CC BY
124
ТЕМА НОМЕРА
А.Л. Зверев
Региональная идентичность личности в условиях социокультурного кризиса1
В статье анализируется процесс самоидентификации личности в условиях социокультурного кризиса, когда привычные представления человека об окружающей реальности рушатся, и они заменяются временными представлениями о себе и своем месте в быстроменяющемся пространстве. При этом особый акцент сделан на анализе процесса разрушения советской модели идентичности и актуализации локальных идентичностей личности: этнической и региональной в условиях социокультурного кризиса. Выделен и рассмотрен ряд ключевых составляющих личностной идентичности в условиях социокультурного кризиса: пространственные, временные и персонифицированные характеристики.
Ключевые слова: региональная идентичность, этническая идентичность, социокультурный кризис, кризис идентичности.
Почему вопрос идентичности в условиях кризиса и, прежде всего, социокультурного, встает с такой остротой? Прежде всего, из-за того, что идентичность, а точнее самоидентификация личности (т. е. отождествление себя с какой-то общностью и одновременно дифференциация от других общностей и всего мира в целом), есть процесс адаптации личности или сообщности к новым изменяющимся условиям. Вспомните СССР, где существовала единая советская общность, и даже впоследствии советского человека называли «совком». После распада СССР никакой другой общности сформировано не было. Даже самоидентификация по типу россиянина не работала, так как не было создано до этого ни российской культуры, ни российской идеологии, ни российской системы ценностей и верований. Образование РСФСР было чисто формальным и сливалось с СССР. Поэтому жители РСФСР никак себя не идентифицировали, кроме как жителей СССР, но не РСФСР.
1 Статья подготовлена в рамках научно-исследовательского проекта «Политико-психологические механизмы формирования национально-государственной идентичности в современной России», грант РГНФ №12-03-00307.
© Зверев А.Л., 2012
В результате, когда СССР распался и наступил социокультурный кризис, самоидентификация происходила не по линии россиянин, как это хотели навязать «сверху», а по национально-территориальному принципу, по которому была устроена сама РСФСР. Глубинные истоки такой самоидентификации в том, что она происходит в условиях социокультурного кризиса. Особенность его в том, что пространственное измерение идентичности все более сужается до того места, где непосредственно живет сама личность. Не случайно в середине 90-х годов многие из нас обзавелись железной дверью, тем самым очертив свое личностное пространство, за которым только и чувствовалась личностная безопасность. Она резко отграничивала мир «своих» (семьи) и мир «чужих» (остального мира). [1]. По той же схеме осуществлялась тогда жизнедеятельность регионов, которые четко обозначили свои границы, а в некоторых регионах даже ввели пограничные посты, которые фильтровали «своих» (жителей данного региона) и «чужих» (жителей соседнего региона). Более того, даже внутри регионов началось дробление, и самоидентификация происходила даже на уровне районов, городов, поселков и сел региона, где приоритет отдавался «своим» и дистанцировались от «чужих». Более того, формирование региональных элит, в том числе и в национальных регионах, шла по земляческому признаку, то есть основой рекрутирования элит стало единое место рождения (выходцы из одного района, города, поселка) и личная преданность, а не знания, профессионализм и исполнительность.
Почему так происходит? Согласно Б. Поршневу, в ситуации социокультурного кризиса наше восприятие окружающего мира возвращается к первобытнообщинной картине мира, где четко идёт подразделение на «своих» и «чужих» [2]. А, так как, «своими» в первобытнообщинном строе является род, семья, племя, все жители места, откуда я родом, то и доверять, работать и опираться буду на них. Поэтому, скорее всего, возьму к себе в команду земляка, которого я воспринимаю как «своего», нежели кого-то со стороны, хотя он будет трижды профессионал, но я ему не доверяю, а в условиях кризиса и боюсь, что он может предать, ведь он не из «наших».
