CC BY
88
Обзоры. Рецензии
Рец. на: Халявин Н.В. Историография истории России (дореволюционный период): курс лекций. Ижевск: Изд-во «Удмуртский университет», 2009. 236 с.
В конце 2009 г. в Удмуртском государственном университете вышло учебное пособие по дореволюционной историографии истории России. Автором этой книги является преподаватель Удмуртского государственного университета - доцент кафедры дореволюционной отечественной истории Н.В. Халявин. Потребность в данном учебном пособии для университета республиканского уровня не нуждается в обосновании, но несколько слов сказать надо. После низведения в нашей стране марксистской парадигмы изучения прошлого до остальных моделей постижения истории, ухудшения государственного финансирования высшего образования в местах, удаленных от классических академических центров изучения истории, не хватает дешевых и качественных методических указаний, учебных пособий, справочников, которыми студенты могли бы пользоваться при подготовке по историографии.
Именно осознаваемый «голод» студенческой аудитории на удобный, краткий и емкий учебник по историографии подтолкнул Н.В. Халявина к изданию своего курса. Другая причина публикации пособия заключается в том, что советский опыт учебников по историографии по ряду пунктов устарел, попытки его диалектического преодоления также не всегда удачны. Третья причина кроется в самой природе курса «Историография истории России», который должен впитать весь позитивный опыт предшественников (автор справедливо упоминает Н.Л. Рубинштейна, В.И. Астахова, Л.В. Че-репнина, М.В. Нечкину, В.Е. Иллерицкого, А.М. Сахарова, А.Н. Цамутали, А.Л. Шапиро; на страницах пособия встречаются имена других ведущих историографов, например В. А. Бердинских) и быть отзывчивым на новые информацию, концепции, методологические разработки (с. 3). Поэтому рецензируемое издание рассматривается как попытка диалектического преодоления советского историографического опыта и как опыт реализации новаций историографической науки в учебном процессе. Безусловно, Н.В. Халявин проделал большую работу по подготовке издания, и оно отражает высокий уровень преподавания дореволюционной историографии истории России. С точки зрения выбранного жанра повествования, следования традициям указанных выше советских историографов труд Н.В. Халявина исполнен достоинств, о которых будет упомянуто и которые позволяют рекомендовать его для использования в учебном процессе. Замечания же касаются согласования результатов решения взаимно противоречивых, на взгляд рецензента, второй и третьей задач, обозначенных автором.
Их столкновение дает повод к размышлениям об особенностях преподавания историографии, ее месте в обучении истории на современном этапе. Однако проблемные замечания не должны умалить значения и важности вышедшего издания.
Одно из достоинств издания Н.В. Халявина - то, что на первых страницах он много внимания уделяет формулированию сложных даже для студентов старших курсов предмета, целей, задач историографии, выведению понятий историографический факт и историографический источник из более общих дефиниций исторических источника и факта, принципам и методам историографического познания (с. 5-7). К сожалению, не прописан биографический метод историографического познания, который широко используется в рецензируемом пособии. В качестве пожелания на будущее надо посоветовать автору обосновать мысль о том, что историография, кроме прочего, является фактом и процессом духовной культуры.
Имеется в тексте Н.В. Халявина и раздел, посвященный истории русской историографической науки. Он, начатый с имени Н.И. Новикова (с. 8), не всегда встречается в пособиях по историографии. Думается, что уместнее было бы начать данный раздел рассмотрением мыслей и идей В.Н. Татищева по отношению к авторам тех источников, которыми он пользовался. Обращение в данном месте к В.Н. Татищеву было бы уместно для того, чтобы ввести студентов в современную дискуссию о В.Н. Татищеве, начатую А.П. Толочко1. Тем более сюжет с В.Н. Татищевым уместен в этой части пособия, поскольку его труд стал объектом дискуссии (источник или исторический источник) И.Н. Болтина и М.М. Щербатова. О ней достаточно подробно написал Е.М. Добрушкин2. Упоминание этой и других его работ о научном творчестве В.Н. Татищева3, на которые в свое время последовала гиперкритика, видится здесь (и в разделе о В.Н. Татищеве) необходимым, так как может спо-
собствовать выработке у студентов-историков понимания сложной и современной для нынешней исторической науки «проблемы В.Н. Татищева». Ныне в источниковедении отечественной истории все более укрепляется идея, что летописцы Х1У-ХУ11 вв. в освещении предшествующих эпох тоже выступали в историографической роли, объясняя, авторски дополняя, согласовывая сведения ранних источников. Можно тоже было бы обозначить эту мысль в пособии и тем самым актуализировать межпредметные связи с курсом «Источниковедение».
