CC BY
77
В.Д. ЧЕРНЯК
(Российский государственный педагогический университет им. А.И. Герцена, г. Санкт-Петербург, Россия)
УДК 81’42 ББК Ш105.51 +Ш301.446
РЕФЛЕКСИЯ НАД СЛОВООБРАЗОВАТЕЛЬНЫМИ ПОТЕНЦИЯМИ СЛОВА В СОВРЕМЕННОЙ БЕЛЛЕТРИСТИКЕ
Аннотация: В статье анализируются характерные для современной беллетристики случаи актуализации словообразовательных потенций слова в метаязыковых комментариях, текстовых окказионализмах. Результаты лингвокреативной деятельности автора или персонажа получают в тексте интеллектуальную и эстетическую оценку.
Ключевые слова: языковая рефлексия, словообразовательный потенциал слова, окказионализмы, внутренняя форма слова, языковая игра.
Почти четверть века назад Ю.Н. Караулов, объясняя сейчас уже активно вошедшее в научный обиход понятие «ассоциативно-вербальная сеть», писал, что «это основание пирамиды, на вершине которой - прекрасные взлеты человеческого духа, запечатленные в авторском слове, высочайшие образцы художественной идиоречи, ставшие возможными лишь благодаря тому, что в широкое основание пирамиды заложена сильная и здоровая посредственность» [Караулов 1995: 9]. Обращение к современной прозе убеждает в том, что и художественная речь демонстрирует как нечастые взлёты, так и здоровую посредственность. Последняя широко представлена в беллетристике, в произведениях, адресованных широкому кругу читателей. Своеобразие массовой литературы состоит в том, что она всегда адаптируется к постоянно изменяющимся условиям функционирования, к социальным трансформациям и технологическим новациям. Будучи ориентированной на читательский спрос, массовая литература выступает как точный индикатор ценностей конкретной культуры и как один из мощных факторов его воспроизводства [Биричевская 2005]. Отечественная беллетристика привлекательна для исследователей современной речи не только
тем, что она представляет выразительный, объемный, часто противоречивый речевой портрет нашего современника, но богатым материалом, демонстрирующим языковую рефлексию как в авторской, так и в персонажной речи. В текстах разъясняются или мотивируются новые номинации, получают эстетическую оценку результаты лингвокреативной деятельности.
Языковой эксперимент и рефлексия над ним являются яркой приметой современного текста, обнаруживающейся в разных жанрах произведений новейшей литературы [Черняк 2012]. «Играть на гранях языка - значит обнаруживать в языке новые и новые возможности передачи мысли и чувства», - пишет Б.Ю. Норман, подчеркивая что «языковые единицы, их классы и правила их функционирования получают тут большую степень свободы по сравнению с иными речевыми ситуациями» [Норман 2006: 4-5].
Не только в произведениях подчеркнуто экспериментальных, но и в текстах, погружающих читателя в повседневную живую речь, мы находим множество окказионализмов, «слов-
беззаконников». О «нарушителях», создающих такие слова, Е.А. Земская писала в своей ранней работе «Нарушителями языка бывают люди, не овладевшие еще языком, или люди с тонким чувством слова, прекрасно знающие язык. К числу первых относятся дети, люди, плохо знающие родной язык, и иностранцы, к числу вторых - лица, очень внимательные к языковой форме и стремящиеся как-то ее обновить, освежить, среди них, конечно, в первую очередь писатели. У этих нарушителей законов языка разные установки, разные цели: первые нарушают закон бессознательно, сами того не ведая, вторые сознательно, борясь с властью узуса, стремясь освежить язык. <...> И те и другие берут имеющиеся в языке «стройматериалы» слова (морфемы), а не придумывают их из головы, индивидуальным, непринятым является только их соединение» [Земская 1963: 132-133]. В беллетристике отражаются продукты речевой деятельности и тех, и других. Имитация речевой деятельности иностранца представлена, например, в следующем фрагменте:
«Звонил Паскаль, мой забавный французский друг. Архитектор из Парижа. Очень энергичный и деятельный сорокалетний парень. Его отец был когда-то консулом в России. Паскаль от-
лично знал русский язык. У него был даже не акцент, а какой-то свой очаровательный неправильный, но выразительный вариант русского языка. Этакий диалект, которым владел только он один.<...> Больше всего радовал Паскаль тем, как он говорил. Особенно удавались ему разные странные производные <...>: "Мне необходимо поутюгствовать рубашку!"» (Е. Гришковец. Рубашка).
