CC BY
164
ИСТОРИЯ
«РАССКАЗЫ ПО ИСТОРИИ РУССКОЙ ЦЕРКВИ» М.В. ТОЛСТОГО В ЦЕРКОВНОЙ ИСТОРИОГРАФИИ
© 2007 г. Н.И. Солнцев
Нижегородский госуниверситет им. Н.И. Лобачевского vestnik_nngu@mail.ru
Поступила в редакцию 20.02.2007
Рассматривается труд М.В. Толстого «Рассказы из истории русской церкви». Как и его предшественник М.Н. Муравьев, Толстой не был профессиональным историком, его понимание исторического процесса в значительной степени формировалось стихийно. Их работы не ставили цели научного осмысления прошлого, но благодаря глубокой «чувственности» возбуждали интерес у читающей публики. Подражая Карамзину, авторы намеренно уводили читателя в сторону одухотворенности исторического события, что не могло не сказаться на научном уровне произведения. Историческая наука середины XIX в. требовала иных подходов, однако этапность этих работ для церковно-историографического комплекса очевидна. Они были первой попыткой взглянуть на историю церкви со стороны не связанных с церковной иерархией светских авторов.
В первой половине XIX в. начинает активно формироваться комплекс исторической литературы, посвященной истории русской церкви. Увидели свет работы таких историков-архие-реев, как митрополит Платон (Левшин) и архиепископ Филарет (Гумилевский). Эти произведения легли в основу и стали образцом для многих последующих церковно-исторических работ. Тема истории русской церкви не оставляет равнодушной и светских авторов. В 1838 г. выходит в свет «История российской церкви» А.Н. Муравьева. Это было первое обращение светского историка к подобной теме. Своеобразным продолжением этого сочинения становятся «Рассказы из истории русской церкви», написанные М.В. Толстым и опубликованные в 1870 г.
Весьма низкую оценку дал работе М.В. Толстого А.В. Карташев, отметивший, в частности, полную некритичность и публицистичность этой работы [1]. Трудно не согласиться с мнением столь маститого исследователя. Действительно, на момент своей публикации работа по манере и стилю изложения явно устарела. «Рассказы...» Толстого возвращают читателя к историческим представлениям, типичным для «Истории государства Российского» Н.М. Карамзина. Несмотря на воззрения эпохи, исторические взгляды Толстого более соответствуют первой половине XIX в. На первое место поставлена политико-назидательная задача. История, как и у Карамзина, служит нравоучению, наставле-
нию, которому придана ярко выраженная апологетическая функция. «“История русской церкви” М.В. Толстого написана церковно и учит церковности», — пишет о ней современный ее критик, наместник Спасо-Преображенс-кого Валаамского монастыря игумен Андроник, отмечая ее как пример «прежде всего, благочестивого повествования о событиях» [2]. Следствием такой установки становится глубокая жи-вописательность представленных исторических сюжетов, следующая историографической традиции Н.М. Карамзина и А.Н. Муравьева. От своих предшественников автор перенимает стиль изложения, в котором любой исторический эпизод проникнут глубоким повествовательным пафосом. В этом он уподобляется скорее Муравьеву, манера повествования которого господствует во всем произведении.
Как и работы предшественников, «Рассказы... » Толстого отличаются глубоким психологизмом, с помощью которого он пытается объяснить исторические факты. Действия исторической личности, проникнутой страстями, определяют основную связь между событиями. Исторические личности, представленные в работе наиболее яркими фигурами русской светской и церковной истории, формируют политическую схему, которая определяет общее содержание исторического процесса. Описание процесса следует логике исторического повествования XVIII в., характерной еще для работ Татищева и Щербатова, содержащих не разви-
тие самих исторических событий, а внешнее раскрытие политических приоритетов самого автора. Как следствие, в изложении Толстого господствует прагматический рассказ, проникнутый апологией церкви. В основе объяснения исторических событий лежит конкретная причина, связанная с действиями отдельного человека.
