CC BY
34
УДК 821.161.1
О. В. Сизых
реминисценции Н. В. Гоголя и Ф. М. Достоевского в рассказе Ю. В. Буйды «Карлик Карл»
Северо-Восточный федеральный университет им. М.К. Аммосова, г. Якутск, Россия
Аннотация. Статья посвящена изучению проблемы влияния классического литературного наследия, в частности Н. В. Гоголя и Ф. М. Достоевского на рассказ современного прозаика Ю. В. Буйды «Карлик Карл», что находится в русле исследовательских тенденций литературоведческой науки. В статье выявляются, во-первых, сходства героев классических и современного произведений через семантику имени и некоторые факты биографии; во-вторых, смысловые трансформации символов (часы с маятником, пляска), которые, отсылая к литературным первоисточникам, обусловливают идейно-художественную глубину рассказа Ю. В. Буйды, развивая идею спасения; в-третьих, образ ботинка/башмака как олицетворения счастья; в-четвертых, взаимосвязь образа собаки с мотивом движения души. Выявленные переклички между Н. В. Гоголем, Ф. М. Достоевским и Ю. В. Буйдой играют важную роль в определении сути конфликта человека и мира, а также этико-философской концепции рассказа, в центре которой находится дом как вместилище семейных ценностей, отражение идеала и счастья. В образе Карла, имя которого относит к личности Н. В. Гоголя, мрачная таинственность писателя сменяется странностью героя Ю. В. Буйды, который воспринимает тяжелую реальность как вполне счастливую. В отличие от погруженного в самоедство героя «Записок из подполья» Ф. М. Достоевского, чувствующего себя униженным, он не стремится осмыслить жизнь, а принимает ее. В использовании мотива танца Ю. В. Буйда несколько сужает его семантику, обозначая танец как часть микромира семьи Гомозковых, в то время как у Н. В. Гоголя пляска разрастается до размеров Вселенной. Ботинки в рассказе, сакрализуясь, с одной стороны, соотносятся с героем гоголевской «Шинели», для которого они были частью его самого, с другой стороны, возникает параллель с произведениями Ф. М. Достоевского, в которых башмаки олицетворяли как обустроенный, так и необустроенный, но чужеродный мир, оказывались символом самоуничижения, в отличие от рассказа Ю. В. Буйды, где ботинки, играющие сюжетообразующую роль, служат для выражения идеи счастья. Кроме того, у современного прозаика триада ботинки - церковь - невеста становится магистральной, символизируя духовное преображение. В финале «Карлика Карла» появляется явная параллель с заключительным эпизодом поэмы Н. В. Гоголя «Мертвые души», изображающим стремительное движение в неизвестность птицы-тройки России. В отличие от классика Ю. В. Буйда утверждает идею о возможности ощутить счастье бытия через обычные житейские мелочи.
Ключевые слова: современная русская проза, реминисценции, образ юродивого, символ, душа, собака, ботинок, птица-тройка, Н. В. Гоголь, Ф. М. Достоевский, Ю. В. Буйда.
DOI 10.25587/SVFU.2019.70.28412
СИЗЫХ Оксана Васильевна - к. филол. н., доцент кафедры русской и зарубежной литературы филологического факультета Северо-Восточного федерального университета им. М.К. Аммосова. E-mail: [email protected]
SIZYKH Oxana Vasilievna - Candidate of Philology, Associate Professor at the Department of Russian and Foreign Literature of Faculty of Philology, M.K. Ammosov North-Eastern Federal University.
