CC BY
298
географического и культурного пространства в России второй половины XVIII века, но и фиксируют продуктивные модели бытования путешествия, одного из самых востребованных среди художественно-документальных жанров.
Список литературы
1. Цебриков Р. М. Дневник очевидца // С. А. Козлов. От Лейпцига до Очакова: дневниковые записки Р. М. Цебрикова. 1785-1788. - СПб.: Историческая иллюстрация, 2009. - С. 126-
197.
2. Цебриков Р. М. Описания двухлетней петербургской жизни // С. А. Козлов. От Лейпцига до Очакова: дневниковые записки Р. М. Цебрикова. 1785-1788. - СПб.: Историческая иллюстрация, 2009. - С. 62-125.
А. В. Смирнова
Художественное воплощение мифов о Павле I в шуто-трагедии И. А. Крылова «Подщипа»
Фигура Павла I (1754-1801) - одного из самых загадочных российских императоров - породила множество мифов. Мифы павловского правления, возникшие при жизни императора, не исчезли после его трагической гибели. Образ императора, его краткое правление нашли яркое отражение в русской литературе. Художественное воплощение идеи власти и судьбы монарха, к которой так часто обращалась русская литература в XVIII - XX столетиях, поддерживало бытование павловской мифологии. Так, в одах XVIII века по преимуществу можно обнаружить «мерцание» сакральных мифов о «деве Астрее и Младенце» и «Петре и Павле». Авторы од Н. М. Карамзин, А. П. Сумароков, П. И. Г оленищев-Кутузов, идеализируя в одах царственных героев, проводят параллели между сакральными образами из античной и христианской мифологии и российскими властителями: дева Астрея -Екатерина II; младенец - цесаревич Павел Петрович; апостолы Петр и Павел - императоры Петр I и Павел I. Так, в «Оде на случай присяги московских жителей Его Императорскому Величеству Павлу I...» (1796) Н. М. Карамзин восклицает: Петр Первый был всему начало; / Но с Павлом Первым воссияло / В России счастие людей. / Вовек, вовек неразделимы, / Вовеки будут свято чтимы / Сии два имени царей! / Их церковь вместе величает; / Россия вместе прославляет.. .[4, с. 186-187].
В русской литературе XIX и XX веков авторы соотносят образ царя с так называемыми «несакральными» мифами, которые были основаны на исторических реалиях (миф о «рыцаре на троне», «романтическом императоре», «безумце у власти») и явились из сравнения черт характера, склонностей и самой судьбы монарха со склонностями и судьбами литературных героев (мифы о «российском Дон Кихоте», «русском Гамлете»), а также возникли из рассказанных самим Павлом видений и снов (миф о «бедном Павле»). Причины обращения писателей к образу императора различны, чем объясняется и оригинальная трактовка каждым из них
19
павловской мифологии. Так, в шуто-трагедии И. А. Крылова «Подтипа» (1800) черты императора Павла I проступают в фарсовой фигуре немецкого принца Трумфа; в оде А. С. Пушкина «Вольность» (1817) история императора соотнесена с образом злодея Калигулы; концепция исторического развития России явлена у Д. С. Мережковского в неоднозначной и многогранной личности русского монарха из драмы «Павел I» (1908).
В нашей работе мы обратимся к анализу реализации павловской мифологии в шуто-трагедии И. А. Крылова «Подтипа» (1800). В этом произведении нашли отражение три «несакральных» мифа о Павле I: миф о «рыцаре на троне», «романтическом императоре» и «безумце у власти». Миф о «рыцаре на троне» имеет вполне прозрачное происхождение. Уже в юные годы Павла стала занимать идея рыцарства, чести и славы. Юный цесаревич увлекался историей Мальтийского ордена, которую читал Павлу его воспитатель С. А. Порошин [11, с. 69]. Во время пребывания совершеннолетнего, но отлученного матерью от трона, Великого князя в Гатчине устраивались рыцарские состязания - соревнования, почти в точности копировавшие средневековые рыцарские турниры. О том, что рыцарство было важной чертой характера императора Павла I, сообтают многие мемуаристы. Н.А. Саблуков пишет: «Как доказательство его
рыцарских, доходивших даже до крайности воззрений может служить то, что он совершенно серьезно предложил Бонапарту дуэль в Гамбурге с целью положить этим поединком предел разорительным войнам, опустошавшим Европу». «Я находил - вспоминал И. И. Дмитриев, - в поступках его что-то рыцарское, откровенное...» [9, с. 124]. О том, что детские мечты Павла о рыцарстве осуществились, свидетельствует следующий факт: 16 декабря 1798 года Павел I был избран великим магистром Мальтийского ордена, в связи с чем к его императорскому титулу были добавлены слова «... и Великий магистр Ордена св. Иоанна Иерусалимского» [3, с. 65]. Миф о «романтическом императоре» имеет непосредственную связь с мифом о «рыцаре на троне». Образ Павла как «романтического императора» во многом складывается из его рыцарства и донкихотства. По одной из версий, А.С. Пушкин в дневниковой записи от 2 июня 1834 года первым называет Павла «романтическим нашим императором» [10, с. 23]. Современники отмечали во внешнем облике императора строгую аскезу, но при этом Павла отличало внутреннее духовное горение. Ему были свойственны впечатлительность, эмоциональность, даже порывистость, вера в идеалы, повышенная чувствительность, пламенная религиозность и вера в чудесное. Многими не понятый, загадочный, живущий в своем особом мире, император действительно претендовал на образ романтического героя. Княгиня Д. Х. Ливен так отзывалась о нем: «В основе его характера лежало величие и благородство - великодушный враг, чудный друг, он умел прощать с величием, а свою вину или несправедливость исправлять с большою искренностью. Он обладал прекрасными манерами и был очень вежлив с женщинами - все это запечатлело его особу истинным изяществом и легко обличало в нем дворянина и великого князя... И трудно себе представить что-либо более изящное, чем кроткие милостивые слова, с которыми он обращался к окружающим в минуты благодушия» [9, с. 123].
