CC BY
203
Медиадискурс Казахстана: социальные концепты и когнитивные
стратегии
Г.Г. Гиздатов
д.ф.н, профессор международных коммуникаций КазУМО и МЯ им. Абылай хана Алматы (Казахстан)
Аннотация. В статье представлен анализ основных социальных концептов и когнитивных стратегий медиадискурса современного Казахстана. К речевым стратегиям медиадискурса оттносятся резонерство, канцелярит и симулятивный антропоцентризм истолкования. Резонерство как определяющая черта казахстанского медиадискурса выявляется в конкретной речевой практике. В работе дан социолингвистический анализ русской и казахской прессы нашего времени.
Ключевые слова: когнитивная стратегия, концепт, медиадискурс, речевые стереотипы.
Kazakhstan media discourse: the social concepts and cognitive strategies
Prof. Dr. G. G. Gizdatov Almaty (Kazakhstan)
Abstract. The paper presents an analysis of the basic concepts of social and cognitive strategies media discourse of modern Kazakhstan. By speech strategies media discourse ottnosyatsya logic-chopping, Offices and simulative anthropocentric interpretation. Moralizing as the defining feature of Kazakhstan's media discourse revealed in a particular speech practice. The paper presents a sociolinguistic analysis of the Russian and Kazakh media of our time.
Keywords: cognitive strategy, concept, media discourse, speech patterns.
Как язык существует в современном медиальном пространстве? Методологическая база какого научного направления в этом случае может оказаться практически результативной?
Безусловно, введение идеализированной когнитивной модели в парадигму изучения речевой деятельности - определенное средство обобщения решаемых в ней задач. Человек обычно не осознает структур, направляющих его языковое мышление: познавательные структуры - не
осознаваемое содержание мышления, однако можно предположить, что именно они навязывают мышлению одну форму, а не другую. В частности, в современной психологической парадигме важно понятие «когнитивное состояние носителя языка», вне которого мы не можем рассматривать любые модели представления знаний. Заметим, что подобный аспект исследования был свойственен и социальной теории П.Бурдье, в которой использование языка приравнивалось использованию концепций: «Среда, ассоциируемая с определенным классом условий существования, производит habitus, то есть систему прочных, приобретенных предрасположенностей,
структурированных структур, предназначенных для функционирования в качестве структурированных структур, то есть в качестве принципов, которые порождают и организуют практику и предоставления» [Бурдье, 1995, с.17-18]. В определенной мере habitus в концепции П. Бурдье объективен, он отличен от индивидуальных когнитивных систем, он - над ними. Когнитивные модели в подобной интерпретации могут и должны выступать как «стратегические правила» скрытой за восприятием практики.
Трудно не согласиться с созвучным положением ван Дейка, согласно которому мы понимаем текст только тогда, когда мы понимаем ситуацию, о которой идет речь. Отсюда следует то, что «модели ситуаций» необходимы нам в качестве основы интерпретации текста: «Важнейшим компонентом процессов построения и восприятия текстов является осмысление стоящих за ними социальных ситуаций и их когнитивная репрезентация» [Ван Дейк, 2000, с.161].
Изначально также целесообразно выделить: «На самом деле, но это следует подчеркнуть, имеется в виду не язык, а дискурс, то есть особый порядок, отличный от субстанции языка в том значении, в котором определяют понятие языка лингвисты, но который реализуется в языке» [Куртин, 1999, с.96].
Таковы исходные теоретические предпосылки, но каким предстает медиадискурс Казахстана и каковы его социальные концепты и когнитивные стратегии?
Традиционно и скорее всего, пока справедливо считается, что население Казахстана достаточно «погружено» в советскую идеологию. Постсоветскость действительно стала смыслом и символом нынешней казахстанской власти. Объяснение последнего также очевидно: «нельзя забывать, что как конкретный ресурс, который был непосредственно прожит, как часть объемного опыта, только советский опыт является тем плацдармом, от которого Казахстан отталкивается при выборе самоидентификационных ориентиров после обретения независимости» [Коктейль..., 2014, с.34].
Российские исследователи также отмечают, что массовое сознание и поведение россиян слабо изменилось, и они мало чем отличаются от «homo soveticus»: «кристаллизация культурно-политических сил России находится на начальной стадии. Это проявляется как в аполитичности значительной части граждан, политико-правовом когнитивном вакууме в массовом сознании, так и в незрелости, неустойчивости большинства политических партий, объединений, ассоциаций» [Заславская, 2004, с.344].