В разделе «История русской историографической науки» отрадно видеть знаменитые труды по историографии П.Н. Милюкова, В.С. Иконникова, М.Н. Покровского, которые не всегда присутствуют на страницах пособий по историографии. Их наследие нуждается в освоении, поскольку эти работы долго пребывали в забвении в ХХ в. по политико-идеологическим соображениям. К сожалению, провинциальная историография не нашла отражения в этом пособии.
Н.В. Халявин не обошел вниманием вопрос о периодизации развития историографической науки. Подробно представив разные ее варианты, автор предложил свою, адаптированную под учебный процесс и учитывавшую достижения последних лет (с. 13).
Выигрышным методическим приемом Н.В. Халявина является рассмотрение всех периодов отечественной историографии до начала ХХ в. на фоне развития исторического знания и исторической науки в других культурах. Подчеркну, что чаще показан фон, но не связь. Например, материалы по античной историографии, характерной чертой которой объявляется прагматизм, смотрятся в пособии неорганично (с. 17-18), поскольку не показано их влияние на отечественную историческую мысль. Очевидно, в лекциях звучит объяснение того, как соотносится развитие средневекового провиденциализма и отечественной исторической мысли средневековья. Насколько известно, прямого влияния трудов Августина Блаженного и Прокопия Кесарийского на русских летописцев (с. 19, 20) не обнаруживается, поскольку в отечественную книжность их произведения пришли достаточно поздно... В этих случаях игнорируется прямое влияние библейского историзма через конкретные византийские памятники на русскую летописную традицию, а значит, не отражены исследования И.Н. Данилевского. Не показаны соотношение и связь неплохо прописанных историографических идей европейского Возрождения (с. 30, 31) с русской историографией ХУ-ХУ1 вв. (с. 32-37) при том, что эта проблема была популярно освещена в книге Я. С. Лурье4. Более удачно, уместно и убедительно в пособии доказано влияние идей естественного права на русскую историографию конца XVII -начала XVIII в. (с. 46-51), идей Просвещения на восприятие истории в России второй половины XVIII - начала XIX в. (с. 69-90), европейской исторической науки и философии на научную историографию России XIX - начала XX в. Но и в этих удавшихся разделах пособия хотелось бы видеть более конкретное (на примере отдельных историков) преломление европейского влияния в научном творчестве российских историков и мыслителей от истории. Например, обратить внимание студентов на прямое обращение Н.М. Карамзина к трудам Д. Юма, полемику с ним. С другой стороны, это может быть завышением требований к краткому и сжатому курсу лекций по историографии.
В рассмотрении историографии Древней Руси и средневековой России (с. 20-28) Н.В. Халявин в заочном споре Н.Л. Рубинштейна и А.Л. Шапиро присоединяется ко второму. А потому автор пособия, кроме летописей, к памятникам, авторы которых так или иначе осмысляют исторический процесс, отнес жития святых, церковную литературу, «Слово о полку Игореве», «Слово Даниила Заточника», былины, песни, сказания, цикл произведений о Куликовской битве и пр. Но влияние Н.Л. Рубинштейна ощутимо в данном случае - автор весьма подробно останавливается на эволюции летописания в ущерб другим памятникам средневековой исторической мысли. Более сбалансированными в этом смысле являются лекции 3 и 4, посвященные историографии XV-XVII вв. Применительно к летописанию XV-XVII вв. современная источниковедческая наука ставит еще одну проблему. Она заключается в том, как сводчики и книжники того времени осмысляли и подавали события домонгольской Руси, данные в предшествующих летописях, как происходило обращение к «своей античности». Проблема достаточно важная, поскольку ее освещение позволит студентам-историкам понять, как развивалась средневековая историография.
Удачно - сжато и емко - изложена историография петровского времени (лекция 5).
В традиционном ключе для историографических учебных пособий подан в пособии титанический образ историка В.Н. Татищева (лекция 6). Вместе с тем хотелось бы увидеть достаточно подробный рассказ об источниковых находках В.Н. Татищева (с. 56), его источниковедческих штудиях и вкладе в области вспомогательных исторических дисциплин, что, собственно, определяет научную
актуальность его наследия. Уже указывалось, что ныне - после выхода труда А.П. Татищева - ученые пристально вглядываются в так называемые «известия Татищева». Если в последних видеть исторические мнения самого Татищева, то надо ставить вопрос о его влиянии на историческую науку второй половины XVIII - XXI в. Все это позволило бы студентам осознать современность В.Н. Та-тищева-историка., активно создававшего, творившего Историю.
