CC BY
107
В отличие от представителей современной юридической науки, классики отечественной правовой мысли осуществляли анализ социологических, психологических и нравственных предпосылок права и государства, что в Х1Х-ХХ вв. представляло собой отказ от позитивно-юридического догматического подхода к проблемам права.
Сильнейшей фигурой отечественной правовой мысли являлся известный ученый Николай Михайлович Коркунов, который уже в первых трудах заявил о своей приверженности юридическому позитивизму, но впоследствии перешел от классического его варианта к социально-психологической концепции. Н. М. Коркунов был одним из тех, кто «уловил» тенденцию движения в сторону психологической интерпретации социальных процессов с акцентом на человеческий фактор в общественных отношениях. Анализируя психологическую обусловленность чувства права, он отмечал, что сознание обусловленной какой-либо общей идеей возможности требовать чего-либо от другого и есть чувство право, а сама условная возможность - право [1].
Другим видным российским исследователем социально-психических истоков права был Л. И. Петражицкий, считающийся основоположником психологической школы права. Многие авторы, занимающиеся изучением его творчества, отмечают, что по своей философско-методологической ориентации Петражицкий оставался в целом на позициях позитивизма, однако он существенно расширил рамки традиционной позитивистской методологии, привнеся в нее методы психологического анализа такого социального явления, как право [2, с. 68].
Огромную роль в популяризации идей Л. И. Петражицкого сыграл знаменитый русский обществовед, политолог, социолог, правовед Питирим Александрович Сорокин. Уже будучи студентом юридического факультета Санкт-Петербургского государственного университета, П. А. Сорокин - ученик Л.И. Петражицкого и М. М. Ковалевского - пишет в 1914 г. монографию «Преступление и кара, подвиг и награда», в которой системно и обстоятельно анализирует современные ему криминологические теории и предлагает свою концепцию взаимосвязи поведения человека в юридическом и моральном контексте. Кроме того, П. Сорокина можно, по нашему мнению, относить к сторонникам интегративного подхода к праву, синтезирующего ценностный и догматический взгляд на право. Следует отметить, что некоторые авторы считают П. Сорокина представителем институционализма, т. к. право он трактовал в качестве конституирующего начала любой общественной группы или института [3, с. 17]. Таким образом, П. Сорокин является разработчиком аксиологического и институционального направлений в русской социологии права.
Однако, несмотря на то, что ученый понимал право с точки зрения социально-организующего института, полагая все социальные единства (семья, государство, церковь, партии и прочие) результатом объективации правовых норм и убеждений большинства их членов, П. Сорокин в первый, российский (до эмиграции) период творчества был склонен в собственных методологических воззрениях к неопозитивизму. В своей первой книге «Преступление и кара, подвиг и награда» ученый высказывает следующий взгляд на особенности познания человеческого поведения. В ходе познавательного обобщения любой ученый неизбежно приходит к выводу о том, что человек имеет три основных формы актов поведения: «дозволенно-должные», «рекомендуемые», «запрещенные». Каждой из форм соответствуют свои санкции: рекомендуемым действиям - награды, запрещенным -кары, а дозволенным - «должные» реакции. Вся социальная жизнь - непрерывная цепь таких актов и санкций.
Думается, что уже в этой работе происходит развитие идей Л. И. Петражицкого. Ученый доказывает, что в каждой категории поступков («делание чего-нибудь», «неделание чего-нибудь» в форме актов воздержания и актов терпения) имеется ряд актов, которые сопровождаются специфическими психическими процессами, наделяющими «меня» или «других» определенными правами и обязанностями [4, с. 54]. Вся совокупность таких отношений названа ученым категорией «должно-дозволенных» актов. Иные акты - акты «добровольные» или «рекомендуемые». Акты, нарушающие шаблоны должного поведения и противоречащие им, и поведение, состоящее из подобных актов, называются «запрещенными». Соответствует каждому акту и «три формы
реагирования» на них: за должно-дозволенным поведением следует «должная» реакция, запрещенными актами - наказание, рекомендуемыми - награда [4, с. 61].
