CC BY
225
Однако в индивидуальных ассоциатах можно отметить и те тенденции, которые можно охарактеризовать как «повышение ценностного регистра» греха. Во-первых, это проявляется в нейтрализации отрицательной оценочности за счет таких ассоциатов, как ‘люди’ и ‘норма жизни’ (грех — нормальный атрибут людей, никак не оцениваемый — ни положительно, ни отрицательно), ‘не существует’ (отражено представление об иллюзорности понятия греха в современном мире) и ‘оправдание’. Во-вторых, это проявляется в появлении положительно оцениваемых ассоциатов — ‘желаемое’, ‘величие’, ‘честь’, ‘радость’.
Это еще раз доказывает высказанное ранее положение об изменении коннотативно-ценностного ассоциативного фона для концепта грех в сторону положительной оценочности, что можно трактовать как примету времени, отражающую современные реалии бездуховного общества потребления.
В целом следует отметить, что анализ данных свободного ассоциативного эксперимента демонстрирует сохранение и дальнейшее развитие тех тенденций, которые были отмечены при анализе системно-языковых и текстовых данных.
Эксперимент еще раз подтвердил, что в сознании носителей языка актуальны как религиозные составляющие концепта, связанные с идеей искупления, раскаяния, покаяния и возмездия за грехи, так и внерелигиозные составляющие, связанные с представлением о грехе как о вине, ошибке, несчастье, обмане, пороке, преступлении в широком, не обязательно христианском, смысле слова.
Таким образом, целесообразность применения свободного ненаправленного ассоциативного эксперимента в практике современных лингвокультурологических исследований не вызывает сомнений. Наш анализ концепта «грех» показал, что результаты свободного ассоциативного эксперимента весьма показательны и могут быть крайне интересны при изучении языковой картины мира и национальной концептосферы, так как каждая языковая личность воплощает в своей речевой практике феномены национальной культуры.
Литература
1. Словарь ассоциативных норм русского языка / Под ред. А.А. Леонтьева. М.: МГУ, 1977. 190 с.
2. Панова Л.Г. Грех как религиозный концепт (на примере русского слова «грех» и итальянского «рессато») // Логический анализ языка: Языки этики / Отв. ред.: Н. Д. Арутюнова, Т. Е. Янко, Н. К. Рябцева. М.: Языки русской культуры, 2000. С. 167-177.
Сочивко Е.Д
Аспирант, Венгрия, Будапешт, университет ЭЛТЕ, филологический факультет, кафедра сравнительного литературоведения РЕМИФОЛОГИЗАЦИЯ В КУЛЬТУРЕ ХХ ВЕКА И РОЛЬ МИФОЛОГИЧЕСКОГО МЫШЛЕНИЯ В ЛИТЕРАТУРЕ
Аннотация
Исследование ставит вопрос о роли ремифологизации в культуре двадцатого века, и таким образом предлагает новые возможности трактовки некоторых литературных произведений.
Ключевые слова: ремифологизации, мифологическое мышление, символизм, магический реализм.
Sochivko E.D.
PhD student, Hungary, Budapest, ELTE university, faculty of letters, comparative literatures department REMIFOLOGIZATION IN XX CENTURY CULTURE, AND THE ROLE OF MYTHOLOGICAL WAY OF THINKING IN
LITERATURE
Abstract
This research put a question of the remifologization in XX century culture, and gives some new possibilities of understanding some literary works.
Keywords: remythologization, mythological thinking, symbolism, magical realism.
Как отмечают в своей статье «Миф-имя-культура» Ю. Лотман и Б. Успенский, обращение к мифологическому сознанию часто становится следствием отрицания актуальной знаковой системы, аккумулирующей социальные отношения, а потому воспринимаемой как носитель «социального зла». Кроме того, часто обращение к мифу связано с отрицанием не только актуальной системы, но и принципа знаковости как такового2. Мифология, как один из самых ранних инструментов познания дает философии возможность освободиться от устоявшихся, но не оправдавших себя категорий и попытаться увидеть мир в его изначальной целостности. Желание найти естественность и новое видение мира было характерно как для романтической мифологической школы так и для ремифологизации в культуре в конце XIX- начале ХХ века.