Лекция 7 посвящена вкладу Академии наук в становление и развитие исторической науки в России в XVIII в. Обычно эта тема в пособиях по историографии «растворялась» в повествовании об исторических исследованиях М.В. Ломоносова и ученых-«норманнистов», В.Н. Татищева и других. Здесь представлена обратная ситуация, что является удачной методической находкой Н.В. Халявина. Она позволила уйти от одностороннего взгляда на полемику по поводу происхождения Руси, ее названия, государственности в Восточной Европе, которая заслоняла подлинный научный вклад в изучение истории и источниковедения Г.З. Байера, Г.Ф. Миллера, А.Л. Шлецера и других (часть этого материала представлена в лекции 10), результатами которого историки пользуется и поныне. В качестве совета можно было предложить Н.В. Халявину при рассмотрении «норманнской проблемы» сделать сквозной ее обзор на протяжении более чем двух столетий, доведя его до наших дней («не-онорманнисты» в лице санкт-петербургских археологов, представителей школы В. Т. Пашуто и их оппоненты А.Г. Кузьмин, В.В. Фомин и др.). Тем самым можно показать научную актуальность «вечной проблемы» отечественной историографии, ее стимулирующую роль в поиске исторических аргументов, развитии науки. С другой стороны, извивы дискуссии позволяют продемонстрировать политическое значение исторической науки, деструктивное для науки воздействие идеологического и социально-политического заказа.
В лекции 8 Н. В. Халявин уделил много внимания источниковым открытиям второй половины XVIII в. Думается, что это справедливо, и впредь данную страницу истории отечественной исторической науки надо рассматривать и представлять в учебных пособиях подробно и детально. Такой подход позволит уйти от перекоса в освещении деятельности Н.И. Новикова, когда больше говорится о его идейно-политических и просветительских позициях и меньше о вкладе в постижение истории России. Подобный перекос наблюдается в представлении Н.В. Халявиным места А.Н. Радищева в историографическом процессе (с. 89, 90), несмотря на то что «бунтовщик, похуже Пугачева» повлиял на восприятие русского прошлого и обществом, и последующими поколениями историков. Справки о М.М. Щербатове и И.Н. Болтине можно сделать более интересными для студентов. О втором можно указать, что он доводился родственником Сидору (Баиму) Федоровичу Болтину, оставившему ценные сведения по истории Ополчения 1612 г. Уместно будет показать, как труд И.Н. Болтина способствовал складыванию культуры полемики историков между собой и с непрофессионалами, что опять-таки актуально для современной исторической науки России. Применительно к М.М. Щербатову однообразный на протяжении историографических текстов рассказ о его вкладе в историческую науку можно обогатить рассуждениями об историческом трактате князя «О повреждении нравов в России». В данном случае уместно провести параллели с сочинением Прокопия Кесарийского «Тайная история». И русский историк XVIII в., и византийский историк создали большие исторические полотна, которые в принципе не противоречили возвеличиванию власти, и в то же время написали работы, резко критикующие политические порядки. Эти работы были спрятаны и увидели свет спустя долгое время после смерти их авторов. Примечательно, что трактат Щербатова, с консервативных позиций критиковавшего монархию XVIII в., увидел свет в заграничном издании А.И. Герцена (материал о нем в пособии есть). Подобный рассказ будет способствовать пониманию студентами-историками важной общественной роли исторических текстов. Последнее уравновесит подход советской историографии, уделявшей большое внимание деятельности неисториков (того же Радищева).
Методически оправданным является то, что материал о развитии профессиональной исторической науки в России (лекция 10) предшествует лекции 11 о Н.М. Карамзине. Н.М. Карамзин не был профессиональным историком и сумел достичь профессионального уровня путем многолетнего совершенствования, включения интуиции художника. Сам труд Н.М. Карамзина - «История государства Российского» - представлен в пособии Н.В. Халявина традиционно для историографических пособий. Между тем можно было бы заострить проблему научного вклада Н.М. Карамзина разбирая соотношение основного текста и его примечаний. Так великий историк более органично бы включался в историю исторической науки. Можно на конкретных примерах показать, как Н.М. Карамзин, выбирая из нескольких версий разных источников, останавливался на более достоверной, и как Н.М. Карамзин
силой своего литературного таланта формировал стереотипы (например, о причастности Бориса Годунова к убийству царевича Дмитрия). Лекция о Н.М. Карамзине нуждается в том, чтобы в списке трудов о нем было помещено начатое в конце 1980-х гг. и продолжающееся поныне академическое издание «Истории государства Российского». В нем представлено отношение современной науки к вкладу Карамзина в решение различных проблем русской истории. Подобно разговору о Щербатове, материал о Н.М. Карамзине был бы оживлен более подробным текстом о «Записке о древней и новой России», где, кстати, освещена не только история России в XVII-XVIII вв. (с. 112, 114, 115), о ее судьбе, рассуждениями о том, почему она не публиковалась в царское и в советское время.
