CC BY
4Реализация «нарративного многоголосия» в художественных образах романа Юлии Рабинович «Der Spaltkopf» (Расщеплённая голова)
Пахомова Ольга Владиславовна,
преподаватель Волжского государственного университета водного транспорта, аспирант НИУ Высшей школы экономики E-mail: olyapahomowa@gmail.com
Анализируемый роман австрийской писательницы Юлии Рабинович «Расщеплённая голова» является условным блоком памяти. В романе присутствует нарративное многоголосие, которое проявляется посредством главной героини - Миши и другого мифического существа - Расщеплённой головы. Повествование в романе «проходит» через множество сказок и мифов, тем самым представляя определённую канву повествования, отображающую воспоминания главных героев. Интересным для изучения является наличие в романе призрачного персонажа - Расщепленной головы, которая проходит, через все трудности и тяготы с которыми сталкивается семья в эмиграции. Следует отметить, что Расщепленная голова, как персонаж романа «питается» негативными мыслями и эмоциями главных героев, их переживаниями, а также ссорами и скандалами. Роман Юлии Рабинович «Der Spaltkopf» представляется уникальным многоголосием с отсылками на русские и западноевропейские сказки, отображающий не легкий путь миграции и интеграции в новое культурное пространство.
Ключевые слова: роман-воспоминание, Юлия Рабинович, писатели-мигранты, малая проза, мультикультурность.
В рамках исследований, посвященных современной литературе-мигрантов, в немецкоязычном научном обороте был сформулирован термин «роман-воспоминание» (Erinnerungsroman). Впервые этот термин был упомянут в связи с романами Нобелевской лауреатки Г. Мюллер, описавший свои детские воспоминания с учетом нескольких культурных и языковых перспектив в романе «Качели дыхания». Для этой жанровой модификации свойственна обычная для автобиографического произведения «элегическая интонация», нарративная структура, которая строится по принципам лирической прозы. Фотографические и почти документальные воспоминания соединяются с фантазиями, детскими страхами, сугубо личными впечатлениями. Повествовательный и лингвистический строй подобного рода прозы очень сложен для интерпретации [9, с. 69-75]. При этом перевод на русский язык не уступает немецкому варианту текста.
В романе главной героине - Мише было 7 лет, когда отец - Лев и её мать - Лаура, вместе с бабушкой по материнской линии - Адой решают переехать в Вену, поскольку политическая ситуация для еврейских семей, связанных с культурной жизнью страны, стала неблагоприятной. Она отмечает, что много высокоинтеллектуальных семей эмигрировали в США или Израиль из-за коммунистического режима. В Австрии картины отца стали популярны и быстро раскупались, поэтому он решил остаться именно в Вене и признать этот город своей новой родиной. Последствия эмиграции так же, как и неопределенные воспоминания, из прошлого, преследуют и «ломают» семейные узы. В окружении этих семейных трудностей и проблем Миша росла. Вследствие подобного длительного жизненного периода она и «увидела» расщепленную голову.
В данной статье роман будет рассмотрен с точки зрения функций памяти, поскольку наш тезис состоит в том, что роман является условным блоком памяти, который наполнен воспоминаниями и семейными тайнами: начиная с детства и до точки повествования в настоящем времени. Следует отметить, что мы рассматриваем детские воспоминания каждого члена семьи. Повествование о событиях и воспоминаниях ведётся от лица главной героини - Миши - и от главного «голоса» -Расщеплённой головы. Повествование ведётся в настоящем времени, однако присутствуют отсылки к прошлому.
В статье рассматривается форма повествования от лица нарративных фигур. Данный факт пре-
сз о со -а
I=i А
—I
о
сз т; о m О от
З
ы о со
допределяет и стиль: например цитаты выделенные курсивом принадлежат Расщеплённой голове, а все остальные Мише.