Более того, согласно концепции Т.В. Евгеньевой, кризис устоявшихся и ставших традиционными общественных структур и идеологий, субъективно воспринимающийся массовым сознанием как распад привычных систем ценностей и моделей поведения, ведет к тому, что не найдя опоры для логического анализа и понимания всего происходящего, извлекает из глубины иную архаическую логику. При этом значительное место в ней отводится отдельным элементам, объединенным в систему образов-символов, опирающихся на наиболее устойчивые элементы коллективного бессознательного (архетипы) [3]. Типичным же архетипом может быть родовой тотем, который в более позднем времени трансформируется в вождя, героя или лидера данной сообщности. Поэтому в ситуации социокультурного кризиса главный персонаж политической сцены — политический
лидер (герой), который опирается на своих соплеменников (земляков). Актуализация региональной идентичности ведет к тому, что появляется герой с соплеменниками, который проводит свою политику на территории региона и сакрализирует свою власть.
Временное пространство идентичности в этих условиях имеет амбивалентную (двойственную) выраженность. Она проявляется во внутреннем и внешнем выражении. Внутренне выражение временной идентичности сужается до понятия «здесь и теперь», важно, что происходит тут и сейчас. Люди живут одним днем, не задумываясь о том, что их ждет в будущем, и, забывая порой, кем они были до этого, чем жили. С другой стороны, внешнее выражение идентичности разворачивается как можно шире. В ситуации кризиса и просто неясности будущих перспектив для процесса самоактуализации личность обращается к своему прежнему опыту, где пытается найти ответ на вопрос «кто мы?» и «куда мы идем?». И чем дальше в глубь своего опыта мы заглядываем, тем больше перспектив находим для своего дальнейшего развития. Таким образом, происходит сакрализация прошлого, и на этой основе осуществляются попытки построить будущее. Для поддержания и выработки позитивной идентичности, которая способствует адаптации к новым условиям существования, рекрутируется система мифов, которые имеют ту же пространственно-временную структуру. Мир позволяет мобилизовать идентичность, поддерживать ее и скреплять разрозненные ее элементы. Именно из него вырастают системы верований, символов, идеологий. Благодаря этому в настоящее время строится национальная и региональная идентичность в условиях современной России.
Закономерным итогом формирования региональной и национальной идентичности станет идея общенационального единения и общей государственной идентичности, которая изначально может быть предпосылкой для прохождения успешного демократического транзита. Правда, может возникнуть вопрос: а возможен ли демократический режим в мульти-этническом и мультикультурном обществе, всегда существовавшем в рамках иной политической парадигмы развития (в отличие от западного пути к демократии)? Без ответов на эти вопросы, без решения проблемы территориальной целостности в рамках демократической федерации, без определения новой российской идентичности предсказать политическое будущее в нашей стране невозможно.
При таком развитии ситуации, когда идет нивелировка всех форм идентичности и, по сути, она строится на одной политико-идеологической основе, встает проблема, которую еще в 1990 году в своей статье «Этничность и этнические отношения на современном Западе» затронул М. Хайслер [4]. По нему, современное западное общество находится на стадии постнационализма и процессов глобализации, когда происходит единение индивида и группы (общности) не через национальные или этнические характеристики, а через гражданство. Что-то наподобие этого было и в СССР, когда была
создана единая общность — советский народ и через нее проходил процесс самоидентификации, а вовсе не через этническую составляющую.
Но как показала практика 90-х годов прошлого столетия, все происходит в точности до наоборот. Во многих странах, особенно в тех, которые попали в тиски социокультурного кризиса, вызванного распадом империй, идет поиск своих национальных корней при продолжающемся процессе модернизации. Рост этнических факторов приводит к тому, что происходит этническое возрождение, приводящее зачастую к межэтнической напряженности и конфликтам, перерастающим в масштабные войны. Пример с албанцами в Косово, а сейчас и в Македонии лишнее тому подтверждение.
Некоторые современные социологические школы объясняют этническое возрождение второй половины двадцатого века и рост этнической идентичности следующим:
1) этническое возрождение обычно бывает у народов отстающих от западного постиндустриального развития и проявляется в этнокультурном разделении труда, в экономической и технологической экспансии, более развитых в этом отношении народов;
2) огромное воздействие на этот процесс оказывают мировые социальные системы-конкуренты, в результате чего несмотря на унификацию материальной и духовной культуры интенсифицируется внутриэтническое взаимодействие;
3) происходит повышенное влияние больших социальных групп в экономике и политике, вследствие чего облегчается процесс сплочения, благодаря средствам массовой коммуникации, а в результате именно этнические общности позиционируются в массовом сознании в более выгодном свете, нежели другие большие группы или классы [5].