Достаточно подробный разбор позиций славянофилов (лекция 12) ценен тем, что позволяет понять идейные позиции историков И.Д. Беляева, Н.А. Попова, формирование государственной школы в стане «западников» (лекции 13, 14). В данных разделах недостает материала о собственно научном вкладе И.Д. Беляева, об актуальности штудий В.И. Сергеевича («’’Второе поколение” государственников» - с. 142) для современной школы И.Я. Фроянова в деле изучения истории Древней Руси.
Лекция 14, посвященная формированию демократического направления в историографии, тоже нуждается в определенном осовременивании. Роль В. Г. Белинского, в общем-то неисторика, можно представить более объёмно, поскольку он заложил основы критического литературоведения, приемы которого достаточно широко применяются в текстологии, источниковедении. Удачно вплетена в текст о А.И. Герцене информация о его работе «Вотяки и черемисы» (с. 146), которая актуализирует его фигуру в преподавании историографии в Удмуртском государственном университете. Критикуя большой удельный вес в пособии материала по общественно-политической мысли, в частности по Герцену, можно посоветовать Н.В. Халявину более подробно прописать источниковедческий вклад А.И. Герцена, собиравшего и публиковавшего за границей источники, которые самодержавие пыталось спрятать, уничтожить. Исчезновение этих источников привело бы к обеднению отечественной исторической науки. В данном случае студентам, желающим больше узнать об этом вкладе А.И. Герцена, можно рекомендовать труды Н.Я. Эйдельмана5, которые сейчас переиздаются. Удачными надо признать страницы пособия, посвященные творчеству А.П. Щапова, Н.И. Костомарова и В.И. Семевского. Однако можно было усилить научную роль А.П. Щапова тем, что он начал полномасштабно исследовать историю раскола и народных движений.
В лекции 15 о С.М. Соловьеве можно было бы указать на то, что он создал большой (мега-) текст, посвященный российской истории. Естественно, быть специалистом по всей ее проблематике невозможно. И С.М. Соловьев в полной мере отразил такое положение на страницах своего труда (например, использование ряда недостоверных (с современных позиций) сведений источников в ущерб достоверным). И этот труд на долгое время стал кладезем фактов, извлекаемых для построения тех или иных концепций. Ярко это проявилось в советское время. То есть импульс, данный нарративом С.М. Соловьева, ощутим в исторической науке XX в. После выхода наиболее полного собрания сочинений С.М. Соловьева уместно вводить в курс историографии материалы по его работам о «восточном» и «польском» вопросах, что выводит С.М. Соловьева в ряды пионеров, которые начали изучать историю XVIII в.
В лекции 16 Н. В. Халявин рассуждает об общих тенденциях развития исторической науки в России второй половины XIX - начала XX в. Совершенно справедливо здесь говорится об источниковедении и большой роли в становлении летописеведения А.А. Шахматова. Но данный раздел источниковедения уместнее рассматривать начиная с работ Строева, продолжая исследованиями К.Н. Бестужева-Рюмина. Их имена встречаются в пособии на разных страницах, но цельное представление о развитии летописеведения отсутствует.
В лекциях 17, 18 освещается фигура В.О. Ключевского. Методически оправданным здесь является определение научной школы (с. 182, 183), повествование о московской исторической школе (с. 196-198). Эти вопросы, поставленные Н.Л. Рубинштейном, на которые не всегда обращается должное внимание в курсах историографии, актуализированы Н.В. Халявиным. Надо высказать лишь ряд замечаний. Одно из них общего характера. Определяя вслед за Н.Л. Рубинштейном московскую историческую школу (с. 196), Н.В. Халявин упустил из виду то, что историограф должен был оправдывать симпатии советских властей к наследию В.О. Ключевского (переиздание которого Н.Л. Рубинштейн осуществил в 1930-е гг.), что была еще оценка этой школы, идущая из самоидентификации петербургской (ленинградской) исторической школы (в трудах А.Е. Преснякова и С.Н. Валка). Ее представители позиционировали себя сторонниками изучения источников, а затем фактов («источ-
никоведение факта») и возможного выстраивания того или иного гипотетического объяснения (данная позиция не прописана в лекции 19 о петербургской исторической школе), а «москвичи», по их мнению, во главу угла ставили идею, концепцию, которую проверяли на жизнеспособность историческим материалом. Кстати, эта любовь к концепциям могла обусловить то, что манера «московской» исторической школы более импонировала советскому времени.
