CC BY-NC-ND
23
1А.Б. Каримова
РЕГИОН - «ДОРОЖНАЯ КАРТА» ГЛОБАЛИЗАЦИИ
Анализ широкого применения термина «регион» в практике международных отношений и государственного управления (российские регионы, американский регион, Европейский союз, Центральная Азия, Северный регион, Ближний Восток, природный, географический, экономический, культурный, политический, международный регион) показал, что мировая политика картографирует пространство, исходя из его функциональной специфики. В международной среде это привело, с одной стороны, к появлению соглашений, устанавливающих правовой порядок трансграничного взаимодействия, с другой - выявило условность и непостоянство региональных объединений; их предельность, наличие политического и институционального аспектов, слабость теоретических ориентаций. С третьей - сформировало проблему меняющейся пространственной формы и методов получения знания о регионе как особой социально-политической организации пространства.
В теории международных отношений варианты обоснования регионального пространства содержатся в концепциях взаимно пересекающихся суверенитетов, сообщества безопасности, в критике этноцентризма, в предпринятых теоретиками неореализма, неолиберализма и постмодернизма поисках адекватного определения безопасности, в прикладных исследованиях постхолодного мира. Научные школы и структуры, имеющие отношение к международной деятельности и выработке генеральной стратегии, отличаются дифференцированным использованием категории «регион». Благодаря этому за последние пятнадцать лет возникло большое количество внешнеполитических проектов по построению регионов в различных частях мира [1, с. 102].
Таким образом, феномен регионального пространства вторгается в одну из самых сложных проблем теории международных отношений, занимающих сегодня самый большой объем
в переговорном процессе и стратегической деятельности -становление нового международного порядка.
Установленные рамки позволяют проследить рождение проблемы глобального в ускоряющемся членении мира на регионы. Глобализация ориентирована на все предметное поле современной цивилизации, но эффективна только в реализации однородности мировой экономики, технологий, электронного производства и коммуникаций, банковской деятельности. Тем самым она акцентирует ценностные ограничения, а экономические и внеэкономические сферы постепенно приобретают разно-скоростную динамику, становясь условиями и средствами регионализации. С другой стороны, взаимодействие целых регионов Азии, Америки и Европы поддерживает наличие глобального уровня, однако этот же процесс ясно указывает на утрату отдельными субъектами монопольной функции в формировании мирового порядка. Наше обращение к специфике региона показывает, что регион в мировой политике выступает как концептуальное пространство, которое позволяет расширить рамки анализа, неизбежно сужающиеся в стратегической и хозяйственной оптике.
Само по себе пространство универсально. Его политическая специфика определяется такими конструкциями, как государство и общество. Государство действует в пределах своих границ. Однако возможно ли установить границы общества, культуры? Поэтому наплывающие друг на друга конструкции могут содержать множество детерминант. Но выделение некоего пространства в регион международного значения всегда стратегически обусловлено. В этой связи представляется важным замечание Н.А. Косолапова, что к проектированию регионов прича-стны ведущие субъекты международных отношений и их агенты, действующие на основании полученных прав и полномочий [9, с. 316]. В то же время неореалисты Б. Бузан и О. Вевер видят в регионе «комплекс безопасности» и считают, что «у регионов имеются аналитические и даже онтологические параметры, но у них отсутствуют качества акторов». Только в исключительных случаях - как в случае ЕС - такая отличительная черта становится проблематичной [23, р. 27]. Приверженность данному подходу просматривается у некоторых исследователей арабского мира, которые стремятся эмпирически обосновать понятие «region Gulf» («регион Залива») [29].
