CC BY
29
19.
wtmi^m^rn, 2010^2«.
20. aim
2011^2«, 90-94M.
21. mm.
2015^6«.
22. im
lU^KSS^, 1995^3«, 13-15-53 M.
23.
^ II 1988^9«.
24. m^. «MW^W^g-
«/J^W^», 2003^6«.
* * *
1. Aksakov K.S., Aksakov I.S. Lomonosov v isto-rii russkoj literatury i russkogo yazyka II Literaturnaya kritika. M., 1981. S. 30-248.
2. Golubkova O.N. Ocenka kachestva perevoda hudozhestvennogo proizvedeniya v istoricheskoj perspektive II Sovremennaya nauka: Aktual'nye proble-my teorii i praktiki. Ser.: Gumanitarnye nauki. 2019. № 5. S. 129-133.
3. Golubkova O.N. Teoreticheskie i prakticheskie voprosy perevoda v rabotah M.V. Lomonosova II Vestn. Mosk. gos. obl. un-ta. Ser.: Lingvistika. 2021. № 5. S. 68-74.
4. Markov V.M. Lomonosov i russkaya strofi-ka II Ocherki po istorii russkogo yazyka i literatu-ry XVIII veka (Lomonosovskie chteniya) I otv. red. V.M. Markov. Kazan', 1967. Vyp. I. S. 135-159.
5. Chernov S.V. Istoriya genial'nosti v Rossii. Kn. 1: Universitet vseya Rusi: o M.V. Lomonosove. M., 2017.
Lomonosovovedenie in the People's Republic of China: current state and development trends
The article deals with the review of lomonosovovedenie in the People's Republic of China, there is emphasized lomonosovovedenie in the linguistic and translational aspects. The current works of lo-monosovovedenie in the People's Republic of China have a historical and descriptive nature. The analytical method and the comparative study of the grammar of M.V. Lomonosov and the stylistics of the Russian language are currently important for training the high-quality specialists in the Russian philology in the People's Republic of China.
Key words: M.V. Lomonosov, the People's Republic of China, lomonosovovedenie, the theory of three styles, linguistic aspect, the theory of translation.
(Статья поступила в редакцию 15.06.2022)
ЛИТЕРАТУРОВЕДЕНИЕ
A.A. БОНДАРЕВА
(ростов-на-дону)
речь ФЕтюковичА в романе ф.м. достоЕвского «братья карамазовы» как пародия на судебное красноречие и судебный дискурс
Рассматривается речь адвоката Фетюкови-ча из романа Ф.М. Достоевского «Братья Карамазовы» как пародия на судебный дискурс и судебное красноречие, которая позволяет писателю противопоставить суд присяжных церковному суду. Сделан вывод, что характер подобного противопоставления отражает тенденции, восходящие к русской литературе XVII в. и к традициям древнерусской сме-ховой культуры.
Ключевые слова: пародия, судебный дискурс, красноречие, Достоевский, «Братья Карамазовы».
Одним из следствий Судебной реформы 1864 г. стало возникновение в России суда присяжных, который вскоре превратился в уникальную коммуникативную площадку [34]. За работой нового общественного института пристально следил Ф.М. Достоевский. В его художественных и публицистических работах можно обнаружить многочисленные рассуждения о суде, изображение адвокатов и судебных заседаний. В данной статье предпринимается попытка рассмотреть речь адвоката Фетюковича из романа Ф.М. Достоевского «Братья Карамазовы» как пародию на судебное красноречие и судебный дискурс.
1. Наблюдения Достоевского о суде присяжных. Источники образа адвоката Фетюковича. Суд над Дмитрием Карамазовым -кульминационный момент романа. Известно, что Достоевский большое внимание уделял достоверности изображаемого им процесса и в ходе работы часто консультировался со своим другом A.A. Штакеншнейдером, юристом и прокурором Харьковского окружного суда [4, с. 394; 5, с. 349]. Реалистичности описаний, вероятно, способствовала и другая осо-
О Бондарева A.A., 2022
бенность работы Достоевского над текстами: В.В. Розанов, основываясь на личных беседах с А.Г. Достоевской, говорил о любви писателя «вставлять в свои романы кусочки действительности» [25, с. 573-574]. При этом Розанов отмечал, что из действительности были взяты преимущественно второстепенные персонажи, в то время как главные герои романов, как правило, оставались «выразителями колеблющегося и тоже раздваивающегося миросозерцания самого Достоевского» [Там же, с. 575], что подтверждает схожесть монологов главных героев и монологов самого автора в «Дневнике писателя» [Там же, с. 576].
Исследователи в разное время отмечали, что «столичная знаменитость» Фетюкович мог иметь реальных прототипов. С наибольшей вероятностью ими послужили В.Д. Спа-сович и - как полагал Л.П. Гроссман [3, с. 39] -П.А. Александров, защищавший в 1878 г. Веру Засулич, на слушаниях по делу которой Достоевский присутствовал лично [2, с. 53].
