CC BY
39
УДК 811.512.122 ББК 81.40/79
РЕЧЕВЫЕ СТРАТЕГИИ ПОСТСОВЕТСКОГО ДИСКУРСА (реалии нового казахстанского слова)
I Г.Г. Гиздатов
Аннотация. В статье представлен анализ когнитивных стратегий, определяющих современный казахстанский дискурс. В трактовке автора, когнитивные модели предстают как основные «интервальные» образы человеческого мышления, представленные в ассоциативном мышлении носителей языка. Язык в постсоветском дискурсе, как это доказывается в данной работе, действительно перестает быть феноменом культуры и выступает лишь как средство фиксации и передачи информации. К языковым проявлениям последнего относится тяга к общепринятым стереотипам, стандартность и тусклость языка.
В данной работе (на материале публицистического, бытового и художественного дискурсов) выявлены речевые стратегии постсоветского дискурса. К таковым относятся резонерство, канцелярит и симу-лятивный антропоцентризм истолкования. Резонерство как определяющая черта казахстанского дискурса выявляется в конкретной речевой практике. В характеристику этого явления входят следующие логико-языковые особенности: слабость суждений, многоречивость, претенциозно-оценочная позиция, многозначительность.
Казахстанский постсоветский дискурс на современном этапе свое- ЭД^ го существования, по мнению автора статьи, складывается из трех неравных составляющих: западной модели риторики, восточного (мусульманского) ораторского искусства и советской речевой манеры. Казахстанский дискурс складывается на наших глазах. По-прежнему он отражение наследия советской империи, но он уже имеет отличия от нынешнего российского дискурса.
Ключевые слова: когнитивные модели, дискурс, речевые стратегии, риторические особенности, антропоцентризм.
SPEECH STRATEGY OF POST-SOVIET DISCOURSE (the realities of the new Kazakh words)
| G.G. Gizdatov
Abstract. The article presents an analysis of the cognitive strategies that define modern Kazakh discourse. In the interpretation of the author cognitive models appear as the main "interval" images of human thinking, presented in associative thinking of native speakers. The language in the postSoviet discourse, as is proved in this paper really is no longer a phenomenon of culture and serves only as a means of capturing and transferring information. To linguistic manifestations of the latter belongs the tendency to common stereotypes, standard and dull language.
In this article (based on publicistic, domestic and artistic discourses) speech strategies of post-Soviet discourse are revealed. These include logic-chopping, bureaucratic language and simulative anthropocentric interpretation. Logic-chopping as a defining feature of Kazakh discourse is detected in a particular speech practice. The characteristic of this phenomenon includes the following logwal and linguistic features: weakness of judgment, loquacity, pretentious and estimated position, significance. Kazakh post-Soviet discourse at the present stage of its existence, according to the author, consists of three unequal parts: the western model of rhetoric, the eastern (Muslim) oratory and Soviet speech manner. Kazakh discourse develops before our eyes. Still it is a reflection of heritage of the Soviet empire, but it already has differences from the current Russian discourse.
306
Keywords: cognitive model, discourse, speech strategies, rhetorical features, anthropocentrism.
Перспективы развития языков на постсоветском пространстве специалистами из разных областей обозначены достаточно точно, в том числе с уже традиционным указанием «варваризации» («американизации») всех языков, в том числе русского, казахского и т.д. Согласимся в этом случае с очевидным отражением в языковой практике явления глобализации на всем постсоветском пространстве и в Казахстане в частности. Здесь и сейчас речь пойдет о некоторых явлениях, наблюдаемых в языковой жизни в Казахстане, о
том, что в казахстанском дискурсе можно считать некой когнитивной стратегией.
В рамках и перспективах когнитивного подхода лингвистика приобретает объяснительную силу, так как когнитивные модели предстают в ней как специфические образования «от сознания», хранящие сущность языка. Когнитивные модели в подобной интерпретации могут и должны выступать как вполне определенные «стратегические правила» скрытой за восприятием практики. Закономерно, что в психологиче-
скои теории деятельности, которая ныне операционализируется американскими психологами, указывается: «Иметь сознание — владеть языком. Владеть языком — владеть значением. Значение есть единица сознания» [1, с. 35].
