CC BY
49Д.Н. Маслюженко, Е.А. Рябинина
Реставрация Шибанидов в Сибири и правление Кучум хана во второй половине XVI века
Реставрация Шибанидов в Сибири и связанные с этим переговоры Тайбугидов с Москвой давно привлекают внимание историков, однако до сих пор остаются открытой темой для исследования, что во многом связано с идеологическими вопросами восприятия самого Кучума, либо как узурпатора на сибирском престоле, либо, наоборот, как героя антирусского сопротивления. Авторам данной статьи хотелось бы уточнить некоторые аспекты этой темы, во многом связанной не только с историей сибирской татарской государственности, но и с событиями в этот период в Ногайской Орде и, особенно, со специфическим положением клана Шихмамаевичей.
В январе 1555 года от лидера сибирского Тайбугидского княжества Едигера прибыло посольство в Москву к Ивану IV с поздравлениями в связи с покорением Казанского и Астраханского царств. Летопись рассказывает об этом событии следующим образом: «послы... от Сибирского князя Едигера и от всей земли Сибирской Тягриул да Пантьяда; и здоровали государю царю и великому князю на царствах на Казанском и на Астраханском да били челом государю... чтобы... взял за себя по свое имя, и от сторон от всех заступил, и дань на них свою положил, и дорогу своего прислал, кому дань собирать... со всякого черного человека по соболю да дороге государеву... по белке с человека по сибирской (всего идет речь о 30700 черных людях - автор)... И царь... послал... посла своего и дорогою им своим жалованным ярлыком Дмитрия Курова сына Шепейцына и велел Дмитрию князя Едигера и всю землю Сибирскую к правде привести и, черных людей переписав, дань свою сполна взять и з дорожною пошлиною» (Летописец, 1895, с.27-28). Посольство по восточному обычаю в виде подарка привезло белок и соболей (ПСРЛ, 1965, с.285). Однако этот подарок в Москве был воспринят как дань (Небольсин, 1849, с.ЗЗ). Традиционно считается, что поводом для этих переговоров послужило начало похода Шибанидов с целью реставрации своей власти над Сибирью. Хотя, на наш взгляд, приве-
денная здесь часть письма говорит скорее не о реальной опасности, а о ритуальности фраз, схожих с западноевропейскими церемониями передачи какого-либо лица под сюзеренитет сеньора, что сопровождалось просьбой защиты от всех противников и ограничением этого лица в правах. К тому же Едигер целенаправленно завышал число своих подданных, желая представить себя в более выгодном свете. В ином случае не ясно основание этой цифры, ведь число всех ясачных вогулов и остяков по обеим сторонам Урала в начале XVII века составляло не более 2700 человек (Бахрушин, 1935, с.8).
Обращает на себя внимание, что посольство приходит в Москву практически в тоже время, когда у ногаев бием становится Исмаил, и при этом с некоторым запозданием по отношению к реальному факту покорения (например, в отношении Казани на три года). По предположению В.В.Вельяминова-Зернова, на самом деле помощь в организации переговоров Тайбугидам мог оказать ногайский бий Исмаил, который считался одним из степных сторонников Москвы. Связано это было с тем, что Едигер был женат на его дочери (Вельями-нов-Зернов, 1864, с.396-397) или, по мнению В.В.Трепавлова, дочь Едигера была племянницей Исмаила (Трепавлов, 2002, с.310).
Таким образом, данное посольство следует рассматривать как своеобразную инерцию вслед ногайской дипломатии. Одновременно с этим существует точка зрения, которая трактует данное посольство в рамках золо-тоордынских традиций, как необходимость обновления ярлыка на правления в связи со сменой сюзерена, а в данном случае в связи с переходом властных полномочий от Казани к Москве (Трепавлов, 2007, с. 101). Такая точка зрения, например, подтверждается текстом проекта ответа посла в Литву С.Турпеева. В нем говорится, что «Сибирская земля по ряду с Казанскою землею; и как государь наш... взял Казань, и Сибирской князь Едигер бил челом государю нашему со всеми сибирскими людьми, чтобы царь... пожаловал, Сибирские земли держал за собою, и дань бы с них имал,
а их бы с Сибирскые земли не сводил» (Преображенский, 1964, с.384). В этом проекте напрямую увязывается Сибирь и Казань, однако остается неясным, почему же Тайбугиды ожидали более двух лет, не отправляя посольства. К тому же в подобных документах высказывалась, прежде всего, та интерпретация информации, которая была выгодна для официальной государственной идеологии. Авторы XIX столетия трактовали этот вопрос следующим образом: «Последняя (т.е. Сибирское княжество - авт.), по прежним отношениям своим к казанским ханам, которым они были долго подчинены при хане Упаке (тюменский хан Ибак - авт.), уже должны были считать себя в некоторой зависимости от нового повелителя Казани» (Юшков, 1861, с.277). Несомненно, что сам захват Казани был важен для русской идеологии. В частности, в массовом сознании царское достоинство Ивана Грозного связывалось именно с покорением этого ханства, а в средневековой литературе было распространено представление о том, что можно стать царем только в результате завоевания царства (Горский, 2001, с. 147).
Однако у нас нет данных о действительной связи и тем более подданстве Сибири правителям Казани. Еще раз укажем, что, на наш взгляд, гораздо уместнее говорить именно о ногайском влиянии на формирование первого посольства, ведь послы от нового бия Исмаила также прибыли в Москву в январе 1555 года. Обращает на себя внимание то, что, как мы ранее указывали, добавление «сибирский» появляется в официальном титуле русского царя за год до этого, в 1554 года. С большой долей вероятности можно допустить, что уже в это время Исмаил обращался в Москву с целью организации посольства от сибирского князя, как это позднее он делал для хана Кучума (ПДРВ, 1801, с.22). В целом увязка Казанского и Сибирского престолов, а также перечисление побед над крымским ханом, объективно были выгоднее именно русским дипломатам и идеологам (Хорош-кевич, 2003, с. 165), но никак не затрагивали интересы собственно сибиряков. К тому же саму традицию выдачи ярлыков Москва использовала именно в отношениях с кочевыми объединениями постзолотоордынского мира, тем самым опираясь на привычную им идеологию и практику (Gammer, 2005, р.492).
В ноябре 1557 (7065) г. из Сибири прибыл Дмитрий Куров «и с ним пришел от Едигера,
князя Сибирского, посол Боянда, а привез царю великому князю дань семьсот соболей. В оправдание этому Едигер писал, «что их воевал Шибанский царевич и людей поймал многих» (ПСРЛ, 1965, с.276). Таким образом, первая информация о нападении на Сибирь некоего царевича поступает в Москву только спустя два года после начала дипломатических отношений. Скорее всего, речь идет о нападении, которое состоялось весной-летом 1556 году. В это время Исмаил пошел на открытый разрыв с ранее активно поддерживающими его Шихмамаевичами, потомками бия Шейх-Мамая, чьи кочевья располагались на восточной окраине Орды. В результате состоявшегося столкновения они перешли к казахскому хану Хакк-Назару (Трепавлов, 2002, с.281-282). Можно предположить, что находившиеся в той же среде сибирские султаны, воспитывавшиеся у Шейх-Мамая, могли одновременно ударить по союзнику Исмаила Едигеру, чтобы, воспользовавшись неразберихой, вернуть свой юрт. Однако нам неизвестно, о ком именно из царевичей идет речь в письме.
В то же время «Митька Куров сказывал, что им было возможно сполна дань прислати, да не похотели» (ПСРЛ, 1965, с.276). По всей видимости, русский посол весьма скептически отнесся к реальным последствиям нападения Шибанского царевича. Нельзя в этом отношении не привести одну мысль из работы В.И.Огородникова, в которой может содержаться рациональное зерно, отражающее некие тенденции сибирской политики. Исследователь пишет о том, что решительные действия царя Ивана IV по приведению в подданство сибирских татар сильно не понравились Едигеру, который, обманувшись в своих ожиданиях, решил постепенно освободиться от уплаты дани (Огородников, 1920, с.230-231). В ответ на это сибирский посол был посажен в тюрьму, а к Едигеру отправили служилого татарина с грамотой, «чтобы ся в всем перед ним, государем, исправили» (ПСРЛ, 1965, с.276).
