CC BY
19Герасимчик В.В.
Рецензия: [Wiech S. Litwa i Bialorus: od Murawjowa do Baranowa (1864-1868). Kielce: Wydawnictwo Uniwersytetu Jana Kochanowskiego, 2018. 333 s.]
БХ1Х в. в Российской империи за территориями Беларуси, Литвы и Украины, инкорпорированными в 1772-1795 годах, закрепилось общее название «Западный край». Его эквивалентом в польском языке являлось понятие «Ziemie zabrane», дословно переводимое как «Захваченные (аннексированные) земли». Введенный в обиход публицистом и участником восстания 1830-1831 годов Маурицием Мохнацким, данный термин продолжает использоваться в польской историографии [Maurycego Mochnackiego pisma 1836, s. XI].
В последние годы наблюдается возрастающий интерес историков к различным аспектам развития данного региона [Grabski 2016, Tarkowski 2018, Topolska 2009]. Среди наиболее важных работ последних лет — книга профессора Университета Яна Кохановского в Кельцах Станислава Веха. Она вышла к 155-летию начала восстания 1863-1864 годов на территории бывшей Речи Посполитой и является первым томом серии изданий под общим названием «Depolonizacja Ziem Zabranych (1864-1914). Koncepcje — mechanizmy decyzyjne — Realizacja».
Серия является итогом проекта, профинансированного польским Национальным центром науки (NCN)
в размере 379 600 злотых [Depolonizacja Ziem Zabranych (1864-1914)]. Проект был реализован в 2015-2018 годах и посвящен выработке властями Российской империи концепций деполонизации во второй половине XIX — начале ХХ в., введения механизмов их принятия и реализации. С. Вех во введении к книге, которое является также вступительным словом ко всей серии, поясняет: «В исторических исследованиях, касающихся данной темы, главное внимание обращено прежде всего на проблему хода и результата русификации западных губерний Российской империи. Явление это анализируется обычно на представлениях, ограниченных территориально, отделенных хронологически и выделенных проблемно, например, история польского образования, землевладельцев, католического костела, польской культуры. Преобладающей в исследованиях была тема польских землевладельцев» (s. 9).
К сожалению, первое, что бросается в глаза, — это отсутствие в книге четкого определения деполонизации, ее взаимосвязи и соотношения с процессом «русификации». К тому же возникает логичный вопрос: почему в научной серии, посвященной деполонизации, нет даже краткого очерка о том, как происходила предшествующая ей полонизация территории бывшего Великого княжества Литовского (далее — ВКЛ) и насколько углубился данный процесс после инкорпорации в состав Российской империи?
В качестве дополнения к ссылочному аппарату отдельно в издании представлена библиография, разбитая на «Архивные источники», «Напечатанные источники», «Труды», «Мемуары, воспоминания, переписка». Но,
к сожалению, книге не достает историографического обзора важнейших изданий, среди которых монографии Анны Комзоловой [Комзолова 2005], Дариуса Сталюнаса [БЬаЧипаз 2007], Александра Бендина [Бендин 2010, 2017] и Михаила Долбилова [Долбилов 2010]. Показательной в этом плане является серия «Окраины Российской империи», в которой имеются историографические статьи, позволяющие сравнить подходы историков разных стран [Западные окраины... 2006].
С. Вех отмечает, что изучение проблемы деполонизации находится на начальном этапе, а «литература, относящаяся к Западному краю, является фрагментарной и неполной, польское видение на уровне российской, литовской и английской историографий представлено очень слабо» (е. 9). Для большинства научных работ характерно слабое использование архивных источников, тем более тех, в которых освещена проблема выработки и реализации программы деполонизации западных губерний Российской империи. Поэтому авторы серии «Копсерс^е — шесЬатгшу decyzyjne — Realiyacja» поставили целью поиск, анализ и систематизацию подобных источников, хранящихся в библиотеках и архивах Беларуси, России, Украины и Польши, а также издание наиболее важных документов (з. 10).
К их числу С. Вех относит правительственные документы различных государственных учреждений, из которых было отобрано и проанализировано около ста. Наиболее информативными и важными из них стали донесения ви-ленского и киевского генерал-губернаторов. С. Вех указал
на критерии и ограничения при печати подобных текстов: «Однако огромный масштаб материала и ограниченные возможности позволили представить лишь некоторые из них, наиболее ценные и ранее не печатавшиеся», которые, по задумке, и «должны послужить толчком для дальнейших исследований, в том числе и, возможно, по новым направлениям истории поляков Западного края в 1864-1914 годах» (s. 12).
Исследование С. Веха открывает целую серию по истории Западного края, делившегося на две части — СевероЗападный (в составе шести губерний: Гродненская, Ко-венская, Минская, Могилевская, Виленская и Витебская) и Юго-Западный (в составе трех губерний: Волынская, Киевская и Подольская), последнему из которых посвящена вторая книга, написанная Яцеком Легецем и Кшыштофом Латавецем [Legiec J., Latawiec K. 2018]. Данное географическое разделение планируется сохранить в последующих томах (s. 12).
Книга состоит из двух частей, в первой из которых идет анализ ключевых событий деполонизации, оценка концепций и механизмов ее реализации, во второй размещены источники, иллюстрирующие данную проблематику.
Первая часть книги «Литва и Беларусь в эпоху правления Муравьева, Кауфмана и Баранова» состоит из 6 очень неравнозначных разделов.
Первый — «<В преддверие восстания» — посвящен управлению Северо-Западным краем Владимиром Назимовым (декабрь 1855 — май 1863 г.). В то время в Российской империи происходила «послесевастопольская оттепель»,
связанная с началом правления императора Александра II, а в Царстве Польском развернулась «моральная революция», в основе которой лежали призывы к национальному согласию, вылившаяся в серию манифестаций (з.1б).
С. Вех справедливо отмечает, что данный период стал «точкой отсчета» для Михаила Муравьева, сыгравшего «решающую роль в выработке концепции и механизмов деполонизации в Западном крае» (з. 15). И если правление В. Назимова стало ориентиром для М. Муравьева, то его двухлетнее нахождение во главе Северо-Западного края сделалось «отправной точкой и примером» для последующих руководителей данного региона Российской империи.
О В. Назимове ошибочно сложилось представление как о не очень активном государственном деятеле, потворствовавшем усилению польского влияния на территории Беларуси и Литвы. Но, как свидетельствуют факты, на которые ссылается С. Вех, это совершенно не так.
Назимов первоначально пытался найти компромисс с представителями высшего класса польского общества Северо-Западного края, образовавшими в дальнейшем так называемую «партию белых» как противовес радикальной «партии красных» из числа мелкого дворянства и разночинцев. Но постепенно данное положение начало меняться, произошло «ухудшение отношений генерал-губернатора с польскими помещиками». Назимов все более шел по пути «введения санкций против поляков и ограничения польского влияния» (з. 19). К сожалению, предложенный в книге С. Веха материал не позволяет проследить генезис «так называемой примирительной политики по от-
ношению к польской национальности в Западном крае», о которой писал еще 7 марта 1864 года в «Московских ведомостях» Михаил Катков [Катков 1864, с. 191] и исследовал Всеволод Воронин [Воронин 2008]. Это сказывается на понимании всей цепочки дальнейших событий.
Из книги С. Веха сложно понять, почему В. Назимов изменил направление политики в Северо-Западном крае и в 1859 году осуществил «один из первых шагов против планов польской ассимиляции «русского» населения» — запрет Комитетом цензуры публикации белорусских и украинских текстов при помощи латинских (польских) букв: «С этого времени тексты на этих языках можно было публиковать исключительно при помощи российских букв» (з. 25).