Роман как своеобразный блок памяти проходит через множество мифов и сказок, которые представляют произведение как сеть, узнаваемую и отображающую культурную память главных героев. Роман поделён на три части:
1. Предисловие "Abgebissen, nicht abgerissen" начинается с ассоциативных описаний, а именно ускоренного изложения истории жизни Миши в четырё не последовательных лекциях; это может быть введением изначального повествования, которое предполагает дополнительные воспоминания, действия и события, разворачивающиеся на протяжении повествования произведения. Предисловие начинается с лекции № 3 „Sprung. Satz. Schnitt.", далее следует лекция № 1 „Wer jetzt verrückt, wird es lange bleiben. Wird lesen, wandern, lange Briefe schreiben.", потом лекция № 2 „Reisende soll man nicht aufhalten", и завершает предисловие лекция № 4 „fast forward".
2. Первая часть "Die Hunde von Ostia" является самой большой главой, она занимает 101 страницу и поделена на 8 частей.
3. Следующая часть "Baba Yaga Girl" является заключительной частью романа и занимает 69 страниц.
В романе Юлии Рабинович непреодолённые травмы были литературно преобразованы и показаны сквозь множество повествовательных мотивов. Автоматический стиль повествования Миши, так же как и смешанная форма Расщеплённой головы из натурального стиля повествования и «я-формы» складываются из разных литературных канонов, восточнославянских сказок, античной мифологии. Вместе с непосредственными отсылками к сказкам также присутствуют сказочные мотивы и повествовательные элементы. В сюжете на язык Миши и Расщеплённой головы наложили свой отпечаток сказки, это зачастую выражается в схожих сказочных мотивах и образах. Особенно фантастическое значение числа три, мотив путешествия или отношения героев как сказочных персонажей (принцесса, Баба Яга, Иван Дурак и другие) [5, c. 8-19]. В конце нарративная фигура Расщеплённой головы раскрывает семейную тайну. Следовательно, роман должен быть исследован исходя из данных особенностей. Важными оказываются элементы и мотивы сказок, фантастическое, реалистичное, вариативное повествование, материал которого исходит из устной народной традиции (phantastische, realitäts überhobene, variable Erzählung, deren Stoff aus mündlicher volkstümlicher Tradition stammt) [3, c. 292].
В сказках Ю. Рабинович читатели переживаем ют мир как вымышленный через диегетическое " повествование Миши. На видение персонажей g с точки зрения ребёнка накладываются постоян-~ ные комментарии и воспоминания взрослой Ми-z ши. Это показывается, прежде всего, в первой
части ("Die Hunde von Ostia"), в которой рассказывается об эмиграции в Вену и детстве в Санкт-Петербурге - мире, полном царей, колдунов и духов [6, c. 57].
Форма нарратива Миши до её взросления тесно связана с историями, которые «вечер за вечером сопровождали её в будущее» ("Abend für Abend in die Zukunft begleitet haben") [9, c. 22], прежде всего - с баснями и сказками. В романе нет чёткой линии разрыва между перспективой повествования протагониста и данными историями, сказочные мотивы и действие объединены перспективой повествования. Это другая сторона голоса Миши в её прозаическом стиле повествования, которая проявляется через прямые иронические комментарии и наблюдения.
Для интеллектуальной семьи художника книги также как, и искусство вообще, имеют большое значение. В первом абзаце первой главы четко прослеживается радость Миши от сказочных историй, это культурное наследство семьи. Миша описывает в последующей сцене воспоминание о беременности Лауры, о том, как она проводила время с книгой «Русские сказки». С одной стороны, это показывает тесную связь с русскими сказками как проявление женской наследственности, с другой стороны делает многочисленные прямые и не прямые намёки на мотивы и образы русской и не только русской литературы: «Когда мама была беременна мной, она часто сидела перед туалетным столиком, долго смотрела в зеркало и представляла своего ребенка. [...] Моя мать смотрит на нее [персонаж, изображенный в сборнике рассказов] и желает себе девочку с белой, как снег, кожей и красным, как кровь, ртом» ("Als meine Mutter mit mir schwanger war, saß sie oft vor ihrem Schminktischchen, sah lange in den Spiegel und stellte sich ihr Kind vor. [...] Meine Mutter blickt sie [eine im Märchenbuch abgebildete Figur] an und wünscht sich ein Mädchen, mit einer Haut so weiß wie Schnee und einem Mund rot wie Blut") [9, c. 13]. Или изображается образ, в котором узнается «Хозяйка медной горы», прекрасный образ, амбивалентный образу Бабы Яги. Хозяйка медной горы, которая может превращаться в ящерицу и щедро одаривает хороших людей драгоценными камнями, а зло сокрушает между каменными массивами своих гор [1, c. 60-72].