В данном контекстном поле этнос представляется как большая семья или, по крайней мере, сообщество соседей, в которых объединение происходит за счет единения ценностных ориентаций, выполняющих роль защитных механизмов, актуальных особенно в ситуации кризиса идентичности. Такая модель поведения сообщества помогает сориентироваться в ситуации хаоса, когда ценности семьи выходят на первое место, что позволяет избежать разрыва между поколениями, так как есть слои культуры, позволяющие осознать свою сопричастность к этническим общностям: язык, религия, миф об общих предках, историческая память (подвиги героев, и общие страдания). Все это индикаторы формирующейся идентичности, без которых она не может существовать и без которых данные социальные группы не смогут адаптироваться к новым изменившимся условиям.
Таким образом, этническая идентичность проходит этап сакрализации, в результате которого личность или сообщество учится естественному ее восприятию. Итогом этого становится картинка мира, в которой происходит вычленение и дифференциация себя из мира по этническим характеристикам (я не похож на других). Происходит самосознание, что этнос не
выбирают, он дан от рождения и что существуют общепринятые стандарты поведения и самореализации себя в условиях данного этноса, основой чего служат ответы на вопросы (кто я? и с кем я?). При этом этническое самосознание (оборотная внутренняя сторона этнической идентичности) формируется стихийно, в процессе социализации данной личности и отождествления принадлежности к определенной этнической общности.
Если данный процесс происходит в ситуации социокультурного кризиса, то общество, как и включенная в него личность, испытывает внут-риличностный конфликт, который выражается в когнитивном диссонансе, когда есть альтернативы выбора, но осуществление этого выбора затруднено, так как субъект, осуществляющий выбор, до конца не уверен в правильности того или иного хода. Все это угнетает внутреннюю атмосферу среды, появляется чувство страха, неуверенности, ощущение бессмысленности существования. Происходит разрушение ценностного поля, которое во многом определяет идентичность. Возможно наступление футуршока, когда будущее неясно, а потому опасно, и делать шаги в его направлении общество без определенной поддержки не может. Такую поддержку общество находит в прошлом, в стабильных ценностях предков. Так возникает межпо-коленная стабильность общности, выраженная в этнической составляющей идентичности. Поэтому закономерен процесс актуализации этнической и национальной идентичности, в результате сравнения себя с другими («чужие» или «они») происходит чёткое восприятие своей этничности.
Этот процесс как раз и стал следствием распада СССР и всей советской системы, когда общество погрузилось в массовый «культурный шок» и ответом на выходе из этого процесса крушения советской системы ценностей стала потеря устойчивости социальной идентичности. В этих условиях для всех нас окружающий мир становится непонятным, и мы пускаемся в поиск группы, которая помогла бы нам восстановить целостность и упорядоченность образа мира. Мы погружаемся в свой мир, закрытый от окружающих, в который пускаем только самых близких, и здесь осуществляется уход в узкую референтную группу, определяющую наш образ и стиль жизни при выработанных канонах, строго соблюдаемых всеми членами данной группы. У тех, кто моложе, это проявлялось уходом в панки, хиппи и другие неформальные подростковые и молодежные группировки, у тех, кто постарше, — в различные секты и религиозные течения. Появились новые и возродились старые закрытые криминальные группировки, формировавшиеся, в первую очередь, по земляческому принципу (по месту жительства основной массы группировки — Солнцевская преступная группировка, Люберецкая, Долгопрудненская и т. д.). Да и в политике, в первую очередь, стали развиваться эти социальные сети взаимосвязи, которые формировались и образовывали неформальные группы влияния и давления на процесс принятия решений. Не случайно, в массовом сознании возник образ «семьи» (опять же возвращение к архаизации массово-
го сознания, возвращение к истокам), главного актора политического процесса в России. Фактически, это признание того, что крен в соотношении формальных институтов власти и неформальных механизмов управления ею был сделан в сторону последнего.
Стоит отметить, что эти объединения, во всяком случае, на первоначальном этапе своего существования были лишь, выражаясь терминологией Л. Ионина, инсценировкой групп [6]. В них прежде всего превалировали внешние знаки идентификации: члены таких групп осваивали символику одежды и знаки отличия, специфический жаргон, стиль движения и приветствия. Внешняя атрибутика, стиль поведения и манера общения помогала дифференцироваться и выделиться из общей массы, показать свое место в иерархии отношений и очертить круг, в который могли входить лишь немногие, и среди них была создана конкуренция, борьба за право попасть в него.