С. Вех не приводит примеры употребления данного запрета, но он существенно сказался на развитии белорусской литературы. Впервые данное нововведение было применено к переведенному Винцентом Дуниным-Мар-тинкевичем с польского языка на белорусский «Пану Тадэ-вушу». 9 ноября 1859 года весь тираж в 1000 экземпляров был конфискован [Янушкевiч 2007, с. 25].
Еще один пример деполонизации при В. Назимове С. Вех видит во введении виленским генерал-губернатором по личной инициативе в августе 1861 года военного положения в Гродненской, Виленской и Ковенской губерниях. Такое решение было принято в связи с распространением с Царства Польского «манифестационного движения», объясняя это тем, что «дальнейшие поблажки демонстрациям делает поляков дерзкими и ослабляет авторитет власти» (з. 19). Решение Назимова, которое было согласовано
лично с императором, спровоцировало реакцию со стороны министра внутренних дел Петра Валуева, обвинившего генерал-губернатора в том, что он «вызвал в Литве хаос» (8. 19).
В числе важных проблем, ущербных интересам России, В. Назимов называл «административный сепаратизм» (з. 19) местных чиновников из числа польскоговорящей шляхты и помещиков. Как способ разрешения данной проблемы предлагалось их переселение из Беларуси и Литвы в Царство Польское.
B. Назимов одним из первых заговорил и о необходимости изменений в сфере образования с целью «реруси-фикации Северо-Западного края» (е. 24). Для этого он предлагал открыть в Вильно университет с русским языком, а также следовать плану куратора Виленского учебного округа Александра Шыринского-Шизматова по созданию густой сети приходских школ и гимназий с российскими педагогами, присланными из центральных губерний Российской империи.
C. Вех отмечает, что для противостояния полякам В. Назимов был готов даже работать в направлении «выработки согласного с ожиданиями российских властей национального сознания белорусов» (з. 25). Для этого планировался выпуск первого журнала на белорусском языке, а также поддержка разрабатываемого в сентябре 1862 года в Комитете министров плана «обучения в школах на языках, на которых говорит большинство жителей» (з. 26). В итоге в январе 1863 года «белорусское наречие» в качестве вспомогательного языка было введено в народных школах, но
этот процесс был свернут в связи с начавшимся восстанием [Латышонак 2009, с. 424].
Однако следует заметить, что эти меры были не столько проявлением деполонизации, сколько ответом на шаги по созданию «национального сознания белорусов», предпринимаемые со стороны уроженцев Северо-Западного края Российской империи. Об этом свидетельствовало издание газеты «Мужицкая правда» представителями Гродненской революционной организации во главе с Константином Ка-линовским, который, по замечанию самого С. Веха, высказывал «сепаратистские тенденции» относительно поляков, о свободе в выражении своего мнения и принятии решения о будущем восстании (s. 24).
Белорусский язык использовался и в других нелегальных изданиях с целью пропаганды среди крестьян. На него же был переведен ряд молитв в виде отдельного издания «Песен пабожных». В подтверждение тому — факт звучания белорусского языка во время манифестационного движения, приведенный С. Вехом: в Городле 10 октября 1861 года на берегах Буга толпа пела польский гимн «Boze cos Polsk^» в переводе на литовский и белорусский языки (s. 17).
Начинания В. Назимова так и не были поддержаны. Причина тому, по мнению С. Веха, крылась в страхе возможного появления «сепаратистских тенденций» внутри так называемого триединого русского народа (s. 26). В итоге среди российской политической элиты победил вариант силового разрешения «польского вопроса» и была принята позиция Муравьева, предложившего «сначала ре-
прессивные действия, а уже далее реализацию проектов долговременной и насильственной русификации Западного края» (з. 26).
С. Вех указывает, что этому способствовала и позиция местной шляхты, ряд представителей которой обращался с проектами переустройства края. В качестве примеров названы наиболее известные, подготовленные маршалком шляхты Гродненской губернии Виктором Вацлавом Стар-жинским (Стаженьским) и маршалком шляхты Минской губернии Александром Лаппа. В сентябре 1861 года они сложили на имя П. Валуева рапорты, в которых утверждали: «Западный край на культурном уровне представляет собой органическую часть польской цивилизации и с этой причины несправедливо введение законодательных ограничений польского языка и развития польской культуры» (з. 19). В. Старжинский и А. Лаппа предлагали возвратить Статут ВКЛ, отмененный в 1840 году, провести реформу судов с введением польского языка, а также вернуть шляхетские сеймики и открыть Виленский университет с польским языком обучения.
В качестве аргумента звучало «желание оградить молодежь от вредного влияния российских учреждений образования, в которых, как известно, расширяется революционная пропаганда» (з. 19). На последний факт обращает внимание и М. Долбилов, называя его примером «зеркальности» русско-польского взаимовосприятия, поскольку в понимании российской бюрократии источником беспорядков выступало польское подстрекательство [Долбилов 2010, с. 176].
С. Вех рассказывает о попытках В. Старжинского найти компромисс с Александром II во время личной встречи: «Он добивался возвращения Литве исторической автономии на уровне образования, культуры и самоуправления» (з. 22). Но аудиенция, случившаяся в октябре 1862 года, не принесла желаемого результата. К сожалению, С. Вех оставляет читателя без более подробных сведений, хотя бы в виде кратких биографических сведений о В. Старжинском, которого называли «литовским Велепольским» [Швед 2017, с. 62], оказавшем влияние на начальный этап восстания в Беларуси и Литве. В последнее время на эту личность стали пристально обращать внимание. В монографии, посвященной идее возрождения ВКЛ, Сергей Морозов представил гродненского маршалка как автора проекта «воскрешения Литвы» в форме автономии в составе Российской империи [Марозау 2019, с. 166].
Затрагивает С. Вех и малоизвестную неудачную попытку подачи адреса императору шляхтою Могилевской губернии. При этом ключевым вопросом представлен возврат «польских политических свобод», а не устремления по присоединению «к литовским губерниям» (з. 20-21), в аннотации к статье С. Веха 2019 года названное «желанием объединить Западные губернии с Царством Польским» [Ш1еек 2019, е. 170].
Оставляет без внимания С. Вех и тот факт, что возглавлявший данную инициативу Ян Богуш, маршалок шляхты Рогачевского уезда, «не разделял... устремлений поляков» [Марозау 2019, с. 163]. Но важно, что С. Вех отмечает разницу умеренных «белых» в западных губерниях и
Царстве Польском, ратовавших за восстановление границ 1772 года: «Со стороны польских помещиков Виленской и Гродненской губерний постулировалось укрепление связей при одновременном сохранении отличия исторической автономии Литвы» (з. 20). В то же время «радикальная часть в лагере белых Западного края» выступала за присоединение к Царству Польскому, примером чему служили съезды шляхты Подольской и Минской губерний, которые непосредственно с ним не граничили (з. 23).
Несколько иначе данные события представлены в современной белорусской историографии, что идет в разрез с устоявшимся еще с советского времени стереотипом о желании всей шляхты Беларуси присоединения ее территории к Польше. Сегодня на первый план выдвигаются именно «государствообразующие идеи» местных лидеров и идеологов партии «белых», у которых имелись собственные «государственно-политические интересы» [Марозау 2015, с. 157].
Вопрос о присоединении Западного края к Царству Польскому, поднятый на съезде шляхты в Каменец-Подольском, С. Вех называет толчком к созданию нового Западного комитета, занявшимся «польским вопросом» и уменьшением польского влияния в Западном крае (з. 2223). Именно с появлением Западного комитета С. Вех связывает изменение в процессе принятия решений в деле деполонизации на территории Беларуси и Литвы. В целом попытки подачи адресов обернулись репрессиями в отношении их инициаторов. С. Вех считает это важным фактором для дальнейшей консолидации «красных» и «белых»
на территории Беларуси и Литвы в преддверии будущего восстания (з. 23), вкупе с официальной пропагандой о противопоставлении «русских» крестьян и «польских» помещиков, что, в свою очередь, порождало замкнутый круг: «Радикализация польского общества следовала частично из начинаний российских властей, которые — частью на пункте, усиленном через лагерь белых и красных о русско-сти народных масс, — усиливали шаги с целью ограничения влияния польской культуры» (з. 24), что должно было выполняться за счет изменений в системе образования.