В.Д. Спасовича Достоевский подвергал жесткой критике, основанием для которой был, в частности, оправдательный приговор по «Делу Кронеберга»: усилиями В.Д. Спасо-вича подсудимый был признан невиновным в избиении ребенка. Достоевский откликнулся на это дело во второй главе «Дневника писателя» за февраль 1876 г., в серии очерков «По поводу дела Кронеберга», «Нечто об адвокатах вообще», «Речь г-на Спасовича. ловкие приемы» и др. В них Достоевский разбирает речь В.Д. Спасовича, стараясь показать, как адвокату удалось при помощи «словечек» [10, с. 60] совершить «чрезвычайно смелый <.. .> наскок на совесть присяжных» [Там же, с. 57].
Справедливости ради следует сказать, что Достоевский негативно относился не только к Спасовичу, но и к адвокатуре в целом. Он осуждал приемы и аргументы, которыми пользовались защитники, считал их деструктивными и противоречащими христианству. Наиболее известен и показателен в этом смысле очерк «Среда», опубликованный в «Дневнике писателя» за 1873 г., где Достоевский подверг критике распространенную среди присяжных поверенных практику объяснять преступления, даже самые тяжкие, негативным влиянием среды [11]. В этом же очерке можно найти небольшую по объему, но полную иронии пародию на защитительные речи адвокатов, чью работу в целом Достоевский характеризовал как ложь против совести и нравственности [Там же, с. 23].
Нами был сделан акцент на «Деле Кроне-берга» с целью показать, как пристально Достоевский следил за судебными разбирательствами и как откликался на них в своих работах. В этой связи будет нелишним также сказать об уже упомянутом деле Веры засулич, на котором Достоевский присутствовал лично. Как писал Л.П. Гроссман [3], Достоевский использовал детали слушаний для описания суда над Дмитрием Карамазовым. Параллели прослеживаются не только между обстановкой обоих слушаний, но и между участниками процессов: в чертах судьи угадывается А.Ф. Кони, в чертах прокурора - К.И. Кес-сель; в Фетюковиче читатель может увидеть не только В.Д. Спасовича, но и адвоката П.А. Александрова - отдельные приемы и даже фрагменты его защитительной речи Достоевский целиком перенес в речь Фетюкови-ча [Там же, с. 37-39].
«Братья Карамазовы» были последним романом Достоевского, и это дает основания полагать, что в нем - и в речи Фетюковича в частности - нашли отражения накопленные за всю жизнь наблюдения Достоевского о суде, судебной риторике и судебном дискурсе в целом.
2. Судебный дискурс и феномен литературной пародии. За основу в рамках исследования мы возьмем определение дискурса, предложенное Н.Д. Арутюновой: «Дискурс <...> -связный текст в совокупности с экстралингвистическими <...> факторами; текст, взятый в событийном аспекте; речь, рассматриваемая как целенаправленное социальное действие <...>. Д. - это речь, "погруженная в жизнь"» [14, с. 136-137]. Существует множество определений дискурса, однако именно это, на наш взгляд, позволяет наиболее полно отразить тот факт, что для дискурса важна не только характерная лексика, особые дискурсивные маркеры на разных уровнях языка, но и аспекты внеязыковой реальности: ситуация общения, положение говорящего и слушающего, прагматика речи - словом, все то, что в риторике называют «риторической ситуацией» [31].
Ранее в статье мы упомянули, что пореформенный дискурс был институциональным. Здесь нам бы хотелось пояснить, что под «институциональным дискурсом» мы не имеем в виду «общение базовой пары статусно неравных участников коммуникации» [13], а понимаем его в более широком смысле как общение в рамках одного общественного института.
ИЗВЕСТИЯ ВГПУ. ФИЛОЛОГИЧЕСКИЕ НАУКИ
Суд присяжных второй половины XIX -начала XX в., несмотря на более позднее по сравнению с другими европейскими странами возникновение, развился чрезвычайно быстро и дал начало русской судебной риторике, которая, благодаря прочным связям с русской литературной традицией, дала уникальные образцы ораторского мастерства [35]. Однако новый институт оказался влиятельным не только в риторическом, но и в политическом плане: вероятно, в силу царившего тогда общественного климата адвокаты в своих речах затрагивали широкий спектр общественных, и нравственных, и политических вопросов, которые могли быть прямо или даже косвенно связаны с рассматриваемым уголовным делом. События частной жизни и детали преступлений, к которым они приводили, воспринимались адвокатами как следствие проблем более высокого уровня, как симптомы общественно-политических болезней России. Все это сделало дискурс института суда присяжных очень мощным и влиятельным.
Как мы уже упомянули в первой части статьи, пореформенный судебный дискурс нашел отражение в художественной литературе, а это, в свою очередь, приводит нас к необходимости сказать несколько слов о художественном дискурсе. Попытки дать определение художественному дискурсу до сих пор вызывают значительные затруднения, которым немало способствуют проблемы соотношения естественного и художественного языка [19], разграничения понятий «дискурс» и «текст» (см., например: [33]), а также тот факт, что определить художественный дискурс исключительно по лингвистическим признакам бывает практически невозможно [32]. Тён ван Дейк отмечал, что зачастую художественные произведения на языковом уровне несущественно отличаются от других типов дискурса, поэтому художественный дискурс в первую очередь должен определяться по прагматическому критерию [Ibid.].
Художественный дискурс вторичен: с одной стороны, он вбирает в себя все существующие типы дискурсов, а с другой - является результатом переосмысления и рефлексии над первичными дискурсами. Ю.М. Лот-ман, размышляя над особенностями языка искусства, писал, что он делает содержательными формальные стороны естественного языка [19, с. 28]. Вероятно, то же самое справедливо и для элементов других дискурсов, используемых автором художественного текста: они
не просто становятся частью формы, узнаваемыми элементами естественной коммуникации, но и наполняются специфическим содержанием.