O. V. Sizykh
N. V. Gogol and F. M. Dostoevsky Reminiscences in Yu. V. Buyda's short story "Karl the Dwarf"
M.K. Ammosov North-Eastern Federal University,Yakutsk, Russia
Abstract. The article is focused on the problem of the classical literary heritage influence, in particular that of N. V. Gogol and F. M. Dostoevsky, on the short story by contemporary prose writer Yu. V. Buyda "Karl the Dwarf", which is in line with the research trends of literary science. These factors explain the relevance of the work. The article firstly identifies the similarities of the heroes of classical and modern works through semantics of the name and some biographical facts; secondly, semantic transformations of symbols (clock with a pendulum, dance), which, referring to literary primary sources, determine the ideological and artistic depth of the story by Yu. V. Buyda, developing the idea of salvation; thirdly, the image of the boot / shoe as the personification of happiness; fourthly, the relationship of the dog image with motive of the movement of the soul. Identified link between N. V. Gogol, F. M. Dostoevsky and Yu. V. Buyda plays an important part in determining the essence of the conflict between person and the world, as well as the ethical-philosophical concept of the story, in the center of which stands the house as the repository of family values, a reflection of the ideal and happiness. In the image of Karl, whose name refers to N. V. Gogol, the writer's dark mystery is replaced by the strangeness of the Yu. V. Buyda's hero, who perceives hard reality as quite a happy one. In contrast to the self-reflection-immersed hero of the "Notes from the Underground" by F. M. Dostoevsky, who feels humiliated, Buyda's hero does not seek to comprehend life, but accepts it. Using the motive of dance Yu. V. Buyda somewhat narrows his semantics, denoting dance as part of the microworld of the Gomozkov family, while N. V. Gogol's dance grows to the size of the Universe. Shoes in the story, sacred, on the one hand, correspond to the protagonist of Gogol's "The Overcoat", who viewed the overcoat as part of himself; on the other hand, there is a parallel with the works by F. M. Dostoevsky, where the shoes personified both the equipped and the unfinished but alien world, turned out to be a symbol of self-humiliation, unlike in the story by Yu. V. Buyda, where shoes, playing a plot-forming part, serve to express the idea of happiness. In addition, modern writer creates a triad of shoes - the church - the bride, which becomes the key element, symbolizing spiritual transformation. In the finale of "Karl the Dwarf" a clear parallel appears with the final episode of the poem by N. V. Gogol "Dead Souls", depicting the rapid movement into the unknown of troika as symbol of Russia. Unlike the classic, Yu. V. Buyda confirms the idea of being able to experience the happiness of being through ordinary everyday trifles.
Keywords: modern Russian prose, reminiscences, image of the holy fool, symbol, soul, dog, shoe, bird three, N. V. Gogol, F. M. Dostoevsky, Yu. V. Buyda.
Введение
Обращение современных писателей к наследию русской классики, в частности, к произведениям Н. В. Гоголя и Ф. М. Достоевского обусловлено потребностью общества в духовном обновлении и возрождении, поиском нравственных констант и стремлением осмыслить место человека в кризисном мире.
Существует большое количество литературоведческих исследований, посвященных изучению актуализации образов, мотивов, сюжетов Н. В. Гоголя и Ф. М. Достоевского. Восприятие классики в новейшей отечественной литературе оказывается в поле зрения А. И. Ащеуловой [1], которая считает использование современными авторами реминисценций, аллюзий, диалога, интертекстуальных связей особой стратегией литературного процесса конца ХХ-нач. XXI вв., Т. Г. Прохоровой [2], С. Е. Трунина [3],
Р. С.-И. Семыкиной [4], исследующих влияние художественных особенностей, воззрений Ф. М. Достоевского на прозу писателей последующих поколений, в том числе на литературу новой России. Нетрадиционные аспекты поэтики Ф. М. Достоевского оказываются в поле зрения А. Е. Горковенко [5], справедливо усматривающего авторское развитие философских категорий реальной и ирреальной сфер. В плане осмысления морального вектора персонажей Ф. М. Достоевского на материале зарубежного романа интересна работа Р. Р. Хуснулиной [6]. Общеизвестный образ птицы-тройки из поэмы Н. В. Гоголя «Мертвые души», по справедливому мнению В. В. Мароши [7], в современной прозе трансформируется, приобретая синкретический характер. Современные приемы освоения русской классики (дописывание, интерпретация, пародирование) свидетельствуют о способностях классического прецедентного текста придавать более глубокий и неожиданный смысл прозе постмодернизма - таково заключение И. Н. Ивановой [8], изучающей поэтику экспериментальной прозы. Писательская стратегия Ю. В. Буйды становится предметом исследования Т. В. Сорокиной [9], которая наряду с другими авторами указывает на аллюзии к Ф. М. Достоевскому, способствующие выражению идеи о необходимости Бога в душах людей. Метарефлексивный диалог с Достоевским находит Т. Г. Прохорова [10] в малой прозе Ю. В. Буйды. Однако работ, посвященных изучению влияния Н. В. Гоголя и Ф. М. Достоевского на прозу Ю. В. Буйды, недостаточно, а рассказ «Карлик Карл» с данных позиций не становился еще предметом исследования.
Цель данной статьи заключается в выявлении реминисценций Н. В. Гоголя и Ф. М. Достоевского в рассказе Ю. В. Буйды «Карлик Карл» на уровне символико-образной системы.