В современном казахстанском дискурсе относительно ко всем его конкретным проявлениям (бытовому, политическому, судебному, публицистическому и пр.) наиболее очевидна следующая когнитивная модель — антропоцентризм истолкования. «Я — схемы» (в терминологии Л. Хьелла и Д. Зиглера [2] во многом обеспечивают быстроту принятия решения, воспоминания и реконструкции, оценку и отрицание того, что не очень подходит под «я-схемы». Операции по отождествлению и сопоставлению структур знания, отраженные в ассоциативном мышлении, позволяют увидеть не только набор содержащихся в семан-тическои памяти человека знании о мире, но и когнитивные способности динамического характера — стратегии обращения с готовыми структурами знания. Наиболее вычисляемо следующее — в казахстанском варианте русского языка нет «мифов», нет культурологических стереотипов.
Приведем пример того, что и как отражено в ассоциативном мышлении русских в России и русскоязычных в Казахстане (РАС — ассоциации, полученные в России на слова-стимулы [3], КАС — ассоциации, зафиксированные при опросе на те же слова в Казахстане [4]).
Слова-ассоциации расположены по степени частотности, количество ассоциативных реакции в обоих случаях близкое:
• Жизнь — РАС: смерть 62, прекрасна 30, долгая, хороша 16, коротка 13, жестянка, тяжелая 12, моя, прожить 9, длинная 8;
• Жизнь — КАС: смерть 20, счастье 17, долгая 16, радость 13, короткая 7.
• Добрый — РАС: человек 72, дядя 52, злой 46, день 29, друг, малый 26, хороший 13, вечер 12, папа 9, молодец 8;
• Добрый — КАС: человек 69, друг 54, родители 27, доктор 11, волшебник, мама, папа, сильный, супруг 10, злой, дядя 8.
• Вода - РАС: холодная 48, чистая 42, пить 20, море 18, прозрачная 15, родниковая 14, жидкость, река 11, мокрая, питьевая 9, живая, земля 8/
• Вода - КАС: море 38, река 13, кран 12, озеро, прозрачная 11, чистая, холодная 10, жизнь 8.
Слова были одни и те же, но образы, которые они вызвали, разные, и смысл, который им придается, также не идентичен. Безусловно, коллективные стереотипы и системы ценностей присутствует и в первом, и во втором случае, но значимо иное. Несмотря на определенную логичность казахстанского «варианта», слово не выражает полного атрибута положения вещей, «идеального» события нет. Пожалуй, именно по отношению к ассоциативным рядам, зафиксированным в Казахстане, можно говорить об отсутствии этнических стереотипов. В них, в первую очередь, зафиксировано «мышление толп» - стереотипные и повторяющиеся образы. Прежде всего, в языковой практике казахстанского постсоветского дискурса очевиден процесс обеднения и стандартизации языка.
307
308
Язык (в этом случае неважно — казахский или русский, татарский или уйгурский) в Казахстане перестает быть феноменом культуры и выступает лишь как средство фиксации и передачи информации. Первое и самое явное — тяга к общепринятым стереотипам, стандартность и тусклость языка.
По этой же причине в языке большинства официальных русскоязычных и казахских СМИ Казахстана преобладает исключительно книжная лексика, столь отличающая язык советского времени. В казахстанском публицистическом дискурсе налицо второе «пришествие» канцелярита. Все обозначенное присутствует как на республиканском телеэкране, так в государственных «посылах», и в социальной рекламе, и в казахстанской газетно-журнальной публицистике. Во всем этом нет «идеального» события, а есть лишь массовые, повторяющиеся образы. Таковым и является в большинстве случаев современный язык казахстанской публицистики, теледискурса и судебных прений. Самые последние образчики, адресованные государством населению, звучат так: «молодежный кадровый резерв», «фактор культуры в эпоху кризиса», «прорывные проекты», «программы на развитие потенциала молодежи» и пр. Проблема в том, что дальше за этими громоздкими словесными клише ничего не стоит, и они ничего не пробуждают в сознании тех, кому они адресованы. Как правило, минимизация понятий в казахстанском официальном дискурсе дополняется бесконечным повторением и апелляцией к чувством слушателей, зрителей. Когнитивные структуры сохраняются в сознании,
если они трансформируются. Сошлемся в этом ряду на феномен семантической сатиации: многократное повторение одного и того же слова или группы слов приводит к субъективному ощущению утраты смысла этих слов. Налицо явление из когнитивной сферы, получившее в патопсихологии название «резонерство». Резонерство во многих примерах (и в данном примере в частности) выступает как определяющая черта казахстанского дискурса. В характеристику этого явления входят: слабость суждений, многоречивость, претенциозно-оценочная позиция, многозначительность.
