CC BY
7Закон и право. 2024. № 4. С. 165-168. Law and legislation. 2024;(4):165-168.
Научная статья УДК 347
https://doi.org/10.24412/2073-3313-2024-4-165-168 NIION: 1997-0063-4/24-211
EDN: https://elibrary.ru/OPGYYM MOSURED: 77/27-001-2024-3-411
Реляционный договор как инструмент модификации гражданско-правовой ответственности
Владимир Станиславович Шаульский
Санкт-Петербургский университет технологий управления и экономики, Санкт-Петербург, Россия, vladimir.shaulsky@gmail.com
Аннотация. В статье рассматривается вопрос о повышенной ответственности за нарушение договорных обязательств в тех случаях, когда имеются основания считать поведение виновной стороны недобросовестным в контексте доверительного длящегося договорного правоотношения, реляционного договора (контракта). Автором предпринята попытка кратко сформулировать критерий для реализации механизма сверхкомпенсации убытков, причиненных нарушением реляционного договора, для защиты кредитора от недобросовестного поведения контрагента.
Ключевые слова: реляционный договор, договорное право, деликт, нарушение обязательств.
Для цитирования: Шаульский В.С. Реляционный договор как инструмент модификации гражданско-правовой ответственности // Закон и право. 2024. № 4. С. 165—168. https://doi.org/10.24412/2073-3313-2024-4-165-168 EDN: https://elibrary.ru/OPGYYM
Original article
Relational contract as a tool for modification of civil liability
Vladimir S. Shaulsky
St. Petersburg University of management technologies and economics,
St. Petersburg, Russia, vladimir.shaulsky@gmail.com
Abstract. This article discusses the issue of increased liability for violation of contractual obligations in cases where there are grounds to consider the behavior of the guilty party to be unfair in the context of a trust-based ongoing contractual relationship, a relational agreement (contract). The author attempts to briefly formulate a criterion for the implementation of a mechanism for overcompensation of losses caused by a violation of a relational agreement in order to protect the creditor from unfair behavior of the counterparty.
Keywords: relational contract, contract law, tort, breach of obligations.
For citation: Shaulsky V.S. Relational contract as a tool for modification of civil liability // Law and legislation. 2024;(4):165—168. (In Russ.). https://doi.org/10.24412/2073-3313-2024-4-165-168 EDN: https://elibrary.ru/ OPGYYM
Без сомнения, принцип доброй совести выступает самостоятельной ценностью гражданского права. Его универсальность и практическая значимость для современного континентального, во всяком случае, правового регулирования сложно переоценить.
Отдельные ученые вовсе ратуют за то, чтобы распространить влияние этого принципа на всю
© Шаульский В.С. М., 2024. LAW & LEGISLATION • 04-2024
сферу общественных отношений: «добросовестностью, разумностью и справедливостью должна характеризоваться имеющая правовое значение деятельность любых субъектов права, осуществляемая как на началах координации, так и на любом уровне субординации; как в рамках самых несложных и краткосрочных правовых взаимосвязей, так и в контексте длящихся масштабных процессов, конституирующих эконо-
мику, политику, социальную и гуманитарную сферу стран и целых регионов планеты» [3].
Признавая некоторую спорность такого рода предложений, следует отметить, что столь высокое значение принципу доброй совести придается скорее из-за стремительно возросшей значимости гражданско-правового регулирования современной, в том числе российской, социальной системы. Добросовестность не только проводит лимитацию правомерного и неправомерного поведения в частном праве, выступая стандартом необходимого поведения [5], она также служит мерилом ответственности в отдельных случаях, когда того могут требовать обстоятельства. К формам такой ответственности можно отнести эстоппель, culpa in contrahendo и прочие формы непосредственной ответственности.
Выработанный англо-американской юридической теорией реляционный подход в сфере договорного права позволяет с отдельными уточнениями говорить об ответственности за производное недобросовестное поведение (т.е. такое поведение, которое следует из предыдущего недобросовестного поступка, образуя тем самым сложный состав обязательственного правонарушения).