Таким образом, на основе материала, представленного С. Вехом, можно сделать вывод, что еще до начала восстания 1863-1864 годов в среде российской элиты преобладало силовое разрешение «польского вопроса». Решающую роль в выработке концепции и механизмов деполонизации оказал Михаил Муравьев (1796-1866).
В завершении раздела не точно указано общее количество репрессированных за участие в восстании 18631864 годов по решениям судов: вместо 9361 присутствует цифра 9341 (с. 32). Данная ошибка становится очевидной при сложении всех цифр по категориям репрессированных, перечисленных в книге. Правильное количество репрессированных имеется и в одной из важнейших книг по истории восстания в Беларуси и Литве, которая, к сожалению, в библиографическом списке рецензируемого издания отсутствует [Смирнов 1963, с. 319-320].
Второй раздел книги — «Январское восстание в Литовско-Белорусских губерниях» — это очень краткий очерк событий 1863-1864 годов в Северо-Западном крае Рос-
сийской империи (всего 6 страниц), в котором содержится ряд неточностей, например, указание на казнь Константина Калиновского в феврале 1864 года (з. 32), на самом деле повешенного 22 марта.
Восстание в Литве и Беларуси было совсем не следствием, как утверждает С. Вех, «выданного еще Исполнительной комиссией Стефана Бобровского воззвания, призывающего братьев литвинов и русинов к поддержке борьбы с царизмом и провозглашения освобождения крестьян» (з. 27). Оно явилось результатом не столько принятых в Варшаве решений, сколько отсутствия выбора как такового, на что указывал Константин Калиновский: «восстание в Царстве застало Литву совершенно неподготовленной» [Судова-следчая справа 2014, с. 66]. При этом, после получения известия о нем, решение вопроса о начале выступления затянули на 10 дней [Герасмчык 2018, с. 167-169], после чего 1 февраля 1863 года было образовано Временное провинциальное правительство в Литве и Беларуси, которое Сергей Обломейко предлагает считать даже днём «рождения Беларуси как страны» [Абламейка 2020, с. 8].
Не сказано в данном тексте и о перевороте, учиненном «белыми» во главе с Якубом Гейштором, отстранившем от власти Калиновского и образовавшем Отдел, руководящий провинциями Литвы. Калиновский сумел вернуть власть лишь к началу лета 1863 года. Поэтому неподготовленный читатель не может оценить весь глубинный смысл следующего важного утверждения С. Веха: «На практике с июня 1863 года повстанческая власть в Литве стала независимой от Национального правительства в Варшаве, что не имело,
однако, большого значения в ситуации, когда повстанческий подъем догорал» (з. 31).
К основным участникам восстания С. Вех причисляет «обедневшее польское и католическое население (шляхта-однодворцы, польские крестьяне с виленского анклава и католики белорусы с Гродненщины)» (з. 28). При этом в отношении православных сказано, что они выступили против восстания. К сожалению, как видим, данный стереотип, укоренившийся еще в ходе восстания 1863-1864 годов, продолжает культивироваться. Однако, как свидетельствуют последние исследования, всё выглядело не так однозначно: довольно значительное количество повстанцев происходили из числа православных белорусских крестьян [Герасмчык 2015].
Западные уезды Гродненской губернии были охвачены восстанием еще с января 1863 года. В январе-феврале здесь появились и первые отряды. Среди наиболее известных из них — отряд Романа Рагинского, совершивший 750-км рейд на Полесье [Карпович 2013]. Но С. Вех пишет, что партизанские действия на территории Беларуси и Литвы начались «только с весны 1863 года» (з. 27).
Ключевым моментом для упадка восстания С. Вех называет «уничтожение отряда Сераковского» (е. 30), однако при этом пик выступлений пришелся на конец мая — начало июня 1863 года, когда повстанцы Гродненского воеводства собрались в лагере под Миловидами. К. Калиновский ключевым моментом восстания, отрицательно сказавшимся на его дальнейшим ходе, считал поражение отряда Духин-ского.
В то же время С. Вех делает ряд важных замечаний: восстание «изменило диаметрально политическую ситуацию в Западном крае, наблюдаемую с перспективы отношения российских властей к польскому вопросу, также как и способов и шансов достижения предложенных ранее постулатов, относящихся к автономии и национально-культурным свободам» (з. 27); «В большей степени упадку восстания в Литве способствовали действия российских властей, которые смогли оттянуть крестьянские массы от вооруженного движения» за счет уступок (з. 30).
Переломным моментом в восстании явилось назначение 13 мая 1863 года вместо В. Назимова М. Муравьева, которого С. Вех называет «архитектором внутренней политики в Литве» (з. 33), стремившимся «привести в исполнение авторские планы борьбы с польскостью, первым шагом в которой было брутальное подавление «бунта» средствами террора» (з. 31). Историк считает, что план нового виленского генерал-губернатора, которому император дал свободу действий, заключался в соединении методов экономической борьбы, направленных на материальное разорение, полицейско-военного запугивания и государственного террора.
В третьем разделе, названном «Репрессии после восстания», С. Вех стремится доказать, что при Михаиле Муравьеве «краеугольным камнем в процессе структурно-политических преобразований и культурных западных губерний» стала «деполонизация» (з. 33). Базовым для ее осуществления являлось утверждение, что польское население представляет в крае враждебный и чуждый этнический
элемент, а польскоязычная шляхта — это «окатоличенные и ополяченные русские».
В данный период в Российской империи «поляк» и «католик» окончательно отождествились: «Поляк превратился в образ фанатичного католика, плетущего против России «иезуитскую интригу», защитника старых традиций и сословных привилегий, привязанных к феодально-олигархическим традициям умершей безвозвратно Речи Посполитой» (з. 34).
С. Вех оперирует большим количеством статистических данных, при помощи которых раскрывает содержание основных мероприятий царской администрации Северо-Западного края Российской империи. Среди них — конфискации, осуществляемые под контролем специальной комиссии, созданной в апреле 1863 года. С. Вех описывает стимулирование и поддержку данного процесса государством согласно закону от 5(17) марта 1864 года, который оценивается как «еще один важный шаг на пути к русификации» (з. 35).
Существенным элементом политики Муравьева в отношении местного населения Северо-Западного края являлись контрибуционные выплаты, за счет которых казна получила доход в 7 млн. рублей (е. 36).
К весне 1864 года совместно с куратором Виленского образовательного округа Иваном Карниловым М. Муравьев подготовил программу «возвращения к русским корням» (з. 36). В рамках ее планировалось полное изъятие польского языка из публичного пользования, увольнение поляков с административных должностей, усиление православия за счет католического костела, развитие народного образова-
ния на русском языке, привлечение российских колонистов и замена латинского алфавита кириллицей (з. 36). С опорой на статистические данные С. Вех анализирует каждый из перечисленных пунктов и заключает, что «программная очистка администрации от польского персонала и гарантия русским доминирующей позиции во всех государственных и общественных учреждениях была типичной для царизма формой навязывания в западных губерниях Российской империи» (з. 37).
Также польский историк считает, что «дискриминация языковой свободы» была направлена как против поляков, так и белорусов, украинцев и литовцев (з. 37). Но, как указывает Лариса Довнор, после восстания 1863-1864 годов «белорусская тематика в печати не только не исчезает, но, наоборот, происходит ее количественный рост», чему способствовали созданные Виленская археографическая комиссия и Северо-Западный отдел Русского географического общества [Доунар 2012, с. 98].