Любовь к сказкам является основой для следующих сцен, в которых более четко происходит идентификация Миши как рассказчика. Сама Миша имеет предрасположенность к описанию событий в сказочной форме, обстоятельства и вещи описываются в игровой манере, что является характерным для ребенка. Прощальный ужин со всей семьёй перед поездкой в Австрию является т.н. «современной сказочной картинкой»: «Я принцесса! Король и Королева на моей стороне, со мной ничего не может случиться. [...] Стол такой полный [...]. Это селедка под шубой, блестящая белая сметанная оболочка которой становится нежно-розовой внутри, там, где соприкасаются
фиолетовые дольки свеклы и картофель, уложенные снизу с маринованной рыбой. Украшенный кольцами лука зимний пейзаж, кое-где украшенный зеленой веточкой петрушки» ("Ich bin eine Prinzessin! König und Königin sind auf meiner Seite, mir kann nichts geschehen. [...] Der Tisch ist so voll gestellt [...]. Da gibt es Hering im Pelz, dessen strahlend weiße Sauerrahmhülle nach innen hin ein zartes Rosa entwickelt, dort, wo sich die purpurnen Scheiben der roten Rüben und der darunter geschichteten Kartoffeln mit dem eingelegten Fisch berühren. Mit Zwiebelringen verziert, eine Winterlandschaft, hie und da mit einem grünen Zweiglein Petersilie geschmückt') [9, c. 14].
По отдельности эти важные детали содержат в себе сказочное повествование: принцесса, её родители, король и королева, и богато накрытый стол для родственников с чашечками, блюдцами и заснеженным зимним пейзажем. Также как и классическим сказочным персонажам, Мише предстояло полное приключений путешествие, о масштабах которого Миша ещё не представляла [7, с. 23].
Детское мировоззрение и язык очень быстро меняются посредством слияния ребенка «Мишки» и взрослой, циничной Миши. А между ними, благодаря временному расстоянию между ребенком и взрослым, возникает третье лицо / персонаж -дистанция между её высказываниями. В одном абзаце многократно сменяются разные перспективы повествования, в нем возникают символические и юмористические изображения действительности со сказочными элементами: «Я ношу ненавистную стрижку с чёлкой, проклятие семьи. У моей бабушки Ады она ярко-красного цвета, у моей матери - черная, как смоль. Они обе наносят темную широкую подводку для глаз, Ада также пользуется помадой. Они выглядят элегантно. Преступление в социалистической России» ("Ich trage den verhassten Pagenkopf, den Fluch der Familie. Meine Großmutter Ada trägt ihn in Hellrot, meine Mutter rabenschwarz. Sie schminken sich beide mit dunklem breitem Lidstrich, Ada verwendet auch Lippenstift. Sie wirken elegant. Ein Vergehen im sozialistischen Russland.") [9, c. 259].
В цитированном отрывке Миша описывает осуждающий взгляд своего дедушки Эдуарда на её внешний вид и что она чувствует, будучи ребёнком, но здесь проявляется и особенный «голоса» повествования: взгляд взрослой Миши.
Перелом в детском описании сквозь комментарии взрослого человека показан в хронологии всего романа. Каждое детское воспоминание дополнены воспоминаниями Миши, пролептически-ми комментариями или через саму Расщепленную голову. С большой любовью к деталям описываются члены семьи и их особенности. В связи с описанием членов семьи упоминается тайная вечеря, интересно, что все они названы по именам за исключением Франца. Но единение было прекращено в Вене. Семейная идиллия выстроила в тот вечер концентрированную первичную материю
до Большого взрыва, но вместе с тем сконцентрировала силу для того, чтобы разбросать семью по всему земному шару. Однако последовавшую затем эмиграцию Миша описывает совсем иначе, как сказочную картинку: «Эмигрант отправляется в путь, поскольку Ганс-счастливчик попадает в один мир, но потом оказывается в совершенно другой сказке. В начале русских сказок могучий злой Кощей часто требует, чтобы его желание исполнилось» ("Der Emigrant bricht auf, als Hans im Glück in die Welt zu ziehen, und landet in einem ganz anderen Märchen. Oft verlangt am Beginn russischer Märchen der mächtige böse Kostscheij, dass ihm ein Wunsch erfüllt werde.") [9, c. 195].