Европейские авторы придерживаются взгляда, что регионы, подобно всем другим человеческим коллективам, постоянно определяются и переопределяются. Наибольшей изменчивости подвержены сопряженные территории, пространства стыка, гео-
графия которых, по выражению французского социолога М. Фуко, «выросла в тени войск». Так, например, идея обороны Ближнего Востока в XIX в. легла в основу фактического разделения мира на зоны стратегической ответственности, произошедшего, по мнению британских авторов М. Мэтлоффа и Э. Снелла, в марте 1942 г. на основе англо-американской «Программы победы» (август 1941 г.), которая могла считаться выполненной при следующих условиях: 1) сохранение целостности Западного полушария; 2) предотвращение распада Британской империи; 3) недопущение дальнейшего расширения территориального господства Японии; 4) создание в конечном счете в Европе и Азии равновесия сил, которое лучше обеспечит политическую устойчивость в этих районах и безопасность США в будущем, и, насколько это будет осуществимо, установление режимов, благоприятствующих экономической и индивидуальной свободе [12, с. 193].
Это показывает, что и строительство, и сохранение региона требуют сочетания военных и политических мер, а также наполнения экономической перспективой. Однако региональное пространство всегда стремится к пересечению политических и административных границ, нарушая и «вмешиваясь» в регламенты соседнего внутреннего пространства, что и вводит регион в проблематику международных отношений и стратегических исследований. По-видимому, это следует отнести к специфическим условиям образования регионов, в которых они утверждают новые модели социального деления на «дорожной карте» глобализации. Русский географ П. Савицкий ссылался на карты «областей равного отстояния», на которых пункты, находящиеся на расстоянии 400, 800, 1200, 1600, 2000, 2400 км [15, с. 307] от морского побережья, были соединены линией. В ментальном преломлении шесть полученных фрагментов образовали сверхпространство мирового рынка.
«Дорожные карты» мирового рынка имели совершенно определенное значение, позволяя практически точно рассчитывать величину сумм, затрачиваемую на континентальные и морские перевозки. При этом картографическая неизменяемость расстояния гарантировала незыблемость установившегося порядка товарного обмена. А наиболее удаленные от морского берега районы, включаясь в мировой рынок, автоматически превращались в его периферию. Для того чтобы система действовала в заданном режиме, необходимо было соблюдать главное условие - любые сухопутные расстояния должны иметь продолжение в море. «Критерий океана» регламентировал ценовую по-
литику, поскольку основой ценовой шкалы были морские перевозки, а затем и иерархию рыночных отношений. Так, например, заданная логика движения потенциально превращала отстоявшую от моря более чем на 2400 км Центральную Азию (у П. Савицкого - Семиречье) в самое слабое звено мирового рынка. Удаленность от океана, как показывает основатель российской социогеографической школы Л.И. Мечников, явилась причиной того, что в XIX в. науке практически ничего не было известно о цивилизационном аспекте развития этого региона [11, с. 351]. Наш политический мир, подчеркивал франко-американский геополитик Ж. Готтман, простирается только на пространства, доступные человеку [24, р. 269]. Поэтому мы предполагаем, что международный порядок, изложенный на «картах отстояния», можно выразить формулой: регламент пространства должен совпадать с регламентом движения. Движение - безусловный и важнейший ресурс рынка - определяет основную стоимость всех обменов, а порядок обмена отражает политико-экономическую иерархию. Однако политическую организацию пространства завершают границы государств, не подпадающие под действие неконвенциональных линий мирового рынка. Таким образом, к середине ХХ в. «дорожная карта» мирового рынка и политическая карта мира стали фактическими альтернативами развития.
Трансформизм как одно из направлений глобализации понимает ее как распределение глобальных властных полномочий, при котором «знакомая иерархическая пирамида "центр-периферия" оказывается уже не географическим, а социальным аспектом мировой экономики» [26]. Отсюда делается вывод, что глобализация изменила классификацию холодной войны: нет больше первого или третьего мира, они сцеплены друг с другом в новой иерархии, горизонтально охватывающей все регионы и все страны. Эта логика приводит к тому, что и внутри каждого государства могут находиться первый, второй и третий миры, т. е. разное в экономическом и культурном отношении населенное пространство, объективно подготовленное к реализации проектов более рельефного политического деления или социально-экономического выравнивания.