Более стабильным критерием и одним из главных идентификационных признаков, к которым относятся по факту рождения и который закрепляется в процессе социализации, есть межпоколенная общность, выраженная в этносе или в регионе обитания. Исходя из этого, этническая идентичность наиболее доступная форма социальной идентичности у нас. Вспомните советскую паспортную систему. Во-первых, она была построена так, что «национальность» попадала в расовую категорию, определяемую по «крови», то есть по происхождению ваших родителей, а не по гражданству, как во всех западных странах. Ведь там неважно, какой ты национальности, главное, что ты гражданин Соединенного Королевства, Германии или Франции. Во-вторых, система региональной прописки закрепляла граждан на этой территории и не давала свободного передвижения по стране. Фактически граждане вынуждены были формально идентифицироваться с тем местом, где они жили. Именно в этом как раз и закладывались предпосылки того, что в ситуации социокультурного кризиса актуализировалась национальная и региональная идентичность как ответ на распад общегосударственной советской идентичности.
Итогом происходившей актуализации стало то, что этносознание большинства проходит через «семейную память», как-то: межпоколенная трансляция ценностей, норм, установок и стереотипов. В результате выстраивается четкая система преемственной связи, и именно там ищутся ответы на вопросы о будущем. Оно может быть воссоздано через поиск корней, которые позволяют определить основания этнической идентичности и которые крепятся на каркасе мифологизации «бабушек» данной социокультурной среды, сохраняющей ценности и обычаи данного народа.
В 1990-е — 2000-е годы актуализация семьей этнической идентичности не высока, так как в развитии семьи в этот период преобладают префи-гуративные тенденции, которые способствуют разрушению межпоколен-ных связей, приводящей к отделению родительского слоя от молодежного
слоя. Более того, само лидерство в движении вперед переходит к молодежи, и родители становятся тормозом к обновлению и пути вперед. Происходят изменения характера статусных отношений. В связи с этим появляются «этнические новые русские», живущие по новым, принятым ими правилам игры, и «этнические старые русские», которые ассоциируются с советской ценностной системой и советской идентичностью, между тем, в ней одним из ресурсов самоидентификационной сети является пресловутый пятый пункт, обязывающий быть соответствующей национальности. Тогда как основными идентификационными признаками должно быть: выделение по самым внешним знакам идентичности (национальная одежда, другие элементы формирования внешности, стиль речи и т. д.), глубинные факторы крови, миф об общем происхождении (тайна русской души, выражающаяся в единой прародине и в одном для всех раю), повышение своего статуса за счет понижения статуса других.
Таким образом, этничность — это прежде всего связь с прошлым (определение истоков, основ и отправной точки идентичности), которая может наметить стратегии развития и тактики поведения в будущем. Процесс идентификации является движением от прошлого к будущему, он помогает определять средства и методы, даже действия, которые помогут уже в будущем прийти к какому-то результату. И, наконец, сама идентичность — это результат, будущее. Это сложившаяся система символов, верований, интересов, ценностных ориентиров, идей, т. е. вся система мифосодержа-ния, помогающая поддерживать идентичность как единую, монолитную систему. Именно ее мы и должны создать, чтобы преодолеть социокультурный общесистемный кризис.
Для этого нам просто необходимо изучать этнополитическое поле в регионе, чтобы вовремя прогнозировать ход и результаты этого процесса, а, кроме того, выявлять и использовать механизмы встраивания этого поля в общегосударственное. Изучение данного поля в условиях современной России позволяет сделать вывод о том, что сейчас идет некоторая унификация этнического пространства и построение новой этнической общности — россиянин (считайте, новой идентичности), которая в основе своей, как мы уже показали выше, опирается на бывшую советскую идентичность. Механизмы формирования и цель (предполагаемый результат), которые должны быть облечены в какую-то идею общенационального масштаба, пока не оформились. Хотя с некоторыми оговорками все же обозначается альянс либерально-экономических ценностей с надстройкой советского человека. Происходит презентирование этакого советского человека с европейским лицом.