С развитием изучения мифа и мифотворчества в литературу все чаще и во все более конкретных деталях возвращаются не только сюжеты мифа, но и мифологическое мышление. В движении от мифа к рациональной картине мира христианство подрывает основы мифа, а затем Просвещение ставит под сомнение и само христианство, однако, ищущий истины скорее в прошлом, чем в настоящем или будущем романтизм возвращается к мифу как к «колыбели культуры», «носителю собственной истины, недоступной рациональному объяснению»3. Впрочем в XIX веке вернуться к прошлому и отменить существующее мировосприятие оказывается не так просто: для этого требуется глобальный пересмотр актуальных систем ценностей. И, после отрицания мифологии реализмом, новый оборот в ремифологизации культуры обусловлен именно глобальным пересмотром ценностей.
«Рождение трагедии из духа музыки» (1972) Ф. Ницще считается одним из определяющих текстов, положивших начало апологетическому отношению к мифу в XX веке. Вот как пишет об этом Е. Мелетинский «К идеям Шиллера и немецких романтиков, Шопенгауэра и особенно Вагнера, восходит книга Ницше "Рождение трагедии из духа музыки" (1872) в которой за эстетизированным и уравновешенным "аполлоновским" началом греческой мифологии и драмы (таким европейская культурная традиция, включая романтика Шеллинга, приняла и использовала греческий миф) оказывается скрытой природная, инстинктивножизненная, неуравновешенная, демоническая, даже дорелигиозная ритуально-мифологическая архаика дионисийства и древнего
4
титанизма»
Отказ от устойчивых категорий провозглашенный Ф. Ницще находит отклик в том числе и в работе русского философа Л. Шестова «Достоевский и Ницше. Философия трагедии» (1901), где он объясняет мотив «подпольного человека» у Достоевского и идею диониссийства у Ницше как отказ от монистической философии, требующей ясности объяснения иногда даже в ущерб его истинности: кризис познания можно назвать одной из основных тем работы Шестова, и личностность его восприятия позволяет нам считать эту работу скорее не критическим анализом, а самостоятельным философским текстом. Шестов трактует отказ от гуманистических ценностей Достоевского (он считает, что наиболее аутентичные персонажи Достоевского несут в себе антигуманистический образ подпольного человека) и Ницше как вынужденный шаг, как проявление честности в критическом положении актуальной философии.
2 Лотман Ю.М. Избранные статьи в трех томах. - T.I. Статьи по семиотике и топологии культуры . - Таллин: Александра, 1992
3 Гадамер Г.Г. Миф и разум. Актуальность прекрасного. М.: Искусство, 1991. -С.92-99.
4 Мелетинский Е.М. Поэтика мифа. М.:Наука 1976, с.25
12
Л. Шестов не придает большого значения роли мифа как такового, более того, в его работе слово миф практически синонимично слову «ложь»: «Но ведь это все одни оптимистические догадки, а с точки зрения гуманного и строго научного современного ума - даже и не догадки, а чистейшая, не заслуживающая никакого доверия мифология», «От него отдает мифологией, старостью, плесенью, ложью - даже умышленной ложью» - очевидно, что здесь «мифология» - это нечто близкое упомянутой выше монистической философии - искусственно созданный конструкт, подчиняющий создание. Однако интересно, что при этом в творчестве Ницще Шестов отмечает важность мотива «вечного возвращения». Мотив вечного возвращения связан с иной ролью мифа - с его стремлением гармонизировать мир. Обратимся здесь к другой работе Е. Мелетинского «Мифологическое мышление. Категории мифов»: «Миф пытается разрешить некоторые проблемы, которые практически находятся вне науки. Это метафизические проблемы по поводу рождения и смерти и человеческой судьбы. Миф исключает необъяснимые события и неразрешимые коллизии. [...] Цель гармонизации и регламентации доминирует над жаждой знания»5. Таким образом, миф, обеспечивает не только новые подходы в период кризиса познания, но и ощущение безопасности и устойчивости. Л. Шестов трактует мотив вечного возвращения как «прежде всего символический протест против господствующей ныне теории познания с ее практическими выводами относительно роли и значения в мире отдельного человека». Но, в то же время, анализируя один из диалогов Заратустры и жизни, где жизнь говорит Заратустре, что он скоро покинет ее, а тот в ответ шепчет ей что-то на ухо, Шестов отмечает, что, скорее всего, Заратустра здесь речь идет именно о вечном возвращении, и именно оно может примирить с жизнью усталого и страдающего человека6. Не является ли это поиском безопасности в ощущении мира как вечного повторения, которое так свойственно мифологическому сознанию? Этот мотив подробно описан у М. Элиаде в книге «Миф о вечном возвращении»7. В своем исследовании Элиаде подчеркивает, что представление о возвращении - о циклическом времени было свойственно мифическому сознанию и обеспечивало ему чувство стабильности, защищая от давления истории и линейного времени. Также он подчеркивает, что отказ от циклических теорий и требование линейности в изложении истории как таковые являются плодами просвещения. Однако двадцатый век вновь возвращает нас к циклическим теориям. Элиаде упоминает и о значении мифа о вечном возвращении для Ницще.