С другой стороны, часто наблюдается игра с языковой формой, характеризующая ситуации обыденной речи. Приведем два примера из одноименных произведений, принадлежащих разным авторам:
- Что вам нужно, девушка? - спросил Кравцов.
- Матлогику сдать... «Матлогика», - иронически повторил Терновский (он был на кафедре главным ревнителем чистоты языка). - Некогда сказать «математическая логика». Матлогика, матстатистика, матанализ - сплошной мат...
Элла [молодой преподаватель. - В. Ч.], которая сама говорила «матлогика», обиделась: - А почему нельзя? Говорите же вы «сопромат», а не сопротивление материалов...?
- Ну, это уже вошло в традицию (И. Грекова. Кафедра).
Один за другим поднимались кафедральные, говорили, какая
замечательная у Мити работа, интересная, научно обоснованная, современная, диссертабельная. Слово-то какое выдумали - дис-сертабельная! Коммуникабельная, транспортабельная, дирижабельная, трахтабельная... Замечаний, правда, было много. Митя едва успевал записывать их в специальной тетради. Больше всех Митю удивил Маркуша. Он сказал, что диссертация написана на уровне докторской, она ему безумно понравилась, и у него нет ни одного принципиального замечания - разве что блох в тексте половить! (А. Житков. Кафедра)
В обоих случаях языковая рефлексия, обнаруживаемая в ме-таязыковом комментарии, сопровождается словообразовательной парадигмой, включающей как узуальные, так и окказиональные (во втором фрагменте) единицы.
«Новые слова не проходят незамеченными. Их встречают, как новичков в школе, приветливо или насмешливо, неприязненно. Действует amor linguae - любовь говорящего к своему языку. Именно это чувство заставляет людей относиться нерав-
нодушно к новым словам» [Земская 1992: 12]. Известно, например, огромное количество лексических единиц, образуемых с помощью нового префикса нано- (как в прямом, так и в метафорическом его значении) и активно функционирующих в СМИ. Рассмотрим два текстовых фрагмента, отражающих этот активный в современной речи процесс:
ЧТО ЕЩЕ ЗА ЧЕРТОВО СЛОВО ЭТИ НАНОТЕХНОЛОГИИ? Почему я, я — Владимир Жуковский, понятия не имею, что это за чертово волшебное слово? И почему мой брат это знает, и для него, ученого, оно открывает такие возможности в области государственной карьеры, менеджмента самого высокого уровня (Т. Степанова. В1аск&Яеф.
Шофер, высадив Свиридова, отъехал за очередным гостем, а сценариста уже приняла в заботливые руки девичья обслуга модельного вида: девушки тоже были бессмысленно длинные, тупо роскошные, безголово технологичные - словом, нанотехнологические, при всех своих мегаразмерах - нанотехнологический подъемник вознес Свиридова в вечереющую синь, откуда наномуравейник Москвы казался уютным безобидным хаосом (Д. Быков. Списанные).
Если в первом случае рефлексия говорящего выражена с помощью оценочных прилагательных и подкреплена графически, то во втором слово нанотехнологические само служит рефлек-сивом для нестандартного словосочетания безголово технологичные и мотивом для образования окказионализма наномуравейник. «В производном слове как языковой структуре представления значительно ярче, чем в других, немотивированных словах, высвечивается такой семантический концепт, как «интерпре-тант»: здесь нагляднее всего эксплуатируется результат предметно-познавательной, интерпретирующей деятельности человека, обладающего свободой выбора «стратегии интерпретирования» в своей языкотворческой деятельности» [Вендина 2002: 45]. В текстах беллетристики эти «стратегии интерпретирования» обнажаются в полной мере в тех случаях, когда актуализируются словообразовательные цепочки. Ср.:
- Что ты там будешь делать, Алексей Александрович? Схим-ничать, трудничать и анахоретствовать?