Фундаментом стратегии взаимодействия с внешним миром, используемой современной Европой, является идея, согласно которой мир не может иметь общие ценности, но может быть связан экономическими интересами. Неслучайно ключевым термином трансформации Европы выбрана «интеграция», в католической традиции означающая стремление к праведности и сохранению целого. Этот оттенок европейского смысла интегра-
ции уже растворился в глобальном замысле. Однако для возникающего региона Большой Европы аксиологический смысл развития, который, безусловно, дополняется технико-технологической компонентой объединения, включая в себя знание, средства доставки, электронные виды связи, институты, отнюдь не утерян. Сохранение (интеграция) европейских ценностей - самое важное условие реализации проекта «Европейский регион».
Если в прошлом «создатели Европы» хотели бы видеть ее как «баланс между США и Советским Союзом», как об этом заявляли на исходе 1960-х авторы монографии «Европейский вызов» Л. Арман и М. Дранскур [16, с. 20], то с 2000 г. политическая и интеллектуальная элиты ЕС обсуждают несколько проектов трансформации новой Европы: Европейская республика [20], международная организация, наднациональная структура, мировая держава [18, с. 104] и Европолития [22, с. 146]. Таким образом, региональный образ Большой Европы все еще проектируется, но со времен географии К. Риттера1 неизменным остается одно: неопределенность границ расширения, что помогает понять природу континентальной экспансии, которая в разные эпохи принимала различные концептуальные и доктринальные оформления (крестовые походы, колониальные приобретения, региональное государство, зона свободной торговли и т. д.). «Мало у кого достаточно смелости, высказать то, - подчеркивает комиссар ЕС по вопросам расширения Г. Ферхойген, - что является велением времени: что Европа должна утвердиться в роли мировой державы, претендующей на участие в формировании мирового порядка» [27, с. 31]. Поэтому с точки зрения содержания европейского процесса региональная интеграция есть путь «изнутри вовне»: адаптация сложившегося как особый вид мировидения в эпоху Средневековья европоцентризма к новым условиям. В этом смысле следует различать цели региональных и глобальных проектов -регионализма и глобализма.
Происхождение термина «регионализм» некоторые авторы связывают с течением в американском изобразительном искусстве или отсылают к учрежденной в конце 1920-х годов школе региональной социологии Университета Северная Каролина (США). Также американские социологи ссылаются на возникшее в это же время во Франции «движение за восстановление и сохранение преимуществ малой локальной единицы перед лицом посягательств со стороны крупного национального государства», принявшее форму «политической философии регионализма» [3, с. 55].
В теории международных отношений внимание к региону возникло вместе с появлением региональных центров влияния, обозначивших свои претензии на власть в процессе глобализации. Интерпретативная литература показывает, что «регион» может трактоваться как сложная форма длящихся изменений национального и локального, которые тестируют возможные институциональные превращения этнорелигиозно, геополитически или геоэкономически интерпретированного пространства. Поэтому следует признать точность европейского использования слова «регион», производного от латинского глагола «regere», что в переводе на русский язык означает «править». Аналогичный смысл содержит английское «reign», означающее «править», «господствовать», «доминировать».
Научный интерес к региональным конструкциям специалистов по международным отношениям был вызван неудачей, которой закончились попытки выработать международно-правовое определение термина «регион» на Конференции ООН в Сан-Франциско в 1945 г. Дискуссия о взаимоотношениях новой универсальной организации с региональными (в подавляющем большинстве европейскими) послужила, как представляется, причиной появления концепции международного регионализма - исследовательского дискурса необычайно широкого диапазона, который постепенно пришел к описанию регионального пространства, где происходит не опознанное позитивистскими теориями накопление неконтролируемых изменений [7]. Для концептуализации его семантической целостности ключевым является термин «стратегия», введенный в европейскую военную науку французскими учеными в XVIII в. [14, с. 13].