Воспроизводя особенности конкретного дискурса, автор художественного текста может прибегать к пародии, и здесь мы снова сталкиваемся с целым рядом теоретических сложностей.
Во-первых, возникает вопрос о границах этого понятия. Как правило, под пародией подразумевается «комическое подражание художественному произведению или группе произведений» [15, с. 722], которое «строится на нарочитом несоответствии стилистических и тематических планов художественной формы» [Там же]. То есть имеется в виду литературная пародия. Однако некоторые исследователи, в частности В.Я. Пропп [24], а вслед за ним - В.П. Москвин [21], высказывали идею о том, что литература - далеко не единственный объект пародии, и пародироваться могут явления, находящиеся за пределами стилей, жанров и литературных направлений, т. е. литературы как таковой*. Эта точка зрения кажется нам очень привлекательной, ведь, строго говоря, судебная речь и судебный дискурс, пародируемые Достоевским в «Братьях Карамазовых», находятся за пределами литературы.
Во-вторых, возникает вопрос о разграничении пародии и стилизации. этой проблеме уделял пристальное внимание Ю.Н. Тынянов: он полагал, что грань между пародией и стилизацией может размываться, однако главная разница между этими явлениями заключается в характере соотнесенности со «вторым» - стилизуемым или пародируемым - планом, который непременно должен быть узнаваем. При стилизации оба плана соответствуют друг другу; в случае же пародии «обязательна невязка обоих планов, смещение их» [27, с. 9]. Стилизация, комически мотивированная, становится пародией [Там же].
Для пародии характерно использование шаблонов; в сюжетную схему могут вводиться неожиданные детали, которые разрушают ее или остраняют; включаться целые выражения из «первоисточника» [30]. Как мы увидим далее, эти, а также некоторые другие элементы присутствуют и в речи Фетюквича.
* У В.Я. Проппа: «Пародирование состоит в имитации внешних признаков любого жизненного явления (манер человека, приемов искусства и пр.), чем совершенно затмевается или отрицается внутренний смысл того, что подвергается пародированию» [24, с. 63].
3. Речь Фетюковича как пародия. Описание выступления адвоката Фетюковича начинается в главе «Речь защитника. Палка о двух концах». И уже в самом первом абзаце мы сталкиваемся с отмеченной В.Я. Проппом имитацией манер человека. Достоевский так описывает первое впечатление от ораторской манеры Фетюковича: «В начале речи говорил как-то раскидчиво, как будто без системы, схватывая факты наразбив, а в конце концов вышло целое. <.. .> Но на второй половине речи как бы вдруг изменил и тон и даже прием свой и разом возвысился до патетического, а зала как будто ждала того и вся затрепетала от восторга» [7, с. 153].
В простом и неловком начале речи защитника Дмитрия Карамазова угадывается ораторская манера В.Д. Спасовича. Современники не раз отмечали, что в первые минуты слушатели бывали разочарованы «королем русской адвокатуры»: «.когда он, заикаясь и переваливаясь, начинает свою речь, в зале <...> раздается шепот недоумения. Первые фразы его речи неприятно поражают слух. они вялы, неуклюжи и производят впечатление тяжелой работы. <.> Но проходит несколько минут, и перед вами развертывается дивная художественная поэма, богатая яркими красками, оригинальными картинами, неожиданными сравнениями, поражающая остроумием и силой обобщающего анализа» [20, с. 235]. Пародийна и манера Фетюковича двигаться, его поза. Однако здесь видны черты другого адвоката - П.А. Александрова. Достаточно подробно эту деталь описал Л.П. Гроссман [3].
В начале своей речи Фетюкович обращается к психологии. В суде присяжных конца XIX - начала XX в. психология играла значительную роль: адвокаты анализировали причины преступления, психологическое состояние фигурантов дела, их характеры и склонности, типы, к которым они принадлежали. Вероятно, такое внимание к типам, характерам и внутреннему состоянию человека является следствием того, что судебное красноречие и дискурс суда присяжных в целом находились под влиянием русской реалистической литературы XIX в. [35]. Умение тонко анализировать вопросы психологии чрезвычайно ценилось и ставилось адвокату в заслугу. Достоевский пародирует эту черту судебного дискурса, превращая рассуждение Фетюковича о психологии в казуистику: он не предлагает ничего нового, а лишь «переворачивает» доводы прокурора. Вопросы психологии становятся «пал-
кой о двух концах», они могут свободно интерпретироваться оратором в зависимости от его личных целей.
Разбирая обстоятельства дела, Фетюко-вич постепенно увлекается. Его речь становится эмоциональнее, он все чаще использует гипофоры, но они существенно отличаются тех, которые использовались в современном Достоевскому суде присяжных. В речах адвокатов гипофоры выступали преимущественно или как способ ответить на возможные возражения оппонента и усилить собственную аргументацию, или как инструмент, позволяющий структурировать речь и перейти к следующей ее части [35].