Господствующее убеждение, что исторический процесс определяется суммой поступков исторических личностей, определяет и структуру труда, которой подчинено повествование. Работа представляет собой серию исторических очерков, в основе которых биографии светских и церковных деятелей, иллюстрирующие тот или иной исторический эпизод. Подобную структуру работы можно характеризовать как историческую периодизацию только с большим трудом. Создается впечатление, что автор не ставил перед собой задачи систематизировать исторический материал. Биографические повести, составляющие основную канву изложения, зачастую просто не связаны друг с другом ни-
судьбы, автор даже не стремится связать повествование воедино какой-либо логикой. Достаточно того, что события проходили в один и тот же исторический отрезок времени [3]. Можно приводить много примеров подобной структуры изложения, которая преобладает в работе. Из-за этого изложение распадается на бесконечное множество рассказов агиографического содержания. Ярко выраженная житийность этих повествований превращает текст скорее в популярное компилятивное справочное издание, чем в научную работу.
Компилятивность в работе Толстого становится принципом подачи исторического материала. Изложение политической истории следует работе Карамзина, общая канва изложения которой обильно дополнена сюжетами «житийного» характера, а там, где этого не хватает, привлекаются сюжеты из «Истории» А.Н. Муравьева. Текст Карамзина Толстой еще пытается редактировать, чтобы придать ему свой стиль. Например, сюжет начала царствования Василия III, представлен им следующим образом:
М.В. Толстой:
«Сын и наследник державного Иоанна великий князь Василий принял державу родительскую без всяких священных обрядов, которые могли бы напомнить народу о злополучном Дмитрии, пышно венчанном и сверженном с престола в темницу».
«Княжение Василия казалось только продолжением Иоаннова. Будучи подобно отцу ревнителем самодержавия, твердым, непреклонным, хотя и менее строгим, он следовал тем же правилам в политике внешней и внутренней; решал важные дела в совете бояр, учеников и сподвижников Иоанна, их мнением утверждая собственное, являл скромность в действиях монаршей власти, но умел повелевать; любил выгоды мира, не страшась войны и не упуская случая к приобретениям, важным для государственного могущества».
История русской церкви. Толстой М.В. Рассказы из истории русской церкви. Спасо-Преображенский Валаамский монастырь, 1991. С. 357-358.__________________
Н.М. Карамзин:
«Василий принял державу отца, но без всяких священных обрядов, которые напоминали бы россиянам о злополучном Дмитрии, пышно венчанном и сверженном с престола в темницу».
«Государствование Василия казалось только продолжением Иоаннова. Будучи подобно отцу ревнителем самодержавия, твердым, непреклонным, хотя и менее строгим, он следовал тем же правилам в политике внешней и внутренней; решал важные дела в совете бояр, учеников и сподвижников Иоанновых, их мнением утверждая собственное, являл скромность в действиях монаршей власти, но умел повелевать; любил выгоды мира, не страшась войны и не упуская случая к приобретениям, важным для государственного могущества; менее славился воинским счастьем, более опасною для врагов хитростью... »
Карамзин Н.М. История государства Российского. Ростов н/Д, 1995. Кн. III. Т. УШ. С. 3-4.____________
чем, кроме того, что действие их происходит в одно и то же время. Так, например, в 3-й главе второй книги последовательно представлены биографии святых князей Федора Смоленского, Даниила Московского и псковского князя Дов-монта-Тимофея. Описывая их исторические
Текст же Муравьева он приводит фактически без изменений, что дает ему возможность вводить в повествование уже «проверенные» церковно-исторические сюжеты. Так, например, выглядит описание начала царствования Ивана Грозного:
М.В. Толстой:
«Там предстал царю Благовещенский иерей Сильвестр и сильным словом пробудил заснувшую совесть юноши. Угрозы суда Божия в минуту гнева Божия потрясли сердце, не совсем еще ожесточенное. Иоанн стал как бы другим человеком. Он призвал митрополита и святителей, торжественно каялся им в грехах своих, собрал народ на лобном месте, оплакал перед ними
А.Н. Муравьев:
«Тогда некий Ангел обличитель, предстал ему престарелый пресвитер Новгородский Сильвестр и сильным словом пробудил его совесть. Угрозы небесной казни в минуту земной потрясли не совсем еще ожесточенное сердце: Иоанн стал другим человеком. Он призвал митрополита и всех святителей, торжественно каялся им в грехах своих, собрал народ на лобном мес-
свои заблуждения, слагая вину на недостойных пестунов. С чудесным исправлением царя все приняло вокруг него иной вид: удалились преступные бояре; Адашев, новый добродетельный друг царя, незнатный родом, но благонамеренный и верный, стал на ближайшей ступени престола - и процветало государство; нашлись в думах мужи совета, в битвах - вожди».