Ученый проводит такую дифференциацию не случайно. Он обстоятельно критикует догматическое определение преступления и правонарушения, гласящее, что преступление - деяние, предусмотренное Уголовным кодексом. Ученый обращает внимание на то, что невозможно установить различие гражданско-правовых, административных и уголовных правонарушений, оставаясь в рамках юридического позитивизма. Видовое отличие, или характерную особенность уголовных правонарушений, современная ему наука уголовного права усматривала: а) в содержании действий; б) в нарушении особых интересов общества; в) во внутреннем преступном состоянии; г) в особых наказаниях за уголовные правонарушения и т. д.
Ученый показывает относительность и ошибочность попыток построить определение уголовного правонарушения, т. е. преступления на основе понятий права и обращает внимание на необходимость выхода за рамки сугубо юридического мышления и познания: «Основные попытки указать &£Гегепйа8ресШса преступлений, попытки всецело базирующиеся на кодексах, стремящиеся согласовать свои определения только с кодексами, - малоудачны и, во всяком случае, весьма спорны» [4, с. 65].
Проблема заключается в том, что общее понятие правонарушения как «деяния, нарушающего нормы правопорядка», есть понятие ошибочное по причине отсутствия общеобязательного или общезначимого понятия права и государства, и, следовательно, понятия правового порядка. Поэтому, считает ученый, «все определение представляет из себя уравнение с одними неизвестными, решение которого невозможно» [4, с. 66]. Из этой ситуации правоведы находят выход, выдавая должное за сущее. В уголовном праве, как нигде в других отраслях, уголовная политика смешивается с уголовной теорией, должное с сущим. Поэтому чаще всего даются определения преступления исходя из практических позиций ученого, а не теоретически, объективно. Практическое определение, базирующееся на принципе долженствования, отвечает на вопрос: что должно считаться преступлением, а не на вопрос: что есть преступление и чем оно было.
Ученый справедливо указывает на то, что все определения в учебниках уголовного права догматичны и имеют в виду точку зрения того позитивного права, которое выработало принципы, фиксированные законодательно. Так как само законодательство решает проблемы чисто практические, все толкования преступлений, при ближайшем рассмотрении лишь воспроизводящие определения уголовных уложений, также принимают характер практический, пригодный для уголовной политики, но не для теории преступлений.
Теоретическое определение преступления, ради чего строится описание поступков и их разделение П. А. Сорокиным, должно дать ответ на вопрос: каковы общие свойства того класса поступков (действий, воздержаний и терпений), которые в различные времена и у различных народов считались «преступными» и вызывали ту или иную реакцию, получившую название кар и наказаний.
Как видим, П. А. Сорокин поднимает очень важную проблему познания права: как провести грань между познанием права с теоретической и практической сторон. Эта проблема очень важна, поскольку во всех отраслях права и даже в теории происходит постоянно смешение практики и теории, субъективизма и объективного. Само позитивное определение права как совокупности норм, обеспеченных принудительной силой государства, есть выдача должного за сущее: правовая реальность «знает» негосударственные формы существования права.
П. Сорокин опирается в своем определении преступления от индивида, точнее, его психические переживания - здесь он следует установкам Л. И. Петражицкого, развивая идеи учителя. По мнению исследователя, не в характере акта заключается его «преступность», а в том, что этот акт кем-нибудь психически переживается как преступный, запрещенный. Следовательно, ученый исходит из того, что определение признаков преступления есть не что иное, как определение признаков специфического класса психических переживаний. Эти переживания противоположны классу «дозволенно-должных»: «Акты преступные, запрещенные, безнравственные, грешные, несправедливые, беззаконные,
недолжные и т. д. - все эти акты имеют между собой то важное сходство, что они противоречат "дозволенно-должному" поведению индивида и с этой точки зрения все они суть акты однородные» [4, с. 75]. Таким образом, в каждом преступном акте присутствует два элемента психической жизни: а) представление запрещенного акта и б) отталкивательная эмоция. Преступные акты противоположны актам дозволенным, или справедливым, предписанным всем через распределение взаимных прав и обязанностей. Следовательно, общим признаком всего класса преступных актов и преступного поведения будет признак противоречия их поведению и актам, осознаваемым как «дозволенно -должные ».