Достоевский в своей пародии на судебный дискурс нагнетает этот прием: вопросы быстро сменяют друг друга, ответа на большинство из них не следует; если Фетюкович отвечает на них, то отвечает поспешно, его мысль перескакивает с одного предмета на другой. Речь становится динамичнее, и появляется ощущение, что это Фетюкович раздваивается, начинает говорить сам с собой и будто забывает об аудитории. Рассуждая о событиях преступления, он часто использует форму первого лица множественного числа («Спрашивается, для чего же мы так сделали? А вот именно потому и сделали, что нам горько стало, что мы человека убили.» [7, с. 155]) и тем самым становится и объектом, и субъектом собственной речи.
Раздвоение Фетюковича созвучно и с другими художественными текстами Достоевского, о мотиве двойничества в творчестве которого неоднократно писали исследователи (см., например: [28]). Здесь можно вспомнить, например, Макара Девушкина из «Бедных людей» или Якова Голядкина из повести «Двойник», которые отвечают не на потенциальные вопросы и комментарии собеседника, а на свои собственные мысли, это разговор не с реальным оппонентом, а с самим собой. Примечательно, что подобное раздвоение можно найти не только в художественных, но и в публицистических работах Достоевского - это особенно хорошо заметно на примере «Дневника писателя».
Когда Фетюкович увлекается, он активно использует чужую речь, которая, однако, лишена диалогической природы настоящих сер-моцинаций, которые можно обнаружить в речах реальных адвокатов конца XIX - начала XX в. Он, будто театральный актер, читающий по ролям, эмоционально разыгрывает чу-
жую речь, а временами даже передразнивает прокурора.
Нагнетание семантики театра - один из наиболее ярких элементов пародии, которые мы видим в речи Фетюковича. Оно приводит к остранению [29], которое усиливает пародию и, вероятно, обнажает ее. Речи прокурора и адвоката носят явный отпечаток театральности, чему немало способствуют вставки с описанием реакции публики, аплодисментов и упоминание клакеров*. Пародия становится злой, ядовитой и почти глумливой.
В финале речи Фетюковича Достоевский так описывает реакцию публики: «Здесь оратор был прерван рукоплесканиями неудержимыми, почти исступленными. <...> ...аплодировали и махали платками оратору даже сзади сидевшие на особых стульях сановные лица, старички со звездами на фраках.» [7, с. 171]. Л.П. Гроссман полагал, что эти аплодисменты были списаны Достоевским с аплодисментов, которые раздавались в зале суда во время слушаний дела Веры засулич и которые с большим трудом удавалось прекращать судье [3, с. 39].
Сам Достоевский не одобрял бурные реакции публики в залах суда, об этом можно судить по заметке «По поводу дела Кронеберга» из «Дневника писателя» за февраль 1876 г.: «.аплодировать решению присяжных, по-моему, публике не следовало, а аплодисмент, говорят, раздался» [9, с. 51]. Такое поведение, очевидно, неприемлемо для зала суда, где рассматривается дело об убийстве и решается судьба человека. Достоевский со злой иронией показывает в романе, что поиск правды становится для публики зрелищем, а для адвоката - возможностью показать себя.
Патетика речи Фетюковича, горячо одобряемая публикой, достигает своей высшей точки, когда адвокат обращается к вопросам этики, христианства и нравственности, пытается определить, что вообще подразумевается под «отцеубийством» и кого можно считать
* В европейском сознании клакерство в первую очередь связано с театром. Однако примечательно, что в период античности клакерство имело место не только в театре, но и в судах и комициях [36, с. 62]. Плиний Младший в одном из писем рассказывал о распространившейся практике приглашать на суд центум-виров слушателей, которые за вознаграждение должны были поддерживать конкретного оратора. Их восхваления Плиний считал неприличными даже для театра, а саму практику расценивал как один из признаков упадка красноречия [23, с. 35].
«отцом». здесь Достоевский делает пародию максимально прозрачной и яркой.
Двенадцатая глава четвертой части заканчивается восклицанием Фетюковича: «Но я хочу быть правдивым и искренним до конца. Будем же все искренни!..» [7, с. 167]. И тут же читатель видит заглавие тринадцатой главы - «Прелюбодей мысли». Происходит слом, «раскрывающий внутреннюю несостоятельность того, что пародируется» [24, с. 64]. Далее комизм лишь усиливается, причем не только потому, что Фетюкович начинает говорить о христианстве и нравственности, - в контексте всей защитительной речи чрезвычайно странным и неуместным выглядит само решение Фетюковича говорить об «отцеубийстве».
В предшествующих главах адвокат убеждает присяжных, что Дмитрий Карамазов невиновен, потому что не было самого преступления. Цепочка рассуждений адвоката отражена Достоевским в названии соответствующих глав: «Денег не было. Грабежа не было», «Да и убийства тоже не было». Эти заглавия тоже достаточно комичны и отсылают к существовавшей в действительности практике адвокатов конца XIX - начала XX в. ставить под сомнение сам факт преступления**. Такая стратегия использовалась в тех случаях, когда преступления совершались в условиях неочевидности или же причинно-следственные связи событий, которые могли привести к совершению преступления, не были достаточно прочными. Так, например, поступал П.А. Александров в речи по делу об убийстве Сарры Моде-бадзе [1].