Представляет интерес и мнение С. Веха о стимулировании администрацией М. Муравьева перехода в православие католиков, которые «принуждены льготами или желанием сохранить государственные должности» (з. 37). Так, крестьянам за переход в новую веру платили по 5 рублей. В результате в течение 1863-1868 годов из 450 тыс. католиков среди крестьян и мелкопоместной шляхты в православие перешло около 70 тыс., или 15,5%. М. Муравьев считал, что «каждый католик, перешедший в православие, уже не является поляком», а дети таких «ренегатов» станут «православными россиянами» (з. 37).
В целом С. Вех делает вывод, что «проводимые Муравьевым репрессии в большей степени способствовали складыванию во внутренней политике России в отношении Северо-Западного края российского этнического национализма в его специфической форме, лежащей на продвижении концепции «поворота к российским корням» (з. 38). Этот процесс продолжался и в дальнейшем, видоизменяясь лишь в зависимости от политической конъектуры. Для подтверждения этого Вех кратко характеризует деятельность в качестве Виленского генерал-губернатора Константина фон Кауфмана (апрель 1864 — октябрь 1866) и Эдуарда Баранова (октябрь 1866 — март 1868), время начала правления которого в разделе ошибочно указано как «апрель 1866» (е. 39).
Четвертый раздел — «<Муравьев и его рапорты» — занимает наибольший объем книги и составляет почти половину всей первой части. После кратких сведений о жизни и деятельности М. Муравьева даётся анализ 14 документов, размещенных во второй части книги. Вначале рассмотрены два текста, появление которых связано с восстанием 18301831 годов. На их основе польский историк замечает: «Во время восьмилетнего исполнения должности губернатора в Могилеве и Гродно Муравьев выработал и сформулировал цельную программу комплексных и необходимых для выполнения реформ, подчиненных прежде всего пропагандируемому им тезису о русскости западных губерний и проистекающей из этого необходимости возвращения, а далее безусловной гарантии доминирования российского влияния в Западном крае. К этим концепциям он вернулся
спустя 28 лет, когда ему было дано принять правление Литовско-белорусскими губерниями» (з. 57). В этом плане представление С. Веха о цельности взглядов М. Муравьева, их продуманности созвучно выводам А. Комзоловой, которая использует термин «система Муравьева» [Комзолова 2005, с. 38-110].
«Эффектом деятельности гражданского могилевского губернатора Михаила Муравьева» С. Вех называет Комитет западных губерний, созданный 14(26) сентября 1831 года (с. 51). Всего Комитет за 17 лет провел 145 заседаний и рассмотрел около 700 различных дел (з. 52). Среди важнейших — ликвидация Статута ВКЛ, введение русского языка в школах вместо польского, инвентарная реформа в отношении крестьян.
Возможно, именно под влиянием комитета был принят сенатский указ от 18 июля 1840 года (в книге ошибочно указана дата 6 августа) [Полноесобрание... 1841, с. 515], который вместо «утративших силу» названий «литовские губернии» и «белорусские губернии» (Минская, Витебская, Могилевская), используемые до того в административной номенклатуре в отношении земель бывшего ВКЛ, вводил название «Северо-Западный край» (е. 53). В 1940 году научные сотрудники института истории АН БССР Д. Ду-кова и И. Лочмеля данный указ переименовали в «Запрет царем Николаем употреблять названия Беларусь и Литва». В постсоветское время он приобрёл политизированный окрас и был мифологизирован [Новик 2013, с. 189]. Наиболее одиозная трактовка данного документа принадлежит редактору газеты «Секретные исследования» Владимиру
Деружинскому: «Национальный геноцид дошел до маразма: царизм запретил термин «Белоруссия», который сам же и придумал для замены слова «Литва» [Деружинский 2009, с. 437].
С. Вех кратко описывает перипетии дальнейшей карьеры М. Муравьева, который в январе 1835 года был направлен военным губернатором в Курск. К 1857 году он стал одним из влиятельнейших сановников в государстве, сконцентрировав в своих руках руководство сразу трех учреждений, за что получил кличку «трехпогонный»: управляющий Межевым корпусом, председатель Департамента уделов Министерства двора и уделов, министр государственных имуществ (з. 59). Первым же решением на министерском посту он показал, что сохранил интерес к Северо-Западному краю, выделив средства на строительство 36 новых и ремонт 56 церквей.
В то же время С. Вех в качестве показательного отмечает отношение Михаила Муравьева к готовящейся крестьянской реформе, которую тот считал заблаговременной и даже был уличен императором Александром II в ее саботаже, после чего вынужден был покинуть министерство (е. 63). Однако сегодня, когда снова личность М. Муравьева пытаются героизировать, весьма популярен миф о его «большой роли» в отмене крепостного права [Воспоминания 2014]. С. Вех в данном разделе затрагивает еще одно устоявшееся утверждение — о колониальном характере польских помещиков, что противоречит обстоятельствам появления Секретного комитета по крестьянскому делу: «Наиболее смелые и далеко идущие проекты крестьянской
реформы и переустройства общественного строя вышли из среды польских землевладельцев и редакционных комиссий литовских губерний» (з. 60). Не зря во время коронации нового императора в сентябре 1856 года произошел показательный случай, когда представители великорусских губерний обвинили гостей из Литвы, назвав их «опасными поджигателями в крестьянском вопросе» и замечая, что «поляки хотят освобождения крестьян» (з. 60).
Получив в мае 1863 года назначение на пост виленского генерал-губернатора, первым же шагом Михаил Муравьев устроил показательную казнь ксендзов. С. Вех замечает, что «одновременно с демонстрацией силы и сеянием страха Муравьев начал реорганизацию государственной администрации, направленную на смену кадров и усиление военно-полицейской власти (з. 68). Для более детального раскрытия данного процесса следовало бы сравнить его с заменою местных чиновников на выходцев из центральных губерний России, которая практиковалась еще после подавления восстания 1830-1831 годов [Самбук 1980, с. 47]. Всего в 1863-1865 годах в Северо-Западном крае подверглись ротации около 6 тысяч человек, замененных выходцами из различных уголков России (з. 69). В их отношении «культивировалось чувство избранности во спасение России, и при этом Муравьев говорил о необходимости инициативы, неограниченной законодательными нормами» (з. 70). Но наилучшим способом консолидации вокруг личности Михаила Муравьева стали финансовые гарантии и экономические доходы в виде 50%-ной надбавки, утвержденной 5 (17) марта 1864 года, и льготы для приобретения име-
ний «без права их перепродажи в руки представителям польской национальности и евреям» (з. 70-71). На основе приведенных фактов С. Вех делает следующий вывод: «Выстроенная на личных обязательствах и экономической зависимости административного аппарата система способствовала созданию мифа о деятельном управленце и верных ему по службе чиновниках» (з. 71). Конструированием этого образа в дальнейшем занималась целая плеяда так называемых «муравьевских деятелей», которая создавала «миф о великом, мудром, великодушном, неподкупном и справедливом властителе Литвы, настоящем защитнике русских интересов на западных рубежах Империи» (з. 7172). Это же мысль присутствует в труде М. Долбилова, где имеется существенное дополнение: «Этот образ, что-то вроде амплуа, неотделимого от должности виленского генерал-губернатора, помогал в последующие несколько лет местным властям удерживать в своих руках главные нити русификаторских экспериментов» [Долбилов 2010, с. 270].