Можно ли это назвать выходом из социокультурного кризиса и кризиса идентичности? В среде ученых, занимающихся этой проблемой, заговорили о том, что социокультурный кризис преодолен, нет актуализации региональной и национальной идентичности, теперь эта тема не актуальна,
ее стоит закрыть и на этом нужно поставить точку. Нам кажется, что такой подход к проблеме несколько преждевременный и даже ошибочный. Конечно, на появление такой точки зрения оказывает влияние государство. Оно хочет поставить под контроль, и это вполне естественно для нашей политической культуры, науку, непосредственно занимающуюся основной составляющей самого государства — политикой. Такая тонкая сфера как идеология (как бы ее сегодня не называли, PR и тому подобными терминами, суть остается прежней) сопровождает политику везде и во всем, становится сферой жизненных интересов, укрепляющей государство. Но нам кажется, что сегодня власть прежде всего делает ставку на технологию воздействия на массовое сознание, чем на формирование самой идеи. Формирование новой общегосударственной идентичности еще не началось, а значит, социокультурный кризис и кризис идентичности продолжается.
Яркими примерами служат как раз попытки презентирования советского человека с европейским лицом. Здесь разные социокультурные среды, следовательно, различны ценностные ориентации, установки, стереотипы, интересы. Как их соединить? Пока никто не знает. Да и нужно ли это? Не ошибочен ли данный путь? Ведь при создании такой системы ценностей начнется архетипическая оппозиция: Восток-Запад и встанет типичный идентификационный вопрос кто мы — россияне: европейцы или азиаты? Или у нас особый путь.
Не совсем удачным, на наш взгляд, видится простое соединение системы символов, которые являются связующим стержнем идентичности без серьезного обоснования. Символы разных эпох, которые имеют различную социокультурную природу, превращают внешний конфликт этих эпох в интернализированный внутриличностный и внутригрупповой конфликт. Проблема идентичности на самом деле в данной ситуации не решается и имеет характер отложенного кризиса, который с еще более сильной выраженностью может проявить себя при ослаблении вертикальной структуры управления, и маломальским конфликтом верхов и низов, то есть Центра и регионов. Таким образом, на сегодняшний день, по нашему мнению, социокультурный кризис, как и кризис идентичности, не разрешен, а только заморожен, причем, эта заморозка осуществляется искусственным способом с помощью хорошо отрежиссированых технологий.
Главная проблема, стоящая перед российской государственностью, — формирование единой общегосударственной идентичности. Не стоит забывать, что в условиях кризиса национальная идентичность может выступать важнейшим средством легитимации и делегитимации политической власти в период перехода от одного типа политического режима к другому, так как она легитимирует деятельность национальных элит и создает предпосылки для этнической мобилизации.
Одновременно идет процесс выделения индивидуальности территориальных общностей, которые имеют свою социокультурную специфику
и образуют свою региональную сущность. В наших условиях региональная идентичность для этнических русских становится не национальной, а территориальной принадлежностью, придающей в собственных глазах и глазах окружающих специфические, социальные, психологические и культурно значимые признаки. Как мы уже отмечали, связи по местности самые сильные (единый род, единое племя, единая семья), здесь отмечается сходство образа жизни, семейные связи, товарищи, отношения с которыми устанавливаются еще с детства. Все это создает общую связующую нить, основанную на колорите данной местности. Поэтому сам русский этнос представлен аморфной идентификацией, иногда даже со слабыми связями горизонтальной структуры идентичности, объясняемой тем, что этнос расселен везде. Из-за этого признаки этноса вытесняют генотипическую структуру личности, дифференцируя основания, на которых формируется идентичность. Таким образом, российское пространство мешает формированию цельной русской идентичности, которая в случае чего могла бы помочь в процессе этнополитической мобилизации русских.
Важность национальной идентичности также определяется базовыми психологическими потребностями личности. Во-первых, личность всегда испытывает потребность в безопасности и защите. Вторая базовая потребность личности выражается в чувстве принадлежности к общности или, по крайней мере, к группе. Еще Эрик Фромм отмечал, что социальный кризис заставляет личность поменять обретенную (или навязанную) свободу на чувство (даже иллюзорное) безопасности и принадлежности к социальной группе. [7]. Потребность в идентификации, т. е. к приобщению к социальной группе, ведут к тому, что там они обретают определенный социальный статус, а вместе с ним у них вырабатывается корпоративная этика, выражающаяся в конформизме — в одном их четырех описанных механизмов «бегства от свободы».