Уже в сентябре 1558 (7066) года «прибыли из Сибири царя и великого князя служивые татаровы... С ними Едигера, князя Сибирского, посланники Ивтемир с товарищами, а привезли дань...сполна» (ПСРЛ, 1965, с.285). Помимо дани, послы привезли «грамоту шертную» об учинении князя в холопстве. В летописи обращает на себя внимание, что под «дань сполна» понимается 1000 соболей, дорожная пошлина 100 белок и 60 соболей.
Как видно, это число гораздо меньше тех договоренностей, которые существовали между Москвой и Сибирью. По всей видимости, для последней изменение условий не было неожиданностью, поскольку посла Боянду сразу же отпустили, а с ним отправили татар за следующей данью (Летописец, 1895, с.77). В ноябре следующего 1559 года служилый татарин Собаня Резанов и сибирский посол вновь привезли дань и обещали «з давною данью на зиме будут» (ПСРЛ, 1965, с.313). Затем по непонятной причине отношения были прерваны. Исследователи предполагают, что разрыв отношений был связан с разочарованием сибирских князей в возможности получения московской помощи, которую они просили против Шибанидов (Нестеров, 2002, с.22). Следует отметить, что в целом в этот период соседям явно было не до Сибири. В 1558 году Россия вступила в затяжную Ливонскую войну, и на некоторое время ее основные внешнеполитические интересы оказались сконцентрированы на западе. На это же время в степях, особенно в Ногайской орде, приходится пик голода и засухи, предвестники которой были видны еще в 1555 году. Энтони Дженкинсон сообщает, что голод у ногаев в
1558 году, совпав с усобицами и мором, достиг такого размаха, что «померло до 100 тысяч человек... Ногайская земля... остается теперь не населенной» (Дженкинсон, электронный вариант). Судя по посольским документам, в
1559 году продолжалось противостояние между бием Исмаилом и Шихмамаевичами, причем последние ушли на восток ногайских владений, за Яик (Посольские, 2006, с.294). Таким образом, Сибирское княжество оказалось отрезано от своего покровителя Исмаила. В результате причиной разрыва отношений могла стать не только специфика отношений Москвы к своему вассалу, но и реальный отрыв от прорусской партии в Ногайской Орде.
По всей видимости, следующее посольство в Москву прибывает только в 1563 году, его возглавлял Чигибень (в иных документах Чибичень князь), который привез дань и челобитную (ПСРЛ, 1965, с.370). П.Небольсин приводит данные о том, что вместе с княжьими прибыли послы от сибирских царевичей Шибанидов Муртазы и Ахмед-Гирея (Небольсин, 1849, с.34). Данные о последнем посольстве могут быть косвенно подтверждены следующей записью: «Столпик Сибирской 7072 году (1563-64 гг.), привозу к Москве
сибирсково Муртазы царя татарина Ташкина» (Исхаков, 2007, с.47). Одновременно с этим в письме Ивана Васильевича к князю Исмаилу от 22 сентября 1563 года сообщается, что Ташкин «...пришел к нам из Сибири в посольстве от Ахмет Кирея царевича» (ПДРВ, 1795, с.323).
Тем самым обращает на себя внимание тот факт, что одновременно с Тайбугидами, переговоры вели представители сибирских Шибанидов в лице Муртазы и его старшего сына Ахмед-Гирея. При этом складывается впечатление, что Москва не видела особой разницы между княжескими и ханскими посланниками. По крайней мере, в 1563 г. в московской тюрьме сидели одновременно послы Муртазы, Ахмед-Гирея и Едигера (Небольсин, 1849, с.35). Всем им в вину ставилась неуплата дани, что может косвенно свидетельствовать о признание Москвой прав Шибанидов на сибирские земли, в частности, и на управление территорией Тайбугина юрта. Однако при этом русские дипломаты настаивали на необходимости получения разрешения на это от царя, то есть получении ярлыка на правление. Можно предположить, что в период 1559-1563 гг. Тайбугиды пытались найти новых покровителей, но активизация политики сибирских царевичей привела к возврату промосковской ориентации. Недаром на момент сентября 1563 года русский царь именно Исмаилу выговаривал: «...зять твой был на Сибири на нашем юрте, и дань нам с того юрта не дает. И мы впредь хотим того юрта доступати, и за то ему мстити» (ПДРВ, 1795, с.323). Кстати, любопытно, что Исмаил в равной степени заступается и просит отпустить обоих сибирских послов Чибиченя и Ташкина (ПДРВ, 1795, с.ЗОЗ; ПДРВ, 1801, с.22). Правда, Муртазе ставилось в вину и нанесение большого вреда русским данникам в Сибири (Небольсин, 1849, с.35), что подчеркивает его главенствующее положение в политике Шибанидов.
Первый из послов уже осенью 1563 года был отпущен в связи со смертью сибирского бека (Небольсин, 1849, с.35). Остальных же послов не отпустили, несмотря на длительное заступничество ногайского преемника Исмаила Дин-Ахмеда за Мамин-шаха и Ташкын-баатыра (ПДРВ, 1801, с. 103), и вскоре последовали намеки на возможность заключения договора с сибирским царем (Словцов, 1886, с.ХУШ). Грамоты с просьбой об отпуске сибирского посла Ташкина-батыра продол-
жали поступать и в 1564 году от мирзы Уруса (ПДРВ, 1801, с. 123).
Судя по всему, возвращение Шибанидов к власти произошло в период конца лета -начала осени 1563 года, поскольку Исмаил, умерший в конце сентября того же года, еще успел написать грамоту в Москву с просьбой организовать переговоры между сибирским и русским («белым») царем (ПДРВ, 1801, с.22). Об этом свидетельствует как текст ответа царя Исмаилу от 22 сентября 1563 года, так и отпуск посла Чигибеня. Таким образом, возвращение престола относится еще ко времени жизни покровителя Тайбугидов Исмаила, и теоретически может быть истолковано как попытка наладить отношения с воинственными наследниками Шейх-Мамая, которые были покровителями сибирских Шибанидов. Шихмамаевичи в этот период продолжали находиться частью на территории северо-западных кочевий казахов, а частью видимо - в Бухаре (Исин, 2002, с.87-88).
Можно предположить, что, уже зная о свершившейся реставрации, русское правительство хотело оставить за собой «последнее слово» на этом этапе сибирской политики. С этим можно связать следующую информацию из письма Исмаилу: «А дочери твоей, которая была за Сибирским князем, и сына ее а твоего внука к тебе не отпустили... и внуком твоим промыслити, чтоб он вперед на том юрте был» (ПДРВ, 1795, с.323). Кстати, данный факт вполне укладывается в политику Москвы по установлению марионеточных правителей на территории соседних ханств, что наиболее хорошо было отработано в Казани.
При этом «сибирские летописи» практически дословно трактуют поход Кучума как военный конфликт: «...прииде степью ис Казачьи Орды царь Кучюм Муртазеев со многими воинскими людьми, и град Сибирь взят, и князей поби» (ПСРЛ, 1987, с.32, 48, 81). Однако следует учитывать, что в основе ряда сообщений этих летописей лежат источники татарского происхождения (Исхаков, 2006, с. 123-124). Судя по характеру подобных сообщений, их авторами были люди именно из окружения Тайбугидов. В то же время в Патриаршей летописи содержатся иная информация, которая не позволяет свержение сибирских князей однозначно трактовать как военный конфликт. Так, в упомянутой летописи указывается, что «сибирские люди... дани государевым данщиком давати не учали и взяли к себе на Сибирь царевича» (ПСРЛ,
1965, с.370). В данном случае говорится о факте приглашения царевича из династии Шибанидов на сибирский престол, причем это событие увязывается с нежеланием платить русскую дань.
Обращают на себя внимание еще ряд фраз из сообщений «сибирских летописей» о приходе Кучума. Прежде всего, следует отметить, что до этого этот хан не упоминается в контексте сибирской политики Шибанидов, напротив, активную роль играют его отец Муртаза и старший брат Ахмед-Гирей. Скорее всего, Кучум здесь был лишь своеобразным исполнителем идей своих родственников. Во-вторых, в большинстве редакций говорится о том, что он пришел из «Казачьей орды», что в данном случае можно рассматривать как Казахское ханство. Резонно предположить связь между этим названием и тем, что т.н. «Алтыулы» (ранее известные как Шихмамаевичи) до начала правления Дин-Ахмета кочевали вместе с казахами Хакк-Назара (Трепавлов, 2001, с.35-37). Влияние же Бухарского ханства в этот момент на сибирские вопросы было, скорее всего, опосредованным, через ногаев. Косвенно пользу этого может свидетельствовать факт проживания части потомков Шейх-Мамая в Средней Азии, где они породнились с бухарским ханом (Трепавлов, 2002, с.269, 309).