Поэтому потенциально всякий акт будет преступным, если он нарушает интерактивно-атрибутные представления индивида или группы индивидов. Тем самым П. А. Сорокин дает социолого-правовое определение преступления: если один и тот же акт или ряд актов будет противоречить шаблону «должного» поведения целой группы лиц, то этот акт будет преступлением для всей данной группы лиц, будь то тотемический клан, род, семья, племя, государство, церковь и т. д., лишь бы они вызывали в психике их членов соответственные переживания.
Такое измерение правонарушений позволяет преодолеть ограниченность позитивистского воззрения и дать социально-правовые формулировки методов борьбы с ними. Кроме того, это определение показывает продуктивность социопсихологического анализа права.
Еще одним важным вкладом в русскую социологию права следует считать развитие П. А. Сорокиным идей поощрительных мер воздействия с целью правомерного поведения адресатов юридических норм и их активного нравственно-правового служения ближним. Мы видим здесь традиционный для русской социологии права идеализм. Именно за свой возвышенный идеализм Сорокин не получил широкого признания в США. Для ученого центральным понятием являлась «ценность»: ему удалось показать систематизирующую и методологическую значимость ценностной теории в социологии. Современное ему состояние западной культуры Сорокин описывал как кризисное в связи с господством материальных ценностей и чувственных наслаждений, повинных в деградации человека, превращении ценностей в простые релятивные конвенции. Он считал, что это временное явление и будущее связано только с идеационными устремлениями человека, а не с «обществом потребления»: «Мы живем, мыслим, действуем в конце сияющего чувственного дня... Ночь этой переходной эпохи начинает опускаться на нас, с ее кошмарами, пугающими тенями, душераздирающими ужасами. За ее пределами, однако, различим рассвет новой великой идеациональной культуры, приветствующий новое поколение - людей будущего» [4, с. 23].
Ученый полагал достижение такого будущего возможным через очищение и воскрешение культуры, проповедь нравственного возрождения общества, основанного на принципах альтруистической любви и этики солидарности. Его теория правового стимулирования была в раннем творчестве лишь первым шагом навстречу этому будущему.
Ученый обратил внимание на то, что преступления и проступки давно приковали к себе внимание, в то время как поощрительные меры и правомерные поведенческие акты не стали предметом глубокого изучения, «огромному большинству юристов и социологов даже и неизвестны» [4, с. 71]. Между тем древние кодексы изобилуют не только наказаниями, но и наградами.
Здесь следует отметить, что не только П. Сорокин касался вопросов наградного права. За рубежом им отвел отдельное место Р. Иеринг в своей знаменитой работе «Цель в праве». Он указал на то, что вознаграждение противоположно наказанию, а середину между этими двумя крайними видами образа действия занимает деятельность лица, которое «не более и не менее, как только что соответствует требованиям закона» [5, с. 140].
В России проблемы наградного права рассматривались в работах Л. И. Петражицкого и Н. А. Гредескула. Л. И. Петражицкий в своей теории права в связи с теорией нравственности даже предложил основные темы данной дисциплины. Менее известный отечественной науке истории правовых учений Н. А. Гредескул в книге «К учению об осуществлении права» особо подчеркнул значение наград, выгод и благ в ответ на исполнение юридических обязанностей «с избытком».
В работе «Проблема социального неравенства» П. Сорокин констатирует, что в современном ему капиталистическом обществе лозунг «каждому по его заслугам» приобретает форму «каждому по его капиталу», создавая формы нового неравенства. Однако он верил в то, что в ближайшее время процесс реализации этого лозунга начнет обращаться «вспять». «Мы сейчас как раз стоим в середине того процесса, когда капитал достиг своей высшей оценки и намечаются уже признаки замены этой ценности - новой, иной, грядущей» [6, с. 259]. Какова эта ценность Сорокин показал в той же работе: «Каждому по степени его личного социально полезного труда» [6, с. 265].