С другой стороны, как подчеркивают казахстанские политологи и социологи: «внутри самого государства пока не создано единого культурного и даже ментального пространства, которое могло бы сформировать общие для всех национальные ценности» [Коктейль., 2014, с.136]. Именно в этом случае можно и должно предположить, что «медиа - это не только нейтральные средства передачи информации, своей способностью к трансформации, своими перформативными, экспрессивными и символическими возможностями, своими конкретными формами проявления они сами участвуют в процессе выявления смысла. Более того, современные масс-медиа особенно интенсивно апеллируют к эмоциональной, аффективной стороне человека, участвуют, таким образом, в перестройке структуры восприятия и познания», - так прогностически оценивает место СМИ в современном мире западный исследователь [Гюнтер, 2006, с.5].
Все указанное в равной мере относится и к советской, и постсоветской медиапрактике (российской и казахстанской).
В современном казахстанском медиадискурсе, также как и в прошлом веке, относительно ко всем его конкретным проявлениям наиболее очевидна следующая когнитивная модель - антропоцентризм истолкования. «Я -схемы» (в терминологии Л. Хьелла и Д.Зиглера [Хьел, Зиглер, 1997] во многом обеспечивают быстроту принятия решения, воспоминания и реконструкции, оценку и отрицание того, что не очень подходит под «я-схемы». Обозначенное можно определить и предложенным казахстанскими социологами несколько размытым термином «мещанство» как объединяющей социокультурной общности современного Казахстана [Илеуова, 2015]. Под этим обозначением подразумевается и бытовой традиционализм в оценке всего и вся, и другие социальные манифестации. Качественные проявления последнего закреплены в медийных оценках. Единственное и реальное коммуникационное изобретение для всех времен и народов - прием позиционирования (создание понятного клиентам образа) -работает с неизбежными оговорками и в казахстанской социальной практике. Уточним последнее словами обывателя: то, что я понимаю, это я принимаю. Этот прием не может не влиять на язык и стиль любого медийного продукта,
реализованного на телевидении, газетных и журнальных текстах, блог-постах в новых медиа.
Наиболее яркий пример - стилистика канала КТК (казахстанский аналог НТВ). Из очевидно выраженного: создание ложной многозначительности, симулякров, нонселекция - дает стандартизацию восприятия произошедшего. Реальность перестает быть таковой, а на смену ей приходит игра. Это уже заметили специалисты: «В Казахстане постмодернистская эстетика активно используется в медийной масскультуре (клиповая поэтика), наблюдаются ее приметы в перекосе развлекательных шоу и программ, в тяготении выдавать за публицистику события частного значения, причем без типизации, обобщения, социального анализа и комментариев, но с усиленным лжепублицистическим пафосом субъективизма» [Ишанова, 2014, с.24].
Безусловно, в современных казахстанских реалиях смешалось все. Вновь знакомая советская симулятивность и ее новое казахстанское воплощение, в котором означающие так же далеки от реальности, как и прежние советско-интернационалистические. Но на смену этому приходит и нечто новое. В любом ракладе внешне ориентированный человек сложился и в нашем обществе. В современной ситуации «персонализации» (информация, которая лично меня не касается, мне не нужна) и пресыщения вербальной информацией выигрывает тот, кто одновременно предсказуем и оригинален. При этом отечественные речевые «выкрики» по своей установке, как правило, монологичны. В телевизионных и медийных «текстах», в том числе и в интернет-медиа, трудно обнаружить желание казахстанских специалистов по коммуникации видеть своих клиентов (слушателей, читателей) как равноценных партнеров по общению, живыми и действующими субъектами; они/мы для них больше «сосуды», которые нужно наполнить своим содержанием.
Слова уже становятся скорее фикцией, но никак не событием. Быть может, поэтому в последнее время в казахстанской массовой культуре (также, как и в российской) последних пяти лет, наблюдаемы риторические принципы и приемы манипулирования массовой аудиторией (рекламные тексты, пропагандистские компании и т.п.) с суггестивными принципами речевой терапии. К таковым относится, во-первых, упрощение смысла. Действительно потребительская или избирающая кого-либо масса избавлена от лишних усилий. По отношению к публичному речевому поведению в Казахстане происходит упрощение смысла. Стандартность образа -стандартность построения мысли и речи. При этом в официальных и приближенных к ним медиа все правильно и нет ничего расплывчатого. Проблема в том, что дальше за многими громоздкими словесными клише
ничего не стоит, и они ничего не пробуждают в сознании тех, кому они адресованы. Как правило, минимизация понятий в казахстанском официальном медиадискурсе дополняется бесконечным повторением и апелляцией к чувством слушателей, зрителей. Когнитивные структуры сохраняются в сознании, если они трансформируются. Сошлемся в этом ряду на феномен семантической сатиации: многократное повторение одного и того же слова или группы слов приводит к субъективному ощущению утраты смысла этих слов. Действительно, любое осознанное содержание должно непрерывно изменяться, иначе оно «ускользнет» из сознания.