Система образов. Семантика имен
Имя центрального персонажа Карл, вокруг которого концентрируется сюжет рассказа, выполняет характерологическую функцию, маркируя решительность, отсутствие чувства страха, потребность доминировать и жизнестойкость персонажа. Имя заимствовано из древнескандинавского языка, где имело значение «свободный человек», в переводе с древненемецкого «каг1оп» означает «мужчина», а с древнегреческого - «смелый».
Главный герой Карл представляет характерный для русского национального сознания и культуры образ юродивого, представлявшего собой странного и находящегося за пределами социума человека. Он пользуется любовью не только своей семьи, но и всех горожан: «Карлика Карла в городке любили, как любят на Руси всех безобидных дурачков - насмешливо, снисходительно и с затаенным страхом, хотя иногда и подшучивали над ним - по тому же русскому обыкновению» [11, с. 194]. Однако в современном жестоком и циничном мире эта любовь приобретает искаженные формы: «Мужчины иной раз угощали его водкой и заставляли кукарекать или бегать голышом, дружно смеясь при виде его сморщенного детского тела и непропорционально больших ног и мощных рук» [11, с. 194]. Женское внимание выражалось в том, что его заманивали в баню и заставляли принимать участие в своеобразной сексуальной игре, при этом «выкрикивая непристойности, хлопая друг дружку по плечам и хохоча до рвоты» [11, с. 194]. Описание непристойных сцен, характерное для культуры Средневековья, отсылает к поэтике Н. В. Гоголя, в которой отразилось глубокое знание медиевистики, занимавшей заметное место в круге интересов писателя. Как атрибут игры, но иного рода, карлик упоминается в романе Ф. М. Достоевского «Игрок» при описании игорного зала: «Там, налево, на другой половине стола, между игроками, заметна была одна молодая дама и подле нее какой-то карлик. Кто был этот карлик - не знаю: родственник ли ее, или так она брала его для эффекта» [12, т. 1, с. 262]. Вместе с тем, образ карлика используется Ф. М. Достоевским для характеристики «подпольного человека» с гипертрофированным самолюбием, уязвленной гордостью, получающего болезненное наслаждение от
страдания: «Я мнителен и обидчив, как горбун или карлик, но, право, бывали со мною такие минуты, что если б случилось, что мне бы дали пощечину, то, может быть, я был бы даже и этому рад» («Записки из подполья») [12, т. 5, с. 103]. В отличие от рефлексирующего героя Ф. М. Достоевского, осознающего свое положение в обществе как униженное и желающего его изменить, герой Ю. В. Буйды полностью принимает свой образ жизни, не испытывает нравственных мук и чувствует себя счастливым.
На типологическое схождение с Н. В. Гоголем указывает имя героя, которое соотносится с прозвищем «таинственный Карла», данным писателю товарищами в Нежинской гимназии: «Прозвище ... произошло от названия романа английского писателя Вальтера Скотта, названного в русском переводе 1824 года «Таинственный Карло» (в оригинале - «Черный карлик»). Характер этого героя - причудливая смесь притворной мрачности и искренней, скрываемой под маской холодности любви к людям» [13]. В сходных выражениях характеризовала сына Мария Ивановна: «Сердце этого ангела было полно нежнейших чувств, которые он скрывал, не знаю почему, под угрюмой наружностью и никому не любил показывать их» [13]. Гоголевская таинственность сменяется у Ю. В. Буйды странностью, его герои остраняются от тяжелой реальности, воспринимая ее по-своему, приемлемой для счастливой жизни.
Семейство карлика Карла изображается наполненным любовью, теплом, взаимопониманием и счастьем. Светлое духовное начало семьи поддерживается семантикой собственных имен родителей. Отец Карла носит имя «Борис», этимологически связанное с болгарским ханом Борисом I (др.-греч. Воуорк;, Вюуюрц, Ворюп^), крестителем Болгарии, иногда имя связывают с древнеперсидским «варес», т. е. «наследник» или иранским «помазанник божий», один из первых русских святых носит имя Борис («Житие Бориса и Глеба»). Имя матери героя - Мария - вызывает устойчивую ассоциацию с образом Богоматери, предстающей как основа семьи, гармоничного мира.