Плетнев ответил, что хочет отдохнуть «от всего и от всех», в
том числе и от Павлика, но мысль про «схимничанье» и «анахо-ретство» ему понравилась. А что?.. Раз уж больше ничего не получается, будет схимником и анахоретом! (Т.Устинова. Сразу после сотворения мира).
Остановимся подробнее на романе, где языковые трансформации, в том числе основанные на словообразовательных потенциях слова, определяют глубинные процессы в обществе, а разрушение языка предстает как безусловный сигнал гибели социума. Известный писатель А. Слаповский, филолог по образованию, в эпистолярном романе-антиутопии предлагает читателю погрузиться в тексты, созданные его 124-летней героиней в XXII веке. Вспоминая далекий 2009 год и другие годы своей молодости, Дина Лаврова, обладательница титула «Мисс Мира», пытается написать об этом своему неродившемуся сыну. Автор предлагает читателю результат любопытного лингвистического эксперимента - материализацию катастрофического оскудения словаря. Вместо забытых слов, автор писем пытается создавать новые. Критик Ю. Щербинина весьма точно определяет роман как лингвофуторологический и связывает его с лин-гвопрогностикой. «Препарируя формы и значения, жонглируя словами разных языков, экстраполируя наличную речевую действительность в обозримое будущее, автор прогнозирует пути развития языка и выдвигает гипотезы его возможных трансформаций [Щербинина 2010]. Героиня романа признается: «Я отвыкла буквить по бумаге рукой. Это можно понять: почти всю жизнь я это делала клавишами компьютера и кнопками коммуникативных устройств. Потом голосом. Потом мысленными импульсами. Потом много лет вообще ничем: исчезла необходимость <...> я не перфектно знаю родной русский язык, потому что приходилось в силу жизненных обстоятельств говорить на многих других - и на арабском, и на китайском, и на английском, который стал вторым, а иногда и первым языком для меня. Ну, и еще с десятками полторами языков я имела знакомство: такова была моя жизнедеятельность». В нескольких предложениях представлены губительные для человеческого сознания последствия технического прогресса. «Футурологическое пространство романа обусловливает восприятие языкового эксперимента как утопического прогноза (а если реального, то крайне
неутешительного). С другой стороны, некоторые деформации не кажутся выдумкой, они коррелируют с современным «речевым эфиром», как будто взяты автором из реальности и доведены до абсурда» [Исаченко 2012: 145].
Создаваемые в тексте неологизмы, с одной стороны, демонстрируют возможности языковой системы, а с другой - причудливые механизмы языкового сознания, связанные с актуализацией различных фрагментов тезауруса. Приведем достаточно пространный фрагмент текста, вскрывающий механизмы поиска слов, оказавшихся в дальних кладовых языковой памяти. Читатель погружается в увлекательную языковую игру, в которой действуют механизмы, сходные с разгадыванием кроссворда (о кроссворде как важном инструменте языкового эксперимента, позволяющего понять организацию тезауруса языковой личности, пишут в своей монографии Ю.Н. Караулов и Ю.Н. Филиппович) [Караулов, Филиппович 2008]. Ср.:
Творожок - ласкательное от слова творог. Творог - продукт, получаемый от молока в результате какого-то процесса. Молоко
- жидкость, которая образовывалась в домашнем животном по имени корова для кормления своих детенышей, не могу вспомнить, как их называли. Кот - котенок, ворона - вороненок... Нет, не так. Не коровенок. Русский язык очень странный, как и другие языки иногда в частностях. Есть слово, а производное от него совсем другое. Вот вспомнила пример: собака - щенок. Ничего общего. Логично - собачонок, правда? Но щенок. Почему - неизвестно. Я не узнала этого. Я долго живу, я многое узнала, но еще большего не узнала. Вот и от коровы что-то такое совершенно другое было для названия ее детей - не помню.
Количество подобных примеров, интересных для чуткого к слову читателя и привлекательных для лингвиста, чрезвычайно велико. По существу, они организуют весь текст и создают филологичность романа-антиутопии.