20
Миф о «безумце у власти», противоречащий по своей сути представлению о Павле, явленном в двух ранее названных мифах, также появился при жизни императора. По одной из наиболее часто используемых версий, первым обвинил монарха в сумасшествии английский посол Уитворт, который, узнав об опасном для Англии сближении России с Францией, писал в Лондон: «Император в полном смысле слова не в своем уме...» [8, с. 46]. Слух «о безумии» монарха, «вдруг» обнаруженном на четвертом году его правления, быстро распространился «верными» подданными. Павловская оппозиция, сформировавшаяся к тому времени из приближенных дворян и высоких сановников, весьма умело дискредитировала императора, не гнушаясь ничем, коверкая приказы и доводя до абсурда невинные замечания правителя [12, с. 15]. Причины, по которым весть о безумии императора нашла такой отклик у большей части русского дворянства, кроются в том, что политика государя по отношению к высшему сословию разительно отличалась от екатерининской. Лишение дворянства многих прав лишало его привилегий, вело к уменьшению власти над крестьянами, привлечению к исполнению непосредственных обязанностей (военной и гражданской службе). Все это стало причиной усиливавшегося недовольства монархом. Многочисленное крестьянство, искренне любившее императора за облегчившие ему жизнь реформы, даже не догадывалось о «безумии» правителя.
Особое место в художественном осмыслении павловской мифологии занимает шуто-трагедия И.А. Крылова: она одновременно является и сатирой на императора, его правление, и, по мнению ее создателя, на жанр трагедии -своеобразный символ власти. В. И. Коровин отметил нерасторжимое соединение в пьесе двух начал - «высокого» и «низкого», благодаря чему «трагедия превращалась в антитрагедию, в шуто-трагедию, в трагедию-оборотень» [5, с. 220]. Произведение было написано в предпоследний год царствования монарха, и ирония автора явилась оружием, направленным на страхи павловского правления. Однако пьеса не предназначалась для широкой публики, и автор ее не собирался открыто выступать против правящего императора. Отрицание любых проявлений политики Павла во многом было продиктовано обстоятельствами жизни самого И. А. Крылова, который в это время служил секретарем и учителем у князя С. Ф. Голицына, поэтому разделил опальную жизнь своего покровителя в селе Казацком. Крылов задумал шуто-трагедию для того, чтобы поставить ее в домашнем театре Голицыных, не рассчитывая, по понятным причинам, увидеть ее на иных сценах. «Подщипа» была написана и разыграна силами воспитанников Крылова, в том числе, и для того, чтобы поднять дух главы семейства, отлученного от двора. Зная историю создания этого произведения, легче понять специфику жанра шуто-трагедии. По мнению П. Н. Беркова, Крылов нашел «изумительно удачную форму - сочетание принципов народного театра, народных игрищ с формой классической трагедии» [1, с. 364]. Техники трагического и фарсового конфликта сходны в своей основе. Они состоят в наибольшем обострении в действии внутренних драматических противоречий. Исследователи М. А. и Я. А. Гордины точно заметили:
21
«Трагический конфликт необходимо связан с победой духа над плотью, а фарсовый - с победой плоти над духом. В шуто-трагедии оба плана совмещены: чем выше парит дух, тем комичнее предает его плоть. Отсюда типично бытовой, сатирический и фарсовый мотив еды, который сопровождает все действие шуто-трагедии последовательными аналогиями духовных терзаний и страстей с процессами поглощения пищи и пищеварения» [2, с. 107]. Характерное для трагического пафоса, понимание человека как исключительно духовного существа, преодолевающего свою естественную физиологическую природу, заменено в шуто-трагедии Крылова ироническим изображением натуралистических подробностей. Соединение «высокого» и «низкого» видно в пьесе на различных уровнях. О. Б. Лебедева справедливо отмечает: «Крылов тщательно соблюдает каноническую форму трагедии классицизма — александрийский стих, но в качестве фарсового приема речевого комизма пользуется типично комедийным приемом: имитацией дефекта речи и иностранного акцента в речевых характеристиках князя Слюняя и немца Трумфа» [7, с. 42]. В пьесе действуют традиционные трагические персонажи: правитель (царь Вакула), его дочь (царевна