Ряд примеров, подтверждающих резонерство как отличающую черту казахстанского дискурса, может быть приведен из научного и художественного стиля. Так, книга, посвященная языкам народов Казахстана, полностью состоит из таких маловразумительных наборов предложений: «На платформе суверенитета в последние десятилетия прошлого века на первый план вышел вопрос функционирования языка»; «Во вновь приобретшем независимость государстве поддерживается такое социально значимое начинание, как языковое движение в контексте восстановления справедливости языков в правах функционирования с целью достижения многостороннего языкового развития Казахстана, которое включает в себя развитие государственного языка как одного из самых ущемленных в правах функционирования языков и языков других национальностей и на их базе двуязычия, многоязычия с участием государственного языка». Таковыми же являются и примеры словесных конструкций из
«Типовой учебной программы» для журналистов (Алматы 2007) по курсу «Основы публицистического творчества»: «Этот предмет развивает в журналисте коммуникативную роль и изучает формам диалога, полемики, идеям публицистики, оценочному мышлению, выборке фактов»; «Мастерство — это правильная методика владения терминами, а также обучение подачи действительности».
Конечно, можно отнести приведенные примеры только к речевым погрешностям их авторов. Но подавляющее большинство научных и публицистических текстов с неизбежной закономерностью будут отличаться резонерством, канцеляритом и симулятивным антропоцентризмом истолкования. Впрочем, и в казахстанской художественной повести [5], претендующей на некое место в современной казахстанской литературе, та же смесь канцелярита с просторечной лексикой: «Тема наркоты для меня была знакома»; «Я пыталась совершить суицид, но меня спасли»; «Кроме того, мне предстояло соблюдать режим и посещать курс гимнастики по йоговской системе»; «Армия, это хорошо. Там ты перестанешь чувствовать депрессию. Тебе будет некогда» [6].
Можем ли мы говорить о каком-нибудь риторическом пространстве повести? В любом случае рассуждать о рождении особого языка молодежи не приходится. Вне всяких сомнений, таков дискурсивный выбор автора книги. Так, по версии автора, выражаются казахстанские подростки. Но кроме несколько надуманного подросткового излома, «Хардкор», как и многие казахстанские литературные тексты последних лет, запо-
минается странным, но весьма типичным и показательным для «взрослой» речи сочетанием канцелярита с молодежными словечками. Характер «движения» от предмета к обобщающему слову нарушен: отсутствуют адекватные связи между конкрект-ными наименованиями и обобщающими понятиями. При таком преобладающем «вербализме» мышления сущностные характеристики уходят в сторону, снижая в итоге и саму речевую продуктивность.
В речи здорового носителя языка выстраивается следующая иерархия: идея-понятие + идея-образ; в приведенных казахстанских примерах идея-понятие сливается с идеей-образом. В результате это приводит к изменению:
1) форм категоризации: от социально-нормированных культурой форм категоризации к нестандартным (от понятийных структур к чувственным образам);
2) эмоциональной окраски отражаемого в сознании внутреннего опыта;
3) личностного смысла.
Казахстанские слова, вызывающие образы или хотя бы претендующие на это, явно изношены и в сознании читателей/ слушателей/ потребителей уже ничего не пробуждают. Заметим и то, что в реальной речевой практике Казахстана практически не зафиксированы образчики сленга хиппи, зато в значительной мере и во взрослой, и в молодежной речи присутствует влияние уголовного жаргона.