Религия же, как и национализм, система традиций и верований — связующее звено одних индивидов с другими, спасительное прибежище для тех, кто боится больше всех изоляции [7].
И, наконец, третья важная потребность — потребность в самобытности, уникальности «своего я», уверенности и независимости от других. Именно здесь вырабатывается индивидуальный стиль личности, ее непохожесть на других и вырабатывается важный элемент в структуре идентичности — самость (определения себя в мире, кто я?)
Необходимо отметить, что базовые потребности личности зачастую находятся в противоречии друг с другом, так как происходит единство процессов идентификации и индивидуализации. В этнической идентичности не может быть разрешено это противоречие, или, по крайней мере, разрешено путем подавления стремления человека к реализации своего «я». Связано это с тем, что этнос, по сути своей, групповая общность, где индивид не отличает себя от группы, осознает себя в категориях группово-
го мышления, то есть не является по своей сути полноценной личностью. Для такого сознания другая группа «чужая». Между «своими» и «чужими» нет опосредствующих звеньев, никаких общих ценностей, побуждающих к взаимному согласию и сотрудничеству. Это приводит к противостоянию этносов, которое может разрешиться либо силой, либо путем духовного «прорыва» к надэтническим ценностям (религиозным и/или национальным) [8]. Поэтому обращение политиков к актуализации этнической идентичности, внедрение ее в массовое сознание, результатом чего становится ее доминирование в социуме, ведет к архаизации и возвращению к древним и более примитивным формам осознания данной общности.
В конечном итоге, возвращение к истокам общности обусловливается тем, что личность в данной ретроградной стратегии развития удовлетворяет свои потребности в безопасности в группе. Происходит как бы идентификация себя с национальной общностью, которая впоследствии формирует чувство «мы» (единство со своей группой), удовлетворяя уже базисную потребность в самобытности, то есть происходит процесс дифференциации, результат которого — отделение нашей общности от других. Это приводит к тому, что определяется специфичность нашей общности и вырабатывается чувство превосходства в сравнении с иными общностями — «они». Сам же процесс идентификации имеет чисто субъектную психологическую природу. Но этничность, как выраженность этнической идентичности, кроме того, дополнительно обусловливается и поддерживается и другими объективными факторами: территорией, языком, религией, государством, традициями, овеществлением в материальной культуре и в базовых моделях повседневного поведения, выраженных в эстетических и этнических канонах и ряд других.
Именно они являются основой для этнического самоопределения, в то же время они выполняют своеобразную функцию символа — маркера этнической идентичности. К примеру, территория символизирует образ «родины» и «матери-земли», язык выражает «родную речь», государство отождествляется зачастую с «отчизной» или «отечеством». Наше жилище представляется нам в образе «домашнего очага», а религия может подразделяться на «истинную православную» и «ложную басурманскую» и т. д. К слову, сам конфессиональный фактор всегда ранее был ведущим среди идентификационных характеристик русского народа как единого целого. Вспомните, всегда «русский православный» противостоял «православному нехристю» и «басурману». Да и само название «христиане» близко к «крестьянам».
В результате всего этого складывается целая система символов, целью которой стало отделение своей этнической (национальной) общности «мы» от другой, чужой «они», и одновременно происходит процесс создания ощущения принадлежности «я» (нашей самости) к «своей» родственной общности (к своей группе и формированию чувства единой общности, которая идентифицируется в созданном символе «мы»).
Стоит при этом отметить, что сама этническая идентификация — многоуровневое образование. И в ней можно выделить следующие уровни: первый уровень — классификация и собственно процесс идентификации, который является основанием для формирования дихотомии: «мы-они»; второй уровень — это «формирование единых этнических образов», то есть приписывание этническим общностям определенных культурных, статусных и других характеристик. По мнению Я.В. Чеснова, в этничности ярко выделяются пространственно-временные факторы, которые в сочетании с соматическими и вещевыми образуют маркирующий внешний облик этнического образа. Он не является, конечно, стереотипом (раз сложенным и затем неизменным), но при этом он своеобразный идеал, мотивирующий собственным поведенческим стереотипом или ожидаемым от других, а в этом своем последнем проявлении он выражается в позиции социальной роли, репертуар которой полностью зависим от сформированности данного этического образа [9].