«Собрав Собор епископов русских, царь открыл его трогательной речью, которой изложил бедствия первых лет своих. «Отцы наши, пастыри и учители, - говорил он, - внидите в чувства ваши, прося у Бога милости и помощи, истрезвите ум и просветитесь во всяких бого-духновенных обычаях, как передал нам Господь, и меня, сына своего, наказуйте и просвещайте на всякое благочестие, как подобает быть благочестивым царям, во всех праведных царских законах, во всяком благове-рии и чистоте, и все православное христианство нелестно утверждайте, да непорочно сохранит истинный христианский закон. Я же единодушно всегда буду с вами исправлять и утверждать все, чему наставит вас Дух Святый; если буду вам сопротивляться, вопреки божественных правил, вы о сем не умолкайте; если же преслушник буду, воспретите мне без всякого страха, да жива будет душа моя и все сущее под властью нашею».
История русской церкви. Толстой М.В. Рассказы из истории русской церкви. С. 372-373.
те, оплакал перед ними свои заблуждения, слагая вину на недостойных пестунов. С чудесным исправлением царя все приняло вокруг него иной вид: удалились преступные бояре; Адашев, новый добродетельный друг царя, незнатный родом, но благонамеренный и верный, стал на ближайшей ступени престола, и процветало государство; нашлись в думах мужи совета, в битвах вожди».
«Он созвал опять Собор всех епископов русских, под председательством митрополита Макария и открыл заседание трогательной речью, в коей изложил бедствия первых лет своих. «Отцы наши, пастыри и учители, - говорил он, - внидите в чувства ваши, прося у Бога милости и помощи, истрезвите ум и просветитесь во всяких богодухновенных обычаях, как передал нам Господь, и меня, сына своего, наказуйте и просвещайте на всякое благочестие, как подобает быть благочестивым царям, во всех праведных царских законах, во всяком благоверии и чистоте, и все православное христианство нелестно утверждайте, да непорочно сохранит истинный христианский закон. Я же единодушно всегда буду с вами исправлять и утверждать все, чему наставит вас Дух Святый; если буду вам сопротивляться, вопреки божественных правил, вы о сем не умолкайте; если же преслушник буду, воспретите мне без всякого страха, да жива будет душа моя и все сущее под властью нашею».
Муравьев А.Н. История российской церкви. М., 2002. С. 156-158.
Следует сразу сказать, что подобная компиляция едва ли стала следствием просто хорошего знакомства автора с произведениями предшественников. Сложность приведенных текстов показывает, что они вряд ли могли быть воспроизведены на память. Сносками на приведенных авторов Толстой себя не утруждает, несмотря на то что в работе присутствуют авторские пояснения и ссылки на некоторые исторические источники и литературу. Следует отметить, что если к Карамзину и Муравьеву Тол-
стой обращается скорее для того, чтобы получить эффектно сформулированную фразу, удачно характеризующую историческое событие, то осмысление и оценки событий церковной истории предпочитает черпать в «Истории русской церкви» Филарета (Гумилевского).
Открывая свое повествование, Толстой дословно цитирует первые строки из «Истории... » Филарета [4]. Это единственная в тексте работы прямая сноска на сочинение Гумилевского. Далее автор продолжает использовать уже извест-
М.В. Толстой:
«Блаженный Иероним писал: гунны изучают псалтырь; хладная Скифия согревается огнем веры истинной; войска рыжих и белокурых гетов и даков носят за собой походные храмы».
«У гетов и гофов, живших в нынешней Бессарабии вместе со славянами еще при Константине Великом, образовалась епархия».
«О распространении веры между готфами и скифами более всех заботился святой Иоанн Златоуст. Он посылал миссионеров к скифам, жившим за Дунаем, и для готфов посвятил епископа Ульфилу. Но гунны, авары и болгары одни за другими опустошали Скифию, и христианство, еще слабое между скифами, искоренялось войною или гонением язычества».