Налицо явление из когнитивной сферы, получившее в патопсихологии, название «резонерство». Резонерство во многих, и в этом примере также, выступает как определяющая черта казахстанского дискурса. В характеристику этого явления входят: слабость суждений, многоречивость, претенциозно-оценочная позиция, многозначительность. Все это в реальной коммуникационной практике сочетается с попыткой сделать коммуникацию однозначной и общепонятной. Разделение казахстанского общества на два информационных пространства: казахскоязычное и русскоязычное - в этом случае принципиального значения не имеет.
Объяснение сложившемуся было дано политиком еще в 2002 году: «в формировании и мощной подпитке «казахстанского мифа» немалую роль, как это ни странно, сыграло и наличие в Казахстане многочисленного русскоязычного населения. Нынешние казахстанские власти прекрасно понимают, что при таком проценте русских и таком влиянии российских СМИ Россия оказывается для Казахстана чрезвычайно важным пропагандистским полигоном. Причем этот полигон важен не только для русских в Казахстане, но и для казахов. И те и другие уже давно не доверяют славословиям, изливающимся в отечественных средствах массовой информации. Но если нечто подобное транслируется через российские СМИ, доверие к такой информации заметно повышается» [Кажегельдин, 2002, с.6].
Любая из телепередач на казахском или русском языках на государственных телеканалах, будь то «Итоговый выпуск новостей», «Дневник индустриализации», «Азбука капитала» и другие - это всегда подражание стилистике и очевидным теледеталям РБК. Принцип построения почивших и ныне здравствующих деловых телепередач всегда был един: бравый тон, быстрая смена телекартинок, визуальное подкрепление пафосных утверждений обязательным набором цифр, графиками и диаграммами.
Пророссийская «заточенность» казахстанской журналистики и экспертного сообщества привела к очевидному следствию - в этом варианте медидискурса нет «мифов», нет культурологических стереотипов. В первую
очередь в языковой практике казахстанского постсоветского дискурса очевидны процесс обеднения и стандартизации самого языка. Русский язык в Казахстане перестает быть феноменом культуры и выступает лишь как средство фиксации и передачи информации.
Первое и самое явное: тяга к общепринятым стереотипам, стандартность и тусклость языка. По этой причине, в языке большинства официальных русскоязычных СМИ Казахстана преобладает исключительно книжная лексика, столь отличающая язык советского времени. В казахстанском публицистическом дискурсе налицо второе «пришествие» канцелярита. Все обозначенное присутствует как на республиканском телеэкране, так в государственных «посылах» и в местечковой социальной рекламе, казахстанской газетно-журнальной публицистике. Во всем этом нет «идеального» события, а есть лишь массовые, повторяющиеся образы. Последние посылы, адресованные от государства населению, звучат так: «молодежный кадровый резерв», «фактор культуры в эпоху кризиса», «прорывные проекты», «программы на развитие потенциала молодежи» и пр.
В современном казахстанском дискурсе идеально зафиксирована центральная черта всего постсоветского дискурса - его «сниженность» и «пластмассовость». Качества языка, которые можно вычислять в написанном и произнесенном кем-то. Для «пользователя» казахстанского слова очевидны постсоветские социальные шаблоны языка и мысли.
Автор книги «Русский язык на грани нервного срыва» М.Кронгауз, анализируя российские реалии, замечает: «После перестройки мы пережили как минимум три словесные войны: бандитскую, профессиональную и гламурную... три периода, три моды» [Кронгауз, 2004, с.132]. Но эти порицаемые сейчас многими «моды» обогатили русский язык в России. Казахстан они благополучно миновали, хотя элементы компьютерной лексики и гламурного «щебетания» все же можно встретить и в казахстанской практике.