Большое внимание С. Вех уделяет введенным М. Муравьевым многочисленным налогам и штрафам, которые по факту являлись контрибуцией. Начало этой практике было положено еще при В. Назимове, когда 17 февраля (1 марта) 1863 года был принят налог на удержание сельской стражи (з. 80). С. Вех останавливается на следующих видах налогов: 1%-ный, 5%-ный, 10%-ный, 10-рублёвый, на вырубку леса вдоль железной дороги, на удержание денег из пенсионов для католического костела и духовенства, налог в виде принудительного собирания и складирования зерна в государственных магазинах, а также так называемые
«контрибуционные сборы», назначение которых не было строго определено.
Показательным примером для оценки масштабов военных действий во время восстания в книге С. Веха является упоминание об установленном 19 (31) июля 1863 года налоге на закупку лошадей для казацких отрядов, что объяснялось их значительным выбыванием вследствие сражений. Этим налогом облагались жители четырех губерний (Минской, Гродненской, Виленской и Ковенской) из расчета 100 рублей за лошадь. Всего на полученные таким образом деньги можно было приобрести 600 лошадей (з. 81).
Точная сумма собранных средств «так и не была подсчитана», но С. Вех оценивает их в 10 млн. рублей (з. 73). При этом историк отмечает беглый характер поднятой «проблемы муравьевской политики разрушения и опустошения материального положения и имущества польского общества», что объясняет «ограниченными издательскими возможностями» книги (з.74). В книге для иллюстрации данной проблемы представлены четыре таблицы, две из которых размещены во второй ее части:
— Доходы государственной казны на основании денежных штрафов и специальных налогов, введенных во время январского восстания Муравьевым в шести губерниях Северо-Западного края (состояние на 1 (13) июня 1865) (з. 75);
— Положение владения большей помещичьей собственностью в Виленской, Гродненской и Ковенской губерниях в 1864 году (в десятинах), где указано, что непольскими владельцами были 499 ( поляков — 15 551), которые обла-
дали 526 имениями (поляки — 15 920) площадью в 513 471 десятин (поляки — 5 618 206 десятин) ( 8. 77);
— Ведомость о денежных сборах по губерниям: Ви-ленской, Гродненской, Ковенской, Минской, Витебской и Могилевской (1 марта 1865 г.) (з. 199-202);
— Ведомость о взыскании денежных сборов, введенных в Северо-Западном крае по причине мятежа (со времени установления оных по 1 июня 1865 г.) (з. 203-204).
В качестве примера расходования собранных средств С. Вех приводит 10%-ный налог, составивший в общей сумме около 1 170 000 рублей. Из них до 90% пошли на выплаты русским чиновникам и православной церкви, 5597 руб. — на проведение водопровода к резиденции ви-ленского генерал-губернатора, 4080 руб. — на строительство туалета и 864 рубля на освящение Вильно (з. 84-85).
В целом С. Вех делает вывод: «Система экономических наказаний, накладываемых Муравьевым, далеко выходила за репрессии, налагаемые за политическую активность или возмездие за участие польского общества в январском восстании» (з. 85). При этом весьма широко трактовалось понятие «польской пропаганды», которую видели даже в проектах обучения сельской молодежи со стороны помещиков и костела (з. 97).
После подавления восстания Михаил Муравьев говорил, что «ни в коем случае нельзя свернуть на дорогу воссоединения и милосердия» (з. 85), а следует продолжать выбранный курс. Эти мысли он отразил в записке от 14 (26) мая 1864 года, на которой С. Вех останавливается подробно. Здесь, делает вывод историк, фактически повторение того,
о чем Муравьев уже неоднократно писал и что планомерно исполнял на посту виленского генерал-губернатора (з. 86). Главное в данном плане заключалось в необходимости «вырвать образование из польских рук» (з. 87) и выстроить новую систему с опорой на православное духовенство, при помощи которого в итоге удалось открыть около 600 русских школ (з. 86). Этот процесс запустил еще В. Назимов: циркуляром от 23 марта (4 апреля) 1863 года русский язык вводился в образование и начиналась замена учителей (з. 97). Муравьев же 28 марта (9 апреля) 1864 года выдал еще циркуляр о закрытии библиотек с польскими книгами или основанных по инициативе шляхты или чиновников польского происхождения, а также в дальнейшем запретил продажу в Северо-Западном крае польских букварей и учебников по географии и истории Польши, которые писали о ней как о государстве в границах 1772 года.
В то же время Муравьев предлагал введение обучения на литовском (жмудском) языке в школах Самогитии, но с учебниками, написанными кириллицей («русскими буквами»), запрет преподавания польского языка и продажи польских букварей и учебников. Также в Северо-Западном крае предлагалось ликвидация гимназий, поскольку в них воспитываются «враги империи» (з. 87). Это подтверждалось тем, что согласно Муравьеву в восстании участвовало около 2 тыс. школьной молодежи (з. 107).
С. Вех рассматривает введение запретительных нормы в отношении использования польского языка и мероприятия по усилению контроля над Католическим костелом, внутри которого М. Муравьеву удалось добиться появле-
ния группы лояльных ксендзов, поддержавших репрессии. Во главе их стоял администратор виленской децизии ксендз Пётр Жилинский (з. 67).
После подавления восстания Муравьев считал необходимым усилить контроль над численностью католического духовенства, в том числе в монастырях, а также за его перемещением в Северо-Западном крае. К тому же к сдаче экзаменов в семинарии должны были допускаться только после сдачи экзамена на знание русского языка (з. 98). Одно из последних распоряжений Муравьев сделал 10 (22) марта 1865 года, запретив принимать ксендзам на службу личностей православного вероисповедания, что каралось штрафом в размере 25 рублей (е. 99). В то же время Муравьев инициировал увеличение пособий православным священникам, помощь в строительстве новых церквей, а также замену священников, которые перешли из униатства, поскольку ряд из них приняли участие в восстании (з. 88).
С. Вех, следуя заявленной цели исследования, стремится отразить и механизм принятия общественно-структурных изменений. В случае с Михаилом Муравьевым основным здесь выступали циркуляры (з. 95). Во время восстания царские власти на территории Беларуси и Литвы отошли от практики информирования общества о чрезвычайных распоряжениях. Так, С. Вех указывает, что среди нескольких сотен циркуляров лишь малая часть была опубликована в официальной прессе. В итоге секретность в отношении издаваемых актов усиливала ощущение неограниченных возможностей виленского генерал-губернатора, а с дру-
гой — являлась барьером для каких-либо попыток отстаивания своих прав и доказывания причиненного ущерба. Причина крылась в том, что большинство циркуляров Муравьева и его преемников нарушали установленные в Российской империи правовые нормы (с. 95). Среди них принятый 1 августа 1864 года циркуляр о браках царских чиновников в Северо-Западном крае (з. 96).
Михаил Муравьев первоначально имел огромную поддержку со стороны консервативных кругов русского общества, православной церкви и лично императора. Но из-за проводимых социальных преобразований его стали даже причислять к числу «социалистов» (з. 99). К тому же подписанные его заместителем, Александром Потаповым, рапорты с августа 1864 года всё больше свидетельствовали, что «выбранный курс не принес покоя в край, а порождал хаос» (з. 100). К тому же в Петербурге Помпей Батюшков, который называл Михаила Муравьева «людоедом», инициировал сбор подписей против его политики (з. 101). В итоге император принял решение о смещении Михаила Муравьева, который сам объяснял свое отстранение усилением «польской партии» в Петербурге.
Но перед уходом виленский генерал-губернатор оставил «Записку Муравьева, лично представленную Государю Императору в Петербурге 5 апреля 1865 года», выделив 13 «главных мер, которые необходимо продолжать». С. Вех видит здесь «типичную для пропаганды технику эмоциональной манипуляции» (з. 109) и называет данный документ «духовным кредо, своеобразным политическим завещанием» (з. 104). Историк приходит к выводу, что
созданная в результате проведенной селекции административная система обращалась к выработанной программе и в дальнейшем (з. 106).