Образ дома и идея спасения
Идея гармоничного существования в мире подкрепляется символическим образом дома, отражающим доминанты фактического образа жизни персонажей: «Дом у него был не то, чтобы развалюха, но какой-то пестрый, крытый где железом, где соломой, а где битым шифером» [11, с. 196]. Бросается в глаза бедственное материальное положение семьи, которое преодолевается их внутренней целостностью, привычкой поддерживать друг друга, верой в спасение от житейского неблагополучия. Знаковой деталью выступает равнодушие к материальному благосостоянию. В системе семейных приоритетов деньги оказываются на последнем месте, а предпочтение отдается милым мелочам, радующим домочадцев: лакомствам, сладостям, «всяким безделушкам вроде авторучек с часами или керамических напольных ваз» [11, с. 196]. Дом напоминает библейский Ковчег, в котором, согласно преданию, спаслись от Всемирного потопа Ной и его семья, взявшие с собой также по паре животных. Отец Карла «. покупал двух-трех поросят на вырост. И вскоре эти поросята с визгом носились по комнатам, гоняя домашних мышей, в античной вазе куры несли яйца, хозяин в дырявых носках попивал самогон с лимоном и курил дорогую сигару, а одиннадцать детей в обновках и обносках играли в футбол, стреляя мячиком то в зеркало, то в высокие напольные часы, маятником от которых их мать помешивала суп» [11, с. 196]. Как и Ноев Ковчег, дом Гомозковых похож на своего рода корабль, который не идет ко дну в житейском урагане благодаря позитивному, оптимистичному, радостному отношению к жизни: «отец никогда не унывал. хватал драную гармошку и, пританцовывая, с музыкой проходил по дому, выметая тоску изо всех углов, и в пляс пускались даже домашние мыши.» [11, с. 196]. Дом становится образом укрывающим семью от стихийного вмешательства хаоса жестокого мира.
Часы с отломанным маятником выступают деталью, порождающей реминисценцию на текст «Мертвых душ» Н. В. Гоголя, в котором часы с остановившимся маятником
в кабинете Плюшкина олицетворяют омертвелость его существования. В рассказе Буйды часы с маятником играют противоположную роль, они наполнены энергией, соотносятся с мотивом еды, свидетельствующим о наличии и естественном течении жизни. Заметим, что мотив еды, выполняющий у Н. В. Гоголя характерологическую функцию, в этой же роли выступает и в произведении современного автора, акцентируя позитивное мировосприятие персонажей: «Когда же денег не было, а так бывало гораздо чаще, семья садилась на картошку с селедкой и пила чай с сахаром вприглядку» [11, с. 196].
Особый интерес обнаруживает мотив пляски, отсылающий к танцевальным элементам поэтики Н. В. Гоголя. И у Н. В. Гоголя, и у Ю. В. Буйды танец подобен стихийному действу, он актуализирует архаическое, языческое, иррациональное, представляет собой выплеск экстатической энергии, не имеющей границ, высвобождающий первобытное и выражающийся в «шуме, брани, мычании, блеянии, реве» [14, т. 1, с. 135]. Это средство помогает справиться с отчаянием и печалью, избежать депрессии, обладая спасительной силой. В повести Н. В. Гоголя «Сорочинская ярмарка» странное, неизъяснимое, неразгаданное чувство, овладевшее героями в пляске, носит оттенок демонизма: «Люди, на угрюмых лицах которых, кажется, век не проскальзывала улыбка, притопывали ногами и вздрагивали плечами. Всё неслось. Всё танцовало» [14, т. 1., с. 135]. А в «Тарасе Бульбе» коллективный хмельной танец запорожцев отражает ритм бытия вольного народа: «Земля глухо гудела на всю округу, и в воздухе далече отдавались гопаки и тропаки, выбиваемые звонкими подковами сапогов. Но один всех живее вскрикивал и летел вслед за другими в танце. Чуприна развевалась по ветру, вся открыта была сильная грудь; теплый зимний кожух был надет в рукава, и пот градом лился из него, как из ведра... Толпа чем далее росла; к танцующим приставали другие, и нельзя было видеть без внутреннего движенья, как вся толпа отдирала танец самый вольный, самый бешеный, какой только видел когда-либо мир, и который, по своим мощным изобретателям, понес название козачка» [14, т. 3, 63]. Рассмотренные эпизоды сближает ведущая функция танца как выражения натуры человека и как способа аккумулирования и сублимации позитивной созидательной, объединяющей энергии. Вместе с тем отличие видится в том, что в рассказе Ю. В. Буйды танец является частью микромира семейства Гомозковых, а в произведениях Н. В. Гоголя пляска, постепенно разрастаясь, словно охватывает макромир, всю Вселенную, противостоя таинственным гибельным силам.