В современном казахстанском дискурсе идеально зафиксирована центральная черта всего постсоветского дискурса - его «сниженность» и
309
310
«пластмассовость». Именно по этой причине в казахстанском молодежном сленге оказывается более популярным слово «грамотный» (толковый) как неполная замена российского эквивалента «правильный». Показательны в российской речевой культуре слова-лидеры последних лет: «правильный», «пафосно», «жесть» (за каждым из слов — протестные жизненные установки). В казахстанском молодежном дискурсе пока не задаются подобные стандарты и стереотипы социального поведения. Последние казахстанские речевые образчики ближе всего к провинциальному брюзжанию по поводу всего окружающего. Самые типичные слова-клише следующие: цивильно (там все хорошо, но только не дома), беспонтовый (простой или бестолковый), нечто (как высшая оценка чего-либо) — популярные в 1990-е г. слова в российской молодежной среде: «И вообще, там (в Лондоне, Париже, Блумингтоне) все так цивильно».
Не обнаруживается самое важное в молодежном социолекте Казахстана — продуманное следование определенной идеологии. В конечном счете, казахстанский молодежный дискурс — не есть феномен постмодерновой культуры (как оно зафиксировано во всех иных странах), он — вне этнических и культурологических стереотипов.
Слова уже становятся скорее фикцией, но никак не событием. Быть может, поэтому в последнее время в казахстанской массовой культуре, также, как и в российской самых последних пяти лет, наблюдаемы риторические принципы и приемы манипулирования массовой аудиторией (рекламные тексты, пропагандистские
компании и т.п.) с суггестивными принципами речевой терапии. К таковым относится, во-первых, упрощение смысла. Действительно потребительская или избирающая кого-либо масса избавлена от лишних усилий. По отношению к публичному речевому поведению в Казахстане происходит упрощение смысла. Пожалуй, в принципе невозможны в нашем случае так называемые «противоречивые языковые структуры». Наподобие следующих: «Невыносимая легкость бытия» (название кинофильма), «Я отомщу Украине любовью» (фраза С. Параджанова). Игра с размытым смыслом при упрощении смысла просто немыслима и недопускаема сознательно.
Любой общественный сдвиг потрясает язык. Что «изменилось» в казахстанском риторическом проявлении, в том числе в его молодежном исполнении? В любой культуре типичной реакцией на абсурд всегда является смех. Именно он и присутствует в должном избытке в молодежной речевой культуре. А вот в российском молодежном дискурсе наиболее явно выражено то, что можно отнести к языковым проявлением протестной культуры, — языковое пародирование в «албанском языке» или «языке падонков».
Что все-таки свойственно казахстанскому дискурсу: речевой вандализм или риторический баланс?
Казахстанский постсоветский дискурс складывается из трех неравных составных: западная модель риторики, восточное (мусульманское) ораторское искусство и советская речевая манера. Причудливое соединение, но оно оказалось жизнеспособным. Речевой этикет и речевое
поведение конкретных людей позволяют увидеть нечто большее, чем просто языковые пристрастия эпохи. Западная модель риторики - это всегда речь «мысли» - речь, которая призвана убедить, доказать правоту взглядов оратора. Речь принципиально бесконечна: любое утверждение может быть подвергнуто критике, и тогда «притязания на истину» должны быть аргументированы. Для казахстанского оратора западная манера говорения - больше своеобразное «прикрытие». Западная модель речи хороша только для наружного употребления и пока в казахстанских реалиях является больше антуражным дополнением. Восточная модель красноречия предполагает иное отношение к слову. Изреченное слово должно восприниматься в рамках исламской концепции жизни. В Казахстане бытовые проявления исламской культуры вряд ли можно отнести к реальному речевому влиянию. Тем более, когда духовные лица нередко ближе к стилю советской эпохи: своей безадресностью обращения, абстрактностью рассуждений и внешней правильностью. Более интересны стилевые устремления у тюркоязычной молодежи: формулы обращения, уважительный тон, отсутствие сквернословия.
К чему это приведет? - Пока неизвестно. Действительно советская модель выражения себя близка или хотя бы понятна тем, кому за сорок и далее. Дело совсем не в ушедших в архаику словах-советизмах, а в той речевой манере, которая была и не исчезла. Безусловно, тоталитарная риторика 1920-40-х гг. уже невозможна. В той риторике никакие отступления от существующего шабло-
на мысли слова не допускались, а манипулирование языком приобретало характер идеологического воздействия на слушателей.