На этом этапе вводится ещё один сказочный персонаж из русской литературы - Кощей. „Eigentliche Bösewicht' описывается как бессмертное существо, похищающее девушек. Здесь присутствует намёк на тягостные и болезненные дороги и жертвы, с которыми должны были столкнуться все эмигрировавшие семьи до тех пор, пока не обретут свою «новую» родину. Неизвестно, будет ли эмигрант подобен «Гансу - счастливчику», т.е. человеку, который в результате своих ошибок или по глупости теряет или может потерять все, но продолжает считать себя счастливым человеком, или человеку, который должен сражать против Кощея-Бессмертного. Мысль о том, что они победят злого Кощея и обретут своё счастье, даёт семье надежду. Однако бабушка думает не о сказках, и Миша «блуждает» между своим детским мирком, высококультурным миром и окружающим пролетариатом - она как Красная шапочка, которая потерялась по дороге.
Поздно предпринятые языковые усилия, возникшие внутри семьи, двуязычие [2, с. 95-104] дало возможность Расщеплённой голове войти в семейный дискурс: «Я просто захожу в гостиную, собираясь попросить денег у бабушки, когда слышу, как мама тихонько угрожает ребенку. Если вы не будете вести себя хорошо, расщепленная голова придет! Думаю, я чувствую его запах [...] Моя сестра смущенно смотрит на Лауру. Она оглядывается. Улыбается, указывает в потолок. Потом начинает громко смеяться. «Есть?» - начинает она странным напевом. «Это ... там давно ... там! Там! Э...» ("Ich komme eben ins Wohnzimmer, in der Absicht meine Großmutter um Geld zu bitten, da höre ich, wie meine Mutter dem Kind leise droht. ,Wenn du dich nicht benimmst, kommt der Spaltkopf! Ich glaube, ich kann ihn schon riechen." [...] Meine Schwester blickt Laura verwirrt an. Sie sieht sich um. Lächelt, deutet hinauf zur Decke. Beginnt dann schallend zu lachen. ,Ist da', hebt sie in eigenartigem Singsang an. ,Ist da ... ist lange da— Da! Da!') [9, c. 100-101].
Душевное расстройство Магдалены дало повод для спонтанных конфликтов. Также как и Иванушка, она не была сильна в понимании положения вещей посредством аналитических способностей, но понимала всё через любовь и чуткость. Расщеплённая голова была её другом детства, её присутствие она не только ощущала, но и любила. Её
сз о со -а
А
—I
о
сз т; о m О от
З
ы о со
когнитивные затруднения, наградили её более глубоким чутьем ситуаций и людей, которые она могла видеть сквозь иллюзорный мир своей семьи:
о с
U
«Ее нет, потому что она сама с собой. [...] Её взгляд блуждает. Она все знает.
Число и вопрос, и ответ. Она будет свободной. Остальные нет.»
"Sie ist abwesend, weil sie bei sich ist. [...]
Ihr Blick wandert. Sie kennt alles. Die Zahl und die Frage und die Antwort.
Sie wird frei sein. Die anderen nicht." [9, c. 100]
Три брака. Три матери. Трое мужчин...»
Drei Ehen. Drei Mütter.
Drei Männer..." [9, c. 151]
В реальности тяжелые отношения, выражены в беспощадной перспективе и манере повествования Миши, которая видела и отразила свою внутреннюю борьбу. Апогей подобного состояния выразился в состоянии совершенного онемения. По вечерам родители злобно молчали. Мать бросала оскорбленные взгляды, отец не сопротивлялся.