Центром домашнего космоса карлика Карла становятся ботинки английской ручной работы в красивой коробке, доставшиеся главе семейства от предков.
Образ ботинка/башмака как символа счастья
В традиционной культуре ботинок/башмак, с одной стороны, связан с идеей авторитета и свободы, так как раб ходил босым, а с другой - олицетворяет скромность и униженность, считалось, что снять обувь при входе в святое место означало оставить снаружи контакт с земным и войти со смирением, сняв с себя грех. Образ ботинка/ башмака в русской классической литературе обладает рядом контрастирующих значений, раскрывающих драматические взаимоотношения человека и общества, человека и быта.
Образ башмака у Ю. В. Буйды вызывает устойчивые ассоциации с героем «Шинели» Н. В. Гоголя Акакием Акакиевичем Башмачкиным. Имя Акакий (от др.-греч. Акакю^ — «не делающий зла, кроткий, неплохой»), усиленное сходным отчеством, способствует созданию образа «маленького человека», беззащитного, забытого, неприметного, никому не нужного, испытывающего страх перед реальностью, а дополнение имени фамилией указывает на жизненную бедность, низкое социальное положение и внутреннюю ограниченность героя, что роднит его с героями Ю. В. Буйды. Если для героев Ю. В. Буйды башмак становится сакральным центром мира, то для Акакия Акакиевича роли вещи, придающей смысл существованию, выступает новая шинель. Герой носит в душе «вечную идею будущей шинели», которая воспринимается им как неотъемлемая часть его самого, жена: «С этих пор как будто самое
существование его сделалось как-то полнее, как будто бы он женился, как будто какой-то другой человек присутствовал с ним, как будто он был не один, а какая-то приятная подруга жизни согласилась с ним проходить вместе жизненную дорогу, - и подруга эта была не кто другая, как та же шинель» [14, т. 3, с. 154]. Однако, в отличие от «маленьких людей» Н. В. Гоголя, персонажи современного писателя гармонично вписаны в окружающий мир и счастливы
Примечательно, что башмак не раз встречается в произведениях другого классика. В романе Ф. М. Достоевского «Бесы» в описании одной из комнат Лебядкиных образ башмака приобретает символический смысл, являясь воплощением необустроенного, разрушающегося, приходящего в упадок существования: «Везде было накрошено, насорено, намочено; большая, толстая, вся мокрая тряпка лежала в первой комнате посреди пола и тут же, в той же луже, старый истоптанный башмак. Видно было, что тут никто ничем не занимается; печи не топятся, кушанье не готовится; самовара даже у них не было.» [12, т. 10, с. 113]. В другом романе Ф. М. Достоевского «Идиот» башмаки, появляющиеся в портретной характеристике князя Мышкина, напротив, становятся атрибутом благоустроенного, комфортного, но чужеродного мира: «На ногах его были толстоподошвенные башмаки с штиблетами, - всё не по-русски» [12, т. 8, с. 6]. В третьей главе ранней повести Ф. М. Достоевского «Хозяйка» в диалоге Ордынова и Мурина поднимается вопрос о свободе человека, и образ башмака становится олицетворением слабого человека, которому ноша свободы не по силам, символом самоуничижения: «Спознай, барин: слабому человеку одному не сдержаться! Только дай ему все, он сам же придет, все назад отдаст. Он тебе тут же в башмак тотчас спрячется, так умалится. Дай ему волюшку, слабому человеку, - сам ее свяжет, назад принесет. Глупому сердцу и воля не впрок!» [12, т. 1, с.317].
В рассказе Ю. В. Буйды старинные ботинки играют ключевую роль, являясь сюжетообразующим элементом, напрямую соотносясь с главным героем карликом Карлом. Автор вводит в повествование развернутую историю появления и бытования их в семействе Гомозковых. Ботинки английской ручной работы увидел в Петербурге один из предков отца Карла Бориса, пораженный обстановкой дорогого магазина и почувствовавший в них какую-то позитивную внутреннюю энергию, уютное тепло и домашний запах. «Это были настоящие английские ботинки с верхом из оленьей кожи немецкой выделки и прокладкой из козьей кожи выделки французской, изготовленные из восьми кусков, с каблуком из двух десятков деталей и с полумиллиметровым стежком шва» [11, с. 197]. В рассказе представлен процесс превращения обычных ботинок в ботинки счастья: создавая их, мастер расспрашивал заказчика о его семье и болезнях ног, особенности ног выступали специфической реализацией судьбы человека. Важно, что прадед Гомозкова не купил ботинки, а получил их в подарок от хозяина магазина, который верил в то, что «и бедные души бессмертны и могут спастись» [11, с. 198]. В провинциальном городке, где жил молодой подмастерье, ботинки стали олицетворением другого прекрасного мира, невиданным чудом, предметом любования и поклонения, их «передавали из рук в руки» [11, с.198], они явились частью особого духовного ритуала.