К сожалению, мечтам мыслителя не суждено сбыться, как показывает вторая половина XX и начало XXI в. Прагматизм и утилитаризм, пришедший в социум как следствие материализма капиталистической эпохи, повлекли за собой дальнейшее развитие массовой культуры, эгоцентризма, гедонизма в обществе, что крайне отрицательно сказалось на правосознании. Сам П. Сорокин в одной из своих работ «Кризис в системах истины: наука, философия и религия» отмечает, что научные теории, основанные на чувственной концепции истины (эмпиризм и материализм), имеют тенденцию стать материалистическими, механическими и количественными даже в трактовке человека, культуры и духовных явлений. Социальные и психологические науки имитируют естественные науки, копируя подход к человеку аналогичным подходу физиков и химиков к неживой природе. Духовные и культурные явления начинают трактоваться с позиций физиологии, эндокринологии и психоаналитики, а общество становится прагматичным с экономоцентристской интерпретацией истории [6, с. 469]. Все возвышенное, духовное, сверхчувственное, идеалистическое высмеивается, заменяется уничижительными толкованиями. Материальные ценности становятся в таком обществе главными: от богатства до удовлетворяющих физиологические потребности блага обеспечивают потребление и удовольствие. Следствием становятся релятивизм и нигилизм. Весь исторический путь рассматривается с точки зрения прогресса и эволюции, человек низведен до уровня органического или неорганического комплекса, а не видится носителем высших истин и ценностей. Вместе с деградацией истины человек опускается с пьедестала искателя правды до уровня животного, который посредством рацио стремится удовлетворить свой эгоизм.
Чувственное право рассматривается П. Сорокиным как созданное человеком, однако в действительности служит собственности частной, имуществу, порядку, благополучию общества, эксплуатации человека и его подчинению. Его нормы относительны и изменчивы, условны. Законы подвержены изменениям, в такой системе нет ничего вечного и святого [6, с. 497]. Никакие неутилитарные ограничения не накладываются на имущественные отношения.
Современные системы (чувственные) этики и права испытывают величайший кризис, полагает П. Сорокин. Этические и правовые ценности стали рассматриваться как речевые реакции, маскировки стяжания и расчета индивидов. Юридические нормы стали восприниматься как инструмент в руках элит для повиновения масс. Относительность и условность норм чувственного права уничтожает их престиж и авторитет, универсализм и всеобщность. Они стали восприниматься в силу их условности как препятствие, барьер, досадное недоразумение: «допустимо все, что выгодно». П. Сорокин считает, что чувственное право и этика ведут человечество в тупик, поскольку сеют анархию и атомизм.
В своей гениальной работе «Американская сексуальная революция», которая была издана в 1956 г., когда в Америке еще только начинались всполохи сексуальной революции, автор показал, что сексуализация сознания людей ведет к разрушению семьи: росту разводов, возрастающей неспособности к совместной жизни, упадку родительской любви, отказу от деторождения и к увеличению числа брошенных детей. В этой работе ученый показал влияние сексуальной революции на экономику, культуру и политику, на состояние государства и права [7].
Ученый утверждал, что поскольку беспорядочная сексуальная жизнь подрывает физическое и психическое здоровье, мораль и творческие возможности ее приверженцев, такое же негативное воздействие она оказывает на общество, значительную часть которого составляют развратные люди. И чем больше их число и чем более развратно поведение, тем тяжелее последствия этого для всего общества, так как если сексуальные анархисты составляют значительную часть его членов, в конце
концов они разрушают само общество. Когда разврат и беспорядочная сексуальная жизнь распространяются на большую часть членов общества, это неизбежно влечет за собой неспособность общества контролировать биологические и эмоциональные побуждения, противостоять искушениям плоти, материального богатства и комфорта, обуздывать жажду власти, выполнять тяжелые обязанности и идти на необходимые жертвы, определять свой исторический путь и следовать ему. «Из самоопределяющейся и самоконтролирующейся общности общество вырождается в нечто пассивно плывущее вниз по течению до самого края исторической Ниагары» [7, с. 76].