В 1960-х гг. известный американский ученый Дж. Най попытался проанализировать международный регионализм как явление политическое. В его интерпретации «регионализм... -это половина дороги между домом и национальным государством», «следующий большой шаг вперед к международной кооперации», «наиболее надежный инструмент в Азии», «надежда на достижение жизнеспособности Африки», реальный помощник становлению латиноамериканского общего рынка и наилучшее условие для развития европейских государств. Выявляя эффективность регионализма, Дж. Най обратил внимание на то, что региональное соглашение может объединять «географические компоненты» (Европейское экономическое сообщество), быть «квазигеографическим» (НАТО) и «виртуально-географическим» (Британское содружество). В его классификации представлены два типа регионов - международный, в котором взаи-
мозависимость определяется категориями безопасности, и экономический, по иному определяющий свои рамки и институты. Исследователь приходит к выводу, что географический принцип не исчерпывает всех возможных в международной среде региональных конструкций и их появление зависит от политического решения [28]. Означает ли это, что регионализм определяет политический смысл некой пространственно организованной конструкции?
Обращение к политическим категориям вернуло к жизни забытые традиции и дало толчок развитию нового научного стиля. Работа Дж. Ная и его единомышленников создавалась в предчувствии надвигающихся изменений в условиях нового формата Европы. Размышляя о последствиях, он выдвигает тезис «регионализм vs. глобализм», предлагая в контексте проекта Ж. Моне, направленного на реализацию модели «связей между человеком и государством», спрогнозировать возможные изменения в международных отношениях. Американский ученый не сомневался, что международный регионализм не ограничивается содержанием экономической интеграции. Угроза, что политический смысл регионализма может исчезнуть из международных отношений, была той основой, на которой выросла теоретическая контрверсия глобализации, захватившая умы ученых 1980-х.
В этой связи концептуальная сторона глобальных трансформаций, которые, по утверждению западных теоретиков, прежде всего, «включают в себя элементы разрушения и перераспределения территориальных границ политической и экономической власти» [21], позволяет выработать понимание различных политических последствий глобализации, понять, что ее основным результатом станет создание разнообразных региональных практик, взаимодействие которых будет определяться стандартами управленитета2.
По-видимому, регионализация Советского Союза является одним из первых, но весьма показательных проявлений глобализации, понимавшейся в период советской перестройки через процессы взаимозависимости, интеграции и конвергенции. Однако авторитетные английские исследователи Д. Хелд, Э. Макгрю, Д. Гольдблатт и Дж. Перратон считают опасным замещать глобализацию такими понятиями, как «взаимозависимость», «интеграция», «универсализм» и «конвергенция». Их комментарии показывают, что феномен глобализации является новым в том смысле, что, выделяя локальное, национальное и региональное, он не стремится к их гармонизации, но через регионально организованные пространства создает стандарты нелинейного взаи-
модействия, предполагая достижение юридического единообразия в партнерских отношениях. Идея о том, что общество, базируясь на взаимном распределении обязательств или прав и обязанностей, имеет скорее юридические, чем экономические, основания, высказывалась французским социологом и криминалистом Г. Тардом [17, с. 16]. В то же время локальное и национальное существуют внутри региона, поэтому пропаганда таких объединений становится ведущим заданием глобализации, развивается неровно (создает иерархию), обнажает источники конфликтов, принуждая к поискам посредников и новым нормам сотрудничества, доказывая, что в эпоху глобальных трансформаций «взаимосвязь может быть ...продуктом взаимных опасений и глубоко скрытой вражды» [21]. Такие посылы заставляют все чаще обращаться к историческому контексту международных отношений и мирополитических процессов, выходя за рамки последних трех-четырех веков.