Преобладание ногаев на раннем этапе подчеркивается и характерной фразой из устной легенды о Кучуме, записанной Н.Ф.Катановым: «Пока он (Кучум - авт.) рос, народом его управляя султан Ногай» (Катанов,
2004, с. 148). О пребывании ногаев непосредственно на Иртыше в предшествующее время говорится в другой легенде (Катанов, 1904, с. 19). Недаром и главный полководец Кучума в ходе войны с Ермаком Маметкул, которого летописи называют то сыном, то братом хана, попавший в плен, в русских разрядных книгах писался как Маметкул Алтыулович (Миллер,
2005, с.249). В данном случае под «Алтыулом» следует понимать не имя отца, а наименование юрта Шихмамаевичей, который располагался в непосредственной близости от Бухары на территории Приаралья (Небольсин, 1849, с.37).
В-третьих, в Лихачевской редакции «Сибирских летописей» факт убийства князей описан отлично от иных редакций: «Прииде же в то время степью из Казачьей орды царь Кучум Муртазеев сын со многими воинскими людьми и доиде до града Сибири, и град Сибирь взял, а князя Етигера жива взял, а
брата Бекбулата убил» (ПСРЛ, 1987, с. 119). При этом сын Бекбулата Сейдяк был спасен от убийства и доставлен в Бухару (Миллер, 2005, с. 192). Возникает резонный вопрос: почему Шибаниды отпустили своего прямого конкурента? Ответа здесь может быть два: либо они чувствовали себя стабильно на сибирском престоле и соответственно не видели в Сейдяке конкурента, либо это было связано с ногайско-бухарской политикой, схожей с описанным выше случаем пребывания наследника Едигера в Москве. Очевидно, что судьба Сибирского княжества была предрешена всем комплексом существовавших в это время в степях международных отношений, на фоне которых в 1564 году бухарский хан Абдулла обращается в Москву с просьбой о свободном проезде по территории Российского государства его торговым людям (Хорошкевич, 2003, с.403). Княжество Тайбугидов оказалось той разменной монетой, которая на момент событий первой половины 1560-х гг. оказалась без серьезных союзников, способных поддержать ее жизнеспособность.
Активная внешняя политика Шибанидов в период 1555-1563 гг. и их дальнейшее внезапное исчезновение с международной арены вплоть до 1569 года весьма своеобразно истолковывается исследователями. При этом сложность подчинения Сибири и восприятие сибирскими татарами Кучума в качестве завоевателя подчеркивается достаточно часто (Бояршинова, Степанов, 1968, с.366; Абдиров, 1996, с.42). Хотя это противоречит как упомянутому выше приглашению Кучума самими сибиряками, так и фразой, которая неоднократно повторяется авторами летописей: «Царь же Кучум царствова в Сибири лета довольна во изобилии, радости и веселии, дани и оброки со многих язык имаше» (ПСРЛ, 1987, с.48). Скорее, это удобная позиция для того, чтобы не признавать сложность реальной ситуации в первые годы существования Сибирского ханства, а также для объяснения логичных причин поражения Кучума от русских войск. Обращает на себя внимание и тот факт, что после убийства Едигера и Бекбулата «Тайбугин юрт» оставался основой ханских владений (Трепавлов, 2002, 324-325). В более поздней грамоте царя Федора Ивановича к сибирскому хану, написанной в обстановке разгрома сибирских войск казаками, указывается: «Тайбугин юрт, которые кочевали вместе с тобою, от тебя отстали - на
которых людей тебе была болшая надежа» (Собрание, 1819, с. 134).
На наш взгляд, в известных нам источниках невозможно найти следы некоего длительного и кровопролитного процесса перехода власти в Сибири к Шибанидам, за исключением описанного у П.А.Словцова притеснения русских данников Муртазой в 1565 году, а также смутного упоминания о неких волнения в грамоте от Кучума к Ивану IV 1570 г.: «...и ныне при нашем и при твоем времяни люди черные не в упокое...» (Собрание, 1819, с.64). Слабые связи хана с местным населением и его уход от искерского владетеля после русского нападения свидетельствует, по нашему мнению, не о непопулярности или незаконности Кучума, а о специфике внутреннего устройства Сибирского ханства как поздне-средневекового кочевого государства. Так, Г.Ф.Миллер, анализируя отношения различных групп местного населения к Кучума, пришел к выводу, что большинство татарских князей, чьи улусы были расположены на юге Западной Сибири, признавали власть сибирского хана. В тоже время к северу от Тобола его владения вряд ли распространялись далее Туры, тоже касается северных групп угорского населения, которые только подвергались периодическому грабежу татарскими военными отрядами (Миллер, 2005, с. 193-194). Этот грабеж, а точнее административный аппарат для извлечения стабильной прибыли от внешних походов, являлись одними из немногих реальных инструментов сплочения сибирского кочевого и полукочевого социума вокруг фигуры искерского хана. Провал в этом направлении, проявившийся в невозможности остановить Ермака, и привел к отходу от Кучума значительных групп населения. Впрочем, видимо грабеж в ходе походов угорского населения как массовое явление характеризует либо ранний этап функционирования Сибирского ханства, либо отношения с наиболее удаленными группами, в иных случаях Искер предпочитал устанавливать более стабильные отношения «дани и службы» (Мартынова, 2002, с.294-295).
Причем даже на территории ханского юрта владетели отдельных улусов оставались в значительной степени независимыми во внутренних делах, их связи с ханским двором в Искере выражалась в выплате ясака, размер которого неизвестен, и отправке военных отрядов. Более территориально удаленные князья вообще могли рассматриваться не в
качестве подданных, а как союзники, заключившие шерть (Бахрушин, 1955, с.156-158). В прямой зависимости от хана находились только те люди, которые пришли с ним в Сибирь из Бухары или ногаев. В этом отношении вполне понятно желание хана увеличить численность своего юрта, что и могло позднее отразиться в известии «Ремезовской летописи» о некоей легендарной поездке хана в Казань в 1565 году и привозе оттуда «многих чюваш и абыз, и рускаго полона людей» (Ремезов, 1989, с.552). С другой стороны, с целью освобождения центральных земель юрта для пришедших с ним людей Кучум изгнал некоторые группы автохтонного населения на окраины ханства (Томилов, 1980, с.75).
Однако прежде чем разбираться в особенностях внешнеполитической политики Сибирского ханства, необходимо рассмотреть последовательность правления Шибанидов -Муртазы, Ахмед-Гирея и Кучума - в Сибири. Еще в конце 1550-х гг. исходя из приведенных выше известий о русско-сибирской переписке, можно предположить, что на протяжении длительного периода в качестве равноправных соправителей могли рассматриваться в начале Муртаза и его старший сын Ахмед-Гирей, а позднее и средний сын Кучум. Причем последний впервые упоминается только в контексте военного похода и свержения Тайбугидов в 1563 году (Маслюженко, 2007, с.56-57). Скорее всего, такая ситуация сохранялась и после захвата Искера, поскольку еще в 1565 году сибирский царевич Муртаза наделал много обид русским данщикам в Сибири (Словцов, 1886, С.Х1Х). Видимо, только после этого Муртаза и Ахмед-Гирей уходят в Бухару, а Кучум становится самостоятельным сибирским правителем, хотя позднее ситуация соправления двух ханов в Сибири еще раз повторится. По мнению Т.И.Султанова, такое положение двух или нескольких султанов, носивших титул хана одновременно, достаточно часто складывалась в Средней Азии, например, таковыми были основатели Казахского ханства Керей и Джанибек (Султанов, 2001, с. 148).