Язык русскоязычных журналистов, писателей и блогеров и есть причудливое соединение разговорных оборотов с книжно-пафосными. На публицистическом уровне это точно обозначил казахстанский писатель Герольд Бельгер: «И мне порой кажется, все друг на друга слишком похожи. Везде один традиционный казахский стиль. Читаешь, а в памяти мало что остается. Помню, я учился в казахской школе, и мы там писали пафосные поэмы. Вот сейчас то же самое» [Бельгер, 2014, с.5].
Пожалуй, именно по этой причине в казахстанском молодежном сленге оказывается более популярным слово «грамотный» (толковый) как неполная замена российского эквивалента «правильный»). Показательны в российской
речевой культуре слова-лидеры последних лет: «правильный», «пафосно», «жесть» (за каждым из слов - протестные жизненные установки). В казахстанском молодежном дискурсе пока не задаются подобные стандарты и стереотипы социального поведения. Последние казахстанские речевые образчики ближе всего к провинциальному брюзжанию по поводу всего окружающего. Самые типичные слова-клише следующие: цивильно (там все хорошо, но только не дома), беспонтовый (простой или же бестолковый), нечто (как высшая оценка чего-либо) - популярные в 1990-х слова в российской молодежной среде: «И вообще, там (в Лондоне, Париже, Блумингтоне) все так цивильно». Не обнаруживается самое важное в молодежном социолекте Казахстана - продуманное следование определенной идеологии. В конечном счете, казахстанский молодежный дискурс не есть феномен постмодерновой культуры (как оно зафиксировано во всех иных странах), он большей частью болезненно спокоен и глубоко провинциален и он же вне этнических и культурологических стереотипов.
Лингвистические игры, к которым изредка обращаются казахстанские журналисты, трудно отнести к эстетическим авторским удачам: голодонур, пиардуны, рехламщики (блогер Евгений Жумагулов). Из этого же ряда пафосная «красивость»: «Их фотографии того времени поражают неземной одухотворенностью», «И разлетаются и поныне планетарно волоокие, длинноногие газели казашки, незримо повторяя для истории других государств путь своих далеких сестер» (журналист Сагымбай Козыбаев).
На наш взгляд советская идентичность больше свойственна казахскоязычному медиальному пространству. Именно казахский дискурс имеет незначительные отличия от российского медиального пространства. Одни и те же культурологические концепты, связанные с языком и пафосной героизацией прошлого, но только с местечковым колоритом.
В казахскоязычной прессе несколько иное понимание социально-культурных процессов происходящих в обществе. Можно перечислить наиболее частотные темы казахского медиадискурса: исторические материалы, статьи о батырах, акынах и национальных традициях.
Пожалуй, единственный исследователь, который попытался объективно оценить складывающуюся ситуацию историк Нурбулат Масанов: «Одной из системных характеристик структуры такого общественного сознания выступает группоцентризм с самыми разными его проекциями этноцентризм, конфессиональный, региональный, сословно-клановый эгоизм, патриархально-генеалогический нарциссизм и т.д.). Группоцентрическое же сознание уже по природе своей необъективно, оно восприимчиво только лишь к комплиментарности по поводу «своей
моральной общности» (группы), но всегда агрессивно к любым, пускай и справедливым, но критическим оценкам» [Масанов, 2007, с.7].
Последнее бесхитростно отразил следующий «создатель» истории, реально конструирующий исторические мифы: «Мы возрождаем свое далекое, незнакомое прошлое прежде всего в своем историческом сознании, потом уже - в сознании других» [Кшибеков, 2006, с.3].
Ситуация в казахском медиадискурсе c возвратом к традиционной массовой ментальности напоминает социалистическую коммуникацию 30-х годов прошлого столетия. Произошла только подмена советских штампов на национальные, но не более. Западный славист Юрий Мурашов по несколько иному случаю так определяет суть социалистической коммуникации: «Общества с неразвитой социальной институционализацией и ментальной интернализацией письма под влиянием новых электроакустических коммуникативных возможностей так называемой «вторичной устности» склонны отказываться от дифференцированного анализа семантических связей, основанных на письменных характеристиках абстракции, формализации и саморефлексии, в пользу непосредственной коммуникации, ориентирующейся на непосредственность и тотальность в понимании смысла» [Мурашов, 2013, с.167].
