CC BY
48
Долгое время анализ условий содержания в тюрьме и его последствий осуществлялся на стыке криминологии, социологии и психологии и выполнял утилитарную, иллюстрирующую роль в контексте обозначенных дисциплин. Понимание того, что тюрьма является уникальным объектом исследования, медленно распространялось в научных кругах. В полноценную отрасль гуманитарного знания исследования, посвященные тюремному заключению, оформились лишь в рамках англо-американской социологии в 40-60-х гг. XX столетия. Особый исследовательский статус тюрьмы позволил сделать несколько на первый взгляд парадоксальных выводов. Во-первых, в научных кругах получило признание утверждение, что не тюрьма является «кривым зеркалом» общества, а само общество - это сосредоточение стратегий и практик, характерных для того или иного тюремного режима. Во-вторых, выяснилось, что статусная система общества во многом взаимосвязана с распределением ролей в тюрьмах и исправительных учреждениях. В-третьих, типы адаптации и противостояния в закрытых учреждениях - это не форма реагирования на тюремные условия, а способ конструирования особого типа субкультуры, культивирующей специфические ценности и цели.
Основным вопросом для авторов, исследовавших социальные и культурные последствия лишения свободы, была проблема поддержания порядка и легитимности в тюрьме. Авторы пытались выяснить, какие латентные механизмы, оценки и стандартные представления заставляли огромное число заключенных подчиняться приказаниям сравнительно небольшого числа служащих. Двумя главными темами для них были: типология тюремных режимов и характер взаимодействия всего общества с закрытыми институтами.
Так, Д. Клеммер на материале анализа тюрем в штате Иллинойс сделал вывод о существовании устойчивых правил криминальной субкультуры, которые передаются посредством «тюремного кода», что составляет сущность так называемого процесса «тюре-мизации», адаптации людей, попадающих в тюрьму, к особому культурному климату. На устойчивость и эффективность «тюремных кодов» не может повлиять даже постоянное обновление населения тюрьмы. Причем «тюремный код» не только обеспечивает солидарность и лояльность среди заключенных, но санкционирует поведение персонала тюрем, вовлеченного в своеобразную «оккупационную культуру». Клеммер подчеркивает, что тюремная субкультура складывается преимущественно из ценностей и приоритетов определенной группы населения - мужчин, принадлежащих к низшему слою и обладающих низким образовательным уровнем [1, р. 26-29].
В рамках исследований о тюрьмах сформировались две модели анализа субкультур исправительных учреждений: «импортационная» и «депривационная». «Импортационная модель» настаивает на том, что различные социальные группы в условиях тюремного заключения транслируют ценности и нормы, характерные для этих групп вне стен тюрьмы. «Депривационная» модель, напротив, исходит из того, что тюрьма предоставляет особые стили поведения, которые должны служить сдерживающим фактором тюремного заключения. Представители социологии «тюремного заключения» рассматривали часто эти две модели как альтернативные. Однако по нашему мнению, они не являются теоретически несовместимыми. Анализ субкультур пенитенциарной системы на примере самых различных исправительных учреждений показал, что тюремное население, складывающееся преимущественно из представителей социального андеграунда, обеспечивает ту социальную структуру, которая способствует практикам депривации в тюрьме.
Г. Сайкс заявляет, что все без исключения заключенные подвержены определенным депривирующим механизмам, которые могут выражаться в ограничении свободы, уровня доходов и услуг, ограничении гетеросексуальных отношений, снижении уровня безопасности. Все вместе эти депривирующие механизмы Сайкс называет «издержками заключения», которыми умело пользуется тюремная администрация, распределяя привилегии и наказания. Вокруг депривирующих механизмов складывается статусная система в тюрьме, арго заключенных, коммуникативная структура. Сайкс отмечал, что «тюрьма -это не автономная система власти, это инструмент государства, сформированный его со-
циальным окружением, и мы должны помнить об этой простой истине, если мы хотим понять, что происходит в тюрьме» [5, с. 12]. Однако Сайксу не удалось продвинуться дальше этого учреждения, хотя он лучше других осознавал, что тюрьма, наравне со школой, психиатрической клиникой и госпиталем, представляет собой новый тип государственных институтов, сформированный в XIX столетии.
При рассмотрении связи тюремной субкультуры с социальными, политическими и экономическими процессами всего общества долгое время существовала традиция проводить параллели и соответствия между этими процессами, а не искать различия и противоречия. Но структурные отношения между субкультурой исправительных учреждений и широким обществом не могут быть столь очевидными и прямолинейными. Напротив, социальные факты и явления, приветствуемые в свободном обществе, в условиях изоляции приобретают негативную окраску. Кроме того, авторы, принадлежавшие к социологии «тюремного заключения», в своих текстах проявляли необоснованную симпатию к заключенным и даже не чуждались откровенной лести в их адрес.
Обращение к социальным аспектам тюремного заключения продемонстрировало, что ограничение свободы является одним из самых важных элементов наказания, но не единственным и не самым эффективным. Современный тип тюрьмы предполагает ограничение потребительских запросов (установленный режимом распорядок дня), ограничение на право собственности (лимит предметов, которые имеет право иметь при себе заключенный).
