CC BY
79
О.В. Никитин
РЕЧЕВЫЕ СРЕДСТВА ДЕЛОВОЙ ПИСЬМЕННОСТИ И ИХ ФУНКЦИОНАЛЬНО-СТИЛИСТИЧЕСКИЙ ОРНАМЕНТ В «СЛОВАХ И ДЕЛАХ ГОСУДАРЕВЫХ»
В истории русской письменной культуры ХУ1-ХУН столетия занимают очень важное положение, так как в данный период происходило формирование основ системы национального языка и его стилей. Даже в рамках деловой разновидности уже тогда не было единства в способах и средствах выражения элементов утилитарной традиции, которая охватывала практически все сферы общественной деятельности. Происходила централизация управленческого аппарата, его укрупнение и реорганизация. Рост документооборота также способствовал не только развитию жанров, но и формировал «деловой» вкус эпохи.
Необходимо подчеркнуть, что в отмеченный период старый приказный язык уже действовал как слаженный механизм, имевший и вырабатывавший свои установки и распространявший их далеко за пределы административно-правовой области. Вместе с ним росли и развивались функции деловой письменности, чьи нормы складывались на основе московской приказной традиции. Судебники XV-XVI веков и Соборное уложение 1649 года упрочили положение делового языка, притягивая к нему имевшиеся диалектные разновидности и заставляя их подчиняться московским правилам. Это привело к некоторой унификации в сфере «делового» строительства и закрепило его нормы. Хотя, заметим, местные элементы в региональной деловой письменности и микрожанры продолжали существовать вплоть до конца XVIII века, но они уже не играли существенной роли в формировании традиции «подьяческого наречия», хотя и привнесли в нее колоритные детали 1. Можно согласиться с мнением С.И. Ожегова, высказавшего в своих лекциях такое суждение: «В Московской Руси деловой язык значительно расширил свои функции, он стал деловым устным (здесь и далее курсив наш. - О. Н.) языком. Начиная с XIV в. нам известно много грамот московских князей. Деловой язык был широко распространен по территории Московской Руси (Сибирь, Архангельск, Астрахань). Ясно, что были и местные особенности, но эти отклонения от государственного языка незначительны. Государственный деловой язык унифицируется, причем это происходило не самотеком. Указ Алексея Михайловича о том, как нужно писать имена в челобитьях, допускает известные отступления в орфографии имен и прозвищ. Это требовало единства в написании. Московский деловой язык расширяет границы своего применения с XVI в., применяясь в описании путешест-
вий, в частной переписке, переписке Ивана Грозного, Уложении 1649 г., как бы вытесняя книжно-литературный язык» 2.
Таким образом, деловой язык в ХУГ-ХУП столетиях получает статус общегосударственного средства письменного общения и, благодаря своим широким функциональным возможностям, влияет на ментальность.
Человеческий фактор в деловой письменности занимает одно из ведущих мест. Автор как создатель такого текста становится центральной фигурой «приказного» общения. Появившиеся азбуковники и иные нецерковные книги дают навыки светского делового этикета, обучают правилам гражданского поведения. Большое значение приобретает торговля. Возникает театр. Усложняется вся система социокультурных и общественных связей, требующих иного, более современного выражения своих потребностей.
Деловая письменность - и это одно из ее основных достоинств - легко адаптируется к внешним факторам воздействия и обслуживает в той или иной степени зарождавшиеся традиции.
Из огромного количества утилитарных текстов большое место занимают документы, связанные с тяжбенными (следственными) делами. Это говорит и об активной роли региональной судебной канцелярской системы, и о том, что она воспринимала московские традиции и вела активную письменную работу по узаконению новых установок, получивших со временем свои словесные стандарты.
Трафаретность приказной словесности в таких делах позволяла видеть в ее структуре как общие компоненты, так и вычленять индивидуальное творчество. Но в официальном документе не всегда можно обнаружить авторский след, так как традиция требовала определенной схемы. Выходить за ее пределы можно было лишь в особых случаях, например, когда разбирались процессы, связанные с посягательством на жизнь царя и его окружения. Такие случаи тщательно выведывались и фиксировались, а участники подобных «сговоров» объявлялись государевыми преступниками.
Была разработана целая делопроизводная система, сконцентрированная на фиксации и исследовании именно этой области правонарушений. Подобные источники были опубликованы и открыты для научного анализа довольно поздно, в 1910-е годы, историком Н. Новомбергским и получили название «Слова и дела государевы». Ученый отобрал многочисленные процессуальные дела до издания Соборного уложения царя Алексея Михайловича (том 1) по XVII век включительно (том 2). Эта подборка оказалась ценным источником по истории общественных отношений в то далекое время. Но язык данных текстов и сопутствующая орнаментика до сих пор не получили достаточно четкого освещения. Только работы Б. А. Ларина 3, а позднее С. С. Волкова 4 и некоторых других уче-
ных обратили внимание на лингвистическую сторону проблемы. Самое важное, что можно обнаружить в этих текстах, - элементы подлинного речетворчества, обиходно-деловой речи, разговорного языка и просторечия, которые внушительной струей вошли в стандартизированные формы деловых документов.
Их внешние рамки трафаретны и выдержаны в традициях приказной словесности того времени. Нами выделены типичные выражения письменной утилитарной речи в записях «Слов и дел государевых». По своему словесному выражению они могут относиться и к другим жанрам деловой культуры. Как правило, это зачины и концовки таких документов.
Зачины
«Г. ц. и в. к. М. Ф. в. Р. холопъ твой Володька Татищевъ да подьячиш-ка Посничка Обрютинъ челомъ бьютъ» 5; «Г. ц. и в. к. М. Ф. в. Р. холопъ твой Тимошка Поливановъ челомъ бьетъ. Нынhшняго г., 124 г. марта въ 7 д. извhщалъ тебh г... боровскій казакъ Познячко Семеновъ на боровска-го жъ на отставленнаго казака на Андрюшку, прозвище «На Ходу», а ко мн^ х. твоему, челобитную принесъ, а въ челобитной его пишетъ...» (С. 2). В зачине грамоты, посылаемой от имени государя, использовались архаические формы языка церковного происхождения (писал еси), обслуживавшие другой трафарет. В таких случаях приказной орнамент приобретал официально-деловую тональность, и по составу языковых показателей можно было легко определить, каково происхождение текста: местное, уже испытавшее к тому времени заметное влияние московских норм деловой письменности, или центральное, вышедшее из стен «государевых разрядов». Приведем образец последнего типа: «Отъ царя... въ Лухъ Ивану Лукьяновичу Опухтину. Писалъ еси къ намъ нынhшняго 124 г. апреля въ 6 д...» (С. 6).
Концовки
«И какъ къ вамъ ся наша грамота придетъ, и вы бъ про казака про Ивашка Яковлева къ намъ отписали, въ какомъ онъ дhлh нынh въ тюрьмh сидитъ, и сколь давно посаженъ, и какое на него наше д^о извhщали, и съ пытки, что говорилъ. Писанъ на MocKeh л^га 7124 декабря въ 31 день» (С. 3); «И какъ къ тебh ся наша грамота придетъ, и ты бъ казака Ивашка, вынявъ изъ тюрьмы въ воровству вел^ъ дать на крhпкую поруку съ записью, что ему впредь воровскихъ словъ неговорить и не воровать. Писанъ на МосквЬ ліїга 7124 марта въ - день» (С. 4).
Данные материалы в обилии отражают «деловые» характеристики текста прежде всего своими словесными рядами, находящимися в традиционном поле «подьяческого наречия». В этих многочисленных фрагментах мы обнаруживаем повторяющиеся выражения письменного делового
обихода: как общие, свойственные всей утилитарной словесности, так и индивидуальные «приказные» решения, вышедшие из-под пера конкретного писца. Эта колоритная палитра языковых средств очень часто не ограничивается введением в канву документа специфического «делового» слова-термина, чаще - это именно словесные ряды, которые могли и включать в свой состав такие профессионализмы, и избегать их. Но и в том, и в другом случае словесное выражение подчинено нормам «государственного» слога, который проходил апробацию на страницах многочисленных актовых памятников. Систему письменных средств утилитарной словесности того времени иллюстрируют следующие «деловые» синтагмы: ...сидШъ де онъ, Иванъ, на бесhдh у Богоявленскаго попа у Ивана... (С. 1).
.сказали по Ивановой сказ^ Забусова тЬ. жъ рhчи. (С. 1).
.а животы, г., его переписавъ, запечатали до твоего г. указа (С. 1). .и съ ^мъ у него про то былоумышленье . (С. 2).
.про то бъ онъ сказалъ правду (С. 2).
И они сказали, по твоему г... крестному цЬлованью... (С. 2). ...противъ его Познячковы извhтной челобитной разспрашивалъ. (С. 2).
.. допрашивалъ стороннихъ людей... (С. 2).
.. .велели поставить передъ собою и разспрашивали || порознь (С. 2-3).
... про то бъ сказалъ правду, не затЬялъ и не покрылъ ни по комъ (С. 3).
... билъ челомъ намъ о своей бhдности и о проhзжей грамотh проводить въ Суздаль брата своего больного (С. 3).
...велЬли его, Ивашка Яковлева, въ нашемъ дhлh взять и вкинуть въ тюрьму, а изъ тюрьмы вынявъ, пытали накрhпко (С. 3).
.а велhно казака Ивашко Яковлева бить по торгомъ кнутомъ нещадно, а бивъ посадить въ тюрьму до г. указа (С. 4).
.. разспросныя рhчи за своею рукою (С. 4).