Частные замечания касаются нескольких аспектов. Верифицируя научную школу, Н.В. Халя-вин цитирует ведущего современного специалиста в этой области Г.П. Мягкова (с. 183; кстати, в списке рекомендуемой литературы названия работы нет) и забывает о том, что в его Alma Mater проблемой археологических школ занимается О.М. Мельникова (рецензент пособия). Ее общие наблюдения по поводу научных школ в исторических науках, будь они приведены в пособии, могли бы способствовать пониманию ижевскими студентами уровня родной университетской историографии, актуализации межпредметных связей. Отрадно видеть в разделе о формировании московской исторической школы имя П.Г. Виноградова, специалиста по истории Англии. Как отмечали многие представители «школы Ключевского», а затем и специалисты в области историографии, он сыграл важную роль в формировании научного склада историков России6. После его отъезда в Англию данную роль стал играть другой англовед - Д.М. Петрушевский. Пожелания можно высказать по поводу биографических справок о представителях московской исторической школы. Читая о М.К. Любав-ском, понимаешь, что в пособии не хватает полноценной биографической справки о Н.А. Попове (информацию о котором можно найти у тверского историка И.Г. Воробьевой). Рассказ о М.М. Богословском стал бы более живым и привлекательным, если рассказать о трудной судьбе издания его труда о Петре I, о шельмовании памяти и имени ученого в ходе «Академического дела». Избранные для справок персоналии наводят на вопрос: А почему из учеников В. О. Ключевского в данном разделе не представлены А.И. Яковлев (есть современные труды о нем чувашского исследователя Г.А. Александрова), С.В. Бахрушин (см. работы А.М. Дубровского)?
В лекции 19 достаточно полно представлена петербургская историческая школа до 1917 г. При чтении этой лекции возник побочный вопрос. Внимание к урожденному нижегородцу К.Н. Бестужеву-Рюмину обусловливает интерес к его земляку, близкому другу, родственнику и почти однокласснику - С. В. Ешевскому (не представителю петербургской школы). Он за свою недолгую жизнь стяжал славу специалиста в области всеобщей истории, но между тем известен внушительный том его работ по истории России. По ряду тем Ешевский, вообще, выступил первопроходцем, исследуя политическую историю XVIII в. (труд о царствовании Елизаветы, где, по сути, была впервые показана история эпохи дворцовых переворотов; работа о масонах-просветителях второй половины XVIII в.; объемное исследование по формированию территории Российской империи, предвосхитившее штудии С.М. Соловьева, В.О. Ключевского, М.К. Любавского). Имя С.В. Ешевского полузабыто, хотя в последнее время защищались диссертации, посвященные его научному творчеству, а потому надо направлять студентов на чтение достаточно увлекательных работ этого ученого.
Лекция 20 во многом является инициативой Н.В. Халявина, логически следующей из тенденции Н.Л. Рубинштейна, освещавшего историографию через призму идейно-политической борьбы в России. В советское время упоминать имена К.Н Леонтьева, идейного ренегата, изменившего революционному движению, Л.А. Тихомирова в историографическом контексте было не принято. А ведь эти два деятеля достаточно свободно и профессионально оперировали историческим материалом. И если в курсе историографии достаточно традиционными стали имена А.Н. Радищева, славянофилов (Н.В. Халявин также справедливо упомянул Н.Я. Данилевского), В.И. Ленина, то имена этих консерваторов должны быть введены в пространство курса историографии, тем более что Н.В. Халявин увязал с ними творчество Д.И. Иловайского, С.С. Татищева, показав их научный вклад.
Завершает пособие лекция 21, посвященная становлению марксистского направления в отечественной историографии. Н.В. Халявин вводит в курс лекций новые наработки А.А. Чернобаева (применительно к М.Н. Покровскому), что обогащает справочный материал. Можно лишь пожелать автору пособия более подробно прописать для студентов те положения историкоматериалистической философии, которые были в разные этапы актуализированы в советской историографии. Такое положение связано с тем, что нынешнее студенчество слабо ориентируется в тонкостях марксизма.
