CC BY
50
Ильина Е. Н. Речевая репрезентация женских образов в поликодовом тексте мультфильмов «богатырского» цикла Арт-студии «Мельница» / Е. Н. Ильина, В. С. Тиво // Научный диалог. — 2020. — № 3. — С. 67—81. — DOI: 10.24224/2227-1295-2020-3-67-81.
Ilyina, E. N., Tivo, V. S. (2020). Speech Representation of Female Images in the Polycode Text of "Heroic" Cycle Cartoons of the Art Studio "Melnitsa". Nauchnyi dialog, 3: 67-81. DOI: 10.24224/2227-1295-2020-3-67-81. (In Russ.).
WEB OF <JC I SRI H J MWTL^'o,^
рттттигтагя I . iabt.RU
УДК 81'42:778.534.662+82-131 DOI: 10.24224/2227-1295-2020-3-67-81
речевая репрезентация женских образов в поликодовом тексте мультфильмов «богатырского» цикла Арт-студии «мельница»1
© Ильина Елена Николаевна (2020), orcid.org/0000-0002-1797-8959, SPIN 1219-9296, доктор филологических наук, профессор, Вологодский государственный университет (Вологда, Россия), [email protected].
© Тиво Виолетта Сергеевна (2020), orcid.org/0000-0001-9459-0352, SPIN 2032-6475, преподаватель, Устьянский индустриальный техникум (п. Октябрьский, Архангельская обл., Россия), магистрант, Сыктывкарский государственный университет (Сыктывкар, Россия), [email protected].
Статья посвящена изучению вербальной составляющей мультипликационных фильмов с фольклорной прецедентной основой. Актуальность исследования обусловлена необходимостью изучения концептосферы современных медиатекстов, транслирующих фольклорную образность. Представлены результаты сопоставительного анализа женских образов в мультипликационных фильмах о русских богатырях («Алёша Попович и Тугарин Змей « (2004), «Добрыня Никитич и Змей Горыныч» (2006), «Илья Муромец и Соловей Разбойник» (2007)) в сравнении с их фольклорными прототипами. Рассматриваются вопросы речевой репрезентации традиционных для былинного жанра образов матери и невесты / жены богатыря, а также других женских образов, появление которых обусловлено влиянием иных прецедентных источников. Доказывается концептуальная близость сюжетно-фабульной основы и состава персонажей исследуемых текстов к русской волшебной сказке. Особое внимание уделяется реализации стилистического приёма бурлескной травестии, доказывается, что этот приём является основным средством создания комического эффекта и выполняет в исследуемом поликодовом контенте текстообразующую функцию. Научная новизна работы видится в том, что вербальная составляющая исследуемых нами мультипликационных фильмов ранее не была предметом лингвистического анализа.
Ключевые слова: лингвофольклористика; язык русских былин; лингвоконцептоло-гия фольклора; медиалингвистика; поликодовый текст.
1 Исследование выполнено при финансовой поддержке РФФИ (проект 20-012-00082 «Ме-диаобраз локальной устной речевой культуры: когнитивные и языковые механизмы»)
1. Тексты с фольклорной прецедентной основой в практике лингвокогнитивного анализа.
Лингвокогнитивный анализ персонажного и закадрового текста мультфильмов о русских богатырях арт-студии «Мельница» открывает широкие перспективы для изучения различного рода трансформаций в них традиционных образов русских былин. Ранее мы характеризовали особенности сюжетно-фабульной основы таких текстов, исследовали трансформацию системы персонажей и специфику языка [Тиво, 2018; Ильина и др., 2019]. Целью данной статьи является описание речевой репрезентации женских образов в исследуемых текстах. Мы обращаемся к первым трём анимационным фильмам: «Алеша Попович и Тугарин Змей» (2004) [Алёша], «Добрыня Никитич и Змей Горыныч» (2006) [Добрыня] и «Илья Муромец и Соловей Разбойник» (2007) [Илья] — прецедентную основу которых составляют тексты одноименных былин «киевского» цикла. Выбор текстов в нашем исследовании определяется тем, что в отличие от более поздних фильмов данного цикла: «Три богатыря и Шамаханская царица» (2010), «Три богатыря и Морской царь» (2016) и др. — они более явно соотносятся с былинными сюжетами и в значительной мере сохраняют их концептуальную основу и систему персонажей.
2. Изучение женских образов в отечественной фольклористике: мать богатыря, его жена, женщина-богатырша.