.. .велить дать на крШкія поруки съ записьми до твоего г. указа (С. 4). .были они на бесhдh въ дер. Моршh у мордвина у Кечатка, у Гордhева сына, прозвище Угловя (С. 7).
... подалъ извhтную челобитную... (С. 8).
.и сторонихъ ссылочныхъ людей прислали къ г., къ Москвh (С. 8).
А обыскные люди въ обыскахъ говорили. (С. 9).
.въ то число на бесhдh былъ и то про себя сказалъ... (С. 10).
.дать на крhпкую поруку съ срокомъ. (С. 12).
.тотъ Ивашка съ кореньемъ въ приводh былъ (С. 13).
... вел^ъ держать по прежнему за приставомъ до твоего государева указа (С. 14).
. . .въразспросh сказалъ и съ || пытки говорилъ. (С. 138-139).
.Мздилъ я, х. т., для сыску въ Муромскій уhздъ. (С. 139).
.царскую оборону учинить (С. 226).
. . .учали бранить и похваляться смертнымъ убойствомъ (С. 226). .учинили всякихъ чиновъ людямъ заказъ кр^кій, чтобъ, того вора по прим^гамъ поймавъ, и привели въ городhхъ. (С. 231).
.не прошелъ и не прокрался никоторыми мМрами (С. 232).
.а велеть сыскать всМми людьми. (С. 378).
Как видно из представленных словесных рядов, все они имеют ярко выраженную «деловую» ориентацию. Она выявляется с помощью использования знаковых лексем приказного языка (учинили, билъ челомъ и др.), слов, иллюстрирующих детали следственного процесса, и тер-минов, применяемых в таких случаях (животъ, правда, извМтная челобитная, сторонние люди, ссылочные люди и др.), оригинальных оборотов утилитарной словесности, прикрепленных к данному тематическому контексту (то было умышленье; бить по торгомъ кнутомъ нещадно; похваляться смертнымъ убойствомъ и др.).
Нами установлено, что по составу терминологической системы делового языка тексты следственных материалов неоднородны: они могут использовать как исконные профессиональные наименования (посул), существующие с древнейших времен и получившие реализацию в документах XVII века («А Г ригорій де Масловъ отъ того у ^хъ людей емлетъ посулъ и за то де изъ Литвы литовскіе люди пишутъ въ своихъ листахъ государево имя не по пригожу» (С. 9), так и новые, возникшие в эпоху конца XVI -первой половины XVII столетия. Последняя группа терминов - лексика, связанная с названиями документов, - отглагольные образования с суффиксом -к: записка, отписка, справка, сказка, явка. Можно согласиться с мнением С.С. Волкова, считавшего, что «если бессуффиксные отглагольные имена существительные входят в терминологию делопроизводства после приобретения ими конкретно-предметных значений, то указанные выше отглагольные существительные. являются терминами делопроизводства как в значении отвлеченного глагольного действия, так и в развившемся на его основе конкретно-предметном значении» (С. 152). К новообразованиям того же периода, зафиксированным в «расспросных речах», относятся именные существительные грамотка, волокита, перечень. Очень богат терминологический ряд, связанный с процессуальными действиями (расспросъ, допросъ), наименованиями лиц, связанных по ро-
ду деятельности с судебной практикой (сыщикъ), названиями учреждений (татинная тюрьма). Приведем типичные образцы текстов:
«.. посадилъ въ татинную тюрьму» (С. 15).
«.про твое государево слово въ допросЬ сказалъ: есть де за нимъ, Ивашкомъ, твое государево царственное великое слово, только де въ ГаличЬ не скажу, скажу де на МосквЬ...» (С. 227).
«И тотъ, г., Зинька въ допросh мнЬ, х. т., сказалъ, что де, г., онъ, Зинь-ка, съ нимъ, Ивашкомъ, ни про какое твое государево слово не говари-валъ, тЬмъ де его, Зиньку, онъ, Ивашко, клеплетъ» (С. 227).
«...сыщикъ Иванъ Шастовъ-Полтевъ поймалъ вЬдуна съ кореньемъ, Ивашкомъ зовутъ...» (С. 13).
Мы отмечаем в следственных делах выражения письменного юридического языка Московской Руси, составившие терминологический аппарат административно-правовой сферы деятельности: (по)ставить съ очей на очи; передъ собою поставить. Данные обороты закрепились в следственном обиходе и воспроизводились в нем как устойчивые единицы языка: «.велЬно стрЬльца Игошку Максимова || съ казакомъ съ Иваномъ Яковлевымъ поставить съ очей на очи. И стрЬлецъ Игошка Максимовъ съ казакомъ съ Ивашкомъ Яковлевымъ съ очей на очи ставленъ. И ка-закъ Ивашко Яковлевъ сказалъ, что онъ передъ государемъ виноватъ, такое слово говорилъ не съ умышленья, напився пьянъ» (С. 3-4).
«И апрЬля, г., въ 7 д. я, х. твой, того Митьку передъ собою поста-вилъ...» (С. 4).
«И я, х. твой, того жъ часу тЬхъ людей велЬлъ поставить передъ собою и разспрашивалъ по твоему государеву... крестному цЬлованью» (С. 4). «ПомЬта: писать - разспросить съ очей на очи, что говорили» (С. 4). «И в. кн. Михаилъ ©едоровичъ Барятинскш, поставя передъ собою въ съЬзжей избЬ Андрюшку Дубенца.» (С. 10).
«. поставя съ очей на очи, про то непригожее слово разспросилъ и сыскалъ всякими людьми накрЬпко.» (С. 11).
«.про то коренье сыскать всякими сыски накрЬпко, и до кого дой-детъ разспрашивать подлинно, и ставить съ очей на очи, а сыскавъ накрЬпко, отписать къ себЬ, г., и сыскъ прислать» (С. 14).
Выражение с очей на очи, по данным «Словаря русского языка XI-XVII вв.», фиксируется в деловых документах с 1551 года и означает «лицом к лицу; в присутствии обеих сторон; на очной ставке» 5. Поставить передъ собой не отмечается в этом источнике. Оно имеет сходное значение «поставить рядом с собой (во время допроса)». Заслуживает внимания тот факт, что первое выражение включило в свой состав лексему очи, употреблявшуюся отдельно и вне контекста в высоком стиле
книжной речи. В таком сочетании эта лексема приобрела иной, профессионально-юридический, смысл.
При изучении следственных материалов мы обратили внимание на особенности употребления глаголов, синонимическая окраска которых очень обширна: говорилъ, сказалъ (нейтральная), извМщалъ (официальноделовая), лаялъ (грубо-просторечная). Интересным фактом в этой цепочке глаголов нам представляется использование элементов высокого стиля для речевой характеристики, например: «Игнашка Шетунъ въ разспро^ сказалъ: про вора де я Тушинскаго не говоривалъ, а говорилъ де я и вели-чалъ: «дай Господи г. ц. и в. к. М. 0. в. Р. здоровъ былъ, а нынче де сми-ряетъ воровъ бояринъ кн. Дмитрій Михайловичъ Пожарскій». А про за-водъ, и про ссылку, и про воровство, и про всякое умышленье ни съ ^мъ не бывалъ да и прежде того отъ меня никакого воровства не бывало» (С. 13). В данном контексте совмещено два значения глагола: общее (говорить) и единичное (величать). Последнее толкуется как «называть ко-
6
го-н. почтительными словами» и не отмечено в словарях как принадлежность следственного делового обихода. Но в отдельных, авторских, случаях такие словесные проявления могут иметь место.
Специфической особенностью «Слов и дел государевых» был их состав, который почти всегда включал так называемые «расспросные речи». Таким образом, документ представлял собой комплексную текстовую структуру. Записи участников процессов фиксировались с помощью пись-менной передачи прямой речи, но она, по мнению Б.А. Ларина, «лишь в очень редких случаях может быть сочтена за точную запись, тем более что никаких отступлений от выученной орфографии и грамматики дьяки при этой записи не допускали» 7. Как правило, прямая речь - это ответные пункты на вопросы, оглашаемые в следственном «эксперименте» - допросе. Они были непременной частью технического механизма «делового» института судебной власти, но впервые заявили о себе как естественный компонент приказной письменной культуры. Большое количество «Слов и дел государевых» дает разнообразные типы высказываний и речевых характеристик, имеющих подчеркнуто разговорный характер. Но заметим, что подлинная окраска прямой речи во многих случаях нивелировалась, уподоблялась текстовому стандарту, поэтому «безграмотных» (диалектных) элементов в ней все же не так много. Прежде чем записать такую речь, ее обрабатывали средствами приказной словесности и тем снижали для современных исследователей ее истинное «разговорное» лицо. Но и те эпизоды, которые мы выделили из фрагментов «рас-спросных речей», очень необычны с точки зрения отхода от традиционного делового протокола (общая схема была единой, а ее реализация
в каждом случае носила индивидуальный характер). Приведем образцы таких фраз:
«...сталъ де, г., онъ, Иванъ, говорить: «да споди дe здоровъ былъ г. ц. и в. к. М. Ф. в. Р. на многія лhma». И тотъ де Сенька въ ту пору учалъ говорить воровскія слова: «здоровъ бъ дe былъ царь Дмumpiй» (С. 1).
