пребывали в самолюбивой и непоколебимой уверенности, что от их разговоров, решений и резолюций зависит ход революционных событий, во всяком случае начало, что это они движут народными массами. Постепенно Андрей осознает, что все это - «игрушки», что «Комитет» нужен его членам для них самих: он придает им значимость истори-
ческих деятелей, деятелей вообще. Кто они без «Комитета»? Андрей уходит в террор, хотя в душе своей сознает, что и это-о «чирканье спичек во время дождя». Он убивает прокурора и приговорен военно-полевым судом к расстрелу. Ему предлагают помилование во имя прежних заслуг отца-гене-рала. Андрей отказывается, ибо считает, что «если можно и должно убить, то нельзя и не надо искать оправданий», так как «горе тому, кто убил».
По стопам казненного старшего брата пошел Александр - военный моряк, герой несчастной Цусимы. Но в партии, в которую он вступил, вернувшись из японского плена, ему довелось испытать разочарования многократно более тяжелые, чем Андрею. Будучи главой революционной террористической группы, он узнает, что в ней - провокаторы и предатели. Более того, провокатор находится даже в самом «Комитете». Одного из них Александр убивает, и когда полиция уже ломится в номер гостиницы, где он находится, пускает себе пулю в лоб.
А младший Михаил, фактически еще ребенок, восторженный юнец, идет на баррикады, свято веруя, что там и будет добыта долгожданные для народа земля и воля. Случайная солдатская пуля кончает с этой верой. Так в ходе революции погибают все три брата Болотовы - замечательные молодые люди, способные принести огромную пользу своей стране.
Горестную весть старикам-родителям несет Ваня, член группы застрелившегося Александра. До усадьбы Болотовых ему оставалось несколько верст. Он шел пешком и вспоминал свою жизнь: детство, прошедшее почти в нищете, тяжелую работу на заводе, бои на баррикадах, друзей и товарищей по борьбе из боевой дружины Александра. Все они погибли. И если оставалась вера, то не в различные «Комитеты», а в простой рабочий народ...
Если «Конь бледный» отдалил Савинкова от эсеров, то роман «То, чего не было» фактически ставил Савинкова вне эсеровских рядов. Позднее, уже в 1924 г., Савинков писал сестре Вере Мягковой: «После «То, чего не было» я уже был отверженный и оглашенный. Когда я приехал в 1917 г. в Россию, меня бойкотировали и на фронт послали, чтобы я не мозолил глаза. В эсерах... я разочаровался давно...»
Савинков после «То, чего не было» формально не был исключен из партии, но, в сущности, ушел «в свободное плавание». 3. Гиппиус, хорошо знавшая Савинкова, записала в дневнике: «Борис Савинков - сильный, властный индивидуалист. Личник»6.
Как знать: не случись в Европе события, перевернувшие жизнь огромных масс людей, быть бы Савинкову большим писателем, все дальше и дальше уходившим от своего было прошлого - революционного терроризма и революции вообще. Но над миром уже сгущались тучи всеобщей войны, террора, которой принесет не отдельные жертвы, а жертвы миллионов ни в чем неповинных людей...
Когда грянула мировая война, Савинков находился во Франции. Он вступил во французскую армию и стал корреспондентом российской газеты «День». Статьи свои он писал со строго оборонческих позиций. Бывший
непримиримый борец с царизмом, он теперь проповедовал объединение всех сил ради победы над общим врагом - Германией и ее союзниками.7
Примечания
1 Куприн А. Хроника событий глазами белого офицера, писателя, журналиста. М., 2006. С. 368.
2 Савинков Б. Воспоминания террориста. М., 2006. С. 65.
3 ГА РФ. Ф. 586. Оп. 1. Д. 381. Л. 1-2.
4 ГА РФ. Ф. 586. Оп. 1. Д. 14. Л. 1-1об.
5 Савинков Б. Указ. соч. С. 112.
6 Гиппиус 3. Петербургские дневники, 1914-1919. Н-Й; М., 1990. С. 183.
7 Продолжение в следующем номере.
99