Женские образы в русских былинах уже неоднократно были описаны в трудах по теории и истории фольклора, лингвофольклористике и культурологии [Пропп, 1958; Бобунова и др., 1999; Селиванов, 2009; Бернштам, 2011; Усачева, 2017; др.]. Исследователи выделяют в былинных текстах несколько типов женщин, положительных и отрицательных. Безусловно, положительный тип — это мать богатыря, носительница традиций, воплощение мудрости и безграничной любви. Образ матери является одним из определяющих женских образов в былине: это и мать, давшая былинному герою жизнь и готовая для него на всё, это и мать в сакральном смысле этого слова — земля, родина, придающая богатырю сил в решающей схватке с врагом. По мнению Т. А. Бернштам, деторождение, архетипически главная функция женщины, здесь представлено в фокусе сынородия, сверхъестественного дара, предпосланного женщине, свидетельствующего об особой её избранности [Бернштам, 2011, с. 98]. С образом матери, предостерегающей сына от неразумных поступков, связаны мотивы м а -теринского наказа, нарушая который, герой неминуемо навлекает на себя беду («Добрыня и змей»), материнской помощи как проявления
магических способностей («Добрыня и Маринка») и материальной щедрости («Дюк Степанович», «Васька Буслаев»). Вербализация представлений о матери богатыря осуществляется посредством устойчивых именований, а именно: лексема мать (мати, матерь) и её модификаты (матушка) в сочетании с устойчивыми эпитетами (родная), внутри метафорических конструкций (мать — сыра земля, Русь — матушка); личные имена (Ма-мелфа /Амелфа Тимофеевна) и географические названия «малой родины» богатыря (село Карачарово, города Муром, Галич, Чернигов и др.).
Одним из наиболее архаических и весьма противоречивых образов русских былин, по мнению отечественных фольклористов [Пропп, 1958; Селиванов, 1988; Бернштам, 2011 и др.], является образ женщины-вои -тельницы, богатырши, поле(я)ницы. Описание её боевого снаряжения, силы, ловкости и ратных умений обнаруживает очевидный параллелизм с перечислением тех же свойств богатыря-мужчины: Ездит поленица в поле, тешится, // Шутит она шуточку немалую — // Кидает она палицу булатнюю // Под эвтую под облаку ходячую, // Подъезжает-то она на добром коне, // Подхватит эту паличку одной рукой, // То как лебединьим перышком поигрывает... [Рыбников, 1861, с. 66—71]. На поединок с по-ляницей отваживается не каждый богатырь — достойный её соперник так или иначе оказывается связан с ней родственными узами: Илья Муромец признаёт в поверженной воительнице свою дочь [Рыбников, 1861, с. 66— 71]; победив Добрыню Никитича, богатырша берёт его себе в мужья: А если богатырь он младой, // Я богатыря в полон возьму; // А ежели богатырь мне в верность придет, Я теперича за богатыря замуж пойду («Женитьба Добрыни») — и, вступив с ним в брак, теряет свою богатырскую силу, становясь обыкновенной женщиной. Здесь, вероятно, обнаруживаются отголоски более ранних социальных отношений, предшествовавших моногамному браку и патриархальному укладу в обществе [Усачева, 2017].
Определяющей чертой жены богатыря становится верность своему мужу; наиболее отчётливо это проявляется в сюжете былины «Добрыня Никитич и Алёша Попович» — отправляясь в поход, Добрыня наказывает своей жене Настасье Микулишне ждать его девять лет и по истечении этого срока, распоряжаясь своей судьбой, не выходить замуж за его «крестового брата» Алёшу Поповича: А там ты хоть вдовой живи, а хоть замуж поди, //Хоть за князя поди, хоть за боярина, //А хоть за сильного поди ты за богатыря. //А только не ходи ты за смелого Алешу Поповича, // Смелый Алеша Попович мне крестовый брат, // А крестовый брат паче родного [Гильфердинг, 1871, с. 160]. Хитростью убедив Настасью в смерти мужа и заручившись поддержкой киевского князя, Алёша устраивает свадебный
пир, во время которого вернувшийся из похода Добрыня обнаруживает себя и прощает жену, которая не по злому умыслу нарушила его наказ: «Ты прости, прости, Добрынюшка Никитинич, // Что не по твоему наказу да я сделала, // Я за смелого Алешеньку замуж пошла, // У нас волос долог, да ум короток... » [Гильфердинг, 1871, с. 160].
Отсутствие верности, вероломство женщины в былине достаточно часто служит причиной конфликта, разрешить который должен будет богатырь. Как женщину-а нтигероиню некоторые тексты «киевских» былин изображают супругу киевского князя Апраксевну, привечавшую его врага Тугарина / Тугаретина и после победы над ним Алёши Поповича затеявшую с богатырём перебранку (— Деревеншина ты, заселшина! // Разлучил меня з другом милым, // С молодым Змеем Тугаретиным... [Путилов, 1986, с. 379]), ворожею Маринку Игнатьевну, вступившую в любовную связь со Змеем Горынычем, обманом завлёкшую в свой дом Добрыню Никитича и наславшую на него порчу: Как горят-то эти следики Добрынюш-кины, // Так горело бы Добрыни ретиво сердце // По мне ли, по Маринки по Игнатьевны. // Не мог бы Добрынюшка ни жить, ни быть, // Ни дни бы не дневать, ни часу бы часовать [Путилов, 1986, с. 88]. По мнению И. Ю. Усачевой, в этом образе отразилась народная нелюбовь к реальному историческому персонажу — Марине Мнишек, считавшейся еретицей и колдуньей [Усачева, 2017]. От неминуемой смерти Добрыню спасает мать, после чего Маринка погибает от рук богатыря: Взял-то он Маринку Игнатьевну, // Посадил он на ворота на широкие, // Всю он расстрелял из туга лука, // Рассек он, распластал тело белое, // Всё ли разметал по чисту полю [Путилов, 1986, с. 89]. Совершив жестокое возмездие, герой ещё раз убеждается в змеиной сущности Маринки, обнаружив у неё «в каждом коленце по змеёнышу»: подобным образом фольклорное сознание сближает анти-женщину с образами других врагов богатыря, обладающих зооморфной природой (Змей Горыныч, Тугарин Змей /Змеевич и др.).