Авторское упоминание церкви, кода речь идет о ботинках, способствует их соотнесению не с бытом, а с бытием. Спустя время сын подмастерья, надев ботинки и разглядывая себя в зеркало, думает о невесте, венчании в церкви как о возможности войти в другую счастливую семейную жизнь. Необходимость такого уточнения продиктована тем, что ботинки соотносятся с идеей воскрешения, наполняются духовной значимостью, ассоциируются с настоящей семейной жизнью, чем-то добрым, хорошим, праздничным, а значит, особенным. Таким образом, триада ботинки - церковь - невеста становится ключевой в рассказе и символизирует духовное преображение. Именно так происходит сакрализация ботинок счастья.
Образ собаки (пса) и мотив движения души
Амбивалентный образ собаки/пса, имеющий мифологическую основу, расширяет границы художественного пространства произведения и углубляет его идейный смысл. Согласно древним представлениям, собака - это сторож загробного мира и проводник туда умерших душ (Цербер, трехглавый пес у входа в ад), кроме того, собака выступала символом агрессии, а черный пес ассоциировался с дьяволом. В то же время собаки воспринимались посредниками в общении с богами, символизировали преданность, выполняли функцию стража морали. Существовали «псы Господа», олицетворяющие миссию охраны христианских догм, в иных культурах собака прямо ассоциировалась с богами, а в христианской традиции являлась подходящим символом для пастыря Господня.
В произведениях русской классики довольно часто обнаруживается обращение к образу собаки. В «Записках из Мертвого дома» Ф. М. Достоевский упоминает несколько приблудных в остроге собак, среди которых особенно выделяется изувеченная Белка, производившая странное впечатление: «Ее кто-то переехал телегой, и спина ее была вогнута внутрь, так что когда она, бывало, бежит, то казалось издали, что бегут двое каких-то белых животных, сращенных между собою» [12, т. 4, с. 189-190]. Наблюдается перекличка между Ф. М. Достоевским и Ю. В. Буйдой в образе искалеченных собак: «сумасшедшей трехногой» собаки, сопровождающей Карла в его безумном беге. К образу собаки обращается Н. В. Гоголь в повести «Записки сумасшедшего», наделяя его концептуальным значением. Если у Н. В. Гоголя «собачий» голос Меджи, с которым внутренне спорит Поприщин, читая ее письма, воплощает раздвоенное сознание самого героя, то в рассказе Ю. В. Буйды собаки - неотъемлемая часть мира карлика Карла. Они рядом с ним и во время работы, и когда он отдыхал, и в порыве восторженного безумного бега в ботинках счастья. Образ собачьего «лохматого чудовища» наделен гротескными чертами. По ночам Карл носился по темным улицам города, «сопровождаемый стаей бездомных псов - крошечных и огромных, гладких и лохматых, здоровых и больных» [11, с. 195], и сам представлял собой часть этого целого. Исступленный бег героя в конце произведения является пародийной трансформацией финала поэмы Н. В. Гоголя «Мертвые души», изображающей неудержимое движение птицы-тройки.
Ю. В. Буйда «Карлик Карл»
«Едва надев ботинки, бросился вперед с вытаращенными глазами и, подвывая, помчался не разбирая дороги по Жидовской улице к Французскому мосту, скатился кубарем на берег и побежал, побежал. Он все бежал - с хрустом через кусты, под блеянье перепуганных коз по узкому лугу, мимо домов. мимо полузатонувшего парохода «Хайдарабад». и полетел по Жидовской площади, чтобы обогнуть ее по периметру, потом еще раз, еще и еще, вызывая смутное раздражение у собравшихся на площади людей, а потом вызывая какое-то странное волнение, гомон и нервный смех, воющий, перебиваемый выкриками и подначками «Наддай! Наддай!», сопровождаемый хлопаньем в ладоши, свистом, истерическим лаем сумасшедшей трехногой сучки, лишь подстегивавшим карлика, и он наддавал и наддавал. и уже люди боялись, что он не выдержит и остановится или упадет, рухнет без сил, но он не падал, а все бежал с разверстым пересохшим ртом, полуослепший, не чувствующий ног под собою, мчащийся - Господи, куда? куда же он мчался? к какой такой цели, к какому такому идеалу, которого никто, конечно же, не мог разглядеть в глазах безумца, не дававшего ответа, потому что он просто не мог дать ответа?» [11, с. 201-202].