Более продуктивный подход к вопросам исследования тюремной субкультуры предлагается современными исследователями, обратившими внимание на анализ «тотальной институализации», бюрократизации власти. Основоположником этого подхода, несомненно, можно считать М. Вебера. Согласно Веберу, разделение труда и плюрализация ролей в современном обществе привели к формированию нового типа бюрократического института, в чьи задачи входило максимально эффективно, рационально, внеиндивиду-ально, экономно решать поставленные задачи. Главные черты современной бюрократии, по Веберу, - внеиндивидуальность, иерархичность приказов и распоряжений, точность, скорость исполнения, строгая субординация, бесконфликтность, отказ от личных привязанностей и пристрастий [7, с. 602-643]. Большинство этих характеристик воплощено в структуре современной тюрьмы, включающей строгую субординацию и иерархичность, дифференциацию задач, правил и процедур для заключенных, развитие технологий наблюдения и постоянный сбор данных о заключенных.
Однако эффективность и особенно гуманность в свете легитимности бюрократии многие авторы ставят под сомнение. А. Голднер указывал на возникающий в бюрократических системах параллелизм между предписанием правил и их выполнением, между формальными и неформальными правовыми процессами, ведь получая указание, члены организации обязательно его по-своему истолковывают [3, с. 263-270]. Особенно четко это несоответствие просматривается в уголовно-исполнительной практике, которая демонстрирует примеры того, какие дискриминационные и депривирующие последствия могут иметь вполне гуманные законы и правила.
Подобные случаи нельзя объяснять произволом местных властей не только в силу их повторяемости и повсеместности, но и потому, что они непосредственно связаны с процессами бюрократизации, которые игнорируют демаркацию между публичным и приватным, интимным и общественным. Бюрократическую систему характеризует то, что З. Бауман назвал «моральным ослеплением», когда тотальное стремление к рационализации, телеологичности, к максимальному контролю и осведомленности приводит к распространению насилия, дискриминации и отчуждению прав личности. Бауман, анализируя Холокост и нацистскую систему в целом, пришел к выводу о том, что «закономерным» следствием бюрократизации может быть систематическое уничтожение целых социальных групп и этносов [6, с. 218].
Следующий важнейший этап в формировании модели современной пенитенциарной системы - появление теории «тотальной институциализации» Э. Гоффмана. «Тотальные институты» (тюрьма и психиатрическая клиника у Гоффмана) способствуют снижению рефлексии у индивида, ставят его в полную зависимость от институциональных систем. Гоффман называет этот процесс «умерщвлением самости» [2, с. 154]. В любом случае речь идет о том, что совокупность институтов занята производством различных типов идентичности, которые усваиваются индивидами, воспринимаются ими как должное, несомненное: институциональная система не предусматривает корреляции между понятиями индивид - выбор - самоидентичность.
Для Гоффмана любой «тотальный институт» - это своеобразный социальный гибрид, состоящий из постоянно меняющихся членов организации и формальных правил этого учреждения. Попадая в тот или иной институт, индивид вынужден принимать новые правила и отказываться от того, что можно было бы назвать его самостью. Гоффман верно замечает, что внутри тюрьмы, «эгалитарной общины рока», как он ее определяет, происходит фундаментальная переоценка себя и других, и задачей института является смягчение, амортизация последствий этой переоценки [2, с. 127-130]. Однако Гоффман в своем анализе намеренно игнорирует проблему взаимодействия различных типов идентичности, формируемых в разных институтах. На входе в тотальный институт, например в тюрьму, индивид уже имеет определенную социальную стигматизацию, и важно выяснить, каким образом прежняя стигматизация взаимодействует с нормами и правилами субкультур исправительных учреждений. Точно так же на выходе из тюрьмы индивид возвращается в утраченную для него систему взаимодействия, и здесь снова не определен порядок взаимодействия различных типов идентификации. Другими словами, Гоффману не удалось четко обозначить связи между различными «тотальными институтами», а рассмотрение их в качестве отдельных, независимых элементов социального порядка значительно снизило аналитическую эффективность теории Гоффмана.
Институциональный подход в анализе пенитенциарной системы, несмотря на свои недостатки, отличался продуктивностью и эффективностью. Но существует еще один метод, который по своей влиятельности превзошел «чистый» институционализм. Речь идет о проекте М. Фуко. Хотя Фуко, так же как Э. Гоффман и Г. Сайкс, полагал, что тюрьма, клиника, завод, школа - это однотипные системы, сформировавшиеся в конце XVIII - начале XIX вв., хотя он, вслед за М. Вебером, анализировал, каким образом бюрократические и административные процессы действуют в различных институтах, французский исследователь привнес нечто совершенно новое в анализ пенитенциарной системы. Фуко выявил очень сложную структурную корреляцию между типом наказания и формой представлений о преступлении вообще и преступнике в частности. Фуко продемонстрировал взаимосвязь практического действия - наказания - с идеальной системой знания, легитимной для того или иного культурного порядка в определенный исторический период. В одной сложной цепи у Фуко выступают гуманизация наказания, формирование наук о человеке, укрепление современных демократических политических режимов и конструирование рыночной экономики.