История русской церкви. Толстой М.В. Рассказы из истории русской церкви. С. 7.__________________________
Архиепископ Филарет (Гумилевский):
«Блаженный Иероним писал: гунны изучают псалтырь; хладная Скифия согревается огнем веры истинной; войска рыжих и белокурых гетов и даков носят за собой походные храмы».
«У гетов и гофов, живших вместе со славянами в нынешней Бессарабии и далее на запад при Константине Вел., образовалась епархия готская».
«Более всех старался о распространении веры в Скифии и Готфии всв. Златоуст. Бл. ... В Готфию посылал он миссионеров и посвятил епископа Унилу... Но гунны, авары и болгары опустошали одни за другими великую Скифию, и христианство, и без того еще слабое между скифами, гасло».
Филарет (Гумилевский). История русской церкви (В пяти периодах). М., 2001. С. 14-15.________________
ный способ компилирования. Текст Гумилевского, вставленный в изложение Толстого, заметен уже в первой главе.
Но если в тексте Филарета представлен научный аппарат, позволяющий понять авторскую логику, то Толстой к этому не стремится. Кроме приведенного примера в первой главе, можно отметить значительное упрощение текста «Истории» Филарета Толстым [5]. Следуя этому упрощению, автор жертвует научностью текста, опуская весьма содержательные примечания Филарета. Зато красиво построенная фраза привлекает его внимание и копируется дословно. Например, в рассказе о крещении дружинников Аскольда и Дира в Киеве епископом, присланным от патриарха Фотия [6]. Впрочем, Толстого в работе Гумилевского интересуют не только красивые фразы, но и информация о таких сторонах жизни церкви, как способы содержания духовенства, церковное управление. Эти аспекты не получили освещения в работе А.Н. Муравьева, структура которой во многом послужила образцом для сочинения Толстого. Поэтому «История» архиепископа Филарета становится для него источником. Толстой использовал материалы Гумилевского и для описания тех сторон церковной жизни, оценку которым дать сам не хотел или боялся. В частности, описывая еретическое движение Матвея Башкина и Феодосия Косого, он строит свое повествование, практически копируя логику и факты материалов, изложенные Филаретом. Так, основные положения учения Матвея Башкина явно скопированы Толстым из работы Филарета. Автор взял на себя смелость лишь слегка изменить форму и порядок подачи материала. Полностью соглашается Толстой с Гумилевским и в вопросе об истоках ереси. «Ересь Башкина очевидно схожа с ересью жидовствующих; но, по сознанию самого ересеучителя, наставниками его были литовские протестанты: аптекарь Матвей и Андрей Хотев» [7].
Как и в предыдущих случаях, в изложение вставлены фрагменты, целиком переписанные из «Истории» Гумилевского:
Толстой явно уходит от оценочных характеристик, пытаясь переложить их на более именитого историка. Все это приводит к тому, что сам автор пропадает из повествования. За постоянным фоном чужих фраз исчезает авторский замысел. В результате работа Толстого опускается до простого перечисления фактов истории.
Четвертой составляющей «Рассказов из истории русской церкви» становятся широко представленные в работе «жития» русских подвижников и святых. Как и Муравьев, понимая историю как сумму поступков исторических личностей, Толстой наполняет свое произведение описанием судеб, деяний, пророчеств, которые, по его мнению, определяют суть исторического процесса. В результате многие реальные биографии превращаются в биографии идеальные, в которых «праведники» являют собой образцы добродетели, а биографии «грешников» зачастую просто замалчиваются. Так, например митрополит Зосима, колоритнейшая историческая фигура, провозвестник нарождающегося русского самодержавия, сравнивавший Ивана III с византийским императором Константином, человек, который пытался обосновать мысль, что Москва превратится в новый Константинополь, удостаивается в работе только незначительного упоминания. Толстой представляет Зосиму исключительно как покровителя ереси жидовствующих, характеризуя ситуацию одним предложением: «Зосима не только давал волю злу, но и наказывал смелых обличителей нечестия» [8]. Кроме того, что сама фраза опять скопирована [9], можно отметить, что автор явно следует логике подачи материала из «Истории» архиепископа Филарета, который сводит описание этой исторической личности до минимума [10]. Однако следует сказать, что Филарет рассматривает исторический эпизод борьбы с жидовствующими в главе, посвященной состоянию православного учения, что отчасти объясняет незначительное внимание к личности митрополита Зосимы как таковой. Толстой же, строя повествование по совершенно другому принципу, не находит в себе смело-