Однако в финале речи Фетюкович неожиданно начинает говорить о том, что Дмитрий Карамазов заслуживает снисхождения, потому что убийство Федора Павловича можно считать «отцеубийством» лишь по предрассудку: Карамазов-старший недостоин был называться «отцом», а потому Дмитрий, который получил плохое воспитание, имел право считать своего отца чужим человеком и даже врагом [7, с. 168, 171]. Здесь мы, с одной стороны, видим пародию на использование топо-са среды в речах адвокатов конца XIX - начала XX в., а с другой - возникающее колоссальное
** Приведенные заглавия, вероятно, отсылают нас к «Дневнику писателя» за 1876 г., где можно встретить следующую фразу: «Не было истязания, не было никакой обиды ребенку!» [8, с. 57]. Достоевский приводит ее как прямую речь, однако в тексте речи В.Д. Спасо-вича этих слов нет [26].
противоречие: Фетюкович оправдывает преступление, факт которого только что полностью отрицал. Достоевский нагромождает ораторские приемы и тактики, доводя их почти до абсурда*. Возникающий диссонанс не снимает даже сказанная перед этим фраза «это только предположение, повторяю, я ни на миг не сомневаюсь в его невинности, но уж так и быть, предположу, что мой подсудимый виновен в отцеубийстве.» [7, с. 167]. В устах «прелюбодея мысли» она производит обратный эффект, и к концу речи адвоката складывается впечатление, что, напротив, он верит в виновность Дмитрия Карамазова.
Как мы уже сказали, комичность в тринадцатой главе достигается Достоевским также за счет рассуждений Фетюковича о морали, вере и христианстве. Адвокат цитирует апостола Павла («Отцы, не огорчайте детей своих» [Там же, с. 169]) и Христа, возводя себя при этом едва ли не на один с ним уровень («Распятый человеколюбец, собираясь на крест свой, говорил: "Аз есмь пастырь добрый, пастырь добрый полагает душу свою за овцы, да ни одна не погибнет..." Не погубим и мы души человеческой!» [Там же]).
При этом Фетюкович как бы выходит за рамки зала суда и обращается ко всей России: «Недаром эта трибуна дарована нам высшею волей - с нее слышит нас вся Россия. Не для здешних только отцов говорю, а ко всем отцам восклицаю...» [Там же, с. 170]. Реальные адвокаты, особенно в рамках слушаний по резонансным политическим и общественным делам, часто обращались к темам и вопросам, которые имели государственное и общественное значение, что нередко вызывало недовольство со стороны властей [12, с. 14]. Достоевский, пародируя судебный дискурс и судебное красноречие, делает эту деталь в речи Фетюковича поразительно неуместной и чрезвычайно похожей на проповедь.
Рассуждения Фетюковича о религии и суде кажутся особенно интересными, если рассматривать их в контексте всего произведения. «Судебная ошибка», последняя, двенадцатая книга романа, целиком посвящен-
* Адвокаты конца XIX - начала XX века в некоторых случаях действительно предлагали присяжными переосмыслить суть преступлений. Как правило, это делалось в том случае, если факт преступления был очевиден и не оставалось ничего другого, кроме как добиваться более мягкого наказания. Например, Федор Никифорович Плевако, защищая П.П. Качку, обвинявшуюся в убийстве, обращал внимание присяжных, что преступление было совершено в состоянии аффекта [22].
ная убийству Федора Павловича Карамазова и суда над Дмитрием, перекликается с первой частью, в которой Достоевский описывает встречу Карамазовых со старцем Зосимой и, в частности, обсуждение статьи Ивана Карамазова о церковном суде.
Тихий, немногословный старец, живущий в монастырском уединении и избегающий внимания, отвергает государственный суд и поддерживает идею церковного суда, который не может сосуществовать ни с каким другим судом, («суд церкви есть суд единственно вмещающий в себе истину») [6, с. 60]. Наступление суда церкви и обращение общества в церковь представляется Зосимой как идеальный, утопический мир, который рано или поздно воплотится в реальность [Там же, с. 61].
эпизод со старцем и сцена суда над Дмитрием Карамазовым обрамляют роман и отражают два совершенно противоположных взгляда на суд. Первый - это идеальный церковный суд, о котором говорит Зосима и который поддерживает сам Достоевский. Второй - суд присяжных, государственный суд, превращающийся в театр с публикой, аплодисментами, клакерами, ораторами-актерами, которые идут против совести и морали.
Изображение этих двух миров наводит на мысль, что пародия на судебный дискурс в «Братьях Карамазовых» отражает специфические черты пародии в романе Достоевского, унаследованные от древнерусских пародий и социально заостренной демократической литературы XVII в.
Д.С. Лихачев в работе «Смех в Древней Руси» писал, что смеховой мир всегда связан с раздвоением, «смех открывает в одном другое - не соответствующее» [18, с. 45]. Древнерусский мир пародии раздваивался на настоящий, культурный мир и ненастоящий, кромешный мир, где «наизнанку выворачиваются настоящие вещи, понятия, идеи.» [16, с. 21]. При этом антимир «противостоит не обычной реальности, а некой идеальной реальности» и лучшим ее проявлениям [Там же]. Однако, продолжает Д.С. Лихачев в статье «Бунт кромешного мира», после череды потрясений, выпавших на долю русского народа в XVII в., смеховой мир претерпел существенные трансформации: «Кромешный мир стал активным, пошел в наступление на мир действительный и демонстрировал неупорядоченность его системы, отсутствие в нем смысла, справедливости и устроенности. <.> Эта "критика" мира благополучия стала возможна благодаря
тому, что нелепый, кромешный мир стал миром действительным, реальным, своим, близким, а мир упорядоченный и благополучный -чужим» [17, с. 63]. Старый смеховой мир перестал быть смешным, стал трагическим и страшным.