Речь женских образов былины стилистически не контрастирует с общим её текстом: здесь также проявляют себя формульность, многообразие эмоционально окрашенной лексики и использование различных форм па-ралеллизма:
Говорит тут Добрынина матушка:
— Отойди прочь, детина засельщина,
Ты засельщина детина, деревенщина!
Как ходят старухи кошельницы,
Только носят вести недобрые:
Что лежит убит Добрынюшка в чистом поле,
Головой лежит Добрыня ко Пучай-реке, Резвыми ножками Добрыня во чисто поле, Скрозь его скрозь кудри скрозь желтые Проросла тут трава муравая, На траве расцвели цветочки лазуревы, Как его-то теперь молода жена, Молода жена, любима семья, Да выходит-то за смелого Алешу за Поповича [Гильфердинг, 1871, с. 160].
Отличия, скорее, связаны с содержательной стороной речи — тематически связанная с любимым человеком (мужем или сыном), она передаёт богатый спектр эмоций — скорбь, тревогу, восторг, умиление и пр.
3. Женские образы в мультфильмах о русских богатырях.
Переходя к описанию речевой репрезентации женских образов в мультипликационных фильмах, созданных на основе «киевских» былин о русских богатырях: Илье Муромце, Добрыне Никитиче и Алёше Поповиче — следует сказать, что определяющим стилистическим приёмом, трансформирующим былинные тексты в этих фильмах, является приём б у р -леска — намеренного смешения стилистически разнородных элементов [Москвин, 2011, с. 27—35]. Вследствие этого состав женских образов, особенности их функционирования и речевой репрезентации также следует рассматривать через призму этого стилистического приёма: объединяя изначально разнородные элементы вербального, визуального, музыкального кода, он создаёт причудливое эстетическое единство, восприятие которого возможно на различных уровнях осмысления. Анализируя этот «конгломерат смыслов», мы будем придерживаться логики репрезентации уже охарактеризованных выше былинных женских образов.
3.1. Образы «старших» женщин: мать и бабка. Архетипический образ матери в текстах «постбылинных» мультфильмов присутствует как в сакральном смысле (мать-земля), так и в бытовом (мать богатыря). Но обращает на себя внимание явное «снижение градуса» восприятия связи богатыря с матерью: таковы, например, реплики матери Алёши Поповича в бытовом диалоге с другими членами семьи («Где ж ты, сыночек наш? И Тихон пропал, видать, побежал ему помогать»•; «А мне-то сны всякие снятся. Вот и давеча приснилось: Алешенька наш вернулся, да тихонько так, как мышка, в горницу прошел» [Алёша]) или советы матери Ильи Муромца по выбору ему невесты.
ИЛЬЯ МУРОМЕЦ: Ну, что вы, мама, я же ещё не устал вовсе.
МАТЬ: Не спорь с матерью! Совсем осунулся! Кожа да кости. Я вот как думаю, жениться тебе пора бы, сынок!
ИЛЬЯ МУРОМЕЦ: На ком?
МАТЬ: Ну, какая разница. Хошь, на той, хошь, на этой. Вот, к примеру, Варвара — кузнеца нашего дочь. Щеки красные, сама крепкая, уххх!
ИЛЬЯ МУРОМЕЦ: Она того и красная, что от печи кузнечной не отходит!
МАТЬ: Хорошо. Давай на Глашеньку поглядим. Уж есть на что глаз положить!
ИЛЬЯ МУРОМЕЦ: Такая девица мне не по вкусу.
МАТЬ: Тьфу. Не по вкусу! Тебе что? Щи из неё варить?
ИЛЬЯ МУРОМЕЦ: Ну, мааааама. Муха в молоко попала. Ждите, мама, гостей — примета такая.
МАТЬ: Примета. Жену себе тоже по приметам будешь искать?
ИЛЬЯ МУРОМЕЦ: А почему нет? От судьбы не уйдешь. Она укажет и знак подаст, когда суженую встречу.
МАТЬ: Эээхххх... [Илья].