Во второй половине 1560-х гг. Сибирское ханство стало активной стороной внешнеполитических отношений в восточных степях. Так, резко ухудшились отношения между сибирскими правителями и казахским ханом Хакк-Назаром, а также его союзником Шигай-султаном (Султанов, 2001, с. 190-191). Несмот-
ря на то, что ранее первый из них воспитывался у Ших-Мамая, в этот период казахи под его руководством начинают активную борьбу за башкирские улусы, ранее находившиеся под управлением ногаев и Кучума. В частности, в 1569 г. Хакк-Назар и Шигай совершили крупный поход на Ногайскую Орду (Исин, 2002, с.88). Следует отметить, что среди ногаев значительные потери от их активизации понесли именно Шихмамаевичи, которые до того рассматривались в качестве союзников (Трепавлов, 2001, с.34-35).
Причем М.Х.Абусеитова считает, что казахи изнуряли башкир поборами и грабежом (Абусеитова, 1985, с.52), а, по мнению П.И.Рычкова, на протяжении 1570-х гг. собирали дань с сибирских ногайцев и татар (Исин, 2002, с. 100). Учитывая, что до того башкирские улусы во главе с будущими сибирскими ханами были частью Ногайской Орды, вопрос о них был принципиален для Кучума. Впрочем, это столкновение было связано не только с борьбой за башкирские улусы, но и с более широким конфликтом между Ногайской Ордой, в частности ее восточным крылом во главе с Шихмамаевичами, и Казахским ханством на фоне растущего кризиса в отношениях Османской Порты и России (Исин, 2002, с.95-96).
Появление первых дипломатических документов переписки между Кучумом и Иваном IV также связано с этими событиями. Хотя до того, как следует из жалованной грамоты Строгановым 1564 года, в Москве ждали сибирских послов, возможно как раз тех, о которых перед смертью договаривался Исмаил. Вместо этого в грамоте указывается, что «хвалитца деи сибирской салтан Ишибаны ити в Пермь войною, а преж деи сего он Камские Соли город дважды имывали...» (Дополнения, 1846, с. 170), возможно в последнем случае речь идет именно об активности Муртазы, которая приходится на 1563 год. В прочем ни послов, ни нападения на Пермь Москва так и не дождалась.
Однако основная переписка с Москвой началась, видимо, в 1569 году. В письме говорилось: «Кучуму царю Сибирскому слово наше то: преж сего Сибирской Едигер Князь на нас смотрел, и с Сибирские земли со всей, на всяк год, дань к нам присылал» (Собрание, 1819, с. 63). Тем самым Москва первой решилась напомнить о былых обязательствах Сибири перед Российским государством. С
этим письмом в Сибирь был отправлен выпущенный из тюрьмы татарин Аиса, который ехал в Сибирь через Пермь.
Уже весной 1570 (7078) г. в Москву через Пермь была доставлена грамота от сибирского царя Кучума, а также сообщения от управлявшего пермскими землями князя Ромодановского. Указывается, что в это время никакого разору от сибирских людей Перми не было. В Пермь было передано письмо из Сибири, сообщавшее о ситуации 1569 г.: «ныне де дань собираю, господарю Вашему царю и Великому князю послов пошлю; а нынче деи мне война с Казацким царем и одолее меня царь казацкой и сидеть на Сибири, ино и тот господарю дань учнет не давати». Очевидно, что инициатива отправки посольства принадлежала Боярской думе, в связи с этим царь испрашивал у бояр совета в том, что стоит ли с сибирским царем вести об этом разговоры, то есть выражались сомнения в правильности сбора дани с независимого государства (Акты, 1841 -а, с.541).
В 1570 г. в Москву пришло письмо от Кучума с предложением прекратить взаимную неприязнь и быть в дружбе, а также отпустить кого-нибудь из пленников. В письме говорится, что сибирский хан не присылал грамоты, поскольку был связан войной, теперь же «...мы того недруга своего взяли», что, скорее всего, указывает на одержанную, в том числе с помощи русских, победу над казахами. Однако хан оговаривается «...ныне похошь миру, и мы помиримся, а похошь воеватися, и мы воюемся» (Собрание, 1819, с.52). В целом, за исключением указанной фразы, схожей по настроению на грамоты деда Кучума тюменского хана Ибрахима к Ивану 111, письмо имеет подчеркнуто миролюбивый характер и затрагивает вопрос дальнейшего продолжения обмена посольствами, одновременно с этим указывая на равноправный статус Сибирского и Русского государств. Резонно предположить, что переписка была не столько личным деянием Кучума, сколько продолжением но-гайско-русских отношений, направленных с одной стороны на предотвращение союза ногаев с Крымом и их включение в османский союз. С другой стороны оно может рассматриваться как благодарность за помощь Москвы против Казахского ханства и попытка воспрепятствовать усилению русской дипломатии в среде казахов. Однако ответ Москвы на это письмо нам неизвестен (Небольсин, 1849, с.39).
В результате была продолжена переписка в стиле письма 1569 года о восстановлении дани. Кучум отправил посольство с Томасом и Аисой с грамотой: «Кучум богатырь Царь, слов наше, да послал в том, чтобы его Царь и великий Князь взял в свои руки, а дань со всея Сибирские земли имал по прежнему обычаю» (Собрание, 1819, с.63). Дань была определена в тысячу соболей и сборщику дани тысячу белок. В Сибирь с этими грамотами в 1571 г. был отправлен Третьяк Чубуков для приведения Кучума к «шерти». Вскоре в Москву была доставлена первая дань, и Кучум подтвердил «шерть» (Собрание, 1819, с.64).
Однако ситуация в степи менялась гораздо быстрее, чем ее могли предсказать русские дипломаты в условиях последних лет опричнины и разгрома московских войск крымским ханом в 1571-1572 гг., в составе отрядов которого были и ногаи. Уже в 1572 году ситуация была абсолютно иной, причем первоначально это изменение прослеживается лишь по некоторым оговоркам. Так, Генрих Штаден пишет о том, что в это время «некоторые торговые люди из Сибири были убиты, а их соболи удержаны в казне великого князя» (Штаден, электронный вариант). Можно было бы списать это на случайность в связи с внутренней неразберихой в Москве, поскольку тогда же были ограблены английские купцы. Но ведь в том же году была отправлена грамота Строгановым о посылке ратных людей для приведения в покорность черемисов, башкир, остяков, вогулич и ногаев, грабивших торговцев по Каме (Дополнения, 1846, с. 175). В целом складывается впечатление, что на тот момент у русских дипломатов отсутствовала единая концепция сибирской и ногайской политики, несмотря на то, что намечалось охлаждение крымско-ногайских отношений (Исин, 2002, с. 102), связанная с недовольством ногаев реальными результатами московских походов.
Возможно, в качестве отголосков ухудшающихся отношений можно рассматривать участие сибирских татар в восстании черемисов в Приуралье в 1572 году. Как сообщалось в царской грамоте к Строгановым: «...а к нашим де изменником к черемисе, как нам была черемиса изменила, посылал Сибирской через Тахчеи...» (Миллер, 2005, с. 333). Хотя нужно отметить, что данное сообщение об участии в восстании сибиряков и Кучум-хана относится только к грамоте 1574 году, тогда как в грамоте от 1572 года, непосредственно после
похода в составе восставших упомянуты только «черемиса... да с ними де остяки и башкирцы и буинцы» (Миллер, 2005, с. 331). Впрочем, у Москвы были претензии к Кучум-хану и помимо этого: «да и преж де того Сибирской же салтан ратью наших данных остяков Чагиря с товарищи побил в тех же местах, где их Яковлев да Григорьев промысл. А иных данщиков наших Сибирской имает, а иных и убивает, а не велит... наши дани в нашу казну давати» (Миллер, 2005, с. 333).
Кроме того, возможно, как ответная мера со стороны России на участие сибирских людей в восстании черемисов, был предпринят поход 1572 года воеводы князя Афанасия Лыченицына. Он был прислан в Сибирь с войсками «проведать царство Сибирское и воевать царя Кучума», и который мог послужить причиной открытого конфликта между Российским государством и Сибирским ханством, несмотря на плачевный результат похода: «..те ратные люди побиты от Кучума-царя в Сибири, а иные в полон взяты». Исследователями уже давно высказывались сомнения в подлинности этого сообщения по различным причинам (Преображенский, 1972, с.23). Не вдаваясь в подробности данного спора, тем не менее, хотелось бы отметить, что этот поход вполне вписывается в ситуацию рассматриваемого времени, если конечно, исследователь не ставит своей целью показать лишь необоснованную агрессивность Сибирского ханства против Российского государства.