М.В. Толстой:
«Между зараженными вольномыслием Башкина особенно известны стали Феодосий Косой, распутный бродяга, и такой же товарищ его Игнатий. Феодосий был слугой одного боярина в Москве, но, обокрав его, бежал на Белоозеро и постригся в монашество. За распространение нечестивых мыслей он (в 1555 г.) был взят в Москву, но и отсюда бежал вместе с Игнатием, и оба скрылись в Литве. Здесь, сбросив с себя монашество, оба женились - Косой на жидовке, Игнатий на польке - и стали новыми проповедниками».____________
Архиепископ Филарет (Гумилевский):
«Между зараженными вольномыслием Башкина особенно известны стали Феодосий Косой, распутный бродяга, и такой же товарищ его Игнатий. Феодосий был слугой одного боярина в Москве, но, обокрав его, бежал на Белоозеро и постригся в монашество. За распространение нечестивых мыслей он (в 1555 г.) был взят в Москву и заключен в монастырь. Но и отсюда бежал вместе с Игнатием, и оба скрылись в Литве. Здесь, сбросив с себя монашество, оба женились - Косой на жидовке, Игнатий на польке - и стали новыми проповедниками».
«Косой оставил и в северной России семена своих лжеучений. Мысли его сильно тревожили клирошан Хутынского монастыря. Учение Косого было совершенно сходно с ересью Башкина. Только Косой был наглее Башкина и, начитавшись социнианских книг, нагло высказывал самые дерзкие выходки Социна. Он прямо выставлял только один разум источником знания человеческого; прямо говорил, что смерть человеку естественна, а не есть плод вольного греха; троичности Лиц в Божестве и воплощения Сына Божия решительно не допускал; над всем внешним устройством церковным, над святыми иконами и прочим насмехался нагло”.
История русской церкви. Толстой М.В. Рассказы из истории русской церкви. С. 376.___________________________
«Косой оставил и в северной России свои семена. Мысли его, как видим, довольно тревожили клирошан Хутынского и Спасского монастырей... Учение Косого, хотя и называли его клирошане новым, в сущности своей было то же самое, что учение Башкина. Только Косой был наглее Башкина и, начитавшись социниан-ских книг, нагло высказывал самые дерзкие выходки Социна. Он прямо выставлял только один разум источником знания человеческого; прямо говорил, что смерть человеку естественна, а не есть плод вольного греха; троичность лиц в Божестве, воплощения Сына Божия решительно не допускал; над всем внешним устройством церковным, над св. иконами и прочим насмехался нагло”.
Филарет (Гумилевский). История русской церкви. С. 380-381.
сти хоть отчасти отступить от текста Филарета, который в то время уже претендовал на каноничность. Автор явно боится связываться с таким неудобным историческим персонажем, поэтому не касается описания причин ухода Зоси-мы с митрополичьей кафедры. И это несмотря на то что до него об этом писал А.Н. Муравьев [11], работа которого, как показано, была одной из основ повествования Толстого. Таким образом, фигура «неудобного» митрополита изымается из повествования. Зато фигуры современников Зосимы - новгородского архиепископа Геннадия и преподобного Иосифа Волоцкого -выписаны ярко. Каноничность оценок их деятельности позволяла автору без риска ввести их в повествование.
Компилятивность, таким образом, становится принципом, которым руководствуется автор. Как следствие, из-под пера М.В. Толстого выходит произведение, практически лишенное авторского начала. Самостоятельности оценок от такой работы требовать было просто наивно. Несмотря на то что Толстой сопровождает свое изложение системой комментариев и сносками, полагаться на их авторский характер можно только отчасти. Копируя чей-то текст, Толстой зачастую копирует и сноски [12]. Немногочисленные ссылки на «Историю государства Российского», имеющиеся в тексте, вызывают недоумение, так как текст Карамзина, как мы видели, постоянно присутствует в работе [13]. Некоторые ссылки на Н.М. Карамзина попадают в текст вместе с авторскими размышлениями Филарета (Гумилевского), из работы которого они переписаны вместе с текстом, в частности, мысли о характере духовного подвига святого князя Романа Рязанского [14]. Создается впечатление, что автор стремится сделать текст более научным, чем он есть на самом деле.
