CC BY
147
РЕЧЕВАЯ ХАРАКТЕРИСТИКА ГЕРОЕВ-НЕМЦЕВ В ПРОИЗВЕДЕНИЯХ РУССКОЙ ЛИТЕРАТУРЫ XVIII—XX ВЕКОВ
Сергей Сергеевич Жданов
Сибирская государственная геодезическая академия, 630108, Россия, г. Новосибирск, ул. Плахотного, 10, доцент кафедры иностранных языков, тел. (383)343-29-33, e-mail: fstud2008@yandex.ru
В статье рассматривается речевая характеристика героев-немцев в произведениях русской литературы XVIII-XX веков как средство художественного изображения персонажей. Данная характеристика используется также для маркирования инонационального локуса, включенного в контекст «русского» пространства и выступающего частным воплощением общекультурной оппозиции «свое - чужое».
Ключевые слова: речевая характеристика, герои-немцы, русская литература.
SPEECH CHARACTERISTIC OF GERMAN CHARACTERS IN WORKS OF RUSSIAN LITERATURE OF THE XVIII-XX CENTURIES
Sergey S. Zhdanov
Siberian State Academy of Geodesy, Novosibirsk, 630108, Russia, Plahotnogo st., 10., Assoc. Prof., Department of Foreign Languages, tel: (383)343-29-33, e-mail: fstud2008@yandex.ru
The article describes speech characteristics of German characters in works of Russian literature of the XVIII-XX centuries as an instrument of personage presentment. The characteristic is used also for marking the foreign German locus included in «Russian» space and becoming a particular personification of the common cultural opposition «own - foreign».
Key words: speech characteristic, German characters, Russian literature.
Русская и немецкая нации имеют долгую историю взаимоотношений и контактов - политических, экономических, научных, культурных. Как подчеркивает С.В. Оболенская, «...ни с одним из европейских народов русские не имели, начиная с XVIII века, такого тесного и даже отчасти ''домашнего'' соприкосновения, как с немцами» [6: 190]. Эти межнациональные контакты фиксировались русской культурой и, в частности, находили отражение в произведениях русской литературы. В последних герои-немцы занимают зачастую пусть и не главные, но весьма важные роли, служа своеобразным «контрапунктом» к русским действующим лицам. Соответственно, рассмотрение образов немецких персонажей способствует более полному раскрытию темы русскости, выступающей вкупе с немецкостью частным воплощением базовой культурной оппозиции «свое - чужое».
В этом плане одним из важных средств художественного изображения ге-роев-немцев является речевая характеристика, которая одновременно выступает маркером их инонациональности. Собственно говоря, в самом слове «немец» кроется связь с языком, речью: этимологически «немцы» связывается с понятием немоты, т.е. под ним подразумеваются люди, не говорящие на «нашем», русском языке. Этот знак-отсутствие, неспособность к «членораздельной», «понятной», «человеческой» коммуникации является одним из самых значительных маркеров «чужого» в культуре. Для сравнения можно привести сход-
ную оппозицию «греки - варвары», имевшую важное значение для эллинов и также основанную на признаке владения «настоящей» речью. В данном случае действует характерный для самых разных человеческих обществ принцип центрации, когда «свое», «родное» оценивается положительно и помещается в центре освоенного пространства цивилизации, «чужое» же несет в себе значение негативного, враждебного, периферийного. Так, в русском фольклоре, как пишет О.В. Белова, зафиксированы «представления о немецком языке как непонятном, порой «нечеловеческом» наречии» [1: 13] и образы немцев в виде сверхъестественных и даже инфернальных существ, подчас изображаемых в сниженном, сатирическом виде.