Все высказанные замечания никак не снижают ценности пособия Н.В. Халявина. Они порождены не только текстом самого пособия, но и скромным опытом преподавания историографии рецензентом и его коллег в стенах Нижегородского госуниверситета и адресованы в том числе и самому себе.
Схожесть проблем преподавания историографии отечественной истории в Нижегородском и Удмуртском госуниверситетах наталкивает на мысль о схожести их причин. Они, на наш взгляд, связаны с тем, что преподавание дореволюционной историографии в российских вузах переживает определенный кризис. Обратим внимание на то, что замечания, высказанные в адрес пособия Н.В. Халявина, касаются диспропорции в распределении материала. Преобладает его идейно-политическая составляющая, и уступает ей часть, касающаяся собственно истории науки. И такая позиция осознается Н.В. Халявиным. Он оговаривает применение принципа ценностного подхода, за которым стоит принцип партийности (с. 7).
Подобное положение наблюдается во всех советских учебниках по историографии, архетип которых обнаруживается в томе Н.Л. Рубинштейна «Русская историография». Этому образцовому, до сих пор непревзойденному в своем жанре учебнику вторят поныне все методисты в области историографии. С рядом изменений, большей частью касающихся материала по средневековой историографии, схема Н.Л. Рубинштейна была повторена еще в одном образцовом учебнике А. Л. Шапиро7.
Как правило, при разборе наследия того или иного историка упор делается на годы жизни, вехи биографии, перечисление диссертационных исследований, основных трудов, предложенную им периодизацию отечественной истории, выделение им того детерминирующего фактора исторического процесса и пр. То есть наблюдается система опорных базовых сигналов, восходящая к советским идеологическим схемам. Образно любой учебник по историографии истории России можно сравнить с некрополем, где на надгробных обелисках по определенному кем-то стандарту приведена необходимая информация, а автора учебника - с кладбищенским смотрителем. Истории исторической науки в России с ее дискуссиями, перипетиями личностного научного творчества, напряжением креативного начала, ощущения диалога с историками по тем или иным проблемам по факту учебной практики нет места. По этой причине выхолащивается скептическое начало по отношению к громким и славным именам, что ведет к излишнему доверию авторитетам без должной источниковедческой и методической проверки тех или иных фактов, утвержденных ими.
Студенческая аудитория по-своему реагирует на такую закостеневшую с советских времен манеру преподавания. Как показывает экзаменационная практика, студенты считают нужным изложить только информацию справочного характера, не утруждая себя заглядыванием в запыленные тома мастеров исторической научной прозы (Н.М. Карамзина, С.М. Соловьева, Н.И. Костомарова, В.О. Ключевского, П.Н. Милюкова и пр.), постижением сути научных споров по различным проблемам. Надо ли говорить, что такая метода зиждется на свойственной для советской гуманитарной науки презумпции правильности и универсальности одной парадигмы? Так выхолащивается живая составляющая историографии, ее нерв, что делает ее скучным и дежурным предметом учебных планов истфаков.
В учебном процессе роль историографии сведена к ее месту в науке, как это диагностировал сорок лет назад А. А. Зимин: «Зачем ненужные споры... Лучше рядом с чертой, прочерченной предшествующим исследователем, провести свою, более длинную черту. Пусть читатель сам решит, кто из нас прав. С этой теорией «более длинной черты» ни в коем случае согласиться нельзя. В самом деле, всякое доказательство того или иного тезиса должно состоять. из двух частей: критического пересмотра предшествующих объяснений и из обоснования той интерпретации, которая, по мнению автора, является наиболее убедительной. Если же мы откинем первую сторону научного доказательства, то поставим читателя в крайне затруднительное положение (ему самому придется проводить дополнительную исследовательскую работу, которую должен был выполнить автор). В ряде случаев за теорией «более глубокой (так в тексте. - А.К.) черты» скрывается слабость собственного построения автора или просто нежелание вызывать раздражение тех или иных высокоавторитетных ученых»8.