В «Братьях Карамазовых» в качестве благополучного мира выступает мир старца Зоси-мы и церковного суда; этот мир правилен, но нереален. В качестве антимира - мир Фетюко-вича и суда присяжных; он реальный, но нелепый.
Как взаимодействуют эти два мира в романе «Братья Карамазовы»? На наш взгляд, у Достоевского можно обнаружить сразу две тенденции. Одна из них восходит к литературе XVII в. и состоит в том, что «реальный» антимир суда присяжных (либеральный по своей сути) демонстрирует враждебность к благополучному «нереальному» миру, воплощенному в мировоззрении старца Зосимы. Эта враждебность угадывается и в критических репликах «либерала», «вольнодумца и атеиста» Миусо-ва во время обсуждения статьи Ивана Карамазова, и в призывах Фетюковича подвергать все анализу и не принимать на веру то, чему повелевает верить религия.
Вторая тенденция восходит к смеховой культуре Древней Руси, где антимир служил восхвалению идеального мира. Достоевский, пародируя судебный дискурс и судебное красноречие, остраняя его посредством нагнетания семантики театра, делает его в глазах читателя абсурдным, показывает его несостоятельность. Тем самым подчеркивается идеальный мир церковного суда.
Вероятно, отчасти именно таким сложным взаимодействием мира и антимира в романе «Братья Карамазовы» можно объяснить своеобразие пародии у Достоевского, сочетающей в себе доходящее до гротеска комическое и трагическое.
4. Выводы. В ходе работы над заключительной частью «Братьев Карамазовых» Достоевский активно использовал накопленные за долгие годы наблюдения о суде присяжных и судебном дискурсе, который пародировался в речи Фетюковича. Комический эффект здесь достигается за счет избыточного использования риторических приемов и стратегий, характерных для речей адвокатов конца XIX - начала XX вв., а также нагнетания семантики театра. В результате суд присяжных предстает перед читателем как театральное зрелище, где адвокат и публика совершенно забывают
об истинных целях суда. Поиск истины и решение судьбы человека уходят на второй план, уступая место неуместной патетике и проповедям «прелюбодея мысли».
Эпизоды с описанием суда перекликаются с первой частью романа и рассуждениями старца Зосимы о церковном суде. Характер противостояния церковного и государственного суда позволяет предположить, что в романе Достоевского нашли отражение элементы древнерусской смеховой культуры и демократической культуры XVII в.
список литературы
1. Александров П.А. Дело Сарры Модебад-зе // Судебные речи известных юристов в 2 т. / сост. Г.М. Резник. М., 2015. Т. 1. С. 263-316.
2. Волгин И.Л. Последний год Достоевского: исторические записки. 4-е изд., испр. и доп. М., 2010.
3. Гроссман Л.П. Достоевский-реакционер. М., 2015.
4. Достоевская А.Г. Воспоминания / вступ. ст., подгот. текста, прим. И.С. Андриановой и Б.Н. Тихомирова. М., Берлин, 2015.
5. Достоевский Ф.М. А.Г. Достоевской. 8(20) -9(21) июля 1874 г. // Полное собрание сочинений: в 30 т. Л., 1986. Т. 29 (I). С. 347-351.
6. Достоевский Ф.М. Братья Карамазовы. Книги // Полное собрание сочинений: в 30 т. Л., 1976. Т. 14.
7. Достоевский Ф.М. Братья Карамазовы. Книги XI-XII. Эпилог // Полное собрание сочинений: в 30 т. Л., 1976. Т. 15.
8. Достоевский Ф.М. Нечто об адвокатах вообще. Мои наивные и необразованные предположения. Нечто о талантах вообще и в особенности // Полное собрание сочинений: в 30 т. Л., 1981. Т. 22. С. 52-57.
9. Достоевский Ф.М. По поводу дела Кро-неберга // Полное собрание сочинений: в 30 т. Л., 1981. Т. 22. С. 50-52.
10. Достоевский Ф.М. Речь г-на Спасовича. Ловкие приемы // Полное собрание сочинений: в 30 т. Л., 1981. Т. 22. С. 57-63.
11. Достоевский Ф.М. Среда // Полное собрание сочинений: в 30 т. Л., 1980. Т. 21. С. 13-23.
12. Казанцев С.М. «Судебная республика» в царской России // Суд присяжных в России: Громкие уголовные процессы 1864-1917 гг. Л., 1991. С. 3-20.
13. Карасик В.И. О категориях дискурса // Языковая личность: социолингвистические и эмо-тивные аспекты / ред. В.И. Карасик. Волгоград, 1998. С. 185-197.
14. Лингвистический энциклопедический словарь / ред. В.Н. Ярцев. М., 1998.
15. Литературная энциклопедия терминов и понятий / ред. А.Н. Николюкин. М., 2001.
16. Лихачев Д.С. «Смеховой мир» Древней Руси // «Смеховой мир» Древней Руси. Л., 1976. С. 9-32.