С этой точки зрения поход 1573 года Маметкула - родственника и военачальника Кучум-хана на Пермь, который привел к длительному разрыву отношений России с Сибирским ханством, выглядит вполне закономерно: «пришедшу ратью на Пермь Великую, Маметкул ...городы и повости пограбил и пожег» (Вычегодско-Вымская летопись, 1958, с. 266). По другой версии Маметкул не дошел до Перми, а пограбил окрестности: «с Тобола де приходил... Маметкул, собрався с ратью, дорог проведывати, ку-де идти ратью в Пермь, да многих де наших данных остяков побили, а жены их и дети в поло повели» (Миллер, 2005, с. 332).
В 1573 году Кучум отказывается от ранее выплачиваемой дани (Щеглов, 1993, с.29), что связано с последствиями крымского похода на Москву и приводит к охлаждению отношений между Сибирским ханством и Россией. Одновременно с этим Москва, заключая ряд договоров с Хакк-Назаром, искала не только
улучшения торговли, но и союзников против Кучума (Абусеитова, 1985, с.54-55). В частности, Иван IV отправил к казахам по просьбе Строгановых уже знакомого нам Третьяка Чубукова, который был схвачен племянником Кучума Маметкулом в июле 1573 г. на реке Чусовой (Строгановская, 1996, с.58). Причем, по мнению Г.Файзрахманова, Чубуков также вез грамоту с признанием Кучумом своей зависимости от России (Файзрахманов, 2002, с. 145), хотя нам и не удалось найти этому подтверждения в источниках. Поход Маметкула в данном случае хорошо вписывается в обострение сибирско-русских отношений. Ведь недаром в жалованной грамоте Строгановым от 1574 года указывалось, что Маметкул пограбил многих остяков, как до того собирал дань с остяков, вогуличей и югры, ранее плативших ясак в Москву, увел черемис, а на Пермь лишь дорогу спрашивал (Миллер, 2005, с.332-333). Впрочем, ожидаемого похода на Пермь со стороны сибиряков так и не состоялось. На наш взгляд, в данном случае действия Маметкула следует рассматривать не как стремление к прямому столкновению с Москвой, а как продолжение политики по обложению данью сибирского населения, которая, как уже об этом говорилось ранее, являлась неотъемлемой частью государственной идеологии Сибирского ханства. Вопрос о том, чьи данщики жили в Зауралье, решенный Москвой в свою пользу, не был столь очевиден для Искера.
В ответ на эту политику Иван IV выдал в мае 1574 года грамоту Строгановым, которая расширяла данные им два года назад полномочия на набор военных людей. Текст документа говорил о том, что земли на Тахчее и Тоболе передаются под их управление, им разрешалось там строить крепости для защиты русских данщиков от ногаев и сибиряков, а также насильно приводить последних к дани русскому царю. Грамота подчеркивала: «в нашей отчине за Югорским камнем, в Сибирской Украине, меж Сибири и Нагаи, Тахчеи и Тобол река с реками и озерами, и до вершин, где збираютца ратные люди Сибирскова салтана да ходят ратью». Предлагалось также освободить всех насельников этих земель на 20 лет от податей, а также разрешить бухарцам и казахам торговать беспошлинно (Миллер, 2005, с.332-334).
По сути, передавая эти земли царь юридически подчеркивал то, что ими от его руки владели сибирские князья Тайбугиды, а
Кучум рассматривался как незаконный с точки зрения русских правитель. К тому же в русском понимании эти земли вполне подходили под понятие пустых: «на том месте пашни не пахиваны и дворы деи не стаивали, и в мою деи цареву и великого князя казну с того места пошлина никакая не бывала, и ныне не отданы никому...» (Дополнения, 1846, с. 168). Таким образом, обострение отношений на этом этапе привел только к тому, что часть бывших русских данщиков, в частности, черемисов, стали платить дань в Искер, а в ответ царь ограничился лишь расширением полномочий Строгановых, которые не имели к этому никаких возможностей.
Активизация внешней политики Сибирского ханства сопровождалась и некоторыми изменениями внутри данного объединения, в частности, связанная с политикой ислами-зации. Как было показано выше, отдельные попытки по приведению сибирского населения в ислам проводились ранее. По предположению М.А.Усманова, в ситуации обострения отношений с христианскими государствами укрепление внутренних позиций ислама является логичным продолжением ханской политики (Усманов, 1985, с. 179-182). Возникает резонный вопрос: мог ли ислам в таком случае быть одним из подходов в политике по объединению улуса или, по крайней мере, воспринимался ли таковым самим ханом? Ведь по некоторым данным, даже в результате реформ Узбека ислам приняла лишь политическая элита, причем, скорее всего, только ее отдельные группы, непосредственно связанные с азиатской торговлей (Кульпин, 2006, с.41-42).
По мнению Г.Ф.Миллера, при Кучуме в Сибири впервые была введена магометанская вера, хотя с позиций современных исследований сибирской истории очевидно, что подобные попытки проводились Чингизидами на этой территории и в предыдущее время. При этом подчеркивается, что проповедники ислама приходили и до этого, но «многие их них кончили за то свою жизнь мученической смертью». Кучум также при проведении исламизации столкнулся с большими трудностями, поскольку подданные готовы были платить дань, но не достаточно было отдать приказ о смене веры. По этой причине Мур-таза, отец Кучума, отправил ему в помощь старшего брата Ахмед-Гирея с войском и мусульманскими священниками различного уровня. Исламизация проводилась
насильственно, «а некоторые упорно сопротивлявшиеся поплатились даже за это своею жизнью» (Миллер, 1937, с. 198-199). Предполагается, что исламизация была необходима для усиления контроля за территорией Сибирского ханства (Нестеров, 1988, с. 17). Хотя, как уже было отмечено выше, в высшей степени сомнительно, чтобы этот способ срабатывал в кочевой среде.
В результате в более поздних источниках встречается информация о том, что некоторые татарские роды, а также остяки, жившие далеко от столицы, так и остались идолопоклонниками. Такие сообщения, в частности, предшествуют летописному рассказу о начале похода Ермака в Сибирь, то есть относятся концу правления Кучума в Искере, хотя возможно отражают ситуацию и более позднего времени. Указывается, что «то-тар(ов)я закон Моаметов держат», однако в отношении других групп населения говорится о том, что их религия не ясна, или, как в отношении остяков и самоядов: «...идолам поклоняются и жертвы приносят...» (ПСРЛ, 1987, с.45). Так и Г.Ф.Миллер сообщает, что даже в его время «многие... были язычниками. ..»(Миллер, 1937, с. 199).
Источники не содержат однозначных данных о результатах работы мусульманских миссий в этот период, однако для нас особенно интересен вопрос о намеченных в источниках закономерностях взаимоотношений между Кучумом и Ахмед-Гиреем. У Н.Ф.Катанова идет речь о том, что в Искер были подготовлены две мусульманские миссии в 1572 и 1574 годах. Причина первой скрывалась как в желании Кучума получить для наставления в вере потомков сеида и шейха, так и в смерти предыдущего главы мусульман в Сибири. При этом, хотя послы Кучума обратились непосредственно в Бухару, но миссия собиралась в Ургенче, входившему в состав Хивинского ханства, что само по себе весьма странно, учитывая сложные отношения между лидерами этих объединений (Бартольд, 1968, с.555). Возможно, что уже первую миссию сопровождал (или, по крайней мере, участвовал в подготовке) старший брат хана Ахмед-Гирей-султан, который здесь пробыл не более года, возможно, по причине необходимости принять юрт после умершего отца (Миллер, 2005, с. 195). Судя по всему, основное место деятельности миссии располагалось не на Тоболе, а гораздо южнее, в Саргатской волости, на Ишиме. Спустя два
года Ярым-сеид, назначенный также хакимом, умер, а Шербати-шейх вернулся в Ургенч. В рассматриваемом нами источнике не идет речи о массовом сопротивлении татар исламизации, а, следовательно, о насильственной смерти кого-либо из миссионеров. Однако факт возврата Шербати-шейха наводит на мысль о том, что первые результаты были отнюдь не удовлетворительными.