Модель преподавания историографии, заложенная Н.Л. Рубинштейном, переживает кризис. Результаты новейших историографических штудий не укладываются в ее ложе. Это видно и в пособии Н.В. Халявина. Подспудно он сам пытается выйти за рамки модели Рубинштейна, используя дополнительный материал и новые данные. Так, в пособии Н.В. Халявина выражениями, словами Н.Л. Рубинштейна повествуется о научной позиции П.Н. Милюкова. Между тем он являлся лишь одним из представителей московской исторической школы, испытавшим сильное воздействие
B.О. Ключевского. Поэтому Н.В. Халявин дополнил биографическую справку П.Н. Милюкова информацией о других представителях этой школы (М.К. Любавском, М.М. Богословском). Но тогда ожидается, как писалось выше, информация еще и о Н.А. Попове, А.И. Яковлеве, С.В. Бахрушине. О Любавском, Богословском, Яковлеве, Бахрушине Н.Л. Рубинштейн писать не мог, поскольку на многих из них лежало клеймо «Академического дела». Подобным образом Н.В. Халявин вынужден был обойтись с фигурой С.Ф. Платонова. По сути, здесь повторяется вывод Н.Л. Рубинштейна, возможно, с иным знаком: высший пик научного роста «москвичей» и С.Ф. Платонова пришелся на дореволюционное время, а после 1917 г. они стагнировали в условиях удушливой обстановки партийногосударственного заказа. А это не так. М.М. Богословский писал свою «Петриду», чья драматическая история сейчас внимательно изучается, А.И. Яковлев в войну получил Сталинскую премию за книгу
о холопстве, большую организаторскую работу вел С.Ф. Платонов, ученые дореволюционной закваски не по принуждению, а по душе очень много сделали для становления научного исторического краеведения в 1920-е гг. Эти примеры можно множить.
Большинство из этих историков пережили революцию 1917 г., установление советской власти и даже вписались в ее научный режим. Эти обстоятельства показывают, насколько условны и насильственны хронологические рамки, предложенные Н.Л. Рубиншейном. Он вынужден был предлагать периоды и этапы историографии, обусловленные общественно-политическими катаклизмами XVIII-XX вв. Надо ли говорить, что сейчас прямая связь между экономическими, социальными и политическими процессами и с логикой развития исторической науки (а не общественнополитической мысли) выглядит вульгарной? А мы ее множим в лекционных курсах, пособиях по историографии.
Что же делать, чтобы от преподавания истории историософской составляющей общественнополитической мысли России перейти к истории исторической науки? Сразу надо оговорить, что при освещении последней никуда не деться от фактора идейно-политической борьбы. Подобно тому как философия проявлялась в трудах великих русских писателей, идейно-политические споры отразились в исторической науке, влияли на восприятие прошлого обществом. Но фактору идейнополитической борьбы не надо придавать гипертрофированного значения: как бы А.А. Шахматов не симпатизировал кадетам, но это никак не сказалось на исследовании им русского летописания. Доскональное исследование Н.Я. Эйдельманом текстов Н.М. Карамзина показало, что последнего нельзя однозначно относить к консервативному лагерю. А это ведет к мысли, что политическая позиция Н.М. Карамзина могла проявиться в «Записке о древней и новой России» и почти не повлияла на добросовестное научное исследование им «Истории государства Российского». В основном тексте своего труда Н.М. Карамзин приводил версии, которые считал наиболее достоверными, а другие выводил в примечания, но не убирал их из-за своей политической пристрастности. В курс преподавания историографии истории России надо вводить новый материал, объем которого растет. Накопление количества информации будет способствовать переходу историографии истории России в качество истории науки.
Обращение к новым подходам, прослеживание истории тех или иных проблем истории России позволит, на наш взгляд, отказаться от жесткой синхронизации общественно-политических процессов и развития исторической науки. Обращение к немецкому опыту «истории понятий» позволит, например, увязать имена Нестора-летописца, Н.М. Карамзина и современных историков Н.Ф. Котляра, И.Н. Данилевского, если мы озадачимся понять, как они используют термин «государство» (или его эквивалент) для изучения истории Древней Руси. Обращение к введенному С.В. Бахрушиным термину «всероссийский рынок» позволит увидеть, как по-разному изучалась экономическая история России XVII в. поколениями историков. Проблемный подход к историографии, когда та или проблема, изучаемая историками, прослеживается в своем становлении и развитии, позволит установить глубинные связи между далекими поколениями историков. Например, изучение проблемы природы и сути опричнины связывает имена профессиональных исследователей XIX - начала XXI в.: Н.М. Карамзин -
C.М. Соловьев, В.О. Ключевский - С.Ф. Платонов - С.Б. Веселовский, А.А. Зимин, В.Б. Кобрин -
А. Л. Юрганов - Б.Н. Флоря - А.И. Филюшкин. В свою очередь, такой подход будет вести к актуализации межпредметных связей историографии и истории Отечества, ее источниковедения.