Подщипа), ее возлюбленный (князь Слюняй) и его соперник в борьбе за руку царевны и престол (немецкий принц Трумф, завоевавший из любви к Подщипе все царство Вакулы). Высокая трагедия превращается в фарс и пародию тогда, когда герои пьесы не справляясь со своими «высокими» ролями. Все действующие лица наделены различными пороками. Немецкий принц Трумф не является исключением. Он - глупый, самонадеянный капрал, а не «тиран, охваченный преступной страстью» [5, с. 221]. В. И. Коровин отмечал: «В нем [Трумфе. - А. С.] в наибольшей степени осмеяна павловская муштра, пристрастие к вздорным, предписывающим бытовое поведение указам, к военной музыке, к наказаниям палками и насильственному солдафонскому веселью» [5, с. 222]. В фарсовом облике фигуры Трумфа легко угадываются черты императора Павла I. Национальность и происхождение принца Трумфа напрямую соотнесены с происхождением Павла (сына Софии Фредерики и Карла Петера Ульриха - немецкого принца Петра III и его супруги, будущей императрицы Екатерины II) и его увлеченностью Пруссией. Крылов смело наделяет Трумфа чертами и привычками императора. Принц неприхотлив в быту, скромен в пище (Подщипа говорит Трумфу: «Привык ты на войне сносить и жар, и холод, / И к пище всякой там тебя привадил голод»), мнителен (Трумф: «Сейшас я тфой пояр потслюшал у сапора»), страдает вспышками гнева (ремарка: «вбегая в бешенстве»), любит военные парады и марши (Трумф: «О мусык слафна наш! / На кларинет тепе икрай я путит марш»), пальбу из пушек - выражение как радости, так и гнева (Трумф: «Корона, скиптра, трон и слафа растелить, / И фместе на слатей из пушешка палить»). Добиваясь полного узнавания характера и поступков императора в характере и поступках Трумфа, автор высмеивает воинствующее безумие Павла I, своеобразно реализуя миф о «Безумце у власти». Комический эффект усиливается за счет имитации иностранного акцента персонажа - плохого владения русским языком, который усиливается тогда, когда принц грозится применить силу против
22
врагов: всех обитателей завоеванного царства, кроме своей возлюбленной -Подщипы. Трумф обещает царевне: Не пось! Не там тепе, красафис мой, фопит; / На карпафаль к тепе подсунься лишь тетинка, / Мой псарь тотшась тафай он фухтеля на спинка... [6, II, с. 256]. Безумие Трумфа-Павла
проявляется в издании нелепых указов о ношении костюмов его подданными. Так, царь Вакула жалуется: Сам Трумф ругаться вам, став заражен повадкой / Слышь, всем велит носить кафтаны вверх подкладкой. / И уж задумал, слышь, содрать с вас парики, / Чтоб лошадям своим свалять их в потники [6, II, с. 263]. Но самого Трумфа, пожелавшего насильно ввести в России прусскую моду, ожидает в конце пьесы ужасное наказание царя Вакулы -«прыгать козачка» в одежде петиметра-щеголя: Чтоб парикмахер, слышь, гребенкою большою / Сейчас, ты знашь, его в пять пуколь причесал; / Одел бы франтом, слышь, жабо бы подвязал, / Чтоб прыгать козачка Трумф к вечеру явился [6, II, с. 282].
В подлинной классицистической трагедии ложная мнительность, вспыльчивость, жестокость, ужасные и непредсказуемые приказы, лишенные всякой логики, - все черты безумства императора, вызвали бы у зрителя страх перед злодеем и отвращение к нему. Именно такие чувства вызывало поведение Павла у многих его подданных. Но в жанре шуто-трагедии Крылов на всех уровнях текста с помощью характерных средств преобразует трагедийное звучание темы Павла - Трумфа в комическое, заставляя зрителя непочтительно смеяться над горе-воякой, армию которого победила цыганка, подсыпав солдатам в щи «пургенцу». Следует отметить и то, что по контрасту с героями «высокого» жанра трагедии, у которых главной чертой является ум/разумность, почти все персонажи шуто-трагедии (кроме цыганки) глупы, хотя и своекорыстны.