На основе последнего рапорта М. Муравьева С. Вех делает вывод, что этот документ, «написанный в охранительном тоне, прежде всего свидетельство слабости российской культуры и российского влияния в Западном крае» (з. 113). Польский историк справедливо замечает, что Михаил Муравьев приписывал себе главную заслугу в подавлении восстания, трактуя свои действия в ключе «пробуждения национального сознания» местного крестьянства» (з. 109). Однако считал, что если не «загос-подствует русскость и православие, то в будущем сепаратистские идеи не удастся удержать даже силой» (з. 112).
Среди главных своих успехов Михаил Муравьев называл «возвращение в 1864 году из-под влияния католического костела 12 тысяч в лоно православной церкви» (з. 112), раздачу 100 тысяч иконок православных святых, печать 60 тысяч православных молитвенников (з. 113). Утверждал, что выслал лишь 8,5 тыс. человек, а еще 9 тысяч под надзор (з. 113). Военное положение считал наилучшей формой общественно-социальной реорганизации, которая давала наилучшие эффекты в уничтожении и модификации неполезной для России конфессиональной, этнической, языковой и частнособственнической структуры.
Вех называет выстроенную Михаилом Муравьевым модель «системой государственного терроризма» (з. 73) и «царским тоталитаризмом» (з. 116), проводя зачем-то параллель с Советской Россией. В целом, «позиция, сила
личности, полученные полномочия, также как радикализм заявленных взглядов и предложенных позиций, привели к тому, что политическая программа Муравьева, поддержанная Западным комитетом и реализованная в большей мере при помощи чиновничьих циркуляров, носила «авторский» характер» (s. 99).
С. Вех проработал большой массив статистической информации, выделил ключевые моменты из представленных во второй части книги 14 документов периода правления в Северо-Западном крае Российской империи М. Муравьева, но, как и в предшествующих разделах книги, в данном также имеется ряд неточностей. Так, историк ошибочно указывает о тайном перезахоронении жителями Вильно тела казненного ксендза Станислава Ишоры на Замковой горе (s. 66), где во время восстания размещался военный гарнизон. Возможно, он имел в виду гору Трех крестов, которая упоминается Раймундом Земацким как возможное место захоронения Станислава Ишоры [Studnicki 1922, s. LIX-LX], на сегодняшний день единственного не найденного при археологических раскопках в Вильнюсе в 2017-2018 годах.
Также есть ряд неточностей в соотношении информации из источников применительно к излагаемым тезисам. Например, стремясь, видимо, показать безосновательность и несправедливость контрибуционного сбора, С. Вех приводит следующий пример: «Находчивость в наложении взысканий была неограниченна, о чем свидетельствует обложение штрафом приветствия: „Niech b^dzie pochwalony Jezus Chrystus!" и „Na wieki wieków amen", за которые, без
оглядки на то, были ли сказаны на улице или в доме, налагался денежный штраф в 5 рублей» (з. 83). На самом деле из цитируемого источника следует, что этот случай относился не к контрибуционному сбору, а к штрафу за использование польского языка в государственных учреждениях \_Czaplicki 1869, з.82-83]. В дальнейшем сам С. Вех говорит о штрафах за нарушение общественного и законодательного порядка: за ношение скорби, национальные одежды, национальные символы, исполнение патриотических песен, участие в публичных шествиях и т.д.
Также, затрагивая репрессии повстанцев в отношении мирного населения, С. Вех пишет, что те убили «предателей, в группе которых находились несколько православных священников и около 500 крестьян» (з. 108), делая акцент именно на «крестьянах». Но согласно документу Михаил Муравьев говорил о значительно более широком круге убитых лиц, указывая на «повешение злодеями в разное время нескольких православных священников и до 500 человек крестьян, отставных солдат и разного рода лиц, преданных Вашему императорскому величеству» (з. 248).
Следующий раздел книги — «Концепции Кауфмана» — начинается с описания проблемы назначения нового руководителя Северо-Западного края и того, каким образом «неожиданно главным кандидатом» (с. 119) стал Константин фон Кауфман, директор канцелярии в Военном министерстве. Его поддержали министр Дмитрий Милютин и Михаил Муравьев, который, «пользуясь последними днями нахождения в должности виленского генерал-губернатора,
начал усердно хлопотать в деле финансового обеспечения своего будущего» (з. 120). С. Вех справедливо замечает, что выработка собственной политической программы в случае с Кауфманом, который в своем окружении воспринимался как «царёк», во многом определялась его протекторами (з. 122). В целом, сравнивая правление К. Кауфмана с правлением М. Муравьева, С. Вех замечает, что тот «не намного уступал своему предшественнику», продолжая не менее суровый и реакционный курс» (з. 40).
По приезде в Вильно он ввел практику печатания собственных выступлений, которые совершал во время поездок по территории Беларуси и Литвы, стремясь в них подчеркнуть, «что он не Кауфман, но Муравьев» (з. 123). Для понимания отношений нового руководителя СевероЗападного края к польскому вопросу С. Вех делает разбор некоторых выступлений и приходит к выводу, что в деле деполонизации он стремился перещеголять М. Муравьева (з. 128). Конечный результат Кауфман связывал с победой русской цивилизации за счет удаления поборников польской культуры — помещиков и духовенства (з. 128).
С. Вех замечает, что в отличие от предшественника, новый виленский генерал-губернатор критически относился к старообрядцам, видя в них скорее угрозу (з. 124), зато в один ряд с русскими православными помещиками ставил немецкий элемент, названный «русским лютеранского исповедания» (з. 286).
Актом, «который стимулировал программную и долго-волновую акцию руссификации» (з. 131), С. Вех называет инструкцию от 23 июля (4 августа) 1865 года. Это был
один из первых принятых Кауфманом документов, благодаря которому русским было продано 409 имений площадью в 150 000 га (до 1907 года — 1404 имений в 514 000 га) (з. 131). При этом «в группе новых землевладельцев не нашлось места для украинцев, белорусов и литовцев» (з. 141). Несмотря на неоднократное указание на ограниченный объем издания, С. Вех при анализе Инструкции повторяет данные, изложенные на з. 40-41.
Интересным фактом, который может послужить темой для отдельного научного исследования, является упоминание об изменениях в деревне, где землю получили около 20 000 семей безземельных крестьян и около 10 000 семей демобилизованных солдат, переброшенных из центральных губерний России (з. 132).
С. Вех обращает внимание на влияние на политику в Северо-Западном крае Российской империи взаимодействия К. Кауфмана с возглавившим в январе 1865 года Юго-Западный край Александром Безаком (з. 128-129). Самым значительным успехом сотрудничества между Вильно и Киевом польский историк называет отправленный К. Кауфманом 23 октября 1865 года А. Бузаку «Проект усиления российского фундамента в Западном крае», который носил в себе элементы «правовой дискриминации», направленной против личностей «польского происхождения». Им запрещалась покупка недвижимого имущества в Западном крае (з. 132). Документ послужил базовым для принятого 22 декабря 1865 года императорского указа «О воспрещении лицам польского происхождения вновь приобретать помещичьи имения в девяти западных губерниях...» (з. 140).
С. Вех затрагивает проблему наполнения понятия «лицо польского происхождения», использованного в указе. Отсутствие строго определенных критериев открывало широкое поле для манипулирования законом (з. 143).