В результате этого Кучум обратился в 1574 году в Бухару с новым письмом с аналогичной просьбой. В Ургенче вновь собрали миссию во главе с тем же Шербати-шейхом и Дин-Али-ходжой, родственником умершего чрым-сеида. В Бухаре они для защиты в связи с опасной дорогой получили в помощь 100 человек во главе с Ахмед-Гиреем. Кстати, он все еще оставался султаном, хотя его средний брат был уже ханом. Очевидно, что к этому времени Ахмед-Гирей, который, видимо, был связан со среднеазиатскими ногаями, испытывал определенные притеснения от казахов и не надеялся получить юрт. По приходу в Сибирь Кучум уступил своему брату престол, на котором последний находился вплоть до своей смерти спустя четыре года, в 1578 г., когда престол вновь занял Кучум (Катанов, 1897, с.51-60). По предположению М.Абдирова, Дин-Али-ходжа был постоянным послом бухарского хана Абдуллы в Сибири, в результате одна из дочерей Кучума была выдана замуж за ходжу (Абдиров, 1996, с.51,57).
Хотя в родословной Дин-Али-ходжи в смерти Ахмед-Гирея нет ничего странного, иные легенды сибирских татар позволяют взглянуть на это событие по-другому, в частности увязывая ее с той внешнеполитической ситуаций, которая возникла в степях в правление казахского хана Хакк-Назара. Ведь недаром вину за смерть хана возлагают как на бухарцев, так и на ногайского бека Ших-Мамая, активно вмешивавшегося в сибирские дела (Трепалов, 2002, с.209-210). В этих источниках говорится, что Дхмед-1 'ирей-хан был предположительно убит своим тестем Ших-Мамаем, и его место занял Кучум, который и перевел свой юрт на Тобол (Катанов, 2004, с. 148). Однако в казахских источниках убийство Ахмед-Гирея связывают не с Ших-Мамаем, к тому времени уже давно умершим, а с Шигай-ханом, союзником и будущим наследником Хакк-Назара (Кляш-торный, Султанов, 1992, с.292-293). Значительные интересы этого хана в Сибири подчеркиваются Кадыр-Али-беком, который
сообщает о том, что жена Шигай-хана также была из Сибири и, видимо, происходила из чатских татар, которые в начале 1550-х гг. уничтожили другого казахского хана Тугума (Атыгаев, 2007, с.58-59).
Конкретные причины убийства Шигаем Ахмед-Гирея были, скорее всего, связаны с противостоянием именно в эти годы Сибирского ханства казахам, хотя легенды говорят о более «романтичной» версии, связанной с местью за дочь (Абдиров, 1996, с.58). «Керей соединил свою собственную жену с одним купленным рабом. Услышавши об этом, тесть Керей-хана рассердился на него, напоил допьяна и привязал к его к хвосту лошади», но при этом на убийство подбивал не сам тесть, а его сын, говоривший «...не отпускай его, - он сделался большим богатырем; если освободишь его, то он уничтожит твой собственный народ» (Катанов, 2004, с. 148). Кстати, Кучум также был женат на дочери Шигай-хана (Катанов, 1897, с.60).
Таким образом, есть резон говорить о том, что в период с 1572 по 1578 гг. Кучум и Ахмед-Гирей правили либо совместно, либо поочередно. Исходя из контекста дальнейших событий, можно предположить, что Ахмед-Гирей отвечал за азиатское направление внешней политики, а Кучум - за российское, что потенциально приводило к неизвестности ханов за пределами их деятельности. Только после убийства старшего брата Кучум-хан стал править единолично.
В 1577 году в документах вновь отмечается активизация деятельности Кучум-хана, в частности, на ногайском направлении. В.В.Трепавлов пишет, что еще за год до этого к нему на службу пришел мирза Каракул, сын покойного бия начала XVI века Агиша (Трепавлов, 1997, с. 182). В июле 1577 года в Москву приходит отчет от детей боярских о поездке к ногаям, который, видимо, отражает ситуацию весны этого года. В отчете Тимофея Лачинова говорится, что к Ак-мирзе, который являлся лидером Шихмамевичей и играл значительную роль в ногайской политике, приезжал посол Таилак за лошадьми и овцами, которые по договору Кучум должен был получить за свою дочь, выданную замуж за Ак-мирзу. При этом Таилак встречался с Лачиновым и говорил, что «государь его Кучюм хочет впередь государю Царю и Великому Князю в дружбе бытии, и вперед от Государя не отстаточну быть, и хочет... в том и правду дати по своей вере» (ПДРВ, 1801,
с. 189). Другим послом Семеном Мальцовым было сообщено, что тогда же старший сын Кучума Алей женился на дочери ногайского бия Дин-Ахмата (ПДРВ, 1801, с. 193). Недаром летом того же года сам ногайский бий в письме в Москву также пишет о «сватовстве с сибирским царем Кучумом» и далее просит «и хто его будет посол, и тыбе его пожаловал почтил...» (ПДРВ, 1801, с.222).
В марте 1578 г. ногайскому бию Дин-Ахмату из Москвы сообщали: «И у нас летом посол Кучюма царя сибирского был. А присылал Кучюм царь к нам бити челом о том, которая наша дань была на сибирской земле издавна от наших прародителей, и он давать хочет, а нам бы гнев свой отложити и держать к нему свое жалованье». Было принято решение отправить в Сибирь с жалованной грамотой дорогу Добычу Лачинова «и дань свою имать постарине» (ПДРВ, 1801, с.281). Видимо, этот даруга и в реальности собрал дань (Исин, 2002, с. 105).
В тоже время не все в отношениях с ногаями было так хорошо. Незадолго до упомянутого выше ответа Дин-Ахмеду, в Москву приходит письмо от Хан-мирзы, сына Уруса, занимавшего в Ногайской Орде на тот момент второй по значимости после бия пост нурадина. В нем с намеком на верность России против Крыма мирза пишет: «Да бью челом, с Тюменским и с Сибирским ратным учинился есмя, чтоб еси рати пожаловал. А болши Сибирского недруга у нас нет. А у меня своих воинских людей двадцать тысяч, чтоб еси пожаловал десять тысяч людей рати дал, Сибирь воевати. А мне до отца своего до Уруса дела нет, и до дяди своего до князя дел нет же» (ПДРВ, 1801, с.268-269). Иван IV ответил не напрямую Хан-Мирзе, статус которого во внешней политике был не высок, а самому Дин-Ахмеду. Причем ответ был достаточно жесткий, намекающий на того, что бию необходимо самому разбираться в своих делах: «И мы рати ему не дали и ему отказали, чтоб он вперед так с молодости без Урусова ведома не писал к нам в своих грамотах» (ПДРВ, 1801, с.281). В тоже время, хотя в грамотах везде и указывается непричастности Уруса, следует учитывать, что сами бий Дин-Ахмед и нурадин Урус в это время находились в конфликте, который разрешился только в связи со смертью первого в мае 1578 года (Трепавлов, 2002, с.318-319). Однако сам тон ответа и отказ в поддержке военного вмешательства в сибирские дела однозначно
может свидетельствовать о нежелании русского правительства начинать в конце 1570х гг. конфликт с Кучумом.
В 1579 году бухарский хан Абдулла 11, будучи лидером антиказахского союза, идет на сближение с Хакк-Назаром, и в результате уже следующий хан этого объединения знакомый нами Шигай был ставленником Бухары (Абусеитова, 1985, с.55). Данное событие привело к окончательному превращению степного мира в единое пространство, где наибольшим лидером выступал бухарский хан, а военную силу контролировали ногаи. На этот момент основным объектом грабежа выступали казахи, но никто не желал обострения отношений с могущественным русским царем, несмотря на попытки ногаев несколько ужесточить русскую политику. В этом отношении Кучум как еще одна сторона степной политики выступал сторонником подобных действий, что, в частности, подтверждается расширением его связей с сыном Дин-Ахмада Ураз-Мухаммедом, который вскоре становится его зятем. В ногайской среде именно этот представитель правящей династии был наиболее промосковски настроен (Трепавлов, 2002, с.322-323, 372-373). Тем самым замирение на южных границах не привело к открытому столкновению с Москвой, поскольку в этот период в нем не был заинтересован никто из союзников Кучума.