Н. В. Гоголь «Мертвые души»
«Не так ли и ты, Русь, что бойкая необгонимая тройка несешься? Дымом дымится под тобою дорога, гремят мосты, все отстает и остается позади. Остановился пораженный Божьим чудом созерцатель: не молния ли это, сброшенная с неба? что значит это
наводящее ужас движение? и что за неведомая сила заключена в сих неведомых светом конях? Эх, кони, кони, что за кони! Вихри ли сидят в ваших гривах? Чуткое ли ухо горит во всякой вашей жилке? Заслышали с вышины знакомую песню, дружно и разом напрягли медные груди и, почти не тронув копытами земли, превратились в одни вытянутые линии, летящие по воздуху, и мчится вся вдохновенная Богом!.. Русь, куда ж несешься ты? дай ответ. Не дает ответа» [14, т. 6, с. 247].
Если у Гоголя в финале поэмы выражены философские размышления о будущем России, ее судьбе и месте в истории человечества, то в рассказе Ю. В. Буйды речь идет о судьбе и счастье «маленького человека», которому требуется немного, чтобы ощутить восторг перед жизнью.
Заключение
При создании образа центрального персонажа карлика Карла Ю. В. Буйда через реминисценции Н. В. Гоголя и Ф. М. Достоевского актуализирует идею безотчетной радости жизни, приятия ее естества, наслаждения внутренней гармонией. К ключевым образам-символам рассказа относятся дом, ботинок, собака. Дом соотносится с семьей и идеей спасения через гармоническое существование человека в мире, причем материальная составляющая оказывается на периферии, а на первый план выдвигается умение радоваться простым мелочам. При этом максимальным семантическим весом обладает деталь. Часы с отломанным маятником, которые в отличие от сходного образа в поэме «Мертвые души» выступают как средоточие энергии, соотносясь с мотивом еды, свидетельствуют о наличии естественного течения жизни. Старинный ботинок английской ручной работы, напоминающий о кротости, безответности, ограниченности известного гоголевского персонажа, олицетворяющий авторитет и свободу, необустроенное существование и чужеродный комфортный мир, слабость и самоуничижение, модифицирован автором в символ счастья. Собака/пес, представленный в образе «лохматого чудовища», и юродивый карлик Карл - существа сходной природы, живущие естественно, слившиеся с окружающим миром. Безумный бег Карла в сопровождении истерически лающих собак, порождают мотив безудержного движения, вызывающий ассоциации с финалом поэмы «Мертвые души», напоминая о необходимости идеала и возвышенной цели как залогах человеческого счастья.
Л и т е р а т у р а
1. Ащеулова И. В. Сюжет о Гоголе и гоголевские сюжеты в современной русской литературе // Сюжетология и сюжетография. - 2014. - № 1. - С. 59-67.
2. Прохорова Т. Г. Внутренний сюжет цикла Ю. В. Буйды «Осорьинские хроники»: к вопросу о диалоге с Достоевским // Ученые записки Казанского университета. Гуманитарные науки. - 2015. -Том 157. Кн. 2. - С. 200-214.
3. Трунин С. Е. Рецепция Достоевского в современной русской прозе: основные тенденции и типы // Вестник РУДН, Сер. Литературоведение. Журналистика. - 2010. - № 1. - С. 43-48.
4. Семыкина Р. С.-И. Ф. М. Достоевский и русская проза последней трети ХХ века. - Барнаул: БГПУ, 2008.
5. Горковенко А. Е. Диалектика реального и ирреального в творчестве Достоевского и Набокова // Интерпретация текста: лингвистический, литературоведческий и методический аспекты. - 2011. - № 2. - С. 100-105.
6. Хуснулина Р. Р. Столкновение добра и зла в романе Энтони Бёрджесса «Трепет намерения» (полемика с Ф.М. Достоевским) // Казанская наука. - 2016. - № 4. - С. 10-12.