Таким образом, сравнение работ Ф. Ницше и Л. Шестова в свете теорий о мифологическом мышлении дает нам возможность предположить, что в конце XIX - начале ХХ века в связи с кризисом познания культура обращается к мифологии, в том числе, и в борьбе ощущением неустойчивости и недостоверности существующих философских систем: не только в поисках нового способа познания, но и в поисках чувства стабильности и безопасности в быстро меняющемся мире. Впоследствии это будет особенно характерно для романов, написанных в двадцатом веке: травматический опыт войн, революций и диктатуры заставляет культуру искать безопасности в мифическом мировоспритии. Так, например, отказ от рационализации событий, циклическое восприятие времени, отношение к смерти как к одной из фаз цикла существования, и также недоверие к языку как к знаковой системе очень характерно для романов А. Платонова (здесь мы можем отметить безразличие к смерти и невозможность выразить себя через язык, и замену языка телесной коммуницией а также перекраивание и дерационализацию языка).
Упомянутый текст Ницше и его обращение к мифологии, а также теория синтеза искусств, созданная Р. Вагнером играют важную роль в движении символизма.
Символизм можно назвать одним из первых периодов в литературе XIX-XX веков, где воспроизводится не только сюжет мифа, или идея мифологичности, но и (по свидетельству некоторых исследователей) мифологическое мышление. Вопрос о принадлежности символизма мифологическому мышлению до сих пор остается спорным. Вслед за романтизмом символизм во всем мире продолжает использовать мифологические мотивы. Однако, использование мифологических сюжетов, пусть и очень активное еще не означает принадлежности мифологическому мышлению. Изменения или, может быть, даже развитие роли мифологического мировосприятия в литературе, которые внесли символисты связаны, прежде всего, с обозначенной ими с ролью языка в искусстве и ролью творчества в мире. Так, например теория «синтеза искусств» 8, занимающее важное место в философии символизма и поиск синкретичного искусства являются обращением к первоначальному мифологическоему синкретизму. Кроме того, важна также и идея «жизнетворчества»: как отмечает З.Минц9, в эпоху символизма искусство имело жизнестроительную функцию, а язык творчества был неотделим от жизни. Следуя идее жизнетворчества, символисты создают авторские мифы, не отделяя их от реальности. Таким образом, язык символизма призван был стать универсальным, безграничным и неопосредованным - таким, каким был и язык мифа.