Сравнивая с правлением М. Муравьева, на основе приведенных С. Вехом фактов можно сделать вывод, что Кауфман в отношении католического костела действовал не через репрессии, а путем «втягивания его в орбиту влияния государства и русской культуры» (з. 145). С этой целью была создана комиссия Алексея Стороженки, занимающаяся вопросом введения русского языка в богослужение. Ее сторонники видели свои действия в ликвидации культурной обособленности земель бывшей Речи Поспо-литой в границах 1772 года внутри Российской империи. Противники же считали, что введение русского языка в римско-католическое богослужение приведет к экспансии Костела в России и угрожает Православной церкви. Имелось также мнение о введении вместо польского языка в литургию «белорусского наречия» (з. 145). Отсутствие единства по данному вопросу в конечном итоге, вкупе с уходом Кауфмана, не позволили окончательно решить данный вопрос.
Идея «отодвинуть католицизм за Неман» (з. 148) при Кауфмане получила дальнейшее продолжение в виде усилившегося процесса перехода католиков в православие. И если в 1865 году их количество составляло 4254, то в 1866 году уже 49 498. В 1867 году — 13 698, в 1868 — 9115. Всего же в 1865-1868 гг. в православие перешли 76 565 католиков (з. 148).
При Кауфмане были регламентированы штрафы за использование «польского языка и польской пропаганды» (циркуляр от 20 февраля 1866 года), что лишало чиновников возможности самовольного наложения штрафов «за пропаганду памяти о восстании или революционную пропаганду» (з. 149). К «политическим выступлениям» было причислено уклонение от отправки детей в российские народные школы (з. 149). Также 23 сентября 1865 года был издан циркуляр о запрете издания по-литовски и по-жмудски книг с использованием латинского шрифта.
С. Вех подробно останавливается на обстоятельствах увольнения К. Кауфмана, на что повлияли начатые в Российской империи изменения после неудачного покушения Дмитрия Каракозова на царя 4 (16) апреля 1866 года. Самому же увольнению посодействовал начальник III Отдела Петр Шувалов, который сменил на этом посту Василия Долгорукова и склонялся видеть «польский вопрос» в числе второстепенных (з. 151).
Описывая время руководства Северо-Западным краем К. Кауфмана, С. Вех показывает его как продолжателя политики М. Муравьева. М. Долбилов же видит в этом правлении некоторое отличие: «Однако именно эта либерализация, попав в такт с нарастанием националистических настроений и карьеристских аппетитов в пополнявшейся из Великороссии чиновничьей когорте, привела в конечном счете к почти колониальному произволу «обрусителей» под удобным прикрытием генерал-губернаторского авторитета» [Долбилов 2010, с. 273].
Шестой раздел книги называется «Правление Баранова», выбор которого в качестве нового руководителя
Северо-Западного края был полностью самостоятельным решением императора Александра II (з. 158). Характеризуя его время, С. Вех замечает, что Эдуард Баранов не имел никакого опыта в руководстве гражданской государственной администрации. Он даже не находился большую часть времени в Вильно.
Э. Баранов не отходил от проторенной Муравьевым дороги «возвращения к русским корням», но при этом не проявлял никакой инициативы, чтобы ее форсировать (з. 43). Не было и новых распоряжений и актов против польского населения и его влияния. С. Вех допускает даже, что «Баранов пытался получить поддержку и понимание с местными помещиками и немногочисленной группою богатых горожан и буржуазии (з. 43).
В Э. Баранове трудно увидеть продолжателя политики Муравьева. В его действиях было больше «типичного для российской бюрократии оппортунизма, далеко идущего действия к границе бездействия, чем целенаправленного либерализма» (з. 43). В итоге среди российской бюрократии сложилась следующая поговорка: «Муравьев мало говорил, но много делал. Кауфман много говорил, но мало делал. Баранов ничего не говорил и тоже ничего не делал» (з. 43).
По приезде в Вильно Э. Баранов подтвердил неизменность системы, обозначив это отсутствием изменений в администрации, работавшей при М. Муравьеве и К. Кауфмане (з. 159). Но «недостаток административной службы» нового генерал-губернатора приводил к тому, что часть своих обязанностей он перепоручал губернаторам. К тому
же Э. Баранов, стиль управления которого «отличался пассивным характером» (з. 159), очень слабо ориентировался в общественно-политической ситуации Северо-Западного края. Даже те проекты, которые были им инициированы, он останавливал при малейшем затруднении.
Малоэффективной оказалась инициированная еще К. Кауфманом и реализованная главным образом при Э. Баранове акция государственной и финансовой поддержки российских переселенцев. Было создано Товарищество приобретателей имений в Западных губерниях, просуществовавшее менее года, с августа 1866 до июня 1867 г., и окончившееся финансовым крахом (з. 162).
С. Вех приходит к следующему выводу: «Пассивность, слабая ориентация в социально-политической ситуации в крае, влияние со стороны окружения, географическая и эмоциональная дистанция к внутренним делам привели к тому, что Баранов нарушил функционируемый уже не первый год механизм репрессий, а его активность уделялась второстепенным вопросом, которые не вызывали сопротивления со стороны общества» (з. 162). Среди них оказались вопросы католических традиций и захоронений, а также запрет на надписи на польском языке на могилах. Э. Баранов, который так и не смог продемонстрировать собственного видения преобразований в Северо-Западном крае Российской империи, был уволен 14 марта 1868 года. Однако польский историк делает следующее заключение: «Российские власти достигли при Муравьеве и Кауфмане главной цели. Было ликвидировано политическое отличие Западного края, подорваны социальные и экономические
позиции польских помещиков и католического духовенства, с большим или меньшим успехом видоизменены крестьянские, религиозные, этнические и социальные структуры, уменьшено влияние отодвинутой польской культуры, убран польский язык из общественного употребления, усилены позиции Православной церкви» (s. 164).
В качестве подтверждения С. Вех анализирует рапорт Петра Валуева от 21 марта 1868 года, где приводятся цифры о 19 610 репрессированных в течение четырех лет и контрибуции в размере 10 млн. руб. (с. 165). Валуев же задался вопросом об итогах правления М. Муравьева, К. Кауфмана и Э. Баранова. Он смотрел на них через призму нерешенного крестьянского вопроса (из 1300 тыс. крестьян к январю 1868 лишь 13 188 составили выкупные акты), а также количества имений, сконцентрированных в руках русских владельцев (из 15 тыс. польских имений к русским перешло лишь 453, из которых 350 располагались в СевероЗападном крае). Однако важнейшей проблемой, которая оставалась для Западного края, П. Валуев обозначил следующим образом: «В какой мере подвинулось вперед дело прочного обрусения края — трудно определить» (с. 304). Это должен был определить новый руководитель СевероЗападного края — Александр Потапов. Именно на этом моменте и завершается основной текст книги, который подводит нас к одному из будущих томов серии «Depolonizacja Ziem Zabranych (1864-1914). Koncepcje — mechanizmy decyzyjne — Realizacja».
Во второй части («Избранные источники») представлены 24 документа, проанализированные в основном тексте
издания. 14 из них относятся ко времени правления в Северо-Западном крае Российской империи М. Муравьева, 7 — К. Кауфмана, 3 — Э. Баранова. В таком объеме и едином комплексе они представлены впервые, являясь отправной точкой для новых научных исследований.
Однако представленные на русском языке тексты изобилуют ошибками, описками, неточностями, что, к сожалению, свойственно и для ссылочного аппарата. Укажем лишь на наиболее характерные, которые указывают на некачественно выполненную корректорскую работу при подготовке книги к изданию. Например, в ссылках «гимнази» вместо «гимназии» (с. 56), «империию» вместо «империи» (с. 90), «внутренных» вместо «внутренних» (с. 93), «до-револуционной» вместо «дореволюционной» (с. 151).