В фокус глобализации помещено национальное государство и, прежде всего, те его атрибуты, которые наполняют содержание суверенитета - границы и территория. Она «покушается» на «вертикаль» суверенитета, но не отменяет ценность власти и доминирования. Несмотря на то что в целом в последние несколько лет число суверенитетов (государств-участников ООН) выросло, это изменение не является абсолютным. «Из "примерно 500 государств, потенциальных государств, небольших государств и государственноподобных образований", существовавших в Европе к 1490 году, к 1990 году осталось "лишь 2528 государств", заметно увеличившихся в своих размерах» [10, с. 36]. С 1992 г. Европа устремилась к еще большей унификации, пытаясь слить 25 суверенитетов в иерархию регионального порядка, достигая это через брюссельские механизмы интеграции.
С одной стороны, данный факт будто бы подтверждает позицию наиболее яростных сторонников глобализма, утверждающих, что глобальные трансформации делают территориальную политику все более бессильной. Однако их представление о реальности как ситуации становления «экономики без границ» обязательно содержит «региональный уровень», т. е. региональное пространство, способное абсорбировать социальные функции государства, которое и само зачастую воспринимается как «собрание регионов». Регион обладает, на наш взгляд, одним качеством, которое отсутствует у государства и которое превращает его в инструмент мировой политики, - гибкостью в присвоении пространства. Другим не менее важным качеством является его способность редуцировать объективное стремление
государства к изоляции и усиливать стратегию расширения, устанавливать связи взаимопритяжения в мирополитической сети, выравнивать качественные характеристики населения. В то же время возросла динамика превращения региональных отношений в политические единицы, о чем свидетельствует практика ЕС, появление Африканского союза, укрепление позиций АСЕАН и стремление Японии, Китая, Южной Кореи и др. обрести региональные связи. Приведенные характеристики указывают на регион как на конструкцию, отвечающую решению проблем, выходящих за политические границы государства и в силу этого предполагающих увеличение роли внешнеполитических факторов и структур. Это требует более внимательного отношения к понятийному аппарату, обслуживающему анализ региональных процессов, в том числе и к определению региона.
В подобных интерпретациях возникает пронизанное транснациональными связями международное пространство, внутри которого расположились регионально организованные группировки, центры которых подчеркивают их преимущественную принадлежность внутреннему культурному дискурсу. Чем дальше от центра границы региона, тем выше вероятность сохранения специфики его культурного ядра. Поэтому любые затраты на процессы расширения оправданны и оправдаются, поскольку в неблагоприятной ситуации, как правило, трансформируются (разрушаются) периферийные территории, в которых контроль центра ослаблен частичным переплетением с местными системами политического правления или периферийными системами других суверенитетов и обществ. Контроль над стыковой зоной - стратегическим регионом - является самым большим призом в жестких играх мировой политики. Таким образом, региональное объединение наиболее соответствует задачам глобальной трансформации. В отличие от государства оно сравнительно легко поддается изменениям и позволяет моделировать пространство в соответствии с политическим замыслом международного режима. В то же время региональные рамки, выстроенные достаточно жестко, например, как в Европейском союзе, служат самой действенной мерой от распада «внутренних» государств и контроля стратегических границ. Внутри интегрированного региона государства могут уступать территории или даже быть поглощенными, но они не выйдут за рамки региона, «внутренняя» гибкость которого допускает практически все комбинации с границами. Поэтому нет ничего более «регионального», чем непрекращающиеся попытки исключить национальное государство из «дорожной карты» глобализации.
В первом десятилетии XXI в. интеграционные группировки стран мира становятся заметными участниками международных отношений, «превращаются в существенный фактор не только мировой экономики, но и военной безопасности, политической стабильности, миротворчества» [4, с. 82]. Однако «новая устойчивая система международных отношений до сих пор не сложилась», поскольку процесс диверсификации связей, поддерживавших блоковую систему, еще не завершился. Поэтому изучение феномена построения региона как пропагандируемой единицы иерархии международного порядка представляет определенный интерес для управления международными процессами, выявления их специфики, определения тенденций и проектирования будущего.