Иногда Толстой отсылает читателя к публиковавшейся в то время работе митрополита Ма-
кария (Булгакова). Вызывает удивление тот факт, что Толстой использует «Историю» Макария для уточнения весьма незначительных исторических фактов. Например, о местонахождении мощей святого князя Владимира [15] или мест-ночтимости в Новгороде епископов Иоакима Корсунянина и Луки Жидяты [16], либо со значительными сокращениями копирует материал из «Приложений» к работе Булгакова, посвященной «еретику Сеиту» [17], либо делает ссылку на Макария по вопросу назначения митрополитом епископа Смоленского Герасима [18]. Как показывает приведенное цитирование, Толстой стремится взять отдельный исторический факт и пренебречь при этом всей логикой исторических построений Макария. Создается впечатление, что Толстой просто хотел украсить свое повествование за счет цитирования только что вышедшей в это время работы. Этим можно объяснить и отход от тактики переписывания нужных материалов, которой автор придерживается во всей работе. Копировать без ссылок текст здравствующего историка Толстой не посмел.
Однако и в ссылках на Макария встречается странная неточность. Представляя биографию митрополита Григория Цимблака, Толстой, ссылаясь на Макария, пишет, что «Григорий Симвлак или Памвлак, был родом из Болгарии, был в близких отношениях к митрополиту Ки-приану...» [19]. В то же время сам Макарий, к тексту которого обращается Толстой, о Григории Цимблаке пишет, что «он был родом серб, родной племянник митрополита Киприана... » [20]. Несмотря на то что Макарий явно заблуждается в вопросе о национальности как Григория, так и Киприана [21], в его размышлениях есть логика. Как дядя, так и племянник у него имеют одну национальность. Толстой же считает Киприана сербом [22], а Григория — болгарином. И это несмотря на то что Григорий в написанном им похвальном слове митрополиту
Киприану называет себя племянником последнего [23]. Трудно сказать, знал ли об этом Толстой, но о «похвальном слове» в сносках он упоминает [24]. Таким образом, он не только вводит читателя в заблуждение, но и изменяет в сноске текст Макария. Подобную нелогичность трудно объяснить поиском исторической истины по вопросу о национальности Григория Цимблака [25]: скорее всего, автор вновь механически соединяет события, не задумываясь над общей логикой и смыслом исторического изложения. Так же механически он вносит свою правку и в авторский текст Макария (Булгакова). Назвать подобную авторскую позицию научной не позволяет здравый смысл.
Таким образом, создается произведение, научная значимость которого весьма сомнительна. М.В. Толстой не столько написал, сколько скомпилировал историческое произведение, весьма значительное по объему и более чем скромное по научной объективности и смыслу. Изобилие фактов, изложенных в работе, не имеет сколь-либо осмысленной периодизации, авторская манера подачи материала зачастую пренебрегает основами исторического повествования. Многие сюжеты истории изложены спонтанно, без всякой связи с предшествующими и последующими событиями. Ярко выраженная «церковность» произведения достигается не строгим подбором исторических материалов (как это сделано у Макария (Булгакова)), не строгой логикой изложения (подобно работе Филарета (Гумилевского)), а изобилием сусальных описаний житийных сюжетов. Историческая критика в подобном произведении становится лишним элементом и если и попадает в повествование, то исключительно вместе со значительными вставками из чужих произведений. Научный аппарат, представленный в произведении сносками, лишь показывает бессистемность подбора исторических источников и литературы. Поэтому, рассматривая работу с точки зрения ее исторического значения, следует признать правоту А.В. Карташева, усомнившегося в исторической ценности этого произведения.
Однако у этого произведения есть ценность историографическая. Работа М.В. Толстого являет собой историографическую альтернативу работам историков-клириков.
Во-первых, несмотря на явную неудачу автора, его работа продолжает рассмотрение сюжетов церковной истории, начатое Муравьевым. Толстой осмысленно отвергает весьма удачную в богословском плане историческую периодизацию архиепископа Филарета, следо-
вательно, пытается противопоставить ей свое понимание хода истории русской церкви. Уже сама попытка заслуживает внимания.