В источниках описки присутствуют не только в самом тексте, но и в названиях документов. К тому же непонятна особенность передачи в одних документах слов с твердым знаком на конце, в то время как в других «ъ» почти отсутствует полнстью. Например, "толикие" и "постепеннно" (с. 172), "имееют" (с. 176), "Ковненской" (с. 199), "точ-номыи" (с. 232), "представленнач" (с. 237), "упрлвлению" (с. 240), "прибыль" вместо "прибыл" (с. 244), "кинжалами яду" вместо "кинжалам и яду" (с. 246), "ннх" вместо "них" (с. 248), "губерниихъ", "революцюнным" и "матеже" (с. 251) и т.д. Неточности присутствуют и в библиографии. Так "Миловидов А.И." в одной из позиций превратился в "Ми-ловдилов А.И." (с. 320).
Таким образом, книга Станислава Веха представляет большой научный интерес и может посодействовать новым
научным поискам. Но неточности и ошибки, присутствующие в тексте, несколько нивелируют общее положительное о ней впечатление. Надеюсь, что данные замечания послужат улучшению качества запланированной научной серии изданий.
Источники и литература:
1. Абламейка С. Калшоусю 1 палггычнае нараджэньне Беларуси (Б1бл1ятэка Свабоды. ХХ1 стагодзьдзе). 2-е выд., дап. Радыё Свабодная Эуропа / Радыё Свабода, 2020. 140 с.
2. Бендин А. Ю. Михаил Муравьёв-Виленский: усмиритель и реформатор Северо-Западного края Российской империи. (Серия «Русской славы имена»). М.: Книжный мир, 2017. 416 с.
3. Бендин А. Ю. Проблемы веротерпимости в Северо-Западном крае Российской империи (1863-1914 гг.). Мн.: Белорусский государственный университет, 2010. 439 с.
4. Воронин В.Е. Польское восстание 1863 года: опыт «примирительной политики» русского правительства. М.: МПГУ 2008. 432 с.
5. Воспоминания современников о Михаиле Муравьеве, графе Виленском. Обработал С.В. Лебедев. М.: Институт русской цивилизации, 2014. 464 с.
6. Герасшчык В. Констанцш Калшоусю: асоба 1 легенда. Гродна: ЮрСаПрынт, 2018. 229 с.
7. Гераамнык В. Удзел праваслаунага насельнщтва Беларус1 у паустанш 1863-1864 гг. // Арх1варыус: зб. навук. паведамл. 1 арт.; вып. 13. Мн.: НГАБ, 2015. С. 127-135.
8. Деружинский В.В. Тайны беларуской истории. Мн.: ФУАин-форм, 2009. 560 с.
9. Долбилов М.Д. Русский край, чужая вера: Этноконфессио-нальная политика империи в Литве и Белоруссии при Александре II. М.: Новое литературное обозрение, 2010. 1000 с.
10. Доунар Л.1. Псторыя беларускай кшп: вучэб. дапам. Мн.: БДУКМ, 2012. 252 с.
11. Западные окраины Российской империи. М.: Новое литературное обозрение, 2006. 608 с.
12. Карпович О.В. Рейд отряда Романа Рогинского по Беларуси зимой // Вестник Полоцкого государственного университета. Серия А. 2013. № 1. С. 37-41.
13. Катков М.Н. Собрание статей по польскому вопросу, помещавшихся в Московских ведомостях, Русском вестнике и Современной летописи. Вып. 3. 1864 год. Москва, 1887. 966 с.
14. Комзолова А.А. Политика самодержавия в Северо-Западном крае в эпоху Великих реформ. М.: Наука, 2005. 383 с.
15. ЛатышонакА. Нацыянальнасць — Беларус. Беласток-Вкьнюс: Беларускае пстарычнае таварыства, 2009. 558 с. С. 424
16. Марозау С. П. 1дэя рэстытуцьи Вялшага Княства Лтгоускага у Цэалоги партып «белых» у Беларуа (1861 — вясна 1863 г.) // Архiварыус: зб. навук. паведамл. i арт. ; вып. 13. Мн.: НГАБ, 2015. 328 с.
17. Марозау С.П. 1дэя адраджэння Вялшага Княства Лиоускага у грамадска-палиычным жыцщ Беларусi (1795-1939 гг.). Грод-на: ЮрСаПрынт, 2019. 446 с.
18. Новик Е. К. История Беларуси. С древнейших времен до 2013 г.: учеб. пособие. 4-е изд., испр. и доп. Мн.: Выш. шк., 2013. 526 с.
19. Полное собрание законов Российской Империи. Собрание Второе. Том XV. Отделение 1. 1840 г. Спб.: Тип. II Отделения Собственной Его Императорского Величества Канцелярии, 1841. 892 с.
20. Самбук С.М. Политика царизма в Белоруссии во второй половине XIX века. Мн.: Наука и техника, 1980. 224 с.
21. Следча-судовая справа Кастуся Калшоускага / Уклад. З. Кузь-менка. Мн.: Гальяфы, 2014. 141 с.
22. Смирнов А. Восстание 1863 г. в Литве и Белоруссии. М.: Издательство Академии наук СССР, 1963. 392 с.
23. Швед В.В. Рэ^ем паустанцам 1863-1864 гг.: (Гродзенская гу-берня). Мн.: Альфа-кшга, 2017. 312 с.
24. Янушкев1ч Я. Патрыярх Беларушчыны / Дунiн-Марцiнкевiч, В. Збор творау. У 2т. Т.1 Драматычныя творы, вершаваныя апо-весцi i апавяданш. Мн.: Мастацкая лггаратура, 2007. 494 с.
25. Czaplicki F.W. Moskiewskie na Litwie rz^dy 1863-1869 : dalszy niejako ci^g Czarnej ksiçgi. Krakow: J. Siedlecki, 1869. 376 s.
26. Depolonizacja Ziem Zabranych (1864-1914). Koncepcje-mechanizmy decyzyjne-realizacja. 2014/13/B/HS3/04964 // Narodowy Centrum Nauki [Электронный ресурс] / Режим доступа: https://projekty.ncn.gov.pl/index.php?s=8643 Дата доступа: 10.03.2020.
27. Grabski M. Ziemie Zabrane na lamach dzialu literackiego tygodnika „Kraj" w latach 1883-1886 // Acta Neophilologica, XVIII (1), 2016. S. 159-170.
28. Legiec J., Latawiec K. Prawobrzezna Ukraina Czasy Annienkowa i Bezaka (1864-1868) Kielce: Wydawnictwo Uniwersytetu Jana Kochanowskiego, 2018. 299 s.
29. Maurycego Mochnackiego pisma rozmaite: Oddzial porewolucyjny. Paryz, 1836. 489 s.
30. Staliunas D. Making Russians. Meaning and Practice of Russification in Lithuania and Belarus after 1863, Amsterdam-New York, 2007. 465 p.
31. Studnicki W. Rok 1863. Wyroki smierci. Wilna, 1922. 122 s.
32. TarkowskiM. Polacy na Litwie i Bialorusi pod rz^dami Aleksandra II (1855-1881). Studium historyczno-prawne. Gdansk, 2018. 664 s.
33. TopolskaM.B. Szkolnictwopo powstaniu listopadowymnaziemiach zabranych (1832-1914) / Przemiany zachodnioeuropejskiego pogranicza kulturowego pomiçdzy Bugiem a Dzwin^ i Dnieprem
(polsko-litewsko-bia^orusko-ukrainskie 1озу od XV do росг^ки XX wieku). Kurs 14 wykЫ6w. Zie1ona G6ra 2009. s. 103-127. 34. Ш1еск Б. и zr6de^ drugiego Komitetu Zachodniego. Sprawa po1ska na Ziemiach Zabranych w 1atach 1860-1862 // Studia г Dziej6w
Rosji i Europy Srodkowo-Wschodniej. 2019 № ЫУ(1). S. 147173.