Прежде чем перейти к особенностям реляционных договоров, как их себе представляют на родине этой теории, следует обратиться к распространенной ныне идее, что в англо-американском праве нет места широкому применению принципа доброй совести. Как и в случае с любым абстрактным универсальным принципом, который в крайней степени зависит от субъективного восприятия его содержания правоприменителем и рядовым юристом при составлении контракта, отследить статистику применения принципа добросовестности не представляется возможным.
Механическое перечисление судебных актов, в тексте которых можно встретить словосочетание «good faith», не даст исследователю материала для достоверного заключения о применимости самого принципа, поскольку для этого требуется глубокое погружение в «тело» казуса, что возможно в полной мере лишь для участников процесса и самого суда (за редким исключением, когда речь идет о резонансных делах, ставших достоянием общественности).
Однако на уровне легального текста импле-ментацию того или иного принципа оценить вполне возможно.
Так, разработанный профессорами права К. Ллевеллином (K. Llewellyn) и Зоей Меньшиковой Единообразный торговый кодекс США
(The Uniform Commercial Code) с самого своего создания содержал понятие добросовестности в практически в привычном для континентального права смысле: «добросовестность... если иное не предусмотрено статьей 5, означает фактическую честность и соблюдение разумных коммерческих стандартов честных деловых отношений» [9]. Добрая совесть как стандарт поведения и как этическая категория не могла являться пустым звуком для американских и английских юристов, однако приобретала дополнительные оттенки содержания, когда речь шла о предпринимательских или фидуциарных (доверительных) отношениях. В контексте такого восприятия доброй совести зарождается доктрина реляционного договора.
Ключевым моментом в теории реляционных договоров выступает элемент доверительного горизонтального положения между сторонами (в отличие от вертикального доверительного положения, например, между финансовой организацией и клиентом, которое в российском праве относится к фидуциарным договорам), что обусловлено специфичностью конкретного общественного отношения, в котором стороны пребывают.
«Доверительность» в контексте реляционного контракта выступает основанием добросовестности в привычном для континентального права смысле. Это обстоятельство продиктовано тем, что доктрина реляционных контрактов нашла свое начало в юриспруденции англо-американской правовой семьи, где понятие добросовестности легально не закреплялось.
Один из виднейших теоретиков американской правовой мысли и апологет идеи реляционных договоров Ян Р. Макнил (Ian.R. Macneil) утверждал, что новая теория выступает своеобразным ответом на вызовы «смерти договора», поветрие которой завладело умами американских юристов во второй половине XX в. [7].
«Смерть договора» концептуально представляет собой ситуацию «поглощения» договорного права деликтным в тех случаях, когда, например, стороны могут заключить между собой соглашения, не имеющие признания национальным правопорядком — из них не вытекает обеспеченных силой принуждения государства договорных обязательств, а юрисдикционная защита отсутствует [2]. Пример таких соглашений — «договоры» о синдикатах.
В ситуации «смерти» само исследование договора как всеобщего института гражданского права становилось бессмысленным, интерес мог представлять лишь конкретный контракт, будь то купля-продажа или договор франчайзинга.
ЗАКОН И ПРАВО • 04-2024
Иными словами, такой существенный (если не самый существенный) пласт юридической науки как доктрина договорного права стирался перед лицом практической необходимости исследовать условия вполне определенных соглашений.
Мудрствования вне рамок такого подхода казались не только излишними, но и непрактичными по описанным выше причинам. Место в данном случае оставалось только для деликтно-го права. По сути, оставаясь параллельным договорному праву институтом, в случае нарушения гражданских прав деликтное право замещало собой договорную санкцию [8], а само нарушение «мертвого» договора выступало своеобразным нарушением внедоговорного обязательства в силу bona fides сторон сделки.
В развитие доктрины доброй совести концепция ряляционного договора предлагает шире смотреть на обстоятельства возникновения такого деликта. Почему он возникает? Потому что добросовестность сторон не вызывала сомнения, а значит, нарушение прав одного участника сделки, пускай и не защищенной законом формы, должно выступать основанием для полного возмещения убытков.