В основе этих идей М. Фуко лежит его теория микрофизического анализа власти. Власть, по утверждению Фуко, - это развертывание в конкретную историческую формацию определенного типа высказывания. Этот тип санкционирует развитие научного знания (что считать объективностью, а что иллюзией, что истиной, что ложью), формы морально-нравственных положений (что такое добро, а что зло), типы политического устройства, состояния экономики, способы признания вины и методы наказания. Современный тип власти, настаивающий на гуманном отношении к преступнику, его исправлении через практики дисциплинирования (строгий режим дня, система запретов, ограничение свободы передвижения), Фуко называет паноптизмом, заимствовав этот термин из знаменитого утопического проекта Дж. Бентама. Паноптизм подразумевает не только функцию наблюдения, но и право навязывать массам определенный тип поведения; это право осу-
ществляется путем перераспределения в пространстве, классификации во времени и компоновки во времени-пространстве [9, с. 212- 256].
Паноптизм и дисциплинирующий способ наказания Фуко противопоставляет «смерти под пыткой», символизирующей карательную власть суверена. В этих двух типах наказания просвечивают два способа осуществления власти/знания, которые чуть позже Фуко обозначил в первом томе «Истории сексуальности»: право на смерть и власть над жизнью. Первый тип власти подразумевает перманентное доказательство легитимности власти через право отправлять своих подданных на «верную» смерть; второй тип власти осуществляет свою легитимность через сохранение населения. Охрана жизни и здоровья населения ведется по двум магистральным стратегиям: «анатомо-политике» и «биополитике» [8, с. 97- 268].
Анатомо-политика человеческого тела и био-политика народонаселения продвигаются в разных направлениях, но аутентичны по методам. В первом случае эпицентром воздействия становилось человеческое тело, во втором - тело рода или, точнее, тело нации. Тело индивида испытывает на себе целый набор практик, призванных дисциплинировать его, сделать более эффективным и продуктивным, добивающихся от него максимальной полезности и экономичности. Тело рода в свою очередь, обеспечивает социальный резонанс биологических процессов: размножения, рождаемости и смертности, продолжительности жизни. Оба направления на разных уровнях фиксируют «живое», анализируют его, контролируют и превращают из почти мистического понятия в позитивный научный, экономический, медицинский термин. На пересечении этих процессов и появляется институт тюрьмы, одновременно наказывающий и порождающий тот человеческий тип, который общественное мнение требует немедленно лишить свободы - делинквента [9, с. 341-367].
Разработке этой оригинальной теории преступности и наказания предшествовал личный опыт Фуко. Во-первых, он был организатором и участником группы по информированию общественности о состоянии тюрем. Работа этой группы вскрыла чудовищные факты содержания преступников и способствовала реальному улучшению их содержания. Во-вторых, Фуко активно принимал участие в студенческом движении 1968-го года, он не раз вступал в стычки с полицией и на собственном опыте знал, как относится общество и его система надзора к противозаконностям [4, с. 94-123].
Фуко явно преувеличивает факты, когда проводит различие между двумя типами власти и наказания. Смещение акцентов не делает теорию Фуко более уязвимой, но и не позволяет ему выйти за рамки его проекта и критически проанализировать процессы, вытекающие из тех событий, на которые он сам обратил внимание в своем исследовании. Во-первых, Фуко не преодолел дихотомию противозаконностей и не сумел выявить в современных процессах третий доминирующий тип противоправного поведения. Во-вторых, Фуко продемонстрировал взаимосвязь стратегий наказания с практикой контроля над индивидом со стороны власти, но обошел вниманием тот факт, что стратегии наказания становятся все более автономными и самодостаточными, они не столько направлены на индивида, сколько «заняты конструированием усовершенствованного надзирательного порядка регулирования». В поисках наиболее совершенной системы надзора был потерян индивид.
За два столетия существования современного типа тюрьмы социологами, криминологами, теоретиками тюремных реформ не была сконструирована эффективная модель пенитенциарной системы. Более того, зависимость тюрьмы от пространственного, временного и трудового ограничения привела к устойчивому процессу депривации тюремного населения. В большинстве уголовных систем мира избежать последствий депривации пытаются через расширение штрафных санкций, сокращение сроков тюремного заключения, использование гибкой схемы ограничений правонарушителя. Чем более замкнутым становится пространство тюрьмы, тем большую опасность представляет она для своих обитателей и для всего общества. Потому особая важность приобретает открытость тюрем
для инспекций, проводить которые должны не только представители правозащитных организаций, но и многопрофильные специалисты, сотрудники социальноантропологических научно-исследовательских центров. Для того чтобы депривация тюремного населения была сведена к минимуму, тюрьмы должны стать прозрачными для исследовательского, научного взгляда.