Впрочем, не только в народном слое русской культуры мы находим подобное маркирование немца как своего рода «немого», который представляет чужеродное самозамкнутое пространство, мало связанное с «русским» миром, не коммуницирующее с ним. Яркий пример тому - гротескный образ из комедии Н.В. Гоголя «Ревизор», врач-немец Христан Иванович Гибнер, который не знает ни слова по-русски и лишь издает звуки, отчасти похожие на букву «и» и несколько на «е». Мотив непонимания обыгрывается и И.С. Тургеневым в его романе «Отцы и дети», в диалоге доктора с «немецкою физиономией» [9: 326] и старшего Базарова, приветствовавшего по-немецки приехавшего коллегу: «"Der Herr scheint des Deutschen maechtig zu sein", - начал новый питомец Эскулапа, обращаясь к Василию Ивановичу. "Их... габе... - Говорите уж лучше по-русски..."» [Там же: 327]. Но просьба говорить по-русски, в свою очередь, ставит в тупик немца: «А, а! так этто фот как этто... Пошалуй...» [Там же]. При этом одна из немногочисленных реплик доктора напоминает звуки, издаваемые Гибнером: «"Э!" - произнес немец и кисло осклабился» [9: 326].
Другой прием, часто использующийся при характеристике героя-немца, -это коверканье русской речи, направленное на создание комического эффекта. Подобное искаженное произношение использует, например, Д.И. Фонвизин в комедии «Недоросль» в репликах учителя Митрофанушки, конюха Вральмана: «Рассути ш, мать моя, напил брюхо лишне: педа. А фить калоушка-то у не-фо караздо слапе брюха; напить ее лишне да и захрани поже!» [10: 39]. Исковерканная речь снижает образ героя-немца, придает ему оттенок глупости. Это используется И.А. Крыловым в комедии «Подщипа», в которой действует немецкий принц Трумф, ищущий любви русской царевны Подщипы: «Мой ноши весь не спит, и серса польна сшотся; Прелестна тфой фикур на мой туша ши-фется» [10: 243]. Снижение любовной страсти до уровня физиологии достигается в том числе за счет превращения «души» в «тушу», далее слово «хочет» произносится немцем как «кочет», подчеркивая его животную натуру, грубый и драчливый нрав. Кроме того, в речи Трумфа то и дело проскальзывают немецкие словечки, акцентируя инородность персонажа: «Не тушь, mein Herz, не тушь!» [Там же]. Примечательно, что то же немецкое самодовольство, что и у принца, мы находим в речи жестянщика Шиллера из повести Н.В. Гоголя «Невский проспект», заявляющего: «Мой сам... будет офицер» [3: 32]. Как тут не вспомнить статью А.И. Г ерцена «Русские немцы и немецкие русские», в ко-
торой говорится: «Все они... имеют одинакие зоологические признаки, так что в немце-сапожнике бездна генеральского и в немце-генерале пропасть сапожнического; во всех них есть что-то ремесленническое, чрезвычайно аккуратное, цеховое, педантское...» [2: 264].
Данный немецкий педантизм и аккуратизм подчеркивается многими русскими авторами и в речевой характеристике героев. Часто это вводится через мотив деловых расчетов. Например, в «Невском проспекте» жестянщик Шиллер подсчитывает расход табака: «У меня на один нос выходит три фунта табаку в месяц. И я плачу в русский скверный магазин, потому что немецкий магазин не держит русского табаку, я плачу в русский скверный магазин за каждый фунт по сорок копеек; это будет рубль двадцать копеек; двенадцать раз рубль двадцать копеек - это будет четырнадцать рублей сорок копеек. <...> на один нос четырнадцать рублей сорок копеек!» [3: 31]. Ощущение механистичности усиливается благодаря повторам слов: «на один нос», «я плачу в русский скверный магазин».
Аналогичные расчеты ведет Гуго Пекторалис, немец-инженер из рассказа Н.С. Лескова «Железная воля», который сообщает, что прибавка к жалованию «сокращает срок [ожидания свадьбы - С.Ж.] ровно на один год одиннадцать месяцев» [5: 20], причем повторяет это дважды. Логичность, присущая речи немцев, однако, доводится русскими авторами до абсурда.
Особым, фактически «кафкианским» гротеском на зыбкой грани между рациональностью и ее противоположностью отмечен диалог немцев - мужа и жены - из рассказа Саши Черного «Как студент съел свой ключ и что из этого вышло»: «Фриц! Наш жилец сошел с ума». - «Мы найдем другого.» - «Да, но он съел свой ключ!» - «Ключ стоит одну марку. Если продать его брюки, мы не потерпим убытка. Спокойной ночи» [11: 61]. «Математичен» у Саши Черного также способ, с помощью которого девица Керних соблазняет конторщика Банкова в стихотворении «Страшная история»: «Мой оклад полсотни в месяц,/ Ваш оклад полсотни в месяц, /- На сто в месяц в Петербурге/ Можно очень мило жить» [12: 223].