Любой политический процесс налагается на географическую область, которая обрабатывается строителями нации политически. В европейской традиции предполагается, что такой подход должен применяться не только к нациям-государствам, но и к регионам. В исследовательской литературе обычно не учитывается, что регионы являются воображаемыми сообществами, акцентируя внимание на природных (естественных) и культивированных особенностях территории и населения, из которых, как указывает норвежский исследователь И. Нойманн, состоят два подхода к изучению регионов:
- основанный на культурной интеграции (inside-out approach), который движется изнутри вовне;
- сфокусированный на геополитике, анализирующий явление извне вовнутрь (outside-in approach) [13, с. 158].
Первый подход определяет условия анализа на социологическом уровне, снижая исследовательский интерес к геополитическим факторам, но не упраздняя их значимости. Теории, развивающие взгляд «изнутри вовне», сосредоточены на процессах изменения государственных границ и трансграничных связях. Второй подход позволяет наблюдать активность и отношения в региональном пространстве внешних акторов. И. Нойманн считает, что этих двух подходов недостаточно для понимания роли региональных отношений в современных процессах, поскольку они не рассматривают «причины и природы происхождения регионов» [13, с. 168].
Современная европейская наука о международных отношениях разрабатывает генеалогический подход, направленный на преодоление, как утверждается, бинаризма, возникающего в диалектическом противостоянии отношений «я / другой». Философский смысл этой идеи был высказан в 1920-е годы русским
культурологом М. Бахтиным в его размышлениях над гносеологическим сознанием. В 1960-е годы они получили развитие в работах Ю. Кристевой, заявлявшей, что диалогизм заложен в основание интеллектуальной структуры нашего времени. Как представляется, размышления французской исследовательницы были направлены, в том числе, на преодоление негативных смыслов балканизма, отторгающего от истории Европы значительные фрагменты ее географической и политической истории. Таким образом, бинаризм как философия инструментальной политики и диалогизм, отрефлексированный в современных концепциях теории международных отношений как основа высокой политики, создают свои версии регионализма. На наш взгляд, генеалогический подход имеет много общего с идеей М.М. Ковалевского о многолинейной эволюции и его исследованиями, посвященными большесемейной общине. В истории русской социологии она известна под названием генетической социологии.
Рассуждая в духе социальной психологии, сосредоточенной в ХХ в. на проблеме этноцентризма и связанных с ним явлениях, можно использовать выводы французского социолога Ю. Кристевой для наблюдения за вектором развития международных отношений в XXI в. Весьма продуктивными для изучения региональных отношений могут оказаться и выкладки Д. Абрамса и М. Хогга: «Члены мы-группы находятся в отношении мира, порядка, закона... друг к другу. Отношение ко всем нечленам или они-группам - это отношение войны и трофеев, если только соглашения не изменили его» [25, р. 17]. Выработка и принятие соглашения всегда сопровождаются диалогом - переговорами, которые в современных теориях международных отношений занимают центральное место. Этот подход используют, например, современные российские ученые В.И. Блищенко и М.М. Солнцева, отмечая превращение деятельности по урегулированию региональных конфликтов в «доминирующую форму диалога между странами» [2, с. 1]. В этом смысле регионализация предстает как отношения оппозиции и аналогии (Ю. Кристева), преодолевающие в процессе диалога отношения конфронтации, но не снимает, а признает различия. Именно эта особенность оказалась полезной для организации движения глобальных потоков, позволяя определить траекторию развития глобализации. Поэтому, на наш взгляд, конструирование регионов в современной ситуации отражает «карту» территорий, влияющих на интенсификацию глобальных процессов, фокус которых направлен на организацию «движения сквозь континенты и регионы» (Д. Хелд). Таким образом, в политическом смысле трансграничная (регио-
нальная) деятельность создает «дорожную карту» глобализации, основанную на «критерии места».