«И говорилъ Иванъ Забусовъ: «нынh дe у насъ, Божьєю мuлоcmiю, г. ц. и в. к. М. Ф. в. Р.». И Семенъ де въ тЬ. поры молылъ: «нhmъ дe, здоровъ бъ дe былъ царь Дмumpiй. Иязъ за mо воpовcкоe слово mого Семена ударилъ. Вдовый попъ Тимо9ей сказалъ: слышалъ де я, говорилъ Семенъ Телятникъ, сидя на бесhдh у Богоявленскаго попа Ивана, воровскія слова: «былъ здоровъ царь Дмumpiй». И язъ его, Семена, за то ударилъ. Чернецъ Кирило сказалъ: сид^ъ де я на бесhдh у Богоявленскаго попа у Ивана и молылъ воровскія слова Сенька: «здоровъ бъ дe былъ царь Дмumpiй» (С. 1).
«.онъ, Ивашко, пилъ съ нимъ, Игошкою, на каба^ и говорилъ Ивашко Яковлевъ Игошк^ «коmоpому дe mbi государю служишь». И Игошка де молылъ, что у насъ одинъ государь царь Михаилъ Федоро-вичъ» (С. З).
«И какъ пришелъ стр^ецъ Оська къ мужику къ Федьк^ и тотъ Федька учалъ стр^ьца лаять съ воеводы: «намъ дe и государь cmaлъ пущє Лисовскаго, и Лисовскій дe мнh головы maкъ нє снялъ, какъ государь» (С. 6).
«Того жъ часа сталъ цередъ Иваномъ ст. кн. Василья Семеновича Куракина кр. Милютка Кузнецъ. Иванъ того Милютки спрошалъ по г... крестному ц^ованью: чmо mы про государя говорилъ, пьючи на кабакіії. И тотъ Милютка заперся, не сказавъ ничего: «Про государя дe нє говари-валъ неподобнаго слова ничего, mhмъ меня поклепалъ» (С. 6).
«.вышедъ де изъ двора тотъ мужикъ Федька, и учалъ его, Осипка, и воеводh лаять матерны и говорилъ: «мнh де и князь великій cmaлъ пуще Лисовскаго, жuвоmы де вch взялъ» (С. 7).
«.сыщикъ Иванъ Шастовъ-Полтевъ поймалъ в^уна съ кореньемъ, Ивашкомъ зовутъ, а кой челов^ъ и чей словетъ, того не в^аетъ, и вел^ъ де ему то коренье въ губной избh съ^ть, и говорилъ де ему: не умрешь-ли. И тотъ де Ивашка сыщику сказалъ: хоmя де умру, чmожъ дhлamь. И того де коренья не ^ъ и у сыщика де у Ивана Шастова-Полтева откупился, далъ 2 р., и онъ его отпустилъ» (С. 1З).
«И тотъ де Нехорошій въ тое пору молылъ про тебя в. г. св. Ф. Н. и. М. и в. Р. непригожее слово: «язъ де на паmpiapxa плюю» (С. 16).
«.ставъ у пытки, мнк, х. т., сказалъ: про твое государево дкло говорилъ де тюремный же сидклецъ, въ тюрьмh сидhчи, галичанинъ, посадскій человhкъ, Зиновейко Родiоновъ сынъ Чекеневъ: «какъ де былъ на МосквМ князь Семенъ Сотыевъ-Урусовъ въ комнатныхъ, и онъ де отца твоего г. блаженныя памяти в. г. ц. и в. к. М. Ф. в. Р. въ МствМ окормилъ» (С. 228).
«И учалъ де, г., тотъ стрклецъ Ивашку Кочурбанову говорить: «поставь де свои ворота, а то де ворота государевы». И тотъ де, г., Ивашка молвилъ: «недорогъ де ты и съ государемъ». И я, х. т., того Ивашка велклъ передъ собою поставить, и про такое слово разспрашивалъ. И тотъ Ивашка въ разспроск сказалъ, что онъ былъ пьянъ, ничего про тебя, г., такого слова не говаривалъ» (С. 417).
Представленные выше эпизоды «допросных речей» свидетельствуют о том, какой социолингвистический смысл придавался имени государь в Московской Руси и насколько серьезно относились к таким вопросам судебные инстанции. С языковой точки зрения эти образцы прорывают традиционное поле деловой письменности иной, пока еще не совсем выразительной линией: элементы «подьяческого наречия» пересекаются с колоритными фрагментами обиходно-разговорной и просторечной стихии. Стандартные показатели утилитарной словесности нарушаются включением вопросительных и восклицательных предложений, состоявших из реплик участников следственного дела. Если вектор унификации языковых средств деловой письменности по данным материалам очевиден, то они же отражают и другую тенденцию - отсутствие в тот период единых норм разговорного языка Московской Руси, общенародный характер которого только складывался и представлял длительный и противоречивый процесс.
Другая особенность фрагментов с прямой речью заключается в том, что один и тот же вопрос задавался разным участникам - свидетелям, истцу, потерпевшему, которые по-своему интерпретировали происходившие события. Таким образом, могли отличаться и средства языковой коммуникации, зафиксированные в изучаемых актах. Б. А. Ларин в этом случае очень верно подметил: «Они дают ряд подобозначных или только созвучных, но весьма разнозначных разговорных формул» 8. В этом ключе показательны следующие фрагменты одного и того же следственного дела:
«Иванъ того Митьку спрошалъ по г... крестному цклованью: былъ ты вчера на кабакк, что ты про государя слышалъ неподобное слово?
Митька сказалъ по г... крестному цклованью: сидкли де мы на кабак^ сидклъ де со мною Никольскій кр. Тихоновы пустыни Никонко Оброси-
мовъ, да Луховскіе посадскіе люди Лука Г авриловъ, да Ивашка Коробовъ, а п^ъ п^ню Веселой Пифанко про царицу Настасью Романовну, и язъ де, Митька, молвилъ такъ: та государыня была благовhрна. И сидячи де тутъ кн. Василья Семеновича Куракина кр. Милютка Кузнецъ сказалъ: «чmо де нынhшнie цари»? И тотъ де Никонъ, да Лука, да Ивашко, да Веселой Пи-фанко то слово слышали, что де про государя говорилъ неподобное слово, и язъ де имъ то слово запослушилъ» (С. 5).
«Того жъ часа сталъ передъ Иваномъ Веселой Пифанко и Иванъ его спрошалъ по г... крестному ц^ованью: былъ mы вчера на каба^ и чmо слышалъ? И тотъ Пифанко Веселой сказалъ Ивану по г... крестному ц^ованью: былъ де на каба^ и слышалъ де то говорилъ кн. Васильевъ Семеновича Куракина кр. Милютка Кузнецъ неподобное слово про государя: «намъ де mh цари нонh не подобны» (С. 5).
«И говорилъ де тотъ Милютка, что намъ цари не подобны, а про нынhшняго де государя не слыхалъ» (С. 5).
«Того жъ часа сталъ передъ Иваномъ Луховской посадскій челов^ъ Лучка Гавриловъ. Иванъ того Лучки спрошалъ по г... крестному ц^ованью. А въ разспро^ Ивану тотъ Лучка сказалъ по г... крестному ц^ованью: пилъ де на каба^ пиво тотъ Милютка и разошло де ся у того Дмитрія съ ^мъ Милютою про п^ню и молвилъ де такъ тотъ Милютка: «Дмumpiй! пей де пиво, а про цари де намъ menepь говоpumь не надобно» (С. 5).
Материалы следственных дел фиксируют также элементы разных письменных традиций. Это тем более примечательно, что их деловая схема все более унифицировалась и ее развитие было сконцентрировано на тех структурных компонентах языка, которые расширяли семантический облик текста в его делопроизводных функциях. Но и здесь индивидуальное проявление речевых средств могло иметь место и фиксировалось писцами, например:
«...а сижу де я въ Бhлевh въ тюрьм^ живожь свой мучу въ нanpacнuнh пятый годъ, а сердоболя де у меня такого н^гъ, кому де обо мн^ объ моей б^ности г. бить челомъ о сыску и о свобод^ и я де, съ б^ности умысля, за^ялъ за собою государево слово для того, чтобъ де г. вел^ъ меня взять къ Москв^ а кому де, г., приказалъ про свое государево д^о меня разспросить и мнh де было бить челомъ г., что сижу де я въ темниц^ жuвоmъ свой мучу не въ дhлh, и чтобъ де г. пожаловалъ меня, вел^ъ про меня сыскать, про мое воровство городомъ Мценскомъ, люба де смєржь была или живошъ, одинъ бы де конецъ былъ, а больше де за мною ^хъ рhчей н^тъ, а государева д^а за мною н^тъ и ни на ко-
го не вЪдаю, и не слыхалъ ни отъ кого, и писать де самому государева дЪла не чhмъ, опрично де за мною того никакихъ рhчей нЪтъ» (С. 9).
Здесь мы наблюдаем и элементы обиходно-деловой словесности, окруженные типичным приказным формуляром (животъ свой мучу въ напраснинЪ), и образец литературно обработанной деловой речи, введенной в контекст челобитной и выделяющейся своим орнаментом в таком консервативном жанре (люба де смерть была или животъ, одинъ бы де конецъ былъ).
В других документах мы также встречаем показательные эпизоды авторской деловой практики, отражающей и местные традиции «подьяческого наречия», и правила московских приказов, например:
«.и говорилъ ему Григорій, что приказано ему на гостинh дворЪ, и онъ де Григорій коpыcmуemcя одинъ, а его де Савинковыхъ воротъ не знаетъ и ничего къ нему не приносить. И онъ де, Григорій Масловъ, гово-рилъ, что ему на гостинномъ дворh коpыcmовamьcя нечhмъ и посуловъ къ нему посылать нечего. И за то де подьячій Савинко, побранясь съ нимъ, взвелъ государево слово, будто онъ, Григорій Масловъ, торгуетъ государевымъ именемъ да будто и сторговалъ» (С. 8).