Пространственная характеристика в сознании этнического образа как раз и проявляется в региональной идентичности, которая присуща не только целому этносу, проживающему на данной территории, но и проживается в индивидуально-иерархизированной системе территориальной самоидентификации, включающей различные ее уровни: а) «местная» или «локальная» идентификация (житель конкретного населенного пункта, станции, села, поселка, города и т. п.): б) идентификация себя с локальной субэтнической общностью (допустим, казаки, поморы, сибиряки, дальневосточники) и региональном (житель Сибири, Северо-Запада, Дальнего Востока и других).
Третий уровень — это уровень этнической идеологии, в котором сочетается связанный взгляд на прошлое, настоящее и будущее своей группы в отношениях с иными этническими группами [подробнее см. 10]. Именно на этом уровне формируется миф группы, в котором выражается история ее создания, традиции, обычаи, установки, стереотипы, транслируемые на всем протяжении ее развития. История появления вождей (кто они? зачем они? куда ведут они?), лидеров группы, в которых артикулируются цели развития группы, пути их достижения и результаты. Появляется атрибутика, символы, которые закрепляют миф. Но и, наконец, сам миф является стержнем и мобилизирующим ресурсом в создании единой этнической идентичности группы.
Таким образом, этническая идентификация выражается в понятии, которой ей дал А. Эпстайн. По нему, этническая идентификация является конечной идентификацией, которая охватывает меньшие роли, статусы, идентификации» [11]. В таком развитии, этническая идентичность становится устойчивой, надситуационной, со слабо рефлексированным характером (а по В.А. Тишкову она носит произвольный, то есть предписанный характер) [12, с.35], в отличие от политической идентичности, которая в
своей основе более ситуационная и рефлексивная. Рост значимости этнической идентичности для многих граждан России не ведет к автоматическому росту поддержки политических сил, выступающих от имени и в защиту этноса или нации, но в то же время другая стратегия развития этой тенденции может не приводить к становлению массовой устойчивой политической идентификации с этими силами, хотя к этому и есть определенные благоприятные предпосылки.
Сам же характер соотношения этнического «мы» и «они» не остается неизменным и определяется не только устойчивыми авторскими типами (по отношению к себе) и гетеростереотипами (по отношению к другим), но и реальными межнациональными связями и контактами. Поэтому, по А. Найману, идентичность — это не данность, а отношение, которое постоянно формируется и реформируется в рамках определенного дискурса [13]. Чувство идентичности может либо укрепиться от подобных сравнений, либо разрушиться, если при этом какие-то характеристики «своих» перестают соответствовать сложившимся представлениям, а их поведение не отвечает ожиданиям, основанным на прошлом опыте и т. д. Естественная принадлежность носителя языка к языковой и национальной общности «мы», где язык выступает транслятором знаний, опытов, обычаев и традиций этносов. К примеру, в оппозиции русский-немец в русской лексикологии может быть представлен как «немой», что тождественно будет понятию иному. А если он «не мой», то тождественен понятию «чужому», на основе которого можно вывести внешние ориентиры русской идентичности. В этих условиях язык может выполнять роль национального символа, превращающегося в средство этнодифференциации и реализации архитипической модели «мы-они». С помощью языка здесь же проводится граница, которую «национализирует» человек и ни в коем случае он не должен преступать ее. В этой связи языковые отличия становятся факторами этнополитической мобилизации. Поэтому, по мнению М.Н. Гу-богло, политическая роль национальных языков находит свое отражение в понятии «мобилизованного лингвицизма», то идеология, практика и эт-нополитическая деятельность, направленная на создание национальной государственности с помощью предварительного утверждения статуса государственного языка как основы для национального возрождения, а также для успешного проведения кадровой политики, ведущей к установлению этномонополии во власти.