В сравнении с образом матери обращает на себя внимание актуализация в составе образов персонажей «богатырских» мультфильмов образа бабки: одна из них сопровождает Любаву, невесту Алёши Поповича, в походе за ростовским золотом [Алёша]; другая вмешивается в противостояние Ильи Муромца и Соловья Разбойника [Илья]. В речи бабки проявляют себя стремление следовать традициям («Не свисти — денег не будет» [Илья]), забота об оберегаемом объекте («Сколько ни спорили они, только Любава на своем настояла. Правду сказать, одну ее бабка не отпустила, с ней увязалась»; «А так! Сначала схоронимся, а как помощь понадобится, то мы тут как тут» [Алёша]) и, наоборот, суровость по отношению к тому, кто способен нанести ему вред («Сказано же: не свисти!» — одёргивает Соловья бабка и выбивает ему посохом передний зуб [Илья]). Речевую основу этого типа составляет бытовой диалог, «состаренный» с помощью просторечных слов («Сдался тебе этот непутевый. Чё с ним станется? А ежели и станется, так невелика потеря. Не пущу никуда»; «Ты если чё конкретно предложить хочешь, то говори, а ежели так, языком чешешь, так слазь с бочки. Не дури людям головы» [Алёша]), а также вербализаций почтенного возраста говорящего (например, многократное упоминание бабкиного вставного золотого зуба: «И как же мой зуб теперича сыскать?» [Алёша]). Явная трансформация былинного сюжета в исследуемых мультфильмах по направлению к волшебной сказке, отмеченная нами ранее [Тиво, 2018], и даёт возможность активно
включать в повествование сказочных персонажей. Яркое тому подтверждение — появление в качестве антагониста Бабы-Яги, которая вместе с Ко-лываном противодействует поискам украденной княжеской племянницы Забавы [Добрыня].
3.2. Богатырские невесты и жёны: Настасья, Алёнушка и Любава.
Наиболее ярко индивидуализированы в мультфильмах образы богатырских жён — как имеющих прототипы в былинном тексте (жена До-брыни Никитича Настасья), так и не соотносительных с былинными образами (Алёнушка, жена Ильи Муромца, летописец при княжеском дворе). Исследователь концептосферы сказочного и былинного жанров в русском фольклоре И. П. Черноусова, сравнивая представления о женитьбе главного героя, отмечает, что гармоничный союз обычно свойствен сказке: свадьба главных героев завершает её сюжет, является основной наградой для героя-мужчины, залогом его благополучия, долгой и счастливой жизни. Напротив, в былинном сюжете брачный союз богатыря разрушает представления о его эпической цельности [Черноусова, 2015, с. 17]. С одной стороны, это может быть жена-иноземка, превосходящая мужа силой или хитростью, проявляющая коварство или магические способности, она служит источником опасности, несёт богатырю несчастья, избавление от которых требует магической помощи («Добрыня и Маринка») или вынуждает самого богатыря совершать убийство («Илья Муромец и поляница»). С другой стороны, жена может быть причиной раздора между богатырями, ревность и вероломство несёт угрозу богатырской дружбе: во время совершения одним из богатырей ратных подвигов другой обманом пытается принудить его жену к браку («Добрыня и Алёша»). Оценивая эту составляющую сюжетов «богатырских» мультфильмов, мы пришли к выводу о том, что отношения богатырей и богатырских жён, вероятно, ближе к их концептуальному пониманию в волшебной сказке. Все исследуемые нами тексты мультфильмов завершаются обретением героем своей возлюбленной: Алёша Попович возвращается домой с ростовским золотом и в согласии с Любавой [Алёша]; Илья Муромец, восстановив справедливость в Царьграде, едет оттуда вместе с Алёной [Илья]; «глубоко и прочно женатый» на Настасье Добрыня Никитич помогает своему ученику Елисею вызволить из плена княжескую племянницу Забаву и убеждает Владимира выдать её замуж за богатырского помощника [Добрыня]. Вместе с тем авторы сюжета мультипликационного фильма, стремясь индивидуализировать богатырских жён, выбрали для каждой из них типичный для массовой культуры современности комплекс черт «настоящей женщины»
(Настасья), «женщины-профессионала» (Алёнушка) и «женщины-ребёнка» (Любава), достаточно гармонично соединив эти типы с «настоящим мужчиной» (Добрыня), «человеком традиций» (Илья), доброта и мудрость которого позволяют женщине выбирать свой путь, и «богатырём-недоразумением» (Алёша), союз с которым заботливо поддерживают старшие родственники — Тихон, бабка и пр. Разнообразие типов женских характеров весьма отчётливо проявляется в их речевой характеристике.