В этом случае казахский медиадискурс оказывается более просоветским, чем русскоязычная пресса Казахстана. В первом случае мы видим попытку «работать» (в том числе и манипулировать) с традиционными ценностями, бесспорное подчинение авторитету, примат групповых ценностей. В этом же ряду декларируемый конформизм (восприятие себя как частицы целого и полное подчинение ему), идеология солидарности, консервативная тенденция казахского медиадискурса («приказ из прошлого»). Во втором случае - мещанство как жизненная идеология, призыв к опоре на самого себя, индивидуализм, космополитизм.
На сегодняшний день можно предположить о действенном и не всегда позитивном влиянии постсоветских мифологических реконструкций далекого и относительно недавнего прошлого на сознание становящегося казахстанского общества.
Литература
Бельгер Г. Интервью // Газета Саяси-Калам. Трибуна. 2014. № 13 .C.4
Бурдье П. Структура habitus, практика // Современная социальная теория. Новосибирск,
1995. С.16-39
Гюнтер Х. Введение // Советская власть и медиа.. СПб., 2006. C.5-16. Дейк Т.А. ван. Язык. Познание. Коммуникация. Благовещенск, 2000.
Заславская Т.И. Современное российское общество: социальный механизм трансформации. М., 2004.
Илеуова Г. Современное мещанство: социальный конформизм или адаптация к жизненной среде? http://www.ofstrategy.kz/index.php/ru/research/socialresearch/item/396-sovremennoe-meshchanstvo-sotsialnyj-konformizm-ili-adaptatsiya-k-zhiznennoj-srede Ишанова А.К. Публицистика эры постмодерна // Материалы международной конференции «Казахстан - 2050». Астана, 2014. C.24-26.
Кажегельдин А. Оппозиция средневековью. Из опыта политического противостояния в
Казахстане 1998-2002 гг. Лондон-Москва-Алматы, 2002.
Коктейль Молотова. Анатомия казахстанской молодежи. Алматы, 2014.
Кронгауз М. Русский язык на грани нервного срыва. М., 2008.
Куртин Ж.Ж. Шапка Клементины (заметки о памяти и забвебнии в политическом дискурсе) // Квадратура круга: Французская школа анализа дискурса. М., 1999. C.95-123. Кшибеков Д.К. Истоки ментальности казахов. Алматы, 2006.
Масанов Н.Э. и др. Научное знание и мифотворчество в современной историографии Казахстана. Алматы, 2007.
Мурашов Ю. Восток. Радио // Джамбул Джабаев: Приключения акына в советской стране. М., 2013. C.138-170.
Хьелл Л.., Зиглер Д. Теория личности (основные положения, исследование и применение). СПб., 1997.
References
Belger, G. Interview // Newspaper Sayasi-Kalam. Tribune. 2014. № 13.
Bourdieu, P. Structure of habitus, practice // Contemporary Social Theory. Novosibirsk, 1995. P.16-39.
Curtin. J.J. Cap Clementine (Notes on memory and zabve6nii in political discourse) // Squaring
the Circle: The French school of discourse analysis. Moscow, 1999. P.95-123.
Dijk, TA. Language. Cognition. Communication. Blagoveshchensk, 2000.
Gunther H. Introduction // Soviet government and media. St. Petersburg, 2006. P.5-16.
Ileuova, G. Modern philistinism: social conformity and adaptation to living environment?
http://www.ofstrategy.kz/index.php/ru/research/socialresearch/item/396-sovremennoe-
meshchanstvo-sotsialnyj-konformizm-ili-adaptatsiya-k-zhiznennoj-srede
Ishanova A.K. Reading postmodern era // International conference "Kazakhstan - 2050". Astana 2014.
Kazhegeldin, A. Opposition Middle Ages. From the experience of the political opposition in Kazakhstan of 1998-2002. London-Moscow-Almaty 2002.
Kjell, L., Ziegler, D. Theories of Personality (basic provisions, research and application). St. Petersburg, 1997.
Krongauz, M. Russian language on the verge of a nervous fails. Moscow, 2008.
Kshibekov, D.K. The origins of the mentality of the Kazakhs. Almaty, 2006.
Massanov N.E et al. Scientific knowledge and myth-making in modern historiography of
Kazakhstan Almaty, 2007.
Molotov cocktail. Anatomy of Kazakh youth. Almaty, 2014.
Murashov, Y. East. Radio // Jambul Dzhabaev: Adventures akyn Soviet countries. Moscow, 2013. P.138-170
Zaslavskaya, T.I. Modern Russian society: social transformation mechanism. Moscow, 2004.