7. Мароши В. В. Тройка как символ исторического пути России в литературе ХХ века // Филология и культура. - 2015. - № 2(40). - С. 204-209.
8. Иванова И. Н. Автор и персонажи Ф. М. Достоевского как субъекты диалога и объекты посмодернистской игры в современной отечественной прозе // Актуальные проблемы филологии и педагогической лингвистики. - 2018. - № 2 (30). - С. 160-166.
9. Сорокина Т. В. Интертекстуальные стратегии Ю. Буйды // Ученые записки Казанского государственного университета. - 2010. - Том 152. - Кн. 2. - С. 113-125.
10. Прохорова Т. Г. Метарефлексивный диалог с Ф. М. Достоевским в малой прозе Юрия Буйды // Вестник Томского государственного университета. Филология. - 2014. - № 6 (32). - С. 137-150.
11. Буйда Ю. В. Жунгли. - М.: Эксмо, 2010.
12. Достоевский Ф. М. Полное собрание сочинений: В 30 томах. - Л.: Наука, Ленинградское отделение, 1972-1990.
13. Воропаев В. А. Рассказы из жизни писателя. - URL: https://www.portal-slovo.ru/philology/46523.
PhP
14. Гоголь Н. В. Полное собрание сочинений: В 14 томах. - М.; Л.: Издательство Академии наук СССР, 1937-1952.
R e f e r e n c e s
1. Ashcheulova I. V. Syuzhet o Gogole i gogolevskie syuzhety v sovremennoj russkoj literature // Syuzhetologiya i syuzhetografiya. - 2014. - № 1. - S. 59-67.
2. Prohorova T. G. Vnutrennij syuzhet cikla YU. V. Bujdy «Osor'inskie hroniki»: k voprosu o dialoge s Dostoevskim // Uchenye zapiski Kazanskogo universiteta. Gumanitarnye nauki. - 2015. - Tom 157. Kn. 2. - S. 200-214.
3. Trunin S. E. Recepciya Dostoevskogo v sovremennoj russkoj proze: osnovnye tendencii i tipy // Vestnik RUDN, Ser. Literaturovedenie. ZHurnalistika. - 2010. - № 1. - S. 43-48.
4. Semykina R. S.-I. F. M. Dostoevski) i russkaya proza poslednej treti HKH veka. - Barnaul: BGPU, 2008.
5. Gorkovenko A. E. Dialektika real'nogo i irreal'nogo v tvorchestve Dostoevskogo i Nabokova // Interpretaciya teksta: lingvisticheskij, literaturovedcheskij i metodicheskij aspekty. - 2011. - № 2. - S. 100-105.
6. Husnulina R. R. Stolknovenie dobra i zla v romane EHntoni Byordzhessa «Trepet namereniya» (polemika s F.M. Dostoevskim) // Kazanskaya nauka. - 2016. - № 4. - S. 10-12.
7. Maroshi V. V. Trojka kak simvol istoricheskogo puti Rossii v literature HKH veka // Filologiya i kul'tura. - 2015. - № 2(40). - S. 204-209.
8. Ivanova I. N. Avtor i personazhi F. M. Dostoevskogo kak sub"ekty dialoga i ob"ekty posmodernistskoj igry v sovremennoj otechestvennoj proze // Aktual'nye problemy filologii i pedagogicheskoj lingvistiki. - 2018. - № 2 (30). - S. 160-166.
9. Sorokina T. V. Intertekstual'nye strategii YU. Bujdy // Uchenye zapiski Kazanskogo gosudarstvennogo universiteta. - 2010. - Tom 152. - Kn. 2. - S. 113-125.
10. Prohorova T. G. Metarefleksivnyj dialog s F. M. Dostoevskim v maloj proze YUriya Bujdy // Vestnik Tomskogo gosudarstvennogo universiteta. Filologiya. - 2014. - № 6 (32). - S. 137-150.
11. Bujda YU. V. ZHungli. - M.: EHksmo, 2010.
12. Dostoevski] F. M. Polnoe sobranie sochinenij: V 30 tomah. - L.: Nauka, Leningradskoe otdelenie, 1972-1990.
13. Voropaev V. A. Rasskazy iz zhizni pisatelya. - URL: https://www.portal-slovo.ru/philology/46523.php
14. Gogol' N. V. Polnoe sobranie sochinenij: V 14 tomah. - M.; L.: Izdatel'stvo Akademii nauk SSSR, 1937-1952.
^■Mir^r