Брачный союз Добрыни Никитича, наиболее разнообразно репрезентируемый в былинной традиции, по мнению учёных-фольклористов, связан с мотивами (1) противоборства мужчины-богатыря с женщиной-богатыршей, превосходящей его в боевой мощи и обладающей свободой выбора своего суженого («Женитьба Добрыни»), (2) выбора невесты из своих, верных и преданных (Настасья Микулишна), или из чужих, коварных и распутных (Маринка), (3) испытания супружеской верности и прочности богатырской дружбы («Добрыня и Алёша»). Сюжеты, в центре которых оказывается Добрыня Никитич и его избранница, весьма отчётливо репрезентируют представления о том, что союз богатыря с женщиной становится причиной нарушения эпической гармонии, умаляет силу героя, рождает череду опасностей и тревог [Черноусова, 2015, с. 17]. На фоне этой очевидной антигармонии брачный союз Добрыни и Н а с т а с ь и в тексте мультипликационного фильма [Добрыня] отличается цельностью и благополучием: уже в начале сюжета Добрыня показан как человек семейный (все былинные перипетии обретения богатырём жены таким образом снимаются), его супруга представлена как воплощение «настоящей женщины» — обладающей яркой женской красотой, твёрдой рукой ведущей домашнее хозяйство и без боязни решающей сложные вопросы семейной жизни. Добрыня, самый «правильный» из богатырей, демонстрирующий в бою и в обучении Елисея ратному делу богатырскую силу и крутой нрав, не рискует вступать в конфронтацию с Настасьей. Предметом размолвок Добрыни и Настасьи становится скромное участие богатыря в домашних делах, излишнее, по мнению жены, служебное рвение героя, его приверженность идеалам мужского братства, дурной вкус, невнимательность к просьбам жены, забывчивость по отношению к которым наносит урон женскому самолюбию красавицы: «Ну, ничего, посидишь дома. Не век же тебе за злодеями бегать! Только служба на уме! А обо мне кто позаботится? Живу, как вдова, при живом-то муже!»; «Конечно, тебе до жены нет никакого дела. А то, что она второй год в старой шубе ходить будет, это для тебя мелочи, об этом ты не думаешь!» [Добрыня]. Претензии Настасьи к мужу в тексте мультфильма выражаются с помощью
современных речевых клише, типичных для бытовых семейных споров и обсуждения семейных отношений в формате социальных сетей. Богатырь тем не менее считает свою семейную жизнь благополучной, себя — хозяином в доме, а Настасью — воплощением идеала супруги: «Настасья так, для приличия шумит, а вообще-то она у меня тихая. Что не скажу, всё по-моему делает!»; «С чего он взял, что мы ссоримся, да мы с ней душа в душу!» [Добрыня]. Не случайно поэтому, вернув племянницу киевскому князю и имея возможность попросить для себя любую награду, Добрыня просит лишь подарок для жены — «шубу 46размера» [Добрыня]. Именно Настасья, несмотря на свою ворчливость, в ситуациях, когда богатырям требуется реальная помощь, берёт на себя руководство «женским» сопротивлением. Под её руководством богатырским жёнам (матрёшкам — как презрительно именует их Шамаханская царица) оказываются по плечу такие задачи, которые ставят в тупик и чудо-богатырей, и княжескую власть.
Чрезвычайно ярким проявлением в тексте мультфильма «сочетаемости несочетаемого» можно назвать появление среди женских образов Алё -нушки — начинающего летописца при княжеском дворе, девушки, нацеленной на построение карьеры, пронырливой, бойкой, жадной до громких новостей и стремящейся любой ценой оказаться в гуще событий: «Я не баба, а летописец! Еженедельного издания "Береста"!» [Илья]. В тексте мультфильма комически обыгрываются типичные для современного журналиста практики коммуникативного поведения («А народ чего скажет? Вот то-то! А я дело легко поправлю, если меня с собой в поход возьмете. О храбрости Вашей в летописи напишу. Мне материалы, Вам уважение» [Илья]), используются речевые формулы, активно используемые в современных масс-медиа: «Это произвол. Насилие над прессой. Свободу слова»! [Илья]. Взаимоотношения Алёнушки с Ильёй Муромцем развиваются от стремления девушки выведать важную информацию и стать свидетелем исторических событий («Правда? А я и не заметила. Ой, а Вы не Илья Муромец?» [Илья]) к взаимной помощи и поддержке. Речевой материал её реплик являет собой «узнаваемые» примеры профессиональной речи: «Вы подтверждаете отставку Ильи Муромца? Говорят, что он обвинил Вас в сговоре с Соловьем разбойником?»; «А расскажите, что чувствует мать героя? Гордость за сына, тревогу, смятение?»; «Что вас заставило встать на скользкий путь грабежа и разбоя?» [Илья]. Алёнушка активно «завоёвывает» внимание своего богатыря, который поначалу относится к ней снисходительно-насмешливо, но к концу мультфильма проникается искренней симпатией. При этом Алёнушка не позволяет богатырю пренебрежительно относиться к ней («А ты не смей на меня кричать! Я тебе
не кобыла гнедая» [Илья]), демонстрируя завидную самостоятельность мыслей и поступков. Алёнушка достаточно быстро и конструктивно устанавливает контакт в ситуациях, требующих конкретных решений. Так, например, она работает экскурсоводом, чтобы оплатить проезд морем до Царьграда: «И, таким образом, Царьград сумел сохранить себя за свою более чем за тысячелетнюю историю. Сразу по прибытии с вами будет проведена обзорная экскурсия, и все увидите своими глазами, а сейчас мы предлагаем отведать свежего чая с баранками!» [Илья].
Любава, невеста Алёши Поповича, подробно характеризуется во внешней речи персонажей как минимум дважды: конь Юлий указывает на роль Любавы в сюжете («Вот темнота. Все очень просто. Алеша — богатырь, он главный герой и погибнуть не может. Я его богатырский конь. Любава — невеста героя, они должны пожениться и все такое...» [Алёша]), а дядька Тихон характеризует Любаву как завидную невесту («она первая красавица на весь Ростов ... умница да мастерица...» [Алёша]). Любава поддерживает своего «непутёвого» на протяжении всех его подвигов, она гораздо чаще, чем богатырь, выражает здравые суждения и задаёт вопросы по существу.
БАБКА: Так это, а золото мы как обратно из пещеры заберем?
АЛЕША (чешет затылок, в недоумении): Так это... вот... (ответа не следует).
Сцена: Тихон пожимает плечами. Толпа мужиков, на переднем плане Любава.