В этой связи возникает вопрос о характере русской политики Сибирского ханства и ее связи с походом Ермака, приведшим к падению этого объединения. Летом 1581 года пелымский князь совершил нападение на строгановские владения: «приходил Деи войною Пелымской князь с вогуличи на их слободы, и деревни многие выжгли, и крестьян в полон емлют; и ныне ... стоит около Чюсовкого острогу» (Миллер, 2005, с. 335). Данная информация подтверждается Строгановской летописью, где уточняется, что походом руководил вогульский мирза Бегбелия Агтаков, причем подчеркивается, что это был уже второй приход вогулов на Пермь (Строгановская, 1907, с.9).
Осенью 1582 года, уже после ухода Ермака в сибирский поход, был совершен набег на пермские городки и Чердынь: «Пелынской князь с сибирскими людьми и с вогуличи, приходил войною на наши Пермьские места, и к городу к Чердыни к острогу приступал, и наших людей поболи, и многие убытки нашим людям починили» (Миллер, 2005, с. 335).
Следует учитывать, что авторы Строгановской летописи, в отличие от иных источников, уже строительство крепостей в 1558 году, как и в более позднее время, мотивировали постоянной агрессией ногаев и сибиряков (Строгановская, 1907, с.2 и далее). Тем самым подводилось идеологическое обоснование под возможную войну с ханством.
В Строгановской летописи говорится о том, что пелымский князь напал вместе с отрядом из татар, остяков, вогулов, вотяков и башкир. В то же время в отношении рассматриваемого события впервые уточняется, что в походе участвовали «мурзы и уланы Сибирской земли» (Строгановская, 1996, с.62; Усманов, 1982, с. 163). Однако сама фраза о том, что поход возглавлял пелымский князь, отрицает возможность подчинения ему более значимых по своему статусу огланов, то есть царевичей, из рода Кучума. К тому же Пелымское княжество в это время было независимым от ханства Кучума и проводило самостоятельную политику. Р.Г.Скрынников вообще пишет о том, что в ходе этого похода «лучших сибирских людей» возглавлял старший сын Кучума Алей (Скрынников, 1986, с.216-218). Однако, на наш взгляд, эта, казалось бы логичная версия, не находит подтверждения в источниках.
Таким образом, имеющиеся источники не подтверждают предполагаемого роста агрессивности сибирского хана в начале 1580-х гг. как возможной причины для нападения отряда Ермака. Напротив, подчеркивается, что нападения остяков и вогулов были связаны с деятельностью промышленников Строгановых, занимавшихся откровенным грабежом местного населения (Скрынников, 1986, с. 126). В наиболее явной форме это фиксируется в «опальной» грамоте Ивана IV к Строгановым в 1582 году: «и то зделалось вашею изменою: вы вогуличь и вотяков и пелынцов от нашего жалования отвели, и их задирали и войною на них приходили, да тем задором с Сибирским салтаном ссорили нас» (Миллер, 2005, с. 335).
Поход Ермака в 1582 году мог рассматриваться как необоснованная агрессия против независимого ханства и не укладывался в общую концепцию геополитических устремлений России, в частности, в восточное направление политики, в рамках которого с татарскими объединениями пытались искать мира и дружбы. К этому времени Москва уже достигла потенциально необходимых для целостности государства границ по Уралу и
Сибири и, как складывается впечатление, не была готова к выходу на обширные сибирские земли. В данном случае поход был инициативой конкретных людей, которые обладали значительным иммунитетом от государственной политики. Не вдаваясь в подробности самого похода и его конкретные результаты, отметим, что, на наш взгляд, именно это событие стало той гранью, которая отделила Сибирь средневековую от Сибири нового времени. Конечно, борьба Кучума и его потомков за реставрацию Сибирского ханства, а в конечном итоге за собственное выживание, продолжалась еще на протяжении столетия. Если взглянуть на эти события с их точки зрения, то Кучумовичи продолжали себя считать независимыми правителями, что подчеркивалось и в титулатуре, и в самой церемонии въезда пленных представителей этой династии в Москву, которая чрезвычайно напоминала по своей форме «имперский триумф» (Акты исторические, 1841-6, с.8 и далее). Однако обозначившийся русская доминанта и постепенный переход сибирского вопроса из сферы внешней политики во внутреннюю, говорит в пользу того, что дальнейшие события должны уже рассматриваться с иной точки зрения и в другом историческом контексте.
Само же поражение Кучума было предрешено эволюционными особенностями Сибирского ханства, несоответствием между его внутренними возможностями и внешними запросами. Кризис ханства стал одним из звеньев постепенного расширения власти Москвы в лесостепной и степной зоне Западной Сибири. Причины поражения следует искать не в слабости сибирского войска и тем более не в нежелании оборонять якобы незаконного хана, а в том, что татары, вооруженные в контексте степных достижений, привыкли к традиционным войнам и были не готовы к иной тактике (Худяков, 2000, с.268-271; Герасимов, Шлюшинский, 2006, с. 13 8). Не менее важным было то, что сибирские лидеры не смогли предложить единой идеологии, которая смогла бы всех сплотить, а само ханство представляло разношерстный по своим характеристикам и статусу набор улусов. Хан Кучум и его потомки были обречены в контексте начавшегося общего кризиса степной государственности под давлением расширяющихся оседлых государств. Этот процесс был закономерен для исследуемого периода, и гибель Сибирского ханства
стало одним из компонентов постепенного исчезновения феномена кочевого могущества в Евразии.
В тоже время, если говорить о значении завоевания Ермаком Сибири в целом для Российского государства, то нужно отметить, что данное событие позволило значительно повысить России свой статус на международной арене. По крайней мере, в дипломатических документах со стороны Российского государства к этому прослеживается постоянное стремление. Это проявляется, в частности, в подчеркивании факта завоевания Сибири в наказах русским дипломатам, отправляющимся за границу, причем упоминать об этом следовало настойчиво, даже если никто и не спрашивал. В наказе послу Ф.Д.Шестунову в Швецию указывалось: «А нешто спросят про Сибирь, а хотя и не спросят, а им в разговорех про Сибирь говорите...» (История, 2005, с. 182). Для посольских документов России в иностранные государства характерно изображение ситуации в Сибири, которое было очень далеко от действительности, причем практически по всем параметрам. Так в наказах послам 1585 года ситуация в Сибири описывалась следующим образом: «...преж сего на Сибирском царстве цари бывали из рук Государей наших и дань давали...» (Памятники, 1851, с. 922). Это было явным преувеличением, так как за всю вековую историю относилось фактически только к двум правителям Сибирского княжества и ханства князю Едигеру и Кучум-хану. Несоответствия имеются и по поводу покорности местного населения: «и Сибирская земля вся, и Югра, и Кондинской князь, и Пелынский князь, вогуличи и Остяки, и по всей Оби по великой реке все люди Государю добили челом и дань давать почали..» (Памятники, 1851, с. 922). Здесь налицо намеренное искажение действительности, так как при Иване 111 Сибирь не являлась подчиненной России.
Однако реальность середины 80-х годов XVI века состояла в том, что Сибирь не только не была покорена, но на момент обращения документов в 1584-85 годах даже русских войск в ней не было. Это, несмотря на заявление грамот о том, что в погоню за бежавшим ханом Кучумом: «ныне государь на него послал рать свою» (История, 2005, с. 182). На наш взгляд, также нет оснований говорить о мирном характере присоединения и массовых явлениях сотрудничества с рус-
скими, как это хотят показать некоторые исследователи. В сибирских летописях и в работах Г.Ф. Миллера приводятся многочисленные данные того, что отряды казаков встречали на своем пути как в Искер, так и позднее, упорное сопротивление местных жителей, правда, безрезультатное ввиду разрозненности их действий (Миллер, 2005, с. 215 и далее). В пользу этого свидетельствует и то, что после убийства Ермака и большей части его отряда русские войска вынуждены были поспешно покинуть уже «покоренную» страну. Тем самым, ситуацию в Сибири после этого можно охарактеризовать как очередной этап династийной борьбы между Тайбугидами в лице Сейдяка и Шибанидами в лице хана Кучума. Следовательно, для автохтонного населения эти события еще увязывались с предыдущими периодами развития местной государственности, то есть собственно со средневековой историей, пусть и с новым русским фактором влияния.
Примечания
Абдиров М. Хан Кучум: известный и неизвестный. - Алматы, 1996.
Абусеитова М.Х. Казахское ханство во второй половине XVI века. - Алма-Ата, 1985.