В Казахстане речевая манера не служит пока маркером социального статуса человека, в отличии, например, от марки автомобиля. Наш чиновник или политик по-прежнему не имеет речевых «контуров» просто человека, а, скорее, обладает узнаваемыми речевыми штампами советского администратора. Тогда обличение — расплывчато, вместо позитивных идей — фраза о подготовленном распоряжении. На субъективный взгляд автора, «массовые кумиры» (mass idol) в Казахстане отсутствуют. Те из них, которые на это претендуют, демонстрируют все три типа риторики в их причудливом сплетении. Откуда же статичность казахстанского речевого мышления?
Любопытно привести пространную цитату из работы Б. Ахатовой: «Исследование этнического сознания групп респондентов — представителей 22-х этносов Казахстана — дало возможность научно обосновать лояльное отношение народа к власти, невозможность "цветных" революций в электоральный период в Казахстане. Языковое сознание респондентов отразило непопулярность оппозиции и ее идей среди большинства населения» [7, с. 221].
Язык связан с постижением действительности. Именно диалога по исходному условию и не хватает казахстанским речевым образчикам. Замечу, диалогичность может присутствовать даже в одной фразе, брошенной на митинге: «Бабы, не рожайте коммунистов». Замечу, что диалогичность по содержанию явля-
311
ется главенствующей в российском речевом идеале.
Казахстанский дискурс складывается на наших глазах. По-прежнему он — отражение наследия советской империи, но он уже имеет отличия от нынешнего российского дискурса. Как такой язык может навязывать человеку нормы мышления, познания и социального поведения? Позитивно ли такие языковые практики отражаются на поведении носителей языка, в том числе поведении профессиональном (политическом, судебном, научном, бытовом)? Вопросы, на которые еще только предстоит ответить.
СПИСОК ИСТОЧНИКОВ И ЛИТЕРАТУРЫ
1. Леонтьев, А.Н. Философия психологии: из научного наследия [Текст] / А.Н. Леонтьев ; под ред. А.А. Леонтьева, Д.А. Леонтьева. - М. : Изд-во МГУ, 1994.
2. Хьелл, Л. Теория личности (основные положения, исследование и применение) [Текст] / Л. Хьелл, Д. Зиглер. - СПб. : Питер Пресс, 1997.
п!п 3. Русский ассоциативный словарь. Книга 1.
312 Прямой словарь: от стимула к реакции [Текст]. - М. : «Помовский и партнеры», 1994.
4. Гиздатов, Г.Г. Когнитивные модели в речевой деятельности [Текст] / Г.Г. Гиздатов. - Алматы : Гылым, 1998.
5. Есенаман, Зара. Хардкор [Текст] / Зара Есенаман. - Алматы, 2010.
6. Ахатова, Б. Политический дискурс и языковое сознание [Текст] / Б. Ахатова. -Алматы, 2006.
REFERENCES
1. Leont'ev A.N. Filosofiya psikhologii: iz nauchnogo naslediya [Philosophy of Psychology: from the scientific heritage], Pod red. A.A. Leont'eva, D.A. Leont'eva, M., Izd-vo MGU, 1994, 228 p.
2. Kh'ell L., Zigler D. Teoriya lichnosti (os-novnye polozheniya, issledovanie i primene-nie) [Personality theory (basic provisions, research and application)], SPb., Piter Press, 1997, 608 p.
3. Russkii assotsiativnyi slovar'. Kniga 1. Pry-amoi slovar': ot stimula k reaktsii [Russian associative dictionary. Book 1: Direct dictionary: from stimulus to response], M., "Po-movskii i partnery", 1994, 224 p.
4. Gizdatov G.G. Kognitivnye modeli v re-chevoi deyatel'nosti [Cognitive models in speech activity], Almaty, Gylym, 1998, 176 p.
5. Esenaman Zara. Hardkor [Hardcore], Almaty, 2010, 265 p.
6. Akhatova B. Politicheskii diskurs i yazyko-voe soznanie [Political discourse and linguistic consciousness], Almaty, 2006, 279 p.
Гиздатов Газинур Габдуллавич, доктор филологических наук, профессор кафедры международных коммуникаций Казахского университета международных отношений и мировых языков, gizdat@mail.ru
Gizdatov G.G., Dr. Sc. (Philology), Professor, Department of International communications, Kazakh University of International Relations and World Languages, gizdat@mail.ru