17. Лихачев Д.С. Бунт кромешного мира // «Смеховой мир» Древней Руси. Л., 1976. С. 57-75.
18. Лихачев Д.С. Раздвоение смехового мира // «Смеховой мир» Древней Руси. Л., 1976. С. 45-57.
19. Лотман Ю.М. Структура художественного текста. М., 1970.
20. Ляховецкий Л.Д. Характеристика известных русских судебных ораторов с приложением избранной речи каждого из них. Спб., 1897.
21. Москвин В.П. Лингвистическая стилизация и пародия // Русская речь. 2004. № 2. С. 45-57.
22. Плевако Ф.Н. Дело П.П. Качки, обвиняемой в убийстве дворянина Байрашевского // Избранные речи. М., 2010. С. 386-396.
23. Плиний Младший. Письма Плиния Младшего. Книги I-X / Плиний Младший. М., 1982.
24. Пропп В.Я. Проблемы комизма и смеха. М., 1976.
25. Розанов В.В. О происхождении некоторых типов Достоевского (Литература в переплетении с жизнью) // Собрание сочинений: в 30 т. М., 1996. Т. 7. С. 573-594.
26. Спасович В.Д. Речи присяжного поверенного В.Д. Спасовича в защиту Кронеберга // Суд присяжных в России: Громкие уголовные процессы 1864-1917 гг. / ред. С.М. Казанцев. Л., 1991. С. 188-209.
27. Тынянов Ю.Н. Достоевский и Гоголь (к теории пародии) // Сборник по теории поэтического языка. Петроград, 1921.
28. Чижевский Д.И. К проблеме Двойника // О Достоевском / ред. А.Л. Бем. М., 2007.
29. Шкловский В.Б. Искусство как прием // О теории прозы. М., 1929. С. 7-24.
30. Эйхенбаум Б.М. О литературе. Работы разных лет. М., 1987.
31. Bitzer L. F. The Rhetorical Situation // Philosophy and Rhetoric. 1968. № 1. P. 1-14.
32. Dijk T.A. van. Studies in The Pragmatics of Discourse. Hague, Paris, New York, 1981.
33. Fairclough N. Discourse and Text: Linguistic and Intertextual Analysis within Discourse Analysis // Discourse & Society. 1992. Vol. 3(2). P. 193-217.
34. Khazagerov G.G., Bondareva A.A. Rhetorical platforms and the development of the Russian literary language: judicial oratory // Communication Studies. 2019. Vol. 6 (2). P. 292-304.
35. Khazagerov G.G., Bondareva A.A. Fyodor Dostoevsky and Forensic Oratory // Communication Studies. 2021. Vol. 8(4). P. 659-670.
36. Vanderbroeck P.J.J. Popular Leadership and Collective Behavior in the Late Roman Republic (ca. 80-50 B.C.). Amsterdam, 1987.
* * *
1. Aleksandrov P.A. Delo Sarry Modebadze // Sudebnye rechi izvestnyh yuristov v 2 t. / sost. G.M. Reznik. M., 2015. T. 1. S. 263-316.
2. Volgin I.L. Poslednij god Dostoevskogo: istoricheskie zapiski. 4-e izd., ispr. i dop. M., 2010.
3. Grossman L.P. Dostoevskij-reakcioner. M., 2015.
4. Dostoevskaya A.G. Vospominaniya / vstup. st., podgot. teksta, prim. I.S. Andrianovoj i B.N. Ti-homirova. M., Berlin, 2015.
5. Dostoevski) F.M. A. G. Dostoevskoj. 8(20) -9(21) iyulya 1874 g. // Polnoe sobranie sochinenij: v 30 t. L., 1986. T. 29 (I). S. 347-351.
6. Dostoevski) F. M. Brat'ya Karamazovy. Kni-gi I-X // Polnoe sobranie sochinenij: v 30 t. L., 1976. T. 14.
7. Dostoevskij F.M. Brat'ya Karamazovy. Kni-gi XI-XII. Epilog // Polnoe sobranie sochinenij: v 30 t. L., 1976. T. 15.
8. Dostoevski) F.M. Nechto ob advokatah vo-obshche. Moi naivnye i neobrazovannye predpo-lozheniya. Nechto o talantah voobshche i v osobenno-sti // Polnoe sobranie sochinenij: v 30 t. L., 1981. T. 22. S. 52-57.
9. Dostoevskij F.M. Po povodu dela Kroneberga // Polnoe sobranie sochinenij: v 30 t. L., 1981. T. 22. S. 50-52.
10. Dostoevskij F.M. Rech' g-na Spasovicha. Lov-kie priemy // Polnoe sobranie sochinenij: v 30 t. L., 1981. T. 22. S. 57-63.
11. Dostoevskij F.M. Sreda // Polnoe sobranie sochinenij: v 30 t. L., 1980. T. 21. S. 13-23.
12. Kazancev S.M. «Sudebnaya respublika» v carskoj Rossii // Sud prisyazhnyh v Rossii: Gromkie ugolovnye processy 1864-1917 gg. L., 1991. S. 3-20.
13. Karasik V.I. O kategoriyah diskursa // Yazy-kovaya lichnost': sociolingvisticheskie i emotiv-nye aspekty / red. V.I. Karasik. Volgograd, 1998. S. 185-197.