«.а сказалъ: являлъ де жопєро Луховской посадскій человЪкъ Митька Васильевъ сынъ Оголихинъ на кабакЪ многимъ посадскимъ людямъ, что говорилъ на кабакЪ князя Васильевъ крестьянинъ Семеновича Куракина Милютка АлексЪевъ сынъ Кузнецъ про государя неподобное слово, а за то де, г., тотъ Митька Оголихинъ ко мнЪ, х. твоему, не пошелъ, яв-лялъ, что было поздо да и пьянъ былъ» (С. 4).
«.. приказалъ сотскимъ. беречи до ужрєя, nокaмhcma mh люди проспяжся» (С. 5).
«.и почали де подьячіе у него, Ивашка, бумаги просить, и увидШи въ подпояс^ узелокъ завязанъ, и велЪли ему развязать. И въ томъ де узелкЪ завязанъ у него корень, а не вЪдаетъ онъ, Пашка, какой. И сыщикъ де разбойныхъ дЪлъ Иванъ Шестовъ-Полтевъ велЪлъ тому мужику Ивашки половину кореня съЪсть. И какъ де тотъ мужикъ съЪлъ, и ему ничего не подЪялось. А другую половину того кореня, запечатавъ, поло-жилъ въ казну и писалъ къ тебЪ, г., а того Ивашку Круговаго посадилъ въ тюрьму до твоего г. указа» (С. 14).
«.тотъ колодникъ, г., Герасимка Труфоновъ изъ за пристава ужєкъ бeзвhcmно» (С. 11).
«И говорилъ, г., передо мною, х. т., онъ, Павликъ, Якушку Щурову: ты де вЪдомый воръ, напередъ сего въ воровствЪ не по однажды поиманъ былъ и по дважды де государево слово сказывалъ, и тЪмъ де отъ воровст-
ва своего свобоженъ былъ, а нынЪ де покравъ лавку государевымъ жъ дЪломъ отъ воровства своего оnpоcmamьcя» (С. 14).
«.потому что почаялся онъ, Якушко, что его пошлетъ съ тЪмъ къ МосквЪ» (С. 14).
«.приложа руку къ челобитной, и учалъ имъ, мiрскимъ людямъ, ла-яжь мamepны и съ чeлобumною, и тое ихъ челобитную бросилъ по столу, а въ той де челобитной насъ, в. г., имя написано» (С. 44).
«А я, х. твой, грамотЪ не умЪючи, учалъ де, г. съ того Ивашка въ пропоЪ тотъ черкашенинъ Гаврилка зипунъ cнuмamь, и тотъ де Ивашка говорилъ: дай де господи здоровъ былъ, ты г. ц. и в. к. М. Ф. в. Р. и отецъ твой государевъ в. г. с. п. Ф. Н. М. и в. Р. не велятъ воровать. И тотъ де, г., Гаврилко ожца mвоeго государева излаялъ» (С. 45).
«.поималъ меня, х. т., безъ поличнаго и безъ язычной молки, и поса-дилъ меня вь тюрьму занапрасно, стакався съ ельчаны, дЪтьми боярскими, Денисомъ Шиловымъ съ товарищемъ» (С. 1З9).
«А сказавъ, велЪлъ бы его у приказныя избы бить батоги нещадно, чтобъ ему впредь неповадно было пить до пьяна и инымъ такъ воровать, съ || пьяныхъ глазъ наши дЪла зamhвamь. А учиня ему наказанье, его свободилъ» (С. 225-226).
«.шелъ де онъ, Федька, мимо Г алицкое опальной тюрьмы и его де, 0едьку, вскликалъ тюремный сидЪлецъ Ивашко Ивановъ, а, вскликавъ, велЪлъ въ съЪзжей избЪ мнЪ, х. т., ему 0едькЪ, извЪстить, что де за нимъ, Ивашкомъ, есть твое государево слово» (С. 227).
«Да тюремный же сидЪлецъ ок. кн. Ивана Васильевича Хилкова кр. А9онька Михайловъ сынъ, прозвище Собинка, въ разспросЪ сказалъ: была де у тюремныхъ сидЪльцевъ у Зиньки Чекенева съ Ивашкомъ Ивано-вымъ межь собою поговорка и Ивашко де спросилъ его, Зиньки: за что де кн. Семенъ Сатыевъ-Урусовъ съ Москвы въ опалу сосланъ? И Зино-вейко де ему, Ивашку, молвилъ такое слово: сосланъ де онъ за то, что де онъ, кн. Семенъ, блаженной памяти г. ц. и в. к. М. Ф. въ третьей ЪствЪ окормилъ. То де я слово слышалъ» (С. 228).
«И Ивашка Кочурбановъ въ разспросЪ сказалъ: сентября де въ 15 д. въ другомъ часу ночи шелъ онъ съ посаду отъ Никитскаго попа отъ Стефана со владычнымъ подъ дьякомъ съ Маркомъ Львовымъ и толкнулъ въ горо-довыя ворота кулакомъ: «есть ли воротникъ»? И въ тЪ поры де никто не откликнулся, и, выскоча де изъ караульной избы, невЪдомо кто, и его ла-ялъ матерны всякою лаею; а онъ де, Ивашка, и не помнитъ ничего, былъ по грЪхомъ пьянъ» (С. 418).
Отмеченные эпизоды приказного следственного обихода иллюстрируют разную степень терминологической и лексико-семантической направленности языковых средств: «специальный» контекст, требующий буквального следования деловой схеме, использует клишированные компоненты, принятые в целом в официальной письменности; в тех случаях, когда коммуникативно-ситуативный план занимает ведущее положение (в прямой речи, в описании фактов происшествия), он создает свои речевые средства и включает их в «подьяческое наречие». Отсюда экспрессивная насыщенность текста бывает разной. Ее носителями являются лексические единицы, выходящие за традиционный деловой концепт и реализующиеся в системе словесных единиц другого информационного поля, ср.: лаять матерны и съ челобитною и отца твоего государева изла-ялъ (здесь очевидна просторечная репрезентация языковых элементов, показывающая высокую степень негативной перцепции); стакався съ ельчаны; въ третьей hствh окормилъ (в подобных выражениях содержится нейтральная коннотация факта). Такие примеры в обилии фиксировались в «Словах и делах государевых» и во многом содействовали поиску деловой употребительной нормы. Как видно из приведенных текстов, и те, и другие компоненты были допустимы даже в официальных посланиях и для данного жанра не являлись чем-то необычным. Использование элементов «подлой» речи, по выражению А.Н. Толстого, имело функциональную мотивацию: традиции московской приказной школы требовали записывать дела о «государевом деле» «слово в слово» и тем инициировали введение в содержательную канву пестрой гаммы речевых средств, впервые с такой ясностью отразивших живые голоса далекой эпохи. Этим своим качеством данные документы отличаются от много-
9
численных актов того времени .
Представляется целесообразным, кроме описания общих речевых характеристик этих документов, проанализировать отдельные дела. Хотя они и создавались по заданной схеме, все же имеют весьма своеобразные детали текста, который в каждом случае раскрывался своими индивидуальными особенностями.
Разнообразный и богатый речевыми фактами словесный орнамент «Слов и дел государевых», отражающих противоречивые жизненные события, выявляется в конкретных ситуативно-коммуникативных эпизодах, где на первый план выходит народно-разговорная стихия. Таково, в частности, дело «Об освобождении из тюрьмы рязанца сына боярского Федота Короваева, посаженного туда без вины и сказавшего государево дело ложно с целью избавиться тюремной нужи». Оно показывает интересный социальный прецедент, когда «государево дело» объявлялось с целью протеста и защиты собственных прав. И единственный способ избежать
«нужи» - фальсификация фактов. Все это подвергалось тщательному анализу и разбирательству со стороны судебных органов.
Этот образец следственного документа примечателен и собственно текстологическими и лингвистическими характеристиками. В нем участвуют разные стороны (заключенный боярин, тюремные сидельцы, свидетели, царь), которые по-своему реагируют на происшедшее событие и выражают в словесной форме свое отношение к нему. Мы наблюдаем здесь, таким образом, целый комплекс коммуникативных средств, подчиненных раскрытию конкретной ситуации и оформленных по единой схеме тяжбенного делопроизводства. Но в ней, как и в любой стандартной деловой формуле, могут быть изменения и отклонения от письменного трафарета, которые и составляют то ценное в языковом отношении, на что следует обратить внимание.
Традиционный зачин имеет цель ввести читателя в ситуативный ряд и сообщает факты. Деловое описание как прием документирования информации сопровождается применением известных приказных клише:
«Въ нынhшнемъ во 154 г. февраля въ 6 д. писалъ къ г. ц. и в. к. А. М. в. Р. изъ Переславля Рязанскаго Дмитрій Овцынъ, сказывали де ему тюремные сидЪльцы, рязанецъ, с. б., ©едотка Короваевъ да б. Н. И. Романова Скопина городка казаки Бориско Воротниковъ Кривой да Захарко Лопат-кинъ, что за ними государево дЬло; а ему они того государева дhла не скажутъ, а скажутъ де они про то государево дЫо на Москві И февраля въ 26 д. послана г. грамота въ Переславль Рязанскій къ Дмитрію Овцыну, а велкно тюремныхъ сидкльцевъ, рязанца, с. б., Федотка Короваева, и Бориска Кривого, и Захарка Лопаткина про государево дЪло разспро-сить ему, Дмитрію. А будетъ не скажетъ, и ему тЪхъ тюремныхъ сидкльцевъ велкно пытать. А что они въ разспроск и съ пытки скажутъ, и въ какомъ дЪлЪ, и сколь давно въ тюрьму посажены, и ему велкно отписать къ государю. И марта въ 21 д. писалъ къ г. изъ Переславля Рязанска-го Дмитрій Овцынъ, что онъ тюремныхъ сидкльцевъ Федотка Караваева, и Бориска Кривого, и Захарка Лопаткина про государево дЪло разспраши-валъ, и они ему про государево дкло не пытаны не сказали, и онъ ихъ по г. указу велклъ пытать» (С. 540).