Дружба Миши оценивалась как незначительной, ее подруга осталась с отвергнутым Францем, безымянная. Её личности были описаны не только как сказочные, однако исключительно по внешним признакам: девушка с косой и вздернутым носом, первая австрийская подруга: «Я живу между сбитыми вместе людьми. Пролетариат. Ученики. Полупреступники. Алкоголики. Идеалисты. [...] У филиппинца волосы ядовито-зеленого цвета и только что поставленный синяк у левого глаза. [...] Филиппинец мягче меня» ("Ich lebe zwischen zusammengewürfeltem Volk. Proletariat. Studenten. Halbkriminelle. Alkoholiker. Idealisten. [...] Der Philip-pino hat jagdgrünes Haar und ein frisch geschlagenes Veilchen rund um sein linkes Auge. [...] Der Philippino ist weicher als ich.") [9, c. 103-104].
Кажется, что единственная функция подобной дружбы заключается только в выявлении ещё больших различий между семьей Миши и ею самой. Очень ценно для Миши, что дружба связана с приспособлением к новой Родине.
Ещё один важный мотив в романе - это значимость цифры три. Показан сводный конфликт сказочных мотивов, голосов повествования и хода событий. Важность данного числа в восточнославянских сказках подтверждается многими примерами: тройственное изображение бабы Яги (мудрец, молодая женщина и пожилая, злая женщина, амбивалентная или спасающая фигура); трёхголовый дракон - змей Горыныч; Иван как самый молодой из троих братьев и т.д. В качестве сказочного мотива выступает и повествующий голос Расщеплённой головы в большинстве замещающих эпизодов, хотя Расщеплённая голова описывается как мифическое существо.
«Я номер.
Израил, а не Игорь. Израил. Израил. Израил. (...) Три - самое подходящее слово. Три - это знание. Три - это сила. Трое мертвых.
"Ich bin die Zahl. Israil nicht Igor. Israil. Israil. Israil. (...) Drei ist das Wort. Drei ist das Wissen. Drei ist die Macht. Drei Tote.
На протяжении повествования становится понятно, что символика числа три не имеет никакого отношения к сказке, только указывают на вытесненные и не озвученные воспоминания Ады. Её двусмысленные намёки показывают, что число в жизни семьи имеет весомую почву как наследство бабушки: «Чтобы секреты всплыли, требуется три поколения» ("Drei Generationen braucht-es, bis Geheimnisse an die Oberfläche drängen") [9, c. 41], это знает Расщеплённая голова и постоянно повторяет это, особенно громко и часто, когда Ада находится в середине повествования. Число три ввиду этого опыта является формой смешения сказочного элемента и угнетающей реальности, а также - эквивалентом манеры повествования Расщеплённой головы.
Итак, в романе «Расщеплённая голова» Миша является главным рассказчиком и представителем третьего поколения, чье повествование об истории семьи прерывает и комментирует Расщеплённая голова. Более того, благодаря комментированию Расщепленной головы появляется всеобъемлющая картина образов и событий. Тезисы М. Хальб-вакса о том, что настоящее время и теперешние социальные рамки переформируют наши воспоминания, реализуются в романе. Первоначальное описание окружения Миши, когда она живет еще в Ленинграде, совмещает восприятие членов семьи как врагов и употребление сказочных выражений, слов с уменьшительно-ласкательными суффиксами, что соответствует её возрасту, и отражает её любовь к сказкам. Во время пубертатного периода её позиция становится более агрессивной, нетерпимой и дистанцированной, это также проявляется в стиле повествования.
В начале романа выделенные тезисы, что роман - это вымышленный склад, полный воспоминаний и замещающих семейных тайн, могут быть подкреплены разными образами. Это достигается посредством разнообразных мифов и сказок. Поэтому даже манера повествования у Миши и Расщеплённой головы имеет сказочные признаки. Она проникнута сказочными мотивами как картинками и несёт в себе не только создание, но и состав коллективной памяти.
В романе представлено культурное осознание Миши, поэтому роман является выражением культурной памяти, которая заключает в себе моменты биографии автора и биографии главной героини. В своём интервью Юлия Рабинович отмечала: «Меня интересует, что перемещение делает с людьми на протяжении поколений, как влияет семейная тайна, которая хранилась годами, на систему» ("Mich interessiert, was Verdrängung über Generationen mit den Menschen macht, welche Auswirkungen ein über Jahre gehütetes Familiengeheimnis auf das System hat") [8, С. 14].