Еще одним ключевым понятием, входящим в структуру этнической идентичности, является бикультурная ориентация. Она выражается в целостном наборе взаимосвязанных мыслей, чувств и поведенческих репертуаров, которые отличаются как от доминирующей культуры, так и от жесткой этнической обусловленности идентичности. Сама бикультурная ориентация развивается по четырем параметрам: а) бикультурная идентичность; б) бикультурная самоидентификация; в) бикультурный характер
выбора репрезентативности группы; г) бикультурная компетентность, то есть способность индивида эффективно функционировать в мультиэтни-ческом плюралистическом окружении и умении жить как бы в двух измерениях [14]. Необходимо отметить, что сама бикультурная ориентация может быть выражена формулой «и... — и...». Допустим, в условиях Бурятии это может выглядеть, что личность идентифицирует себя и с русскими, и с бурятами. Такой тип идентичности назван амбивалентным [15].
Фенотипические (расовые) и визуальные отличия одной части населения страны от другой делает межгрупповую дистанцию более значимой, чем набор культурных и политических характеристик. А фенотипический стереотип (по В. Тишкову) не может быть маркером и детерминантой этнической идентичности [12, с. 14]. Поэтому большинство бывших республик СССР осуществляют стратегию вытеснения русскоязычных, к тому же происходит закрепление тотальной оппозиции к ней, что ведет к большому отчуждению между большинством бывших «братских народов».
Можно констатировать, что этническая идентичность строится на основе культурных отличий общности, они в большинстве случаев представляют собой социальные конструкции, актуализирующиеся в результате целенаправленных усилий со стороны культурных и политических элит и создаваемых институтов, прежде всего государственных институтов. «Цемент», скрепляющий эти общности, — миф об общем происхождении, представление о принадлежности к группе. Границы же этих общностей определяются избранными культурными характеристиками, в которых представлено содержание личностей и групповой идентичности. Они всегда относительно изменчивы не только в историко-временном разрезе, но при определенных обстоятельствах и в визуальном плане. И, наконец, сама природа конструируемых культур и политических элит, основанных на индивидуальном выборе и групповой солидарности, эт-ническо-национальных общностей определяется целями и стратегиями, которые формирует сама политическая элита. При этом ее важнейшая роль — организация ответов на внешние вызовы через манифестацию са-мотождественности, установления контроля над значимыми ресурсами и политическими институтами, обеспечивающими социальный комфорт «своей» группы.
Литература
1. Евгеньева Т.В. Лекция по политической психологии. — М., РГГУ, 1999. Запись лекции. Из личного архива автора.
2. Поршнев Б.Ф. О начале человеческой истории. Проблемы палеопсихологии. — М., 1974.
3. Евгеньева Т.В. Социально-психологические основы формирования политической мифологии. //Современная политическая мифология: содержание и механизмы функционирования. — М., 1996.
4. Скворцов Н.Г. Этничность и транформационные процессы. //Этничность. Национальные отношения. Социальная практика. /Под ред. В. Дресслер-Холохан и др. — СПб., 1995, с. 8—25.
5. Стефаненко Т.Г. Социальная психология этнической идентичности. — Диссертационное исследование на соискание степени доктора психологических наук. — М., 1999.
6. Ионин Л.Г. Социология культуры. — М., 1996.
7. Фромм Э. Бегство от свободы. — М., 1990.
8. Межуев В.М. Идея национального государства в исторической перспективе. //Полис. 1992, № 5—6, с. 15—16.
9. Чеснов Я.В. Этнический образ. //Этнознаковые функции культуры. — М., 1991.
10. Скворцов Н.Г. Этничность и трансформационные процессы //Этничность. Национальные движения. Социальная практика — Сборник статей — СПб., 1995.
11. Epstein A. L. Ethnos and identity: Three studies in Ethnicity. London, 1978.
12. Тишков В.А. Идентичность и культурные границы. //Идентичность и конфликт в постсоветских государствах. Сборник статей. /Под ред. М.Б. Ол-лкот, В.А. Тишкова, А. Малашенка. — М., 1997.
13. Noumann I. B. Russia as Central Europe’s Constituting other. //»East European Polities and Societies», 1993, vol.7 №2, p.349.
14. Ethnic identity: Formation a transmission among Hispanies a other minorities. / M.E. Bernal, G.P. Knight (eds.) — Albany, 1993 (State University of New York).
15. Арутюнян Ю.В., Дробижева Л.М., Сусоколов А.А. Этносоциология. Учебное пособие для вузов. — М., 1998.