Паралич воли, неспособность общества противостоять искушениям приводит к несоблюдению законов, к ослаблению их строгости. А «когда правящая группа и общество в целом ослабляют строгость законов, - пишет Питирим Сорокин, - то обычно в течение трех поколений происходит упадок культуры, как это было на последних стадиях вавилонской, персидской, македонской, монгольской, греческой и римской цивилизаций, а также в конце Древнего и Среднего царств, Новой империи и эпохи Птолемеев в Египте» [7, с. 95].
Но культура не существует отдельно от общества, поэтому ее упадок и деградация общества находятся в самой прямой зависимости. «Никакое законопослушное и морально сильное общество невозможно, когда многие из его членов являются эгоистичными нигилистами, поглощенными удовольствиями. Такие люди неизбежно вступают в конфликты, что приводит их к постоянному нарушению моральных и законодательных норм и бесконечному ущемлению жизненных интересов друг друга. Результатом этого является постепенное расшатывание существующего законодательного и нравственного порядка и постоянная война между членами сообщества в погоне за максимальной долей материальных благ и удовольствий. В ней постоянно нарушаются установленные законы; все больше игнорируются нормы поведения, которые в конечном итоге перестают управлять поведением человека. Общество все больше приближается к состоянию моральной анархии, когда каждый считает себя законодателем и судьей, имеющим право извращать нравственные и юридические нормы, как ему заблагорассудится. Общество с такими ослабленными моральными устоями теряет внутреннюю солидарность и гражданские добродетели, необходимые для его благополучия. Его внутренний покой все больше нарушается беспорядками и мятежами, его безопасность постоянно подрывается грубой силой преступности» [7, с. 79-80].
Таким образом, «сексуальная анархия и анархия политическая и социальная - демоны-близнецы. Хотя одна может появиться раньше другой, но они взаимосвязаны и взаимозависимы», - утверждает П. Сорокин и приводит множество примеров. Иногда сексуальное освобождение предшествовало взрыву социополитических потрясений, иногда эти процессы происходили одновременно. Но почти всегда эти две формы анархии шли рядом» [7, с. 86].
Как совершенно точно отмечают психологи Т. Шишова и И. Медведева, ставка нашей верховной власти на общенародный патриотизм в отрыве от целомудрия нереалистична. «С какой стати развращенные эгоисты, привыкшие жить по своим страстям и похотям и готовые ради них бросить, предать свою семью, ведущие постоянную войну со своими согражданами "в погоне за максимальной долей материальных благ и удовольствий", будут отдавать силы, здоровье и жизнь за соотечественников - людей, которых они никогда даже в глаза не видели? Они, наоборот, постараются извлечь выгоду из ситуации, не погнушаются предательством, перейдут на сторону врага, сделают все что угодно, лишь бы сохранить свою жизнь для новых чувственных утех» [8]. Русские юристы, в том числе и П. Сорокин, эмигрировавшие после Октябрьского переворота из России, сохранили установки на нравственно-психологическую оценку права, его норм, формы и содержания, поэтому учитывали влияние духовных ценностей на правосознание. Современные западные законодатели идут по пути легализации сексуальных извращений, в то время как закат Европы ощутим уже не только провиденциально.
Литература
1. Коркунов Н. М. Лекции по общей теории права М., 2003.
2. Социология права / под ред. В. М. Сырых. М., 2001.
3. Лапаева В. В. Социология права. М., 2000.
4. Сорокин П. А. Человек. Цивилизация. Общество. М., 1992.
5. Иеринг Р. Цель в праве. СПб., 1881. Т. 1.
6. Сорокин П. Проблема социального неравенства // Собрание сочинений. М., 1992.
7. Сорокин П. Американская сексуальная революция. М., 2006.
8. Медведева И. Я., Шишщова Т. Л. Неучтенный фактор национальной безопасности // Благодатный огонь 2012. 19 июня. Адрес статьи: http://www.blagogon.ru/digest/326/.