Хрестоматийная истина — источник деликта — это всегда так называемое внедоговорное обязательство по возмещению вреда, причем, как правило, такой вред носит более тяжкий характер нежели договорный [6]. Реляционный договор, поскольку он по сути является соглашением о порядке исполнения обязательств сверхдобросовестным образом, в части неисполнения одной из цепочек установленных им сделок ведет к повышению степени ответственности за такое нарушение, по тяжести не уступающему деликтному.
Российскому правопорядку уже относительно давно известны случаи повышенной ответственности за нарушение подобных обязательств. Так, в деле, дошедшем до Верховного Суда РФ, заявитель требовал взыскания процентов за пользование денежными средствами вследствие уклонения контрагента от исполнения решения третейского суда (решением было постановлено взыскание в пользу заявителя за неисполнение по договору подряда) [1]. Суды нижестоящих инстанций отказали заявителю в описанном требовании со ссылкой на условия подрядных договоров между сторонами, в которых мерой ответственности была обозначена исключительная неустойка.
Верховный Суд указал на недопустимость такого подхода, поскольку он фактически от-
крывает, среди прочего, дорогу для шиканы со стороны должника, который смог бы в таком случае длительное время пользоваться денежными средствами как заемными, без уплаты соответствующих процентов. Несмотря на обилие верной аргументации в позиции высшего Суда, вполне логичным и допустимым, элегантным решением следовало бы признать такой подход, который в принципе не позволял бы судам рассматривать ссылки ответчика на ограничение договорной ответственности при его сверхнедобросовестном поведении.
Постараемся наметить общие условия возникновения повышенной степени ответственности применительно к нарушению договорных обязательств. Налицо сложная цепочка сделок, объединенных единым реляционным договором (подряда). Должник, не исполнивший в срок свои обязательства по такому договору, а после, проиграв в суде, нарочно не исполняет решение третейского суда.
В логике реляционной связи между кредитором и должником последний не нулифициро-вал своей ответственности перед первым, более того, такая ответственность есть косвенное следствие нарушения договора [4], оба эти фактора принципиально не позволяют рассматривать вопрос взыскания (или невзыскания) санкции отдельно от договорного обязательства.
Кредитор справедливо рассчитывал на добросовестность должника при исполнении договора, а также, что немаловажно, при возмещении ему убытков, причиненных неисполнением договора. В последний аспект неизбежно включается ожидание своевременного исполнения соответствующего судебного решения. Установив эти обстоятельства, а также факт длительности сотрудничества сторон сделки (что обусловливает доверительность отношений, т.е. собственно «ре-ляционность» контракта), суду следует в любом случае отметать заявления ответчика об ограничении ответственности по договору.
В свою очередь, ответчик мог бы разве что заявить о форс-мажорных обстоятельствах, чтобы снять с себя ответственность по общим правилам. Описываемый механизм лучше всего можно назвать критерием сверхкомпенсации. Но высокий Суд такого критерия или аналогичного ему прямо не называет (во всяком случае, пока).
Какой вывод следует из указанного выше? В контексте длящихся доверительных договорных отношений между сторонами неизбежно необходим критерий, позволяющий запустить механизм сверхкомпенсации вреда, нанесенного
LAW & LEGISLATION • 04-2024
кредитору нарушением обязательства, вытекающего из договора. Этот механизм должен сводить на нет любые ссылки виновной стороны на ограничения своей ответственности. За исключением тех, которые императивно установлены позитивным правом.
Разработка такого критерия — задача не столько высших судов, но главным образом научного сообщества, которое по определению находится на переднем крае юридических инноваций и сравнительных исследований в сфере права. Остается открытым вопрос, как донести обоснование такой доктрины до правоприменителя.