Акты исторические, собранные и изданные Археографической комиссией. 1334-1598 гг. -Т.1.-СП6., 1841-а.
Акты исторические, собранные и изданные Археографической комиссией. - Т.2. - СПб., 1841-6.
Атыгаев H.A. Хронология правления казахских ханов (XV - середина XVI в.) // Тюркологический сборник. - 2006. - М., 2007.
Бартольд В.В. 12 лекций по истории турецких народов Средней Азии // Бартольд В.В. Сочинения. - Т.5. - М, 1968.
Бахрушин C.B. Остяцкие и вогульские княжества в XV1-XV11 вв. — Л., 1935.
Бахрушин C.B. Сибирские служилые татары в XVII в. // Научные труды. - Т.З. - 4.2. - М., 1955.
Бояршинова З.Я., Степанов H.H. Западная Сибирь в X111-XV1 вв. // История Сибири. -Т.1.-Л, 1968.
Вельяминов-Зернов В.В. Исследование о касимовских царях и царевичах. - 4.2. - СПб., 1864.
Вычегодско-Вымская летопись // Историко-филологический сборник. - Вып.4. - Сыктывкар, 1958.
Гваньини А. Описание Московии // http://www.vostlit.info.
Герасимов Ю.В., Шлюшинский A.B. Комплекс защитного вооружения татар XV-XV11 веков (по материалам этнографо-археоло-гических комплексов Прииртышья) // Интеграция археологических и этнографических исследований. - Красноярск-Омск, 2006.
Горский A.A. «Всего еси исполнена земля русская...». Личность и ментальность русского средневековья. Очерки. - М., 2001.
Дженкинсон Э. Путешествие в Среднюю Азию // http://www.vostlit.info
Дополнения к актам историческим. - Т.1. -СПб, 1846.
Исин А. Казахское ханство и Ногайская Орда во второй половине XV-XV1 вв. Семипалатинск, 2002.
История Казахстана в русских источниках. XV1-XX вв. - Т. 1. - Алматы, 2005.
Исхаков Д.М. Введение в историю Сибирского ханства. - Казань, 2006.
Исхаков Д.М. О титуле «сибирский князь» // X Сулеймановские чтения. Сборник материалов всероссийской научно-практической конференции. - Тюмень, 2007.
Катанов Н.Ф. Предания тобольских татар о прибытии в 1572 году мухаммеданских проповедников в г. Искер // Ежегодник Тобольского губернского музея. - Вып.8. - Тобольск, 1897.
Катанов Н. О религиозных войнах учеников шейха Багауддина против инородцев Западной Сибири (по рукописям Тобольского губернского музея). - Казань, 1904.
Катанов Н.Ф. Предание тобольских татар о Кучуме и Ермаке // Тобольский хронограф. -Вып. IV. - Екатеринбург, 2004.
Кляшторный С.Г, Султанов Т.И. Казахстан. Летопись трех тысячелетий. - Алма-Ата, 1992.
Кульпин Э. Золотая Орда. Проблемы генезиса Российского государства. - М, 2006.
Летописец русский (Московская летопись 1552-1562 гг. по рукописи, принадлежащей А.Н.Лебедеву) // Чтения в Императорском обществе истории и древностей Российских. -Кн.З. - М, 1895.
Мартынова Е.П. Татарско-угорские политические связи в X1V-XVI1 вв. // Тюркские народы: Материалы V Сибирского симпозиума «Культурное наследие народов Западной Сибири». - Тобольск-Омск, 2002.
Маслюженко Д.Н. Сибирские Шибаниды в середине XVI в.: проблемы соправления на раннем этапе функционирования Сибирского ханства // Сулеймановские чтения. Материалы
X Всероссийской научно-практической конференции. - Тюмень, 2007.
Миллер Г.Ф. История Сибири. - Т. 1. - М.-Л, 1937.
Миллер Г.Ф. История Сибири. - Т.1. - М, 2005.
Небольсин П. Покорение Сибири. - СПб, 1849.
Нестеров А.Г. Государства Шейбанидов и Тайбугидов в Западной Сибири в X1V-XV11 вв.: археология и история. Автореф. дис. канд. ист. наук.-М, 1988.
Нестеров А.Г. Искерское княжество Тайбугидов (XV-XV1 вв.) // Сибирские татары. -Казань, 2002.
Огородников В.И. Очерк истории Сибири до начала XIX столетия. - 4.1. Введение. История дорусской Сибири. - Иркутск, 1920.
Памятники дипломатических сношений с Римской империей. - Т. 1. - 4.1. 1488-1594 гг. -СПб, 1851.
Продолжение древней российской вив-лиофики. - Ч.Х. - СПб, 1795.
Продолжение древней российской вив-лиофики. - Ч.Х1. - СПб, 1801.
Посольские книги по связям России с Ногайской Ордой. 1551-1561 гг. Публикация текста / Сост. Д.А.Мустафина, В.В.Трепавлов. - Казань, 2006.
Преображенский A.A. Русские дипломатические документы второй половины XVI в. о присоединении Сибири // Исследования по отечественному источниковедению. Сборник статей, посвященных 75-летию С.Н.Валка. -М.-Л, 1964.
Преображенский A.A. Урал и западная Сибирь в конце XVI - начале XVIII вв. М, 1972.
Полное собрание русских летописей. - Т. 13. Патриаршая, или Никоновская, летопись. - М, 1965.
Полное собрание русских летописей. - Т.36. Сибирские летописи. - Ч. 1. Группа есиповской летописи.-М, 1987.
Ремезов С.У. История Сибирская // Памятники литературы Древней Руси. XVII век. -Кн.2.-М, 1989.
Собрание государственных грамот и договоров. - 4.2. - М, 1819.
Скрынников Р.Г. Сибирская экспедиция Ермака. - Новосибирск, 1986.
Словцов П.А. Историческое обозрение Сибири.-СПб, 1886.
Строгановская летопись (по списку Спасского) // Сибирские летописи. - СПб, 1907.
Строгановская летопись // На стыке континентов и судеб. Этнокультурные связи народов Урала в памятниках фольклора и исторических документах. - Ч. 1. - Екатеринбург, 1996.
Султанов Т.Н. Поднятые на белой кошме. Потомки Чингиз-хана. - Алматы, 2001.
Томилов H.A. Тюркоязычное население Западно-Сибирской равнины в конце XVI-первой четверти XIX в. - Томск, 1980.
Трепавлов В.В. Сибирско-ногайские отношения в XV-XV111 вв. (основные этапы и закономерности) // Взаимоотношения народов России, Сибири и стран Востока: история и современность: Доклады 11 международной конференции. - Кн.2. - М.-Иркутск-Тэгу, 1997.
Трепавлов В.В. Алтыулы: остатки Ногайской Орды в казахских степях // Вестник Евразии.-2001,-№2.
Трепавлов В.В. История Ногайской Орды. -М., 2002.
Трепавлов В.В. Московское и казанское «подданство» Сибирского юрта // X Сулей-мановские чтения. Сборник материалов всероссийской научно-практической конференции. - Тюмень, 2007.
Усманов А.Н. Добровольное присоединение Башкирии к Русскому государству. - Уфа, 1982.
Усманов М.А. Этапы исламизации Джу-чиева Улуса и мусульманское духовенство в
татарских ханствах X111-XV1 вв. // Духовенство и политическая жизнь на Ближнем и Среднем Востоке в период феодализма. - М., 1985.
Файзрахманов Г. История сибирских татар (с древнейших времен до начала XX века). -Казань, 2002.
Хорошкевич АЛ. Россия в системе международных отношений середины XVI века. - М., 2003.
Худяков Ю.С. Комплекс вооружения воинов Сибирского татарского ханства // Средневековая Казань: возникновение и развитие. Материалы конференции. - Казань, 2000.
Штаден Г. Записки о Московии // http://www.vostlit.info
Щеглов И.В. Хронологический перечень важнейших данных из истории Сибири. 10321882 г.г,- Сургут, 1993.
Юшков И.Н. Сибирские татары // Тобольские губернские ведомости. - 1861. - № 35. - Часть неофициальная.
Gammer M. Russia and the Eurasian Steppe Nomads: an overview // Mongols, Turks and Others Eurasian Nomads and the Sedentary World / Ed. by Reuren Amitai and Michal Biran. Brill, Lteden, Boston, 2005.