ЛЮБАВА: А давайте подождем, пока там бусурмане с голоду сдохнут.
НАРОД: (шокирован) ОООООООО!
ЛЮБАВА: Ну, или ослабнут.
АВТОР: На том и порешили [Алёша].
В диалогах с бабкой Любава, стремясь настоять на своём, нередко демонстрирует строптивость («Ах, так! А тогда я косы обрежу. И в монастырь уйду, мужской» [Алёша]), но в поиске решений своей судьбы прислушивается к голосу своих чувств.
ЛЮБАВА: Он думает, что я слабохарактерная!
БАБКА: Верно, так и есть!
ЛЮБАВА: Я себе еще сто штук таких, как он, найду!
БАБКА: Легко!
ЛЮБАВА: Даже лучше!
БАБКА: Это точно!
ЛЮБАВА: Да мне никто не указ!
БАБКА: Это факт!
ЛЮБАВА: Ба, что ты со мной соглашаешься во всем?
БАБКА: Дак нежели тебе слово скажешь...
ЛЮБАВА: А ты говори!
БАБКА: Алешка этот непутевый.
ЛЮБАВА: Правильно!
БАБКА: От него одни только хлопоты!
ЛЮБАВА: Точно, ба!
БАБКА: Вот выйдешь замуж за первого встречного и будешь с ним жить!
ЛЮБАВА: Ну и буду!
БАБКА: Будешь от него всю жизнь взгляд воротить!
ЛЮБАВА: Мм... (Любава перестает сердиться и начинает грустить)
БАБКА: А по ночам в подушку будешь плакать, Алешку сваво вспоминая.
ЛЮБАВА: Не буду! Ба, он мне нужен! Я без него не могу! Люблю я его! (заливается слезами) [Алёша].
Любаву отличает открытое проявление чувств, «детское» выражение эмоций: диалоги Любавы и Алёши стилизованы в соответствии с поговоркой: Милые бранятся — только тешатся. Такова, например, реакция Любавы на выбор богатырём не той дороги, которая ведёт к скорой женитьбе — авторы диалогов вербализуют здесь стереотипы «счастливой семейной жизни»: «И не ищи меня, понял!? Я за другого замуж пойду, и у меня будет пять, не, не пять, а десять детей! И хозяйство будет! И муж умница! Такой, что ух.... !!! и он будет любить меня, и мы будем жить счастливо! И умрем в один день. Нет, мы вообще никогда не умрем! Вот! Идем, бабушка! (Любава садится на Моисея) Сыщем настоящего жениха! Не то что этот!» [Алёша]. Даже завершение этого конфликта примирением влюблённых происходит в форме их перебранки:
АЛЕША: Любава!
ЛЮБАВА: Алешенька!
АЛЕША: Я должен тебе сказать!
ЛЮБАВА: Нет, это я должна тебе сказать!
АЛЕША: Не спорь со мной!
ЛЮБАВА: А ты не перебивай меня! [Алёша].
Комическим отражением отношений «инфантильной» пары Алёши, богатыря-недотёпы, и его невесты Любавы в мультфильме показаны отношения Тихона и бабки: в качестве свойств потенциальной спутницы жизни здесь уже позиционируются другие, «взрослые» качества (ЮЛИИ: «Да,
вот это женщина! Слушай, Тихон, ты присмотрись! А что! Будешь как за каменной стеной, да и вообще по хозяйству» [Алёша]), что же касается ритуала ухаживания, то он зеркально отражает действия Алёши по отношению к Любаве: Тихон так же дарит бабке цветы, вместе с остальными подпевает весёлой песне коня Юлия, а в момент примирения Алёши и Лю-бавы демонстрирует свои нежные чувства по отношению к бабке.
Сцена: Поле с ромашками. Алеша и Любава скачут верхом на Юлии.
АЛЕША: Хе-хей!!!!
ЛЮБАВА: ЭЭЭЭЭ!!!!!
Сцена: Тихон и бабка скачут верхом на Моисее.
ТИХОН: Хе-хей!
БАБКА: Эй-эй!!! [Алёша].
Подобного рода комические двойники категорически невозможны для жанра классической былины: её герой являет собой безусловно положительный образ, его действия и эмоции исключительны и не могут быть предметом рефлексии и подражания.
При всём разнообразии представления в текстах «постбылинных» мультфильмов образов богатырских жён в их репрезентации обнаруживается немало общего. Роднит все образы богатырских жён их преданность мужу, готовность защищать интересы своей семьи и встать на защиту Родины от внешнего врага. Несмотря на отчётливые ментальные и поведенческие различия, которые — в условиях современной массовой культуры — неизменно порождают конфликт мировоззрений между «настоящей женщиной», «женщиной-профессионалом» и «женщиной-ребёнком» (пример тому — многочисленные диалоги в социальных сетях), в мире «богатырских» мультфильмов богатырские жёны существуют изолированно, взаимодействуют со «своими» богатырями, выстраивают свои собственные отношения с другими персонажами (например, киевским князем или старшими родственниками) и выступают единым фронтом исключительно в минуту опасности (в более поздних мультфильмах «богатырского» цикла) — здесь можно усмотреть фоновое проявление образа женщины-богатыря, способной противостоять обидчикам (см. также: «Три богатыря и Шамаханская царица» (2016), «Три богатыря и Морской царь» (2017) и др.).