Семья в романе не обсуждает многие вещи, такие как прошлое или что-то, вызывающее сильные эмоции, и отчасти не имеет такого желания. Человек пробует множество позиций и выбирает лучшую для его психики, чтобы не нужно было говорить о травмирующих событиях, ни с кем делиться этими событиями, он сохраняет своё горе и молчит о нем, дабы не компрометировать себя. Напротив, кажется легче замещать в виде кого-то или чего-то другого - в данном случае, в виде Расщеплённой головы, - то есть проецировать. К этому замещающему образу добавляется другое далёкое, реальное плато - сновидческий и сказочный уровни. Оно всегда с нами и иногда выступает на поверхность. Расщеплённая голова является эмоционально-литературным продуктом, созданным коллективной памятью (психологическим ручным инструментом вытеснения и обработки мероприятий).
Эти тезисы подчеркивают соотношение воспоминаний, миграции, семьи, сказок в их тесном соединении. Представление данного соотношения в романе и причины появления специфического образа можно объяснить взаимосвязью концепта памяти и сказочных мотивов, что, конечно, требует дальнейшего, более детального анализа.
Образы романа и их истории весьма определённые, поэтические и беспощадные. Главной героине подходит повествовательный стиль, т.к. он тесно связан с событиями жизни семьи и воспоминаниями. Зима и холод имеют позитивную коннотацию, поскольку она вспоминает о детстве, проведённом в Санкт-Петербурге, или о возвращении на родину. Письма и телефонограммы составляют часть чуждого и были причиной обновления пережитого в виде географической и эмоциональной дистанции между разъехавшимися родственниками. У неё не было надежды, она приносила разочарования и вести о смерти.
Желание вернуться к корням и «влиться» в новое общество проявлялось через вступление в разные группировки и отношения: с одной стороны, через панк-сцену, с другой стороны, через отношения с Францем. Семья должна была пережить свою миграцию, их задачей было по-новому себя идентифицировать и воспринимать, Миша постоянно росла. Она начала бунтовать против всего внешнего, предписанной модели поведения и взглядов, против старого, пыталась жить, как диктует новая родина. Миша хочет найти своё место в жизни неважно где - в России или Австрии. Существование между двух стран и культур означало быть маятником, тут и там одновременно, привело бы к шизофрении. Расщеплённость проявилась в спутанности мыслей и поиске собственного Я. Борьба с самобытным Я, с сильным чувством собственных корней похожа на хождение по лезвию ножа всю жизнь.
Поиск идентичности начинается не с Миши. Модель поведения её женских предков - мамы, также как и бабушки - передалась и ей. Выход из тяжелого положения соответственно тоже беспощадный и болезненный, через принесение жертвы
с её стороны, что сопровождается глубоким переживанием самых сильных чувств - ярости, меланхолии и открытого восторга, выражение их проявляется в сказочном языке, также как и в образе Расщеплённой головы.
Поиск идентичности - это борьба между идеологией, религией, робостью, ожиданиями, приоритетами наших собственных взглядов, которые обуславливают наше социальное окружение, и множеством других факторов. Идентичность может быть отграничением от чего-то другого. Поэтому Расщеплённая голова как коллективная память также является частью процесса установления идентичности и исчезает, когда после посещения старой квартиры, ссоры с её оставшимися в СССР родственниками, Миша окончательно освобождается от всеобъемлющего страха и груза прошлых событий. Свобода от страха ставит последнюю цель: избавление и принятие.
Литература
1. Ассман А. Ассман Я. Культурная память. Письмо, память о прошлом и политическая идентичность в высоких культурах древности. - М.: Языки славянской культуры, 2004.
2. Ваулина Л.Н., Баркова К.В. Тематические особенности миграционной литературы западной Германии // Вестник КГУ им. Н.А. Некрасова 2008, т. 14. с 229-234.
3. Гриценко Е.С., Кирилина А.В. «Язык и глобализация» в контексте лингвистического образования (конструктивистский подход). Высшее образование в России № 3, 2011. С. 69-75.