Каждый тематический блок дела содержит комплекс следственных мероприятий, получивших разработку на основе гражданских судебных законов. В частности, здесь «тюремные сидельцы» «не пытаны не сказали», поэтому велено их «по государеву указу» пытать. Среди отмеченных элементов делового письменного обихода мы фиксируем и целые синтагмы, как правило фигурирующие в начале и конце документа, и отдельные сочетания (государево дЫо), и одиночные лексемы
в типичных для приказного контекста грамматических формах (въ разспросЪ, съ пытки).
Наибольший интерес представляют сами допросы (пытки) и как факт социокультурной юридической традиции, и как своеобразный языковой эксперимент. Именно в «Словах и делах государевых» эта часть текста играет самую функционально значимую роль: на ее документировании основывается судебное решение и выносится окончательный вердикт. С точки зрения текстового пространства такой компонент является необходимым звеном в цепи структурного построения словесного материала и своей формой подтверждает подлинность совершаемого действия. Следовательно, и речевая оболочка такого текста меняет свою окраску: от официального «представления» дела - к реальному коммуникативному процессу. См. далее:
«А съ пытки рязанецъ, с. б., Федотка Короваевъ сказалъ: въ нынЪш-немъ во 154 г. на масленой недЪлЪ говорилъ въ тюрьмЪ тюремный же сидЪлецъ 1евлевъ кр. Протасьева Ивашко Яковлевъ, что онъ на государево дЪло плюнетъ; а къ какой де рЪчи Ивашко Яковлевъ то слово молвилъ, и онъ, 0едотка, того не слыхалъ» (С. 540).
Этот процесс предполагал запись речи участников следствия «слово в слово» или ее передачу косвенными конструкциями, но с сохранением общего смысла и манеры словесного выражения. Такая задача ставилась писцу, который оформлял настоящие акты по заданному трафарету. В данную схему входил и перцептивный элемент: воспроизведение подлинной речи говорящего, воспринимаемой участниками процесса, с отображением индивидуальных особенностей «поведенческой тактики»:
«А Ивашко Яковлевъ въ разспросЪ сказалъ: пилъ де онъ на масляной недЪлЪ 2 дни и вопьянЪ де молвилъ онъ, Ивашко, то невЪжливое слово; а къ какой рЪчи то слово молвилъ, и онъ, Ивашко, того самъ не помнить, и въ той де его винЪ государь воленъ. А въ тюрьму Федотка Караваевъ посаженъ въ прошломъ во 153 г. въ Оспожинъ постъ, пр^халъ де онъ, Федотка, въ Переславль Рязанскій государю крестъ цЪловать, и его де у крестнаго цЪлованья изымали губные старосты Г ригорій Колеминъ да Дмитрій Смагинъ, и сказали ему, что велЪно его по язычной молкЪ посадить въ тюрьму; а по чьей де язычной молкЪ, и въ какомъ дЪлЪ, того де ему не сказали; и съ тЪхъ де мЪстъ сидитъ въ тюрьмЪ, и г. бы его пожа-ловалъ, велЪлъ ему свой г. указъ учинить» (С. 541).
В таких эпизодах фиксируется событийная сторона допроса (пилъ де онъ на масляной недЪлЪ 2 дни...), а фигурирующие дополнительные обстоятельства показывают причину следственного действия: велЪно его по
язычной молкh посадить въ тюрьму... Заметим, что речь обвиняемого при ее письменной атрибуции получает «деловую» обработку: меняется семантический облик текста, который приобретает нетрадиционные для реальной ситуации детали. В этом отношении заслуживает внимания выражение и вопьянh де молвилъ онъ, показывающее разные возможности семантико-стилистической адаптации разговорных элементов. Ср.: «.такое слово || въ караульной из6Ъ молвилъ спроста пьянъ.» (С. 15-16); «.онъ молвилъ про г. непристойное слово съ простоумья, а не умыс-ломъ...» (С. 141). Указанный глагол употреблен писцом в одном из вторичных значений: молвить - это не просто «говорить, сказать», а «наговаривать на кого-л.» 10. Здесь старинная книжная семантика слова получила практическую реализацию в деловом контексте. Заметим, что в современном литературном языке архаический оттенок вышел из употребления: молвить фиксируется только как «сказать, проговорить что-л.» с пометой «народно-поэтическое» 11. В данном контексте выделяем еще один показательный элемент делового письма, имевший хождение и в обиходной речи: по язычной молкh. Это выражение означает «донос, свидетельское показание» и фиксируется как устойчивый оборот приказной письменности с конца XVI века. Лексема молка (молвка) в древнерусских деловых текстах трактуется так: «оговор, обвинение» 12. В сочетании с прилагательным язычный (от слова язык 13) данное выражение получает терминологический смысл и в такой семантической оболочке воспроизводится в утилитарной словесности иногда с иным текстовым сопровождением. Ср. другие фрагменты следственных материалов XVII века: «.губный староста Иванъ Бехткевь поималъ меня, х. т., безъ поличнаго и безъ язычной молки, и посадилъ меня вь тюрьму занапрасно, стакався съ ельчаны, дЪтьми боярскими, Денисомъ Шиловымъ съ товарищемъ. И я, х. т., сидЪлъ въ тюрьмЪ и помиралъ голодною смертью годъ. И тотъ г., губный староста Иванъ Бехткевъ хотклъ меня пытать безъ поличнаго и безъ язычной молки, по челобитью тЪхъ моихъ недрузей.» (С. 139).
Таким образом, устойчивый терминологический аппарат юридического языка тоже неотъемлемая часть текстов допросных речей, в схеме воспроизведения которых словесный материал приобретает специальный, профессиональный облик судебно-правового документа. Это подтверждается дальнейшими действиями следствия, зафиксированными после пытки другого участника данного процесса, сообщившего дополнительную информацию:
«Бориско Воротниковъ Кривой въ разспроск и пытки сказалъ: въ прошломъ де во 152 г. Ъздилъ онъ въ Касимовскій уЪздъ для своего дкла, и заЬхалъ въ село Наташенье по знакомству къ татарину ГришкЬ
СинЪеву, и видЪлъ, что тотъ татаринъ Гришка СинЪевъ дЪлаетъ уклад-ныя деньги, и продаетъ за серебряныя деньги, и продаетъ де за рубль по гривнЪ и больше. А ему, Бориску, тотъ татаринъ Гришка СинЪевъ ук-ладныхъ денегъ далъ рубли съ 2, а у него, Бориска, взялъ за рубль по
5 алтынъ. То де за нимъ, за Борискомъ, и государево дЪло, а иного никакого дЪла нЪтъ. А въ тюрьму онъ, Бориско, посаженъ въ прошломъ во 153 г. по язычной молкЪ Рязанскаго архіепископа кр. Федотка МихЪева въ разбойномъ дЪлЪ» (С. 541).
Стоит отметить, что каждый допрос представляет собой новый тематический блок дела, но с повторяющимися текстовыми элементами, обрамляющими конкретный фрагмент. Первый его компонент - наименование лица (как правило, даются имя и фамилия и дополнительно, если есть, прозвище: Бориско Воротниковъ Кривой), сословная принадлежность которого фиксируется в начале следственного действия (казак). Имена представителей низших ступеней социальной лестницы, кроме того, получают суффиксальную атрибуцию: уменьшительно-ласкательный аффикс -к- (Захарко Лопаткинъ, съ Ивашкомъ Фроловымъ). Следующий компонент - наименование следственного мероприятия (допрос, пытка): . въ разспросЪ и съ пытки сказалъ... Затем помещается изложение речи, то есть происходит словесная фиксация событийной стороны (объяснение причин и обстоятельств случившегося). Завершается блок объявлением официального лица, инициировавшего следствие: «А въ тюрьму онъ, Бо-риско, посаженъ въ прошломъ во 153 г. по язычной молкЪ Рязанскаго архіепископа кр. Федотка МихЪева.», «А въ тюрьму онъ, Захарко, посаженъ въ прошломъ во 152 г. по язычной молкЪ тюремнаго-жъ сидЪльца Гришки Скопинскаго.», с типичной формулярной концовкой: «. въ разбойномъ дЪлЪ». Ср. аналогичный эпизод далее по тексту (цифрами указаны выделенные нами части):
«(1) Захарко Лопаткинъ (2) въ разспросЪ и съ пытки сказалъ : (3) тому де нынЪ четвертый годъ Ъздилъ онъ б. П. И. Романова съ кр. съ Ивашкомъ Фроловымъ въ Мещору въ Г ускую волость купить суконъ и рогожъ, и въ той де Гуской волости стояли они въ дер. ТашкинЪ у кр. у Васьки; и какъ де поЪхали они отъ того Васьки съ двора, и на дорогЪ де показалъ ему товарищъ его Ивашко Фроловъ мЪдныхъ денегъ рублей съ 10; а сказалъ ему тотъ Ивашко, купилъ де онъ, Ивашко, мЪдныя деньги у того кр. у Васьки, у котораго они на дворЪ стояли; а по чему за рубль серебря-ныхъ денегъ давалъ, того де ему, Захарку, онъ, Ивашко, не сказалъ. То де онъ, Захарко, государево дЪло и вЪдаетъ, а иного никакого дЪла нЪтъ. (4) А въ тюрьму онъ, Захарко, посаженъ въ прошломъ во 152 г. по язычной
молкЪ тюремнаго-жъ сидЪльца Гришки Скопинскаго въ разбойномъ дЪлЪ» (С. 541).