Реализуется в шуто-трагедии И. А. Крылова и миф о «рыцаре на троне». Трумф в пьесе предстает рыцарем, безответно влюбленным в царевну Подщипу, добивающимся руки своей дамы. Из-за этой любви он и превращается в завоевателя, который, покорив царство, может овладеть княжной и без ее согласия. И все-таки Трумф хочет добиться ее расположения: Не тушь, mein herz, не тушь! / Шесна пароль тепе: мой путет топра мушь [6, II, с. 255]. О рыцарстве принца свидетельствует и сцена, в которой он предлагает более удачливому сопернику князю Слюняю дуэль.
Трумф: С топой мой кошет трака.
Слюняй: Ай, батюски! Пьяпай на месте, как собака! [6, II, с. 275].
Сначала немец вынимает шпагу и хочет проткнуть Слюняя, но затем говорит: «Я кошет пошитай в тепе твой княша рот», - и вынимает пару пистолетов. Рыцарь-Трумф, не получив согласия на брак у царевны и не выиграв право владеть ею во время дуэли со Слюняем (князь струсил и не дрался), заставляет соперника склонить Подщипу на брак с собой. Тем самым его поистине «рыцарское» поведение ставится автором под сомнение, а сама сцена вызывает у зрителя смех: Княшна укафари тотшас со мой шениться: / Или на шпага мой котофа тут сатиться [6, II, с. 277].
23
Своеобразную трактовку приобретает у Крылова миф о Павле -«романтическом императоре». Нежные чувства Трумфа-Павла к Подщипе -девице, увлеченной сентиментальными романами, характеризуют и самого принца, который изливает свои чувства в форме, пародирующей объяснения в любви из сентименталистских текстов: Мой ноши весь не спит, и серса польна сшотся; / Прелестна тфой фикур на мой туша шифется. / ... нам путет шить утешна, / Кохта на цепки нас амур сафяшет фешна [6, II, с. 254]. Склонность Трумфа к музицированию, любовь к танцам и балам, стремление навязать завоеванному царству новую, благородную моду также говорит о романтических чертах и устремлениях принца. А рыцарские клятвы и дуэль, бесспорно, свидетельствуют о романтических порывах души Трумфа.
В истории последних десятилетий XVIII века зародились и бытовали антагонистичные по своему смыслу мифы о Павле: I «безумец у власти», «рыцарь на троне», «романтический император», - однако в шуто-трагедии И. А. Крылова ведущие мотивы этих мифов объединены автором в образе-пародии на императора. Эстетические установки Крылова, комическое переосмысление поэтической и идеологической сущности трагедии, а также недоверие к сентименталистским приемам изображения жизни позволяют драматургу реализовать травестированный облик всех трех павловских мифов. Кроме того, созданная Крыловым версия комедийного переосмысления эстетических установок современной ему литературы создает условия для возникновения и более смелых соответствий и сопоставлений. Так, патриархальный царь Вакула, самолюбивый, падкий на лесть, предпочитающий всем государственным делам катание «кубарей», парадоксальным образом становится в пьесе своеобразным двойником Трумфа, доказывая тем самым, что любое правление, целью которого является реализация личных пристрастий монарха, лишено разумной целесообразности и превращается в деспотию.
Список литературы
1. Берков П. Н. История русской комедии XVTTT века. - Л., 1977.
2. Гордин М., Гордин Я. Театр Ивана Крылова. - Л., 1983.
3. Захаров В. А. Мальтийский Орден: история и современность. - М., 2003. - Кн. 2.
4. Карамзин Н. М. Полное собрание стихотворений. - М., 1966.
5. Коровин В.И. Поэт и мудрец. Книга об И.А. Крылове. - М., 1996.
6. Крылов И. А. Сочинения: в 2 т. - М., 1984.
7. Лебедева О. Б. Пародийные жанры в творчестве И. А. Крылова (1769-1844). - М.,
2010.
8. Мержеевский В. Оклеветанный император // Русский дом. - 2001. - № 3. - [Электронный ресурс]: http://www.russdom.ru/oldsayte/2006/200603i/200603n.shtml.htm
9. Оболенский Г. Л. Император Павел I: Исторический роман. - М., 1995.
10. Песков П. М. Павел I. - М., 1999.
11. Порошин С. А. Сто три дня из детской жизни императора Павла Петровича (Неизданная тетрадь Записок С. А. Порошина). 1765 г..// Русский архив. - М., 1869.
12. Харламова Н. С. Царь - мученик // Русский дом. - 2006. - № 3. - [Электронный ресурс]: http://www.russdom.ru/oldsayte/2006/200603i/200603n.shtml.htm
24