14. Lingvisticheskij enciklopedicheskij slovar' / red. V.N. Yarcev. M., 1998.
15. Literaturnaya enciklopediya terminov i po-nyatij / red. A.N. Nikolyukin. M., 2001.
16. Lihachev D.S. «Smekhovoj mir» Drevnej Rusi // «Smekhovoj mir» Drevnej Rusi. L., 1976. S. 9-32.
17. Lihachev D.S. Bunt kromeshnogo mira // «Smekhovoj mir» Drevnej Rusi. L., 1976. S. 57-75.
18. Lihachev D.S. Razdvoenie smekhovogo mira // «Smekhovoj mir» Drevnej Rusi. L., 1976. S. 45-57.
19. Lotman Yu.M. Struktura hudozhestvennogo teksta. M., 1970.
20. Lyahoveckij L.D. Harakteristika izvestnyh russkih sudebnyh oratorov s prilozheniem izbrannoj rechi kazhdogo iz nih. SPb., 1897.
21. Moskvin V.P. Lingvisticheskaya stilizaciya i parodiya // Russkaya rech'. 2004. № 2. S. 45-57.
22. Plevako F.N. Delo P.P. Kachki, obvinyaemoj v ubijstve dvoryanina Bajrashevskogo // Izbrannye re-chi. M., 2010. S. 386-396.
23. Plinij Mladshij. Pis'ma Pliniya Mladshego. Knigi I-X / Plinij Mladshij. M., 1982.
24. Propp V.Ya. Problemy komizma i smekha. M., 1976.
25. Rozanov V.V. O proiskhozhdenii nekoto-ryh tipov Dostoevskogo (Literatura v perepletenii s zhizn'yu) // Sobranie sochinenij: v 30 t. T. 7. M., 1996. S. 573-594.
26. Spasovich V.D. Rechi prisyazhnogo pove-rennogo V.D. Spasovicha v zashchitu Kroneberga // Sud prisyazhnyh v Rossii: Gromkie ugolovnye pro-cessy 1864-1917 gg. / red. S.M. Kazancev. L., 1991. S. 188-209.
27. Tynyanov Yu.N. Dostoevski) i Gogol' (k teo-rii parodii) // Sbornik po teorii poeticheskogo yazy-ka. Petrograd, 1921.
28. Chizhevskij D.I. K probleme Dvojnika // O Dostoevskom / red. A.L. Bem. M., 2007.
29. Shklovskij V.B. Iskusstvo kak priem // O teorii prozy. M., 1929. S. 7-24.
30. Ejhenbaum B.M. O literature. Raboty raznyh let. M., 1987.
The speech of Fetyukovich
in the novel "The Karamazov Brothers"
by F.M. Dostoevsky as the parody
of the juridical oratory
and the juridical discourse
The article deals with the speech of the attorney Fetyukovich in the novel "The Karamazov Brothers" by F.M. Dostoevsky as the parody of the juridical discourse and the juridical oratory that allows the writer to oppose the jury court to the religious court. There is concluded that the character of such opposition reflects the tendencies of the Russian literature of the XVII'h century and the traditions of the Old Russian comic culture.
Key words: parody, juridical discourse, oratory, Dostoevsky, "The Karamazov Brothers".
А.Г. КОРСУНСКАЯ (Санкт-Петербург)
«ОСЕННИЕ» СТИХИ ОЛЕГА ОХАПКИНА И ФИЛОСОФИЯ «ПУСТОТЫ»
Творчество петербургского поэта О.А. Охап-кина относится к периоду русского андеграунда. Наиболее известные читателю тексты поэта были созданы в период 1960-1980-х гг. Именно эти годы ознаменовались в литературном и жизненном пути Охапкина знакомством с астрофизиком Н.А. Козыревым. Под влиянием научных взглядов Козырева сформировались некоторые особенности поэтики литературного наследия Охапкина: следы научной концепции ученого об энергии и ходе времени есть во многих текстах поэта.
Ключевые слова: астрофизика, время, «осенние» стихи, подтекст, философская лирика, философия «пустоты».
Творческое наследие Охапкина мало исследовано современным литературоведением, и сложность заключается не только в том, что поэт принадлежал к кругу авторов самиздата, чьи произведения мало известны широкой публике, но и в том, что анализ художественных произведений поэта возможен только в контексте мировоззрения его уникальных современников. Так, философия поэзии Охапкина неразрывно связана с научными взглядами и открытиями известного отечественного астрофизика Н.А. Козырева.
Исследование совокупности текстов Охап-кина, в которых отражено представление поэта о закономерностях смены времен года, становится предметом специального исследования впервые. Изучение «осенних» текстов поэта представляется актуальным, т. к. способствует формированию целостного представления об особенностях поэтики Охапкина. Под «осенними стихами» в представленной работе понимаются стихотворные тексты, в которых отражена осень, как временной период.
Знакомство с Козыревым пришлось на один из наиболее плодотворных творческих периодов Охапкина - это 1960-1980-е гг. Несмотря на значительную разницу в возрасте в 36 лет, ученого и поэта связывали теплые дружеские отношения. Охапкин посвятил Козыреву ряд произведений, в том числе первую лирическую книгу «Ночное дыхание» (1966-
О Корсунская А.Г., 2022
(Статья поступила в редакцию 21.05.2022)