В состав следственного дела включались и другие компоненты: челобитная «тюремного сидельца», указ царя. Каждый из них интересен характером речевых средств и их письменной фиксацией в деловом контексте. Заметим, что при общей схеме такого документа они обслуживают разные информационные блоки: челобитная выражает типичные черты этого жанра приказной словесности и менее официальна в представлении речевой характеристики; она использует как традиционный набор «ритуальных» формул, так и элементы народно-разговорного языка; ответ государя содержит только констатирующую клаузулу, оформленную средствами деловой архаики, представляющую собой государственный слог; она не допускает стилистических и лексических отклонений. Проанализируем эти части подробнее.
«Ц. г. и в. к. А. М. в. Р. бьетъ челомъ х. т. изъ темницы заключенный рязанецъ 0едотко Васильевъ сынъ Короваевъ. Въ прошломъ, г., во 153 г. пр^халъ я, х. т., въ Переславль Рязанскій тебЪ г., креста цЪловать и губные старосты Григорій Колеминъ да Дмитрій Смагинъ, взяли меня, х. т., отъ крестнаго цЪлованья и посадили въ тюрьму безъ поличнаго и безъ язычной молки для своей бездЪльной корысти, а истца мнЪ, х. т., и по ся мЪста никого нЪтъ. Сижу напрасно, помираю нужною, голодною смертью. И въ нынЪшнемъ, г., во 154 г., сидЪчи въ тюрьмЪ, сказалъ за собою твое государево слово, и о томъ в. Дмитрій Овцынъ писалъ къ тебЪ, г., къ МосквЪ въ Разрядъ. И супротивъ той отписки изъ Рязряду прислана твоя г. грамота, а велЪно меня въ твоемъ государевЪ словЪ разспросить. И я, х. т., супротивъ твоей г. грамоты разспрашиванъ; а твоего г. указу мнЪ, х. т., нЪтъ, сижу внапраснЪ, безъ вины, помираю нужною, голодною смертью. И я, х. т., билъ челомъ тебЪ, г., о указЪ и думные, г., дьяки Иванъ Гавреневъ да Михайло Волошениновъ, дЪла и отписки слушавъ, сказали, что въ томъ твоемъ государевЪ дЪлЪ я, х. т., оправдался и дЪла до меня нЪтъ: а губные старосты отказали, что до меня имъ никакого дЪла нЪтъ. Милосердый г., пожалуй меня, х. своего, заключеннаго, вели, г., мнЪ дать свою г. грамоту изъ Разряда и вели, г., меня свободить, чтобъ II мнЪ, х. т., сидЪчи въ тюрьмЪ, съ стыда и съ голоду не помереть. Ц., г., смилуйся, пожалуй» (С. 541-542).
Мы отмечаем в данном фрагменте типичные образцы делового трафарета челобитных, характеризующие традиционный письменный приказный обиход: бьетъ челом, х[олопъ] т[вой], сказалъ... государево слово, г[осударева] грамота, твоего г[осударева] указу.
Автор использует устойчивое выражение, применявшееся как в утилитарной словесности, так и в произведениях художественной литературы (...и по ся мЪста (=до сих пор) никого нhтъ) и закрепившееся в архаичной форме. Ср. такой фрагмент из древнерусской повести XVII века: «Ой еси, Сухан Дамантьевичь! Ты славен в Киеве велик богатырь, а по ся мест не ведаешь, ужь тому девятой день, как перевозитца через быстрой Непр царь Азбук Товруевичь» 14. В изучаемом деле указанное выражение встречается в двух видах: простом (как в примере выше по тексту) и составном: .и съ тhхъ де мЪстъ онъ, Оедотка, и по ся мЪста сидитъ и помираетъ голодомъ... (С. 542). Последний вариант, по-видимому, был распространен реже и не отмечается в таком составе в «Словаре русского языка XI-XVII вв.».
Другой особенностью текста являются клишированные обращения, применяемые в утилитарной стилистике как схематическое средство поведенческой тактики: Милосердый г., пожалуй меня, х. своего.; ...вели, г[осударь]...; Ц., г., смилуйся, пожалуй. В таких случаях употребляются формы повелительного наклонения глаголов. При обработке текста сохранена личная мотивация письма, подтвержденная использованием местоимения я.
Нами зафиксированы и менее устойчивые компоненты делового орнамента, применяемые как дополнительное описательное средство. Они отражают полуофициальные тенденции в языке челобитных: для своей бездЪльной корысти, сижу внапраснh; помираю нужною, голодною смертью; дЪла до меня нhтъ. Очевиден их обиходно-разговорный характер.
Показательным элементом живой языковой традиции является употребление исконно русских глагольных форм в сочетаниях типа сидЪчи въ тюрьмЪ.
Для челобитных характерно введение в содержательную структуру слов-титулов, обозначавших лицо и его социокультурную принадлежность. В нашем контексте это губные старосты, думные дьяки. Документ содержит и лексические средства, имеющие юридическую семантику (поличное, язычная молка, истец, указ), а также наименования государственных учреждений (Разряд).
Таким образом, анализируемый фрагмент представляет собой определенный набор традиционных языковых средств «подьяческого наречия», подчиненных заданной деловой схеме, но и имеющих индивидуальное проявление в контексте. Несомненна некоторая профессиональная стилистическая обработка материала и унификация приемов словесного выражения. Насыщенность терминами и лексемами из области государствен-
но-правовых отношений и судебная ориентация текста позволяют выделить в нем опорные фигуры, на основе которых формируется жанр челобитной и по образцу которых создается тип словесного полотна. Но все они функционируют в русле гражданских письменных традиций. В целом рассмотренные компоненты данного текста отражают и реальную языковую ситуацию того времени, показывая устойчивость утилитарной нормы, ее закрепленность за конкретным жанром и в то же время способность воспринимать и адаптировать в деловом контексте неоднородные речевые средства. Трафаретность позволяет вмешиваться в приказную схему народно-разговорным, книжным и обиходно-деловым «ритуалам», вводимым с функциональной целью, и уживаться с ними в одном контексте.
Следующая далее вторая челобитная содержит краткий пересказ событийной линии и в текстовом отношении почти идентична первой. Она включает тот же набор речевых средств, но повествование ведется от третьего лица:
«И г. ц. и в. к. А. М. в. Р. бьетъ челомъ рязанецъ Федотко Короваевъ, а сказал: въ прошломъ де во 153 г. пр^халъ онъ, Федотка, изъ дер. своей въ Переславль Рязанскій крестъ цЪловать г., и губные старосты Григорій Колеминъ да Дмитрій Смагинъ для своей корысти отъ крестнаго цЪлованья его, Федотка, взяли, и посадили въ тюрьму; и онъ де, Федотка, не перетЪрпя тюремныя нужи, сказалъ за собою государево дЪло, и съ тЪхъ де мЪстъ онъ, Федотка, и по ся мЪста сидитъ и помираетъ голодомъ, а истца де ему никого нЪтъ. И г. бы его, Федотка, пожаловалъ, велЪлъ его изъ тюрьмы свободить» (С. 542).
Другой тип - заключительная часть следствия, представленная «пометой» государя и царской «грамотой». Она выдержана в стилистике официально-делового письма с краткими резюме и выделяется двумя показателями:
а) оборотами речи, принятыми в писцовой традиции: государь пожаловал, выпустить съ порукою;
б) устаревшими книжными формами: употребление глагольного перфекта (писалъ еси) 15, указательного местоимения ся, древней формы творительного падежа множественного числа (съ иными нашими дЪлы).
Здесь же фиксируется следующая любопытная социокультурная деталь судебного делопроизводства: «разпросныя и пыточныя рЪчи» присылались для принятия решения в Москву, о чем на место подавалась отписка: «И намъ то вЪдомо».
В этой же части мы обнаруживаем и фактическое изменение одной формулы приказного языка: если в предыдущих документах везде фигурировало государево дЪло, то здесь оно названо по-другому: наше дЪло.
Наконец, финальная часть документа заканчивается письменным оборотом, который являлся текстовой клаузулой документов государственного значения: «Писанъ на МосквЪ лЪта 7155 октября въ 20 д.».
Приведем конец этого дела:
«ПомЪта: 155 г. октября въ 20 д. государь пожаловалъ: буде до него разбойное или татиное дЪло не дошло и истца ему никого нЪтъ, велЪлъ его изъ тюрьмы выпустить съ порукою.
Отъ ц. и в. к. А. М. в. Р. въ Переславль Рязанскій в. нашему Дмитрію Михайловичу Овцыну. Въ прошломъ въ 154 г. писалъ еси къ намъ и при-слалъ разпросныя и пыточныя рЪчи тюремного сидЪльца, рязанца, с. б., 0едотка Караваева, что онъ сказалъ на квлева кр. Протасьева на Ивашка Яковлева наше дЪло. И намъ то вЪдомо.