В целом, речевой характеристике героя-немца свойственна клиширован-ность. Тот же Пекторалис говорит однотипными фразами. Например, в начале своей карьеры в России он заявляет русскому рассказчику: «Я буду все подчинять» [5: 20], - а в зените своего успеха обещает: «.я буду все иметь» [5: 39]. Через механическую повторяемость Н.С. Лесков раскрывает сущность персонажа, его «железную волю»: «.у меня железная воля; и у моего отца, и у моего деда была железная воля - и у меня тоже железная воля» [5: 16].
Сходная вплоть до деталей схема построения фраз используется Ф.М. Достоевским в речевой характеристике немца из неоконченного рассказа «Крокодил»: «Мейн фатер показаль крокодиль, мейн гросфатер показаль крокодиль, мейн зон будет показать крокодиль, и я будет показать крокодиль!» [4: 184].
Сходным образом Гуго Пекторалис не изменяет себе (и в том числе своему речевому поведению), ни когда он планирует достичь верха блаженства («Я никуда не тороплюсь; я никогда не тороплюсь - и я всюду поспею и всё получу.» [5: 39]), ни когда он стоит на пороге смерти («.я даже сегодня уже не
ел, и завтра, завтра я тоже ничего не буду есть, и послезавтра тоже - и тогда я умру. да, я умру, но моя воля будет железная воля» [5: бб]. При этом немецкий инженер не просто повторяется, но занимается осознанным самоцитирова-нием: «.я вам давно сказал, что, получая три тысячи талеров, я еще не буду наверху блаженства.» [5: 39]. По сути, вступая в диалог, Пекторалис ведет один бесконечный монолог. Герой практически столь же замкнут на самом себе и автономен в рамках русского пространства, как ни слова не говорящий Гиб-нер. Отметим, что ту же немецкую самодостаточность, отгороженность от русского мира проявляет в своих высказываниях и жестянщик Шиллер, постоянно заявляющий с гордостью: «Я швабский немец; у меня есть король в Германии» [3: 31]; «.. .у меня в Швабии мать моя, и дядя мой в Нюренберге; я немец, а не рогатая говядина» [3: 47].
Еще одно важное свойство, проявляющееся в речевой характеристике немецких персонажей, - ее императивность, в основе которой - признание незыблемого порядка вещей. Так, Пекторалис заявляет: «Быть господином себе и тогда стать господином для других, вот что должно, чего я хочу и что я буду преследовать» [5: 17]. В этом «должно», т.е. последовательном следовании долгу и, более того, отождествлении себя с этим долгом, заключается одна из основных черт немецкого характера в его интерпретации русской литературой. В данном понятии должного сливаются ratio и emotio, а также воля и любовь к порядку: «.у меня железная воля.; что я один раз решил, то так должно и остаться, и этого менять нельзя» [5: б0].
Аналогично немец Берг из романа Л.Н. Толстого «Война и мир» говорит товарищу, что Вера Ростова должна стать его женой: «встретившись. с товарищем, немцем, Берг указал ему на Веру Ростову и по-немецки сказал: "Dаs sоll mein Weib werden", - и с той минуты решил жениться на ней» [8: 194].
Императивность и внешнюю логичность в подходе к миру чувств проявляет и ученый Шишкенгольм из оперетты Козьмы Пруткова «Черепослов, сиречь Френолог», объясняющий потенциальным женихам своей дочери: «Молчать! Я уже много раз доказал вам: что вы оба не любите Лизу. Мне кажется, профессор френологии может всегда безошибочно узнать, кто способен и кто не способен любить женщину?.. вы не способны любить женщину, и потому вы не любите мою Лизу!» [7: 222]. Хотя френолог и использует здесь слово «кажется», но в данном контексте оно выступает в противоположном смысле, выражая не мнение, а крайнюю степень уверенности говорящего в сказанном.