Регионализация мирового пространства в сочетании с низкими темпами роста экономики, наблюдающимися с начала нынешнего века в США, ЕС и Японии, способствует усилению фактора пространства, особенно значимого в региональной оптике. Центральной организационной единицей экономики и общества становится место, «принимая роль, которую раньше играла крупная корпорация» [19, с. 249] или морское побережье («критерий океана»). Данная тенденция, выявленная американским социологом Р. Флоридой, учитывает среди прочего нарастание влияния систем ценностей, которые в условиях наблюдающейся «интеллектуальной анархии» (А.А. Свечин) играют стабилизирующую роль, возвращая традициям их охранные функции. Американский ученый настаивает на важности понятия «место», которое канонизировано в наставлениях Цицерона, предлагавшего при подготовке политической речи мысленно расставлять значимые образы и символы в знакомых местах (loci), «комнатах дома» и «пространствах между колоннами». Этот способ, как представляется, использовал Э. Гидденс в теории структурации, названной автором концепцией «устроения общества», представив регионализацию как «зонирование» общества и его конкретных структур (государства, города, квартиры и пр.) [5]. «Временная география» шведского ученого Т. Хагерстранда и феномен многообразия социальных практик, рассмотренных как действие во времени-пространстве, явились для Э. Гидденса ключевыми элементами порядка воспроизводства социальных практик в «мире отказавших тормозов». В его видении регионализация (зонирование, выявление региона) предстает как социальная деятельность, структурированная временем-пространством. При этом он уточняет данное им определение регионализации, включая в него внешний вид границ, «определяющих территорию региона», а также «способы, посредством которых пространственно-временная организация локальностей упорядочивается в рамках глобальных социальных систем» [6, с. 189-190]. Э. Гидденс вводит понятие «онтологическая безопасность», которое, на наш взгляд, являясь основным принципом выявления региона, в то же время не требует графической четкости, вводя тем самым конкретные региональные события в международный контекст и открывая объект для внешнего (глобального) влияния.
В контекстах нового международного порядка региональные образования превосходят пространство межгосударствен-
ных отношений, включая в себя не только отношения между группами и структурами, но и неструктурированные общие признаки. Поэтому в ситуации постулированной открытости обществ конструирование региона из внутренней задачи государства и в этом смысле сугубо административной и экономической проблемы превратилось в самостоятельный процесс международных отношений и объект мировой политики.
Сегодня регион фактически признан элементом международных отношений, циркулирующих в больших политико-экономических зонах. Обрамленная политическими границами и регламентированная соглашениями трансграничного сотрудничества в международной сфере данная единица перестает восприниматься как географическая категория, но позволяет увидеть «следы» глобальных трансформаций. Основываясь на проведенном анализе, мы предлагаем понимать регион как форму локализации и способы контроля узловой проблемы, характерной для социального пространства в зоне ее влияния [8, с. 33].
Примечания
«В средние века, - писал К. Риттер, - начиная с великого переселения народов и даже в новейшее время до 18 в., нет речи о точном обозначении границ Европы, ни в смысле историко-этнографическом, ни в смысле географо-политическом. Византийская империя, простиравшаяся вокруг Черного моря до Евфрата и Тигра, не знала никаких границ между Европой и Азией» (Риттер К. Европа. Лекции, читанные в Берлинском университете и изданные Г.А. Даниелем / Пер. с нем. М.: Издание А.И. Глазунова, 1864. С. 42).
Govemmentality (англ.) - термин, впервые введенный в научный оборот М. Фуко, переведен на русский язык как «управленитет» в «Журнале исследований социальной политики». 2003. Т. 1. № 1. С. 69. Govemmentality состоит из двух слов: govern восходит к греческому слову «кормчий», которое Н. Винер использовал в названии созданной им науки «кибернетика»; mentality - рассудок, склад ума, интеллект, умонастроение. По смыслу больше соответствует аналитическому управлению.