4. Зусман В.Г. Гибридность в литературе мигрантов, гетерогенное «письмо» В. Вертлиба // Русская германистика: Ежегодник Российского союза германистов. Т. 10. М.: Языки славянской культуры, 2013. c.180-187
5. Зинченко В.Г., Зусман В.Г., Кирнозе З.И., Рябов Г.П. Словарь по межкультурной коммуникации. Понятия и персоналии. // Культурологический словарь. М.: ФЛИНТА: Наука, 2010. С. 136.
6. Пропп В.Я. Морфология волшебной сказки // М.: Лабиринт, 1998.
7. Шарыпина Т.А., Кудрявцева Т.В. К проблеме изучения немецкой идентичности в контексте европейской ментальности на рубеже XX-XXI вв. Русская германистика: Ежегодник Российского союза германистов. Т. 10. М: Языки славянской культуры, 2013. 392 с.
8. Halbwachs, Maurice: Das Gedächtnis und seine sozialen Bedingungen. Frankfurt am Main: Suhrkamp 1985.
9. Rabinowich, Julya: Spaltkopf. Wien: edition exil 2008.
THE IMPLEMENTATION OF "NARRATIVE POLYPHONY" IN THE ARTISTIC IMAGES OF YULIA RABINOVICH'S NOVEL "DER SPALTKOPF" (THE SPLIT HEAD)
Pahomova O.V.
Volga State University of Water Transport; High School of Economics
сз о
CO
-a
I=i А
—I
о
сз т; о m О от
З
ы о со
The analyzed novel by Yulia Rabinowich "Split Head" is a conditional block of memory. The novel contains narrative polyphony, which manifests itself through the main character, Misha, and another mythical creature, the Split Head. The narrative in the novel "passes" through many fairy tales and myths, thereby presenting a certain outline of the narrative, reflecting the memories of the main characters. Interesting to study is the presence in the novel of a ghostly character - Split Head, who goes through all the difficulties and hardships that the family faces in exile. It should be noted that Split Head, as a character in the novel, "feeds" on the negative thoughts and emotions of the main characters, their experiences, as well as quarrels and scandals. Yulia Rabinowich's novel "Der Spaltkopf" seems to be a unique polyphony with references to Russian and Western European fairy tales, reflecting the difficult path of migration and integration into a new cultural space.
Keywords: memoir-novel, Yulia Rabinowich, migrant writers, short prose, multiculturalism.
References
1. Assman A. Assman Y. Cultural memory. Writing, memory of the past and political identity in the high cultures of antiquity. - M.: Languages of Slavic culture, 2004.
2. Vaulina L.N., Barkova K.V. Thematic features of migration literature of Western Germany // Bulletin of KSU im. ON THE. Nekrasova 2008, vol. 14. pp. 229-234.
3. Gritsenko E.S., Kirilina A.V. "Language and globalization" in the context of linguistic education (constructivist approach). Higher education in Russia No. 3, 2011. P. 69-75.
4. Zusman V.G. Hybridity in the literature of migrants, the heterogeneous "letter" of V. Vertlieb // Russian German Studies: Yearbook of the Russian Union of Germanists. T.10. M.: Languages of Slavic culture, 2013. p.180-187
5. Zinchenko V.G., Zusman V.G., Kirnoze Z.I., Ryabov G.P. Dictionary of Intercultural Communication. Concepts and personalities. // Cultural Dictionary. M.: FLINTA: Nauka, 2010. P. 136.
6. Propp V. Ya. Morphology of a fairy tale // M.: Labyrinth, 1998.
7. Sharypina T.A., Kudryavtseva T.V. On the problem of studying German identity in the context of European mentality at the turn of the XX-XXI centuries. Russian German Studies: Yearbook of the Russian Union of Germanists. T.10. M: Languages of Slavic culture, 2013. 392 p.
8. Halbwachs, Maurice: Das Gedächtnis und seine sozialen Bedingungen. Frankfurt am Main: Suhrkamp 1985.
9. Rabinowich, Julya: Spaltkopf. Wien: edition exil 2008.
o d
u