И какъ къ тебЪ ся наша грамота придетъ, а до того будетъ Федотка разбойное и татиное дЪло не дошло, и исца ему никого нЪтъ, и ты бъ его, Федотка, изъ тюрьмы выпустилъ съ порукою. Да о томъ къ намъ отписалъ съ иными нашими дЪлы. Писанъ на МосквЪ лЪта 7155 октября въ 20 д.» (С. 542).
Итак, рассмотренный нами фрагмент из «Слов и дел государевых» можно квалифицировать как типичный образец приказной схемы с ее формальными, текстовыми и языковыми элементами, служащими для обеспечения «словесного ритуала» следственного процесса особо важного государственного значения. Но мы не наблюдаем абсолютной стандартизации трафаретов, которые допускали варьирование внутри системы «подьяческого наречия», а в ряде примеров и контаминацию со смежными языковыми фигурами.
Но это не единственный образец такого типа документов, состав и структура которых во многом зависели от событийной стороны вопроса, методов его практического разрешения и способностей самого писца как главного творителя искусства делового слога 16. В иных случаях нейтральный деловой «сюжет» окрашен более экспрессивными средствами и отражает другие стороны социальной жизни, получившие своеобразную детализацию в контексте письменного разбирательства.
Предметом расспросных речей могли быть не только изветы на царя, но и другие случаи, в частности, произнесение непристойных слов, которые также квалифицировались как отклонение от общественных правил и карались институтом судебной власти.
В одном таком деле «О наказании батогами за ложный извет в государевом слове» говорится:
«Г. ц. и в. к. А. М. в. Р. х. твой Ивашка Колтовскій челомъ бьетъ. Въ нынЪшнемъ, г., во 156 г. іюня въ 23 д. пришелъ ко мнЪ, х. т., въ съЪзжую избу курченинъ, с. б., Григорій Мальцовъ, а сказалъ за собою твое государево слово, что будто говорилъ непристойное слово черненинъ, с. б., Яковъ Романовъ. И я, х. т., того с. б. Якова Романова противъ Григорьевы сказки Мальцева велЪлъ сыскать, и о томъ его разспрашивалъ, и которые, г., такое непристойное слово противъ ихъ сказокъ слышали, велЪлъ, раз-спрося, записать, и тЪ, г., ихъ разспросныя рЪчи.» (С. 542).
Допрос содержит изложение объявленных «государевых слов». Пересказ оформляется как перечисление событий, состоящее из отдельных однородных конструкций, включающих в свой строй глаголы прошедшего времени:
«156 г. іюня въ 23 д. пришелъ въ съЪзжую избу къ в. къ Ивану Михайловичу Колтовскому черненинъ, с. б., Григорій Мальцовъ, а сказалъ за собою государево слово: цЫовалъ де онъ государю крестъ, что слыша про него, г., не молчать; почелъ де черненинъ, с. б., Яковъ Романовъ у брата его родного у Іева Мальцева избу раскрывать, а сказалъ де ему, что тотъ Яковъ тое избу купилъ у Іевлевой жены, а тотъ де 1евъ посланъ на г. службу на вЪчное житье въ Новый Царевъ-АлексЪевъ городъ; и онъ де тому Якову почелъ говорить про тое Іевлеву избу: 1евлевымъ де помЪстьемъ г. пожаловалъ его, Григорья. И тотъ де Яковъ молвилъ: «у насъ де и на Черни государь». И онъ де, про такое слово слыша, изв^тилъ; а слышали де такое слово, что тотъ Яковъ говорилъ, Аксенова жена Филатова Арина да Ермолова жена Мальцева Анна: «у насъ де и на Черни государь» (С. 542).
Именно глагольная часть в данных текстах играет особую роль, поскольку подчеркивает действие как способ ведения следствия. Заметим, что такое семантическое преимущество указанной части речи над остальными преобладает и в других частях документа. Глаголы здесь употреблены не в книжных устаревших формах, а записаны с речи реальных участников дела и составлены в цепочку для удобства логического восприятия текста. В этом есть и формулярная черта: деловой документ, особенно тот, что связан с каким-то следствием, всегда мобилизует наиболее активную, действенную часть словарного запаса для передачи информации. Наиболее часто употребляются глаголы пришелъ, сказалъ, почелъ говорить, молвилъ, слышали.
Следующий текстовой блок содержит расспрос - составную часть такого типа приказных документов, на которых основывается следствие.
Как правило, эта часть даже в передаче писцами стандартных элементов делового языка включает и некоторые народно-разговорные черты, которые обнаруживаются прежде всего в прямой речи или в ее обработке (косвенной речи):
«Того жъ числа сказалъ въ разспросЪ черненинъ, с. б., Яковъ Рома-новъ: купилъ де онъ у Іевлевой жены Мальцева избу, и тое де избу почелъ раскрывать, и пришедъ де къ нему къ той избh Григорій Мальцовъ, и той избы ему возить не велитъ, почелъ де ему тотъ Григорій говорить: «меня де 1евлевымъ пом^тьемъ г. пожаловалъ и хоромами». И онъ де почелъ ему, Григорью, говорить: «есть-ли у него на то Іевлево пом^тье г. грамота?» И тотъ де Григорій молвилъ: «воленъ де въ томъ государь». И онъ де такое слово молвилъ тому Григорью: «до государя де далеко, государь живетъ на Москву а на Черни де есть по г. указу начальникъ воевода». А такого де онъ слова не говаривалъ, что «у насъ на Черни государь». То де слышали, что онъ говорилъ, Аксенова жена Филатова Ирина, да Ермолова жена, да Іевлева жена Мальцовыхъ, что «есть у насъ на Черни по г. указу начальникъ воевода» (С. 543).
Приметами разговорного обихода в этом фрагменте является употребление бытовой лексики (изба, хоромы), а также опрощенные выражения деловой речи, которые начинают активно проникать в утилитарную словесность (до государя де далеко, государь живетъ на Москвh...). Их нельзя относить в полной мере к живым компонентам устной речи. При составлении дела они подвергались соответствующей стилистической и языковой обработке, но не трансформировались полностью. Выразительный контекст допросных речей требовал точной передачи слова, поэтому устные сообщения корректировались, сокращались, из них вычленялось основное тематическое ядро, которое оформлялось как фрагмент устного расспроса. В последнем также отмечаются устойчивые выражения делового языка: государева грамота, по государеву указу, государь пожаловал. Можно полагать, что они бытовали в устном общении во время судебного разбирательства: какое-то количество официальных трафаретов было известно широким слоям населения. К тому же допрос обычно строился из «вопросных пунктов», на которые необходимо было отвечать по «уставу». Таким образом, фиксация в тексте элементов деловой речи есть не только факт письменного документирования «подьяческого наречия», но и свидетельство того, что оно находилось в обычной речевой практике населения, которое знало приемы юридического этикета и владело традиционным «деловым» орнаментом как специальным средством в профессиональной среде и т. д.
Для расспросных речей, таким образом, применяется специфическая схема подачи текста. В частности, используется так называемый вводящий глагол, который «находится вне прямой речи, характеризует опреде-
17
ленную сторону передаваемой речи, указывает на ее тип» . В эту группу входят глаголы говорения (говорить, молвить, сказать, сказывать, допросить, спрашивать, вопросить, бранить и т. д.), например:
«И тотъ де Яковъ сказалъ: «я де избу купилъ, а ты де коли привезешь на то помЪстье г. грамоту и на хоромы?» А такого де слова Яковъ не го-варивалъ, что «у насъ на Черни государь есть». То де тотъ Яковъ молвилъ: «по г. де указу на Черни указъ есть у начальника» (С. 543).
Разную степень действия подчеркивают полузнаменательные слова, сочетающиеся с такими глаголами и образующие вместе с ними составную конструкцию типа почать говорить, стать говорить, учать говорить и т. п.:
«.и тотъ де Нехорошій учалъ говорить: попъ де кого блюдется, къ тому попередъ ходитъ, а насъ де не блюдется, надобно де попу плЪшь разбить. И того де, г., попа братъ родной церковный дьячекъ Ивашка, прозвище Лапоть, почалъ де ему, Нехорошему, говорить: воленъ де Богъ да г. в. св. Ф. Н., а попа не бить» (С. 16).
Отметим, что подобные вводные компоненты обладали заметной экспрессией, выраженной в лексеме с основным номинативным значением. Например, выразительность достигалась за счет употребления просторечных или бранных слов. Ср. такие контексты:
«Ц. г. и в. к. М. Ф. в. Р. бьетъ челомъ и извЪщаетъ х. твой боровскій козачишка Познячко Семеновъ. Въ нынЪшнемъ, г., во 124 г. въ великій постъ, на 4-й недЪлЪ, во вторникъ, шелъ я, х. твой, мимо Боровскаго ряду, а на дорогЪ стался со мною Андрей Хода пьянъ и учалъ меня лаять и бранить, и, бранясь, учалъ говорить неподобныя слова про тебя, г.... и я, х. твой, слышавъ про тебя, г., неподобное слово, извЪщалъ воеводЪ. Милосердый государь, пожалуй меня, х. своего, вели мое челобитье записать. Ц., г., смилуйся» (С. 2).
«И казакъ Познячко Семеновъ сказалъ: встрЪтилъ онъ того казака Андрюшку Ходу на торгу пьянаго, и тотъ казакъ Андрюшка его, Познячку, ударилъ, и почалъ его лаять матерны, и съ тЪмъ, кому онъ служить, а слышали де у него то слово боровской пушкарь Ромашка Ждановъ, да Пафнутьева монастыря служка Фора9оновъ» (С. 3).