Список источников
1. Определение ВС РФ № 305-ЭС23-4541 по делу № А40-281708/2021 // https://gkrfkod.ru/pract/ opredelenie-verkhovnogo-suda-rf-ot-24042023-n-305-es23-4541-po-delu-n-a40-2817082021/
2. Кирпичев А.Е. Неклассические теории договора (договор-обещание, дискретные, реляционные и сетевые договоры) в контексте новой редакции ГК России // Законы России: опыт, анализ, практика. 2016. № 2. С. 51—58.
3. Коновалов А.В. Принципы гражданского права: методологические и практические аспекты исследования. Дис. ... д-ра юрид. наук // https://msal.ru/content/ob-universitete/sovety/ dissertatsionnye-sovety/podrobnye-svedeniya-o-zashchitakh-2019/?hash=tab3737 (Дата обращения: 15.03.2024)
4. Кривцов А. С. Общее учение об убытках. Юрьев: Печатано в тип К. Маттисена, 1902. IV. 219 с.
5. Основные положения гражданского права: постатеиныи комментарии к статьям 1—16.1 Гражданского кодекса Россиискои Федерации / А.В. Асосков, В.В. Баибак, Р.С. Бевзенко [и др.]; отв. ред. А.Г. Карапетов. М.: М-Логос, 2020. 1469 с.
6. Садиков О.Н. Убытки в гражданском праве Российской Федерации / Ин-т законодательства и сравнительного правоведения при Правительстве РФ. М.: Статут, 2009. 221 с.
7. Macneil I.R. Whither Contracts? (1969) 21 // Journal of Legal Education 403.
8. Tort Law. A comparative introduction. Eric Tjong Tjin Tai. Edward Elgar Publishing, 2022.
9. UCC. Cornell Law School // https:// www.law.cornell.edu/ucc/1/1-201 (Дата обращения: 15.03.2024)
References
1. Definition of the Supreme Court of the Russian Federation № 305-ES23-4541 in case № A40-281708/2021 // https://gkrfkod.ru/pract/ opredelenie-verkhovnogo-suda-rf-ot-24042023-n-305-es23-4541-po-delu-n-a40-2817082021/
2. Kirpichev A.E. Non-classical theories of contract (contract-promise, discrete, relational and network contracts) in the context of the new edition of the Civil Code of Russia // Laws of Russia: experience, analysis, practice. 2016. № 2. Pp. 51—58.
3. Konovalov A. V. Principles of civil law: methodological and practical aspects of research. Dis. ... Dr. yurid. sciences // https://msal.ru/content/ob-universitete/sovety/dissertatsionnye-sovety/podrob-nye-svedeniya-o-zashchitakh-2019/?hash=tab3737 (Accessed: 15.03.2024)
4. Krivtsov A.S. The general doctrine of losses. Yuryev: Printed in the printing house of K. Mattisen, 1902. IV. 219 p.
5. Basic provisions of civil law: article-by-article commentary to Articles 1—16.1 of the Civil Code of the Russian Federation / A.V. Asokov, V.V. Baibak, R.S. Bevzenko [et al.]; ed. by A.G. Karapetov. Moscow: M-Logos, 2020. 1469 p.
6. Sadikov O.N. Damages in Civil Law of the Russian Federation / Institute of Legislation and Comparative Law under the Government of the Russian Federation. Moscow: Statute, 2009. 221 p.
7. Macneil I.R. Whither Contracts? (1969) 21 // Journal of Legal Education 403.
8. Tort Law. A comparative introduction. Eric Tjong Tjin Tai. Edward Elgar Publishing, 2022.
9. UCC. Cornell Law School // https:// www.law.cornell.edu/ucc/1/1-201 (Accessed: 15.03.2024)
Информация об авторе
Шаульский В. С. — аспирант 3-го курса, кафедра гражданского права и процесса
Статья поступила в редакцию 09.02.2024; одобрена после рецензирования 08.03.2024; принята к публикации 14.03.2024.
Information about the author
Shaulsky V.S. — 3rd year postgraduate student, department of civil law and procedure
The article was submitted 09.02.2024; approved after reviewing 08.03.2024; accepted for publication 14.03.2024.
ЗАКОН И ПРАВО • 04-2024