Наиболее остро вопрос о мифологическом мышлении стоит при анализе символистского романа. Так, например, Ю. Лотман и Б. Успенский называют использование мифологии в символистском романе скорее дескриптивным, чем естественным: «Пример символизма, не соотнесенного с мифологическим сознанием, могут представить некоторые тексты начала XX в., например, русских “символистов”. Можно сказать, что элементы мифологических текстов здесь организуются по немифологическому принципу и, в общем, даже наукообразно»10. Действительно, возможно не все символистские романы можно в равной степени назвать мифологическими. Однако не только использование мифологических сюжетов, но и само использование языка дает возможность говорить о текстах символистов, как о мифотворчестве. Как мы знаем для мифологического языка характерно прямое, неметафорическое отношение между словом и объектом и недискретность передаваемых сообщений. Называние ассоциируется с сотворением и означающее предполагает уникальность означаемого. Как и для поэзии, для символистского романа характерен принцип жизнетворчества. Кроме того, отметим, что отсутствие произвольности, характерное для языка мифа в литературе наиболее выражено в лирических произведениях, а как мы знаем, символисты делали попытки соединить язык прозы и язык поэзии (здесь речь идет не только о ритмизованной прозе А. Белого, но и об организации текстов символистского романа вообще -основанных на повторах, постоянных эпитетах, возвращающихся мотивах). Особенно важна в текстах символистов система мотивов - изотопические отношения играют не менее важную роль, чем грамматическая структура. Так, например, если мы обратимся к анализу повести «Наводнение» сделанному В. Шмидом, то заметим, что связь таких мотивов как капуста-пустота(бесплодие) и хлеб - полнота (беременность) настолько же важны для развития событий, как и сама история - и здесь речь идет не об аллегориях, а о внутренней логике событий: символы, которые не имевшие смысла и связности в логике рационализма выстраиваются в систему, которая имеет определяющее значение в мире романа.
5 Мелетинский Е.М. От мифа к литературе. М.: РГГУ, 2000, с. 24-31.
7 Элиаде М. Миф о вечном возвращении. — М.: Ладомир, 2000
8 здесь особую роль играют русские символисты, активно воплощающие эту идея на практике - «Условный театр» Вс. Мейерхольда, «Иконостас» П. Флоренского, попытки сочетать живопись, музыку и литературу у большинства символистких художников писателей и композиторов
9 Минц З. Г. Блок и русский символизм: Избранные труды: В 3 кн. СПб.: Искусство - СПб, 2004. Кн. 3: Поэтика русского символизма. С. 59-96.
10 Лотман Ю., Успенский Б. Миф—имя—культура. / Лотман Ю.М. Избранные статьи в трех томах.- Т.1 . Статьи по семиотике и топологии культуры . - Таллин: Александра, 1992
13
Как и для лирических произведений, для символисткого романа характерно создание «авторского мифа»: «[...]глубинным объектом мифологизирования даже у символистов оказываются не только «вечные» темы (любовь, смерть, одиночество «я» в мире), как это было, например, в большинстве драм М. Метерлинка, но именно коллизии современной действительности -урбанизированный мир отчуждённой личности и её предметного и машинного окружения («Города-спруты» Э. Верхарна, поэтический мир Ш. Бодлера, Брюсова) или царство вечно недвижной провинциальной стагнации (« Недотыкомка » Ф. Сологуба)»11 - пишут об этом Ю. Лотман, З. Минц и Е. Мелетинский. Используя новый, созданный ими мифологический язык, символисты творят новые мифы на основе современной им реальности.
И обработка античных мифов и мифотворчество как варианты присутствия мифологического мышления в символистских произведениях, так или иначе связаны с космогоническими или героическими мифами. Символизм своим существованием и развитием доказывает необходимость новых путей мировосприятия, поэтому он также как и миф, пытается интуитивно иррационально познать мир. Однако, наделенный при этом современным языком символистский роман сочетает в себе как признаки мифологического мышления, так и современное мышление, склонное к линейному изложению, метафоризированию, аллегорическому изложению мифов.
Кроме того для ХХ века характерны романы, где миф не играет главенствующей роли, и все же элементы мифологического мышления становятся скрытой темой всего романа. К примеру, в романах Т. Манна «Волшебная гора» и Дж. Джойса «Улисс» точно и последовательно воспроизводиться мифологическое «посвящение » героев12, а в творчестве Ф. Кафки с той же последовательностью мифологические сюжеты выворачиваются наизнанку, создавая антимиф (превращение в животное, но не соединение с окружающими, а отчуждение, непрохождение героем обрядов посвящения, сниженные образы небожителей). 13
Более конкретное и сознательное использование элементов мифологического мышления, объясняется также и научным изучением мифологического сознания, ритуальности, а также национальных мифов и фольклора.