1
2
Литература
1. Барыгин И.Н., Ланко ДА, Фофанова Е.А. Регион как инструмент мира: анализ Балтийского академического дискурса // Вестник Санкт-Петербургского университета. 2005. Вып. 3. Сер. 6.
2. Блищенко В.И., Солнцева М.М. Региональные конфликты и международное право (вторая половина ХХ - начало XXI века): Учеб. пособие. М.: ОАО Го-родец, 2005.
3. Вирт Л. Локализм, регионализм и централизация // Логос. 2003. № 6.
4. Восток / Запад: региональные подсистемы и региональные проблемы международных отношений: Учеб. пособие / Под ред. А.Д. Воскресенского. М.: МГИМО, РОССПЭН, 2002.
5. Гидденс Э. Устроение общества: Очерк теории структурации. 2-е изд. М.: Академический проект, 2005. («Концепции»).
6. Там же.
7. Каримова А. Региональное пространство в политической организации мира. М.: ИВ РАН, 2007.
8. Каримова А. Регионы в современном мире // Социс. 2006. № 5.
9. Косолапов Н.А. Глобализация: от миропорядка к международно-политической организации мира // Богатуров А.Д., Косолапов Н.А., Хрусталев М.А. Очерки теории и политического анализа международных отношений. М.: Научно-образовательный форум по международным отношениям, 2002.
10. Лахманн Р. Неверное представление о государстве, или Как элиты присваивают доходы и почему происходят фискальные кризисы? // Прогнозис. № 1 (осень).
11. Мечников Л.И. Цивилизации и великие исторические реки. Статьи. М.: Прогресс; Пангея, 1995.
12. Мэтлофф М, Снэлл Э. Стратегическое планирование в коалиционной войне 1941-1942 гг. / Пер. с англ. М., 1955.
13. Нойманн И. Использование «Другого». М.: Новое издательство, 2004.
14. Ожиганов Э.Н. Стратегический анализ политики: теоретические основания и методы: Учеб. пособие для студентов вузов. М.: Аспект-пресс, 2006.
15. Основы евразийства. М.: Арктогея-Центр, 2002.
16. Региональная интеграция и Европа / Под ред. Л.И. Глухарева М.: МГУ, 2001.
17. Тард Г. Социальные законы. СПб., 1892.
18. Фишер Й. Европа и будущее трансатлантических отношений (Речь министра иностранных дел Германии в Принстонском университете 19 ноября 2003 г. // Internationale Politik. 2003. № 6.
19. Флорида Р. Креативный класс: люди, которые меняют будущее. М.: Классика ХХ1 века, 2005.
20. Фуше М. Европейская республика. Исторический и географический контуры / Пер. с фр. М.: Международные отношения, 1999.
21. Хелд Д., Гольдблатт Д., Макгрю Э, Перратон Дж. Глобальные трансформации. Политика, экономика и культура. М.: Праксис, 2004.
22. Шмиттер Ф. Будущее демократии: можно ли рассматривать его через призму масштаба? // Логос. 2004. № 2 (42).
23. Buzan B., Woever O. Regions and Powers: The Structure of International Security. Cambridge, 2003.
24. Gottman J. The Political Partitioning of Our World. An Attempt Analysis // Politics and Geographic Relationships. Towards a New Focus / Ed. by W.A. Douglas Jackson and Marwyn S. Samuels. Prentice Hall; N.Y., 1971.
25. Hogg MA, Abrams D. Social Identifications: A Social Psychology of Intergroup Relations and Group Processes. London: Rutledge, 1988.
26. Hoogvelt A. Globalization and the Postcolonial World: The New Political Economy of Development. London: Macmillan, 1997.
27. Internationale Politik. 2005. № 1. Янв.-февр.
28. International Regionalism / Ed. by J.S. Nye. Boston: Little, Brown, 1968.
29. The Gulf: Future Security and British Policy / The Emirates Center for Strategic Studies and Research. Lebanon, 2000.