4. Заключение
Таким образом, в исследуемых нами поликодовых текстах мультипликационных фильмов «Алёша Попович и Тугарин Змей», «Добрыня Никитич и Змей Горыныч» и «Илья Муромец и Соловей Разбойник» типы женских образов: мать, жена, воительница и др. — изначально
задаются прецедентными былинными текстами, но в значительной мере трансформируются. Логика этой трансформации задаётся стремлением создателей текста приблизить его сюжет к волшебной сказке: об этом свидетельствует появление в мультфильмах образа бабки, а также специфика репрезентации в них мотива брака как гармоничного союза, обеспечивающего благополучие и счастье главного героя. Речевая характеристика женских образов, с одной стороны, реализует представления народной культуры об идеальной спутнице героя-богатыря, а с другой — эксплицирует ментальные предпочтения различных женских типов современности: «настоящей женщины», ориентированной на создание домашнего уюта и поддержание собственной красоты, «женщины-профессионала», стремящейся к построению карьеры, и «женщины-ребёнка», которая ищет путь к своему мужчине в непосредственном проявлении эмоций. Соединение в речевом пространстве мультфильмов столь «разномастных» элементов стало возможным исключительно благодаря приёму бурлеска, различные формы которого обеспечили целостное восприятие явлений различной прецедентной основы в медийном тексте.
источники и ПРИНЯТЫЕ СОКРАЩЕНИЯ
1. Алёша — Алёша Попович и Тугарин Змей [Электронный ресурс]. — 2004. — Режим доступа : http://melnitsa.com/project/alyosha_popovich_i_tugarin_zmey/
2. Добрыня — Добрыня Никитич и Змей Горыныч [Электронный ресурс]. — 2006. — Режим доступа: https://onlinemultfilmy.ru/dobrynya-nikitich-i-zmej-gorynych/
3. Илья — Илья Муромец и Соловей Разбойник [Электронный ресурс]. — 2007. — Режим доступа: https://onlinemultfilmy.ru/ilya-muromec-i-solovej-razbojnik/
4. Гильфердинг — Онежские былины, записанные А. Ф. Гильфердингом летом 1871 года. — Москва; Ленинград : Гослитиздат, 1951. — Т. 3. — 658 с.
5. Путилов — Былины: сборник / под ред. Б. Н. Путилова. — Ленинград : Советский писатель, 1986. — 552 с.
6. Рыбников — Песни, собранные П. Н. Рыбниковым / сост. П. Н. Рыбников. — Москва : Типография А. Семена, 1861—1867.
Литература
1. Берштам Т. А. Герой и его женщины: образы предков мифологии восточных славян / Т. А. Берштам. — Санкт-Петербург : МАЭ РАН, 2011. — 372 с.
2. БобуноваМ. А. Словарь языка русского фольклора: лексика былинных текстов / М. А. Бобунова, А. Т. Хроленко. — Курск : КГПУ, 1999. — 250 с.
3. Былины: сборник / под ред. Б. Н. Путилова. — Ленинград : Советский писатель, 1986. — 552 с.
4. Ильина Е. Н. Поликодовый текст с фольклорной прецедентностью в практике эдъютейнмента / Е. Н. Ильина, В. С. Тиво // Вестник Череповецкого государственного университета. — 2019. — Вып. 6. — С. 99—108.
5. Москвин В. П. Бурлескный стиль: опыт типологии / В. П. Москвин // Известия Российской академии наук. Серия литературы и языка. — 2011. — Том 70. — № 6. — С. 25—37.
6. Онежские былины, записанные А. Ф. Гильфердингом летом 1871 года. — Москва : Академия наук СССР, 1951. — Том 3. — 671 с.
7. Пропп В. Я. Русский героический эпос / В. Я. Пропп. — Москва : Государственное издательство художественной литературы, 1958. — 603 с.
8. Селиванов Ф. М. Поэтика былин в историко-филологическом освещении: композиция, художественный мир, особенности языка / Ф. М. Селиванов. — Москва : Кругъ, 2009. — 312 с.
9. Тиво В. С. «Алёша Попович и Тугарин Змей»: от былины к мультфильму / В. С. Тиво // Вестник Вологодского государственного университета. — 2018. — Вып. 3. — С. 43—48.
10. Усачева И. Ю. Типология женских образов русских былин [Электронный ресурс] / И. Ю. Усачева // Современные научные исследования и инновации. — 2017. — № 6. — Режим доступа : http://web.snauka.ru/issues/2017/06/83915.
11. Черноусова И. П. Язык фольклора как отражение этнической ментальности (на материале концептосферы волшебной сказки и былины) : автореферат диссертации ... доктора филологических наук / И. П. Черноусова. — Елец : Елецкий государственный университет, 2015. — 51 с.
speech Representation of Female Images in the polycode Text of "Heroic" Cycle Cartoons of the Art Studio "Melnitsa"1
© Elena N. Ilyina (2020), orcid.org/0000-0002-1797-8959, SPIN 1219-9296, Doctor of Philology, professor, Vologda State University (Vologda, Russia), [email protected]. © Violetta S. Tivo (2020), orcid.org/0000-0001-9459-0352, SPIN 2032-6475, lecturer, Ustyansky Industrial College (Oktyabrsky settlement, Arkhangelsk region, Russia), Master student, Syktyvkar State University (Syktyvkar, Russia), [email protected].