На фоне все большего внимания к национальному фольклору в двадцатом веке возникают стили «деревенской (новокрестьянской) прозы» и магического реализма. Оба стиля опираются на фольклор, но в разной степени: в новокрестьянской прозе фольклор имеет идеологическую функцию, иногда даже близкую романтизму, однако с учетом большей изученности мифа и мифологического мировосприятия; магический реализм же подобно символистскому роману делает попытку описать реальность с точки зрения мифологического мышления, причем в пространстве текста это мышление не встречает критики со стороны рационализма: аутентичность мифологического мышления в магическом реализме обусловлена тем, что чудо здесь равноправно реальности, и невозможно присутствие рационального наблюдателя, который подверг бы происходящее анализу, или выразил сомнение.
Характерно, что и магический реализм и деревенская проза чаще всего повествуют о трагических для человечества темах, опять же используя мифологическое мышление и характерное для него циклическое время как некую ширму: ведь в циклическом времени смерть и трагидии не так страшны. Классическими примерами таких произведений являются и «Сто лет одиночества» Г.Г. Маркеса и «Маисовые люди» А.М. Астуриаса, и менее известные как приозведения магического реализма «И дольше века длиться день» Ч. Айтматова или «Сандро из Чегема» Ф. Искандера.
Таким образом вопрос о ремифологизации в культуре двадцатого века может представить в новом свете многие жанры современной литературы.
Литерутра
1. Лотман Ю.М. Избранные статьи в трех томах.- T.I . Статьи по семиотике и топологии культуры . - Таллин: Александра,
1992
2. Гадамер Г.Г. Миф и разум. Актуальность прекрасного. М.: Искусство, 1991. -С.92-99.
3. Мелетинский Е.М. Поэтика мифа. М.:Наука 1976, с.25
4. Мелетинский Е.М. От мифа к литературе. М.: РГГУ, 2000, с. 24-31.
5. Элиаде М. Миф о вечном возвращении. — М.: Ладомир, 2000
6. здесь особую роль играют русские символисты, активно воплощающие эту идея на практике - «Условный театр» Вс. Мейерхольда, «Иконостас» П. Флоренского, попытки сочетать живопись, музыку и литературу у большинства символистких художников писателей и композиторов
7. Минц З. Г. Блок и русский символизм: Избранные труды: В 3 кн. СПб.: Искусство - СПб, 2004. Кн. 3: Поэтика русского символизма. С. 59-96.
8. Лотман Ю., Успенский Б. Миф—имя—культура. / Лотман Ю.М. Избранные статьи в трех томах.- T.I . Статьи по семиотике и топологии культуры . - Таллин: Александра, 1992
9. Ю.М. Лотман, З.Г. Минц, Е.М. Мелетинский
10. "Мифы народов мира", мифологическая энциклопедия в двух томах,
11. под ред. С.А. Токарева, М.: Советская энциклопедия, 1982; том II, стр. 58-65
12. См. об этом Мелетинский Е. М. Поэтика мифа Изд. Наука , 1976
13. Ю.М. Лотман, З.Г. Минц, Е.М. Мелетинский
14. "Мифы народов мира", мифологическая энциклопедия в двух томах,
15. под ред. С.А. Токарева, М.: Советская энциклопедия, 1982; том II, стр. 58-65.
Сребранец В.О.
Студентка, кафедра германской филологии, Сумский Государственный Университет, Украина «СТИЛИСТИЧЕСКИЕ И ЛЕКСИЧЕСКИЕ ОСОБЕННОСТИ НАДПИСЕЙ НА АНГЛИЙСКОМ И НЕМЕЦКОМ ЯЗЫКАХ
НА ОДЕЖДЕ СОВРЕМЕННЫХ ПОДРОСТКОВ»
Аннотация
В данной статье рассмотрены характерные особенности современных надписей на одежде подростков, их лексическое наполнение и значение. В статье представлены классификации надписей и яркие примеры.
Ключевые слова: надписи, коммуникация, особенности.
11 Ю.М. Лотман, З.Г. Минц, Е.М. Мелетинский
"Мифы народов мира", мифологическая энциклопедия в двух томах, под ред. С.А. Токарева, М.: Советская энциклопедия, 1982; том II, стр. 58-65
12 См. об этом Мелетинский Е. М. Поэтика мифа Изд. Наука , 1976
13 Ю.М. Лотман, З.Г. Минц, Е.М. Мелетинский
"Мифы народов мира", мифологическая энциклопедия в двух томах, под ред. С.А. Токарева, М.: Советская энциклопедия, 1982; том II, стр. 58-65
14