Итак, речевая характеристика широко используется авторами русской литературы XVIII-XX вв. для изображения героев-немцев в их взаимодействии с русским миром. Причем и немецкое, и русское начала могут быть рассмотрены как отдельные художественные национально маркированные пространства, а степень владения русской речью выступает одновременно мерой взаимодействия данных пространств. Искаженная русская речь также служит средством снижения образа за счет возникающего комического эффекта. Кроме того, анализ речевого портрета персонажей-немцев позволяет выделить в нем мотивы педантизма, логичности, практической рациональности, которые приписываются русскими авторами героям-немцам в качестве отличительных особенностей
последних. Наконец, следует отметить клишированность речи героев, обилие в ней повторов и самоцитирования, придающие образам немцев оттенок высокомерия и механистичности.
БИБЛИОГРАФИЧЕСКИЙ СПИСОК
1. Белова О. В. Мифологизация образа немца в славянской традиционной духовной культуре [Текст] // Славяне и немцы. Средние века - раннее Новое время. - М.: Институт славяноведения и балканистики РАН, 1999. - С. 10-13.
2. Герцен А. И. Русские немцы и немецкие русские [Текст] // Герцен А. И. Соч.: в 9 т. -М.: Гослитиздат, 1958. - Т. 7. - С. 263-308.
3. Гоголь Н. В. Невский проспект [Текст] // Гоголь Н. В. Собр. соч.: в 8 т. - М.: Правда, 1984. - Т. 3. - С. 5-39.
4. Достоевский Ф. М. Крокодил [Текст] // Достоевский, Ф. М. Полн. собр. соч. [В 30 т.]. - Л.: Наука, 1973. - Т. 5. - С. 180-207.
5. Лесков Н. С. Железная воля [Текст] // Лесков Н. С. Собр. соч.: в 11т.- М.: Художественная литература, 1957. - Т. 6. - С. 5-87.
6. Оболенская С. В. «Германский вопрос» и русское общество конца XIX в. [Текст] // Россия и Германия. - М.: Наука, 1998. - Вып. 1. - С. 190-205.
7. Прутков К. Черепослов, сиречь Френолог [Текст] // К. Прутков. Сочинения. - М.: Художественная литература, 1976. - С. 217-235.
8. Толстой, Л. Н. Война и мир. Т. 2 [Текст] // Толстой, Л. Н. Собр. соч.: в 22 т. - М.: Художественная литература, 1980. - Т. 5. - 432 с.
9. Тургенев И. С. Отцы и дети [Текст] // Тургенев И. С. Собр. соч.: в 12 т.- М.: Художественная литература, 1976. - Т. 3. - С. 151-334.
10. Фонвизин Д. И. Недоросль / Д. И. Фонвизин. Путешествие из Петербурга в Москву / А. Н. Радищев. Подщипа (Трумф) / И. А. Крылов [Текст]. - М.: Просвещение, 1988. - 288 с.
11. Черный С. Как студент съел свой ключ и что из этого вышло [Текст] // Черный С. Собрание сочинений: в 5 т. - М.: Эллис Лак, 1996. - Т. 3: Сумбур-трава. 1904-1932. Сатира в прозе. Бумеранг. Солдатские сказки. Статьи и памфлеты. О литературе. - С. 59-61.
12. Черный С. Страшная история [Текст] // Черный С. Собрание сочинений: в 5 т. Т. 1: Сатиры и лирики. Стихотворения. 1905-1916. - М.: Эллис Лак, 1996. - С. 222-224.
13. Гусев П.Г. Пространство в практике человека и в научном знании // Интерэкспо ГЕО-Сибирь-2012. VIII Между нар. науч. конгр. : Междунар. науч. конф. «Геопространство в социальном и экономическом дискурсе» : сб. материалов в 2 т. (Новосибирск, 10-20 апреля 2012 г.). - Новосибирск: СГГА, 2012. Т. 1. - С. 69-73.
14. Колоткин М.Н. Территория в поле геопространственной конкуренции // Интерэкспо ГЕО-Сибирь-2012. VIII Междунар. науч. конгр. : Междунар. науч. конф. «Геопространство в социальном и экономическом дискурсе» : сб. материалов в 2 т. (Новосибирск, 10-20 апреля 2012 г.). - Новосибирск: СГГА, 2012. Т. 1. - С. 91-102.
© С.С. Жданов, 2013