The article is devoted to the study of the verbal component of animated films with a folk precedent basis. The relevance of the research is due to the need to study the conceptosphere of modern media texts conveying folklore imagery. The results of a comparative analysis of female images in animated films about Russian heroes are presented (Alyosha Popovich and Tugarin Zmey (2004), Dobrynya Nikitich and Zmey Gorynych (2006), Ilya Muromets and Nightingale the Robber (2007) in comparison with their folk prototypes. The issues of speech representation of the images of the mother and the bride / wife of a hero, traditional for the epic genre, as well as other female images, the appearance of which is due to the influence of other precedent sources, are considered. The conceptual proximity of the narrative-story line basis and the composition of the characters of the texts under study to the Russian fairy tale is proved. Particular attention is paid to the implementation of the stylistic technique of burlesque travesty, it is proved that this technique is the main means of creating a comic effect and
1 The study was financially supported by the Russian Foundation for Basic Research (project 20012-00082 "Media image of local oral speech culture: cognitive and linguistic mechanisms").
performs a text-forming function in the studied polycode content. The scientific novelty of the work is seen in the fact that the verbal component of the animated films studied was not previously the subject of linguistic analysis.
Key words: linguistic folkloristics; the language of Russian epics; linguistic conceptology of folklore; media linguistics; polycode text.
Material resources
alyosha — Alyosha Popovich i Tugarin Zmey. (2004). Available at: http://melnitsa.com/proj-ect/alyosha_popovich_i_tugarin_zmey/ (In Russ.).
Dobrynya — Dobrynya Nikitich i Zmey Gorynych. (2006). Available at: https://onlinemult-filmy.ru/dobrynya-nikitich-i-zmej-gorynych/ (In Russ.).
Gilferding — Onezhskiye byliny, zapisannyye A. F. Gilferdingom letom 1871 goda. 3. (1951). Moskva; Leningrad: Goslitizdat. (In Russ.).
Ilya — Ilya Muromets i Solovey Razboynik. (2007). Available at: https://onlinemultfilmy.ru/ ilya-muromec-i-solovej-razbojnik/ (In Russ.).
Putilov — Putilova, B. N. (ed.). (1986). Byliny: sbornik. Leningrad: Sovetskiy pisatel. (In Russ.).
Rybnikov — Rybnikov, P. N. (ed.). (1861—1867). Pesni, sobrannyye P. N. Rybnikovym. Moskva: Tipografiya A. Semena. (In Russ.).
References
Bershtam, T. A. (2011). Geroy i ego zhenshchiny: obrazypredkov mifologii vostochnykh slavy-an. Sankt-Peterburg: MAE RAN. (In Russ.).
Bobunova, M. A., Khrolenko, A. T. (1999). Slovar'yazyka russkogo folklora: leksika bylin-nykh tekstov. Kursk: KGPU. (In Russ.).
Chernousova, I. P. (2015). Yazyk folklora kak otrazheniye etnicheskoy mentalnosti (na mate-riale kontseptosfery volshebnoy skazki i byliny): avtoreferat dissertatsii... dokto-ra filologicheskikh nauk. Elets: Eletskiy gosudarstvennyy universitet. (In Russ.).
Ilyina, E. N., Tivo, V. S. (2019). Polikodovyy tekst s folklornoy pretsedentnostyyu v praktike edyyuteynmenta. Vestnik Cherepovetskogo gosudarstvennogo universiteta, 6: 99—108. (In Russ.).
Moskvin, V. P. (2011). Burlesknyy stil: opyt tipologii. Izvestiya Rossiyskoy akademii nauk. Seriya literatury iyazyka, 70/6: 25—37. (In Russ.).
Onezhskiye byliny, zapisannyye A. F. Gilferdingom letom 1871 goda. 3. (1951). Moskva: Aka-demiya nauk SSSR. (In Russ.).
Propp, V. Ya. (1958). Russkiy geroicheskiy epos. Moskva: Gosudarstvennoye izdatelstvo khu-dozhestvennoy literatury. (In Russ.).
Putilova, B. N. (ed.) (1986). Byliny: sbornik. Leningrad: Sovetskiy pisatel. (In Russ.).
Selivanov, F. M. (2009). Poetika bylin v istoriko-filologicheskom osveshchenii: kompozitsiya, khudozhestvennyy mir, osobennosti yazyka. Moskva: Krug. (In Russ.).
Tivo, V. S. (2018). «Alesha Popovich i Tugarin Zmey»: ot byliny k multfilmu. Vestnik Volo-godskogo gosudarstvennogo universiteta, 3: 43—48. (In Russ.).
Usacheva, I. Yu. (2017). Tipologiya zhenskikh obrazov russkikh bylin. Sovremennyye nauchnyye issledovaniya i innovatsii, 6. Available at: http://web.snauka.ru/is-sues/2017/06/83915. (In Russ.).