Хочется призвать покончить с искусственной дискретностью историографического процесса в России, идущей от работ Н.Л. Рубинштейна. Цена такого отказа - включение историографии в формирование полноценного исследователя-гуманитария, умеющего вести диалог с предшественниками
на профессиональном поприще. Средства такого отказа - введение нового историографического материала, демонстрация научного творчества историков, влияющих на формирование коллективной исторической памяти. По целому ряду особенностей пособие Н.В. Халявина объективно соотносится с этим процессом диалектического отрицания историографического опыта и заслуживает того, чтобы быть рекомендованным к применению в учебном процессе. В связи с последним надо посетовать на малый тираж издания. Это пособие можно охарактеризовать как экспериментальную разработку со свойственной сочинениям такого жанра противоречивостью, которая обусловливает развитие практики преподавания историографии.
ПРИМЕЧАНИЯ
1 Толочко А.П. «История Российская» Василия Татищева: источники и известия. М.; Киев, 2005. Негативные в принципе отзывы см.: Стефанович П.С. «История Российская» В.Н. Татищева: споры продолжаются // Отечественная история. 2007. № 3; Его же. Отношения князя и знати в Галицком и Волынском княжествах до конца XII в. // Средневековая Русь. М., 2007. Вып. 7. С. 124. Прим. 5; «История Российская»
В.Н. Татищева в новейших исследованиях (стенограмма заседания 12 мая 2006 г.) // Вестн. С.-Петерб. ун-та. 2007. Сер. 2. История. Вып. 1. С. 148-161; Азбелев С.Н. Толочко А. «История Российская» Василия Татищева: Источники и известия // Вестн. С.-Петерб. ун-та. 2007. Сер. 2 История. Вып. 3. С. 255-261; Выступления А.В. Сиренова на научно-методическом семинаре: «История Российская» В. Н. Татищева в новейших исследованиях (стенограмма заседания 12 мая 2006 г.) // Вестн. С.-Петерб. ун-та. 2007. Сер. 2. История. Вып. 1. - Мною не учтена литература по данному вопросу 2008-2009 гг.
2 Добрушкин Е.М. «История Российская» В.Н. Татищева в полемике И.Н. Болтина и М.М. Щербатова // Источниковедение отечественной истории. М., 1973. Вып. 1.
3 См., напр.: Добрушкин Е.М. О двух известиях «Истории Российской» В.Н. Татищева под 1113 г. // Вспомогательные исторические дисциплины. Л., 1970. Вып. 3; Его же. К вопросу о происхождении сообщений «Истории Российской» В.Н. Татищева // Исторические записки. М., 1976. Т. 97; Его же. О методике изучения татищевских известий // Источниковедение отечественной истории. 1976. М., 1977.
4 ЛурьеЯ.С. Русские современники Возрождения. Л., 1988.
5 Непосредственно по данной проблеме см.: Эйдельман Н.Я. Секретная династия. М., 2006 (более раннее издание: Эйдельман Н.Я. Герцен против самодержавия. М., 1984).
6 К такому выводу можно прийти читая их биографии, написанные разными авторами для одного издания. Часто можно встретить фразы типа: формировался под влиянием П.Г. Виноградова (Вандалковская М.Г. Милюков Павел Николаевич // Историки России. Биографии. М., 2001. С. 362; Ее же. Кизеветтер Александр Александрович // Историки России. С. 419, 420; Халина Т.И. Богословский Михаил Михайлович // Историки России. С. 426, 427; Чернобаев А.А. // Историки России. Биографии. М., 2001. С. 447, 448 (на этой странице говорится о 8 статьях, данных в 4-томное издание П.Г. Виноградова «Книга для чтения по истории средних веков»); Портнягина Н.А. Гершензон Михаил Осипович // Историки России. С. 472; Дмитриева И.А. Богоявленский Сергей Константинович // Там же. С. 503; Емельянов Ю.Н. Готье Юрий Владимирович //Там же. С. 516; Девятова Ю.Н. Дживелегов Алексей Карпович // Там же. С. 540 (пример обратного: учитель - П. Г. Виноградов; большое влияние В.О. Ключевского).
7 Шапиро А.Л. Русская историография с древнейших времен до 1917 г. М., 1993.
8Зимин А.А. Трудные вопросы методики источниковедения Древней Руси // Источниковедение. Теоретические и методические проблемы. М., 1969. С. 442, 443.
А.А. Кузнецов
Нижегородский государственный университет им. Н.И. Лобачевского