Заметим, что экспрессивная семантика этих глагольных компонентов была очень разнообразной: лаять, бранить, лаять матерны. В последнем случае она потребовала дополнения, видимо, для выделения характеристики речевого поведения. Можно согласиться с мнением М. Шмюк-
кер-Брелер о том, что «в соответствии с семантикой вводящих глаголов здесь может идти речь об объекте, показывающем результат действия речи. Внимание слушателя (читателя) направляется на содержание высказывания, подчеркивающего результат акта речи» 18.
Указанные эпизоды позволяют нам говорить о том, что практически все словесное полотно «Слов и дел государевых» - и прямая речь, и косвенная - могло содержать неофициальные языковые формулы «бытового» трафарета, живой речи, которые естественно входили в ткань документальной «деловой прозы» и были частью судебной письменной традиции.
Лингвистическая ценность рассмотренных документов несомненна. Судя по их составу и формальным показателям, мы можем определенно сказать, что разговорная стихия прочно входит в ядро подобных текстов как знаковый компонент утилитарной традиции, которая в свою очередь и таким образом расширяла семантико-стилистический потенциал делового текста. Он не являлся раз и навсегда созданным трафаретом и впитывал живые элементы из народной речи, которые участвовали в создании деловых текстов, придавая им колоритный языковой и стилистический рисунок.
Другим важным показателем «Слов и дел государевых» и документов исследуемого периода - и это их отличительная особенность - стало обширное включение в делопроизводную канву прямой и косвенной речи, что раньше не практиковалось. Здесь эти компоненты стали неотъемлемыми деталями приказной словесности, которая принимала все более демократический, светский характер. Утилитарная казуистика в наших материалах пересекалась с некодифицированной стихией, иногда смешивалась с ней. Таким образом, происходил процесс формирования гражданских основ национального языка.
Еще одной чертой следственных документов ХУ1-ХУН веков стало их ярко выраженное эмоциональное поле, проявлявшееся в использовании перцептивных языковых средств. В таких случаях в целом стилистически нейтральный контекст прерывался экспрессивными речевыми блоками, сознательно вводимыми писцами для создания эффекта реального действия. Именно с этого периода можно говорить о том, что официальноделовая письменность не представляла собой однородной стилистической поверхности, на ее основе происходили столкновение и отбор речевых средств разной ориентации. А применение и постоянная фиксация эмоциональных элементов словесного общения свидетельствуют о существовании традиции в формировании этого жанра, которая почти одновременно с ним и схожим образом будет проявляться и в других образцах «подьяческого наречия» (например, в посольской переписке, вестях). Та-
ким образом, ситуативно-коммуникативный фактор являлся ведущим компонентом делового общения. И официальные, и полуофициальные, и частные приказные документы с этого периода начинают вводить в структуру текстов такие «перцепторы», которые приближают традиционную утилитарность к художественной экспрессии литературных произведений. Происходит активный процесс контаминации языковых средств, которые уже не являются только собственностью какого-то заданного текста и смело экспериментируют с ними в разных письменных ситуациях.
Вместе с тем мы отмечаем в исследованных делах трафаретные формулы и текстовые клише, свойственные вообще приказной традиции в Московской Руси. Их внешняя оболочка почти не менялась веками и воспроизводилась в «Словах и делах государевых» по аналогии с другими текстами.
Языковые данные настоящих материалов сообщают и новые сведения
об институте судебной власти и некоторых юридических правилах, существовавших на Руси в отношении «государевых» преступников. В этой связи они подробно описывают следственные традиции и их письменный обиход, а главное, они позволяют достаточно объективно определить нормы «делового» строительства текстов, сформированных уже на основе сложившейся четкой административной системы, диктовавшей и правила ведения «языковой игры».
В целом «Слова и дела государевы» очень выразительно свидетельствуют о возросшей роли деловой письменности в процессе формирования национального языка и ее новых функциональных возможностях, которые в данных текстах получили апробацию. По этим материалам заметна и общая тенденция в развитии «подьяческого наречия», сводившаяся к утверждению его позиций в разных отраслях общественной и культурной деятельности государства как независимой системы речевых средств, обслуживавшей юридически-правовые вопросы и существовавшей в едином языковом пространстве гражданской утилитарной словесности. Ее развитие заметно опережает другую систему - книжную, и приспосабливается к новым условиям, в которых происходит значительная дифференциация и укрупнение жанров и сближение их репрезентативных частей с народно-разговорной стихией. Последняя в значительной степени и станет движущей силой деловой письменности как эволюционирующей категории словесного творчества. Только в живых, реально существовавших в практике бытового общения языковых компонентах можно было найти рецепты дальнейшего функционирования всей деловой системы. Наши источники убедительно показывают, что это направление в развитии речевых средств утилитарного слога выдвинуло его на одну из первых позиций в процессе литературно-языкового строительства и дало
толчок новым тенденциям в жанрово-типологическом и стилистическом оформлении текстов.
ПРИМЕЧАНИЯ
I Ср. высказывание Б.А. Ларина о специфике языковых отношений в системе деловой письменности в этот период: «В Московских приказах тоже постепенно, лишь с XV-
XVI вв., по мере усиления централизации административной системы, создается единство административной терминологии и фразеологии, единство основных норм языка деловой письменности. Но и здесь единообразие языковой формы деловой письменности соответствует только единому языку приказного сословия (здесь и далее курсив наш. -О. Н.), а не единству общенародного языка... То, что исследователи называют теперь областными элементами в деловом языке, как нельзя яснее показывает различие между нормализованным языком Московских приказов и речью дьяков и подьячих из местных жителей в «земских избах» на периферии государства» (Ларин, Б.А. Разговорный язык Московской Руси // История русского языка и общее языкознание. (Избранные работы) : учебное пособие для студентов пед. ин-тов / сост. Б.Л. Богородский, Н.А. Мещерский. -М. : Просвещение, 1977. - С. 170).
2 Архив РАН. Ф. 1516. - Оп. 1. - Ед. хр. - № 40.
3 См.: Ларин, Б.А. Указ. соч.
4 См.: Волков, С.С. Развитие административно-деловой терминологии в начале
XVII века (по документам «Слова и дела») // Начальный этап формирования русского национального языка. - Л. : Изд-во ЛГУ, 1961. - С. 152. Далее отсылки на данное издание даются в тексте с указанием страниц в круглых скобках.
5 Словарь русского языка XI-XVII вв. - М. : Наука, 1987. - Вып. 12. - С. 329.
6 Словарь русского языка XI-XVII вв. - М. : Наука, 1975. - Вып. 2. - С. 69.
7 Ларин, Б.А. Указ. соч. - С. 171.
8 Там же.
9 Ср. суждение С.С. Волкова: «.язык этих судебных актов отражает гораздо шире живой общенародный язык XVII в., чем подавляющее большинство памятников письменности этой эпохи». (Волков, С.С. Развитие административно-деловой терминологии. - С. 139.)
10 Словарь русского языка XI-XVII вв. - М. : Наука, 1982. - Вып. 9. - С. 240.
II Толковый словарь русского языка : в 4 т. / под. ред. Д.Н. Ушакова. - М. : Советская энциклопедия, 1938. - Т. 2. - С. 246.
12 Словарь русского языка XI-XVII вв. - С. 241.
13 Первоначальная семантика слова язык - «пленник туземец, который может сообщить сведения о неприятеле». Оно также встречается и в древнейших юридических памятниках в значении «свидетельское показание» (Срезневский, И.И. Материалы для словаря древнерусского языка. - М. : Гос. изд-во иностр. и нац. словарей, 1958. - Т. 3. - Стб. 1649).
14 Цит. по: Словарь русского языка XI-XVII вв. - Вып. 9. - С. 116-117.
15 Заметим, что единичные вкрапления церковно-славянских грамматических форм могут быть не только в официальных («царских») грамотах, но и в записях «допросных речей» на местах. Это происходило чаще всего потому, что еще действовали очень сильные письменные книжные традиции. Б.А. Ларин считал, что «крестьянское повествование не содержит полного отражения. живой речи из-за боязни
подьячего получить взыскание за малограмотность от царских дьяков, которые будут читать свиток». Приведем образец книжной обработки записи следственного процесса: «Того жъ часа сталъ передъ Иваномъ Ивашко Коробовъ. Иванъ того Ивашка спрошалъ по г... крестному цЪлованью. И тотъ Ивашко Ивану въ разспросЪ сказалъ по г... крестному цЪлованью: пилъ де я пиво съ тЪмъ Милютою и съ Дмитр1емъ на кабакЪ, пивъ де пиво да отъ нихъ прочь пошелъ, а того де есми про-межь ими не слыхалъ ничего, лишь де есми слышалъ, что являлъ Дмитрій на того Милютку, || что-де говорить тотъ Милютка про государя неподобное слово» (С. 5-6). Примечательно, что книжная оболочка фигурирует в бытовом контексте, еще больше контрастируя с деловыми формами выражения.
16 В идеале целостный анализ текста возможен только при комплексном сравнительно-историческом изучении словесного материала и тогда, когда мы принимаем во внимание сознательные и «бессознательные» (Д.С. Лихачев) изменения текста как проявление «индивидуальности писца» (Дерягин, В.Я. Варьирование языковых средств в текстах деловой письменности (важские денежные отписи ХУІ-ХУІІ вв.) // Источники по истории русского языка. - М. : Наука, 1976. - С. 5).
17 Шмюккер-Брелер, М. Передача прямой речи в деловых текстах ХУІІ в. (по материалам архива Пожарских) // История русского языка и лингвистическое источниковедение. - М. : Наука, 1987. - С. 252.
18 Там же.