Языковые поиски героини романа нередко связываются с попытками этимологизации, позволяющей вскрыть утраченные лексико-семантические связи:
Лариса работала в магазине, продавала белье. Это то, что люди надевали под верхнюю одежду, когда еще существовало различие между верхней и нижней одеждой. Белье - от слова «бе-
лый», хотя оно часто было цветным. Таков закон: вещи меняются, слова остаются. Отметим, что этот прием часто используется и другими авторами, причем игровое использование внутренней формы слова связывается с авторской мотивацией языкового эксперимента. Ср.:
Подружек Артемьева Роза называла «похихищницы». От слова «похихикать». И от слова «хищницы». Но не родилось еще такой хищницы, которая могла бы отодрать от Артемьева хоть жалкий клок (В. Токарева. За рекой, за лесом).
Известный литературовед М.О. Чудакова в остросюжетной трилогии для подростков «Дела и ужасы Жени Осинкиной», руководствуясь традициями учительства, вводит метаязыковые комментарии (в приведенном ниже примере актуализирует внутреннюю форму слова), направленные на то, чтобы расширить лексикон юного читателя, пробудить внимание к слову, возобновить «этимологический инстинкт» [Бурвикова, Костомаров 2008: 7]:
Он проходил с участием присяжных заседателей, что было в тех местах в диковину. Зал, битком набитый людьми (в Курган приехало полдеревни), в полной тишине выслушал их присягу, прочитанную председателем суда (многие в зале тогда впервые поняли, почему заседатели называются присяжными).
Привлечение народной этимологии усиливает игровую функцию метаязыковых комментариев. Ср.:
- Вот ты у нас дипломированный филолог! Объясни мне, почему - «мент»? Неужели от слова <«ментол»? Чувствую себя сродни мятной жвачке!
- Ну, ты не настолько свеж! - справедливо, но бестактно заметил Колян.
- Скорее, я предположила бы, что слово «мент» происходит от слова «ментор», что означает «наставник». - Я мудро разрешила лингвистическую загадку так, чтобы польстить угрюмому Лазарчуку.
- Или от слова «менталитет», что означает «сознание»! -Колян вновь влез непрошеным. - Тогда получается, что мент -это наиболее сознательный член общества! <.. .>
- Можно считать слово «мент» производным от слова ««ментик», что означает.
- Мент, младший по званию! - весело хрюкнул не в меру остроумный Колян.
- Ментик - это мундир гусара! - с нажимом сказала я, за спиной сердитого Сереги показав некстати развеселившемуся мужу кулак. - Ведь милиционеры, как и гусары, люди в форме!
- И тоже денег не берут! - захихикал Колян (Е. Логунова. Брак со стихийным бедствием).
Языковая рефлексия, эксплицированная в текстах современной беллетристики, демонстрирует различные способы личностного присвоения языка, в частности использования словообразовательных потенций слова, актуализирует как живые, так и утраченные семантические связи, является активно используемым механизмом языковой игры.
ЛИТЕРАТУРА
Биричевская О.Ю. Аксиология массовой культуры. Сравнительный ценностно-смысловой анализ. - М., 2005.
Бурвикова Н.Д., Костомаров В.Г. Логоэпистемическая составляющая современного языкового вкуса // Филологические науки. 2008. № 2.
Вендина Т.И. Словообразование как источник реконструкции языкового сознания // Вопросы языкознания. - 2002. № 4.
Земская Е.А. Как делаются слова. - М., 1963.
Земская Е.А. Словообразование как деятельность. - М., 1992
Исаченко О. М. Креативная практика или лингвистический прогноз (по роману А. Слаповского «Победительница») // Уральский филологический вестник: Язык. Система. Личность: Лингвистика креатива. - 2012. № 2
Караулов Ю. Н. Основные характеристики языковой способности // Лексика, грамматика, текст в свете антропологической лингвистики: Тезисы докладов и сообщ. - Екатеринбург, 1995.
Караулов Ю.Н., Филиппович Ю.Н. Лингвокультурное сознание русской языковой личности. Моделирование состояния и функционирования. - М., 2008.
Норман Б. Ю. Игра на гранях языка. - М., 2006.
Черняк В. Д. Романы с языком: на перекрестке жанров: Жанры речи: Сб. научн. статей. Вып. 8. Памяти К.Ф. Седова. - Саратов; Москва, 2012.
Щербинина Ю.В. Море волнуется - раз, море волнуется - два// http: /magazines.russ.ru/volga/2010/1/sh18.html.
© Черняк В. Д., 2014