Во-вторых, Толстой, как и Муравьев, рассматривает историю церкви как историю церковной иерархии, т. е. как сумму поступков исторических личностей. Но, в отличие от Муравьева, сводившего все к личностям предстоятелей русской церкви, Толстой вводит в свое повествование обширную «житийную» литературу, посвященную совершенно разным по социальному статусу историческим персонажам. Это, в свою очередь, расширяет круг лиц, вовлеченных в процесс церковной истории на каждом конкретном этапе. Таким образом, можно говорить о желании автора показать в истории церкви не только деятельность клира, но и вклад в этот процесс мирян.
В-третьих, отличительной чертой произведений как Муравьева, так и Толстого является отсутствие в них рассуждений о божественном промысле как о движущей силе исторического процесса. Провиденциализм этих историков бесспорен, но в отличие от историков-клириков, сознательно подчеркивающих роль «десницы Божьей» в переломные моменты истории, они опускают подобную констатацию [26]. Это избавляет произведения от лишней апологетично-сти и приближает их стиль изложения к стилю представителей светской исторической науки этого периода. В повествовании Муравьева и Толстого Бога заменили иерархи церкви, и если у клириков Бог направляет человечество в принятии исторических решений, то здесь это миссия церковных иерархов. Таким образом, в историческом повествовании светских историков церкви речь идет о Боге в истории, но сама история в этих произведениях творится не по Божьему указу. Бога в ней заменил исторический провиденциализм, основанный на философии Д. Юма, И. Канта и Ф.В. Шеллинга. Как следствие, в этих работах провиденциализм богословский превратился в провиденциализм «логический», где присутствие Бога подразумевается, но не конкретизируется [27]. Это, в свою очередь, выводит церковную историю как историческую дисциплину на совершенно иную концептуальную линию, которая получает блестящее развитие в работах следующих поколений историков церкви.
В-четвертых, исторические работы А.Н. Муравьева и М.В. Толстого становятся определенной стадией развития историографического комплекса истории русской церкви. Оба автора не были профессиональными историками. Их видение исторического процесса складывалось
во многом стихийно. Их «Истории» не ставили цели научного осмысления прошлого, но благодаря глубокой «чувственности» возбуждали интерес у читающей публики. Это становится их главной отличительной чертой. Подражая Карамзину, авторы намеренно уводили читателя в сторону одухотворенности исторического события, что не могло не сказаться на научном уровне произведения. В этом смысле современной им исторической науке было нечего у них взять. История середины XIX в. требовала иных подходов к изучению прошлого, однако этап-ность этих работ для церковно-историографического комплекса очевидна. Они были первой попыткой взглянуть на историю церкви со стороны не связанных с церковной иерархией светских авторов.
Список литературы и примечания
1. Карташев А.В. Очерки по истории русской церкви. - М., 1993. Т. I. - С. 31.
2. Андроник игумен. Предисловие // История русской церкви. Толстой М.В. Рассказы из истории русской церкви. Спасо-Преображенский Валаамский монастырь, 1991. С. 5.
3. Толстой М.В. Указ. соч. С. 136-141.
4. «Духовное возрождение целого народа, как и одного человека, совершается неодинаково, - говорит один недавно почивший знаменитый архипастырь, - в ином народе оно совершается ранее, в другом позднее, в одном быстро, в другом медленно» (Толстой М.В. Указ. соч. С. 7. Ср.: Филарет (Гумилевский). История русской церкви. М., 2001. С. 13.
5. См.: Толстой М.В. Указ. соч. С. 7; Филарет (Гумилевский). Указ. соч. С. 14.
6. Филарет, описывая этот исторический эпизод, приводит достаточно обширную цитату из сочинения Константина Багрянородного «Об управлении империей», давая на нее прямую сноску. См.: Филарет (Гумилевский). Указ. соч. С. 17-18. М.В. Толстой копирует эту часть работы Филарета, соединяя воедино и слова источника, и изложение Филарета. См.: Толстой М.В. Указ. соч. С. 8.
7. См.: Толстой М.В. Указ. соч. С. 376. В «Истории русской церкви» Филарета (Гумилевского): «Ересь сия, очевидно, сходна с ересью жидовствую-щих, но, по сознанию самого Башкина, учителями его были: «литвянин» аптекарь Матвей и другой латинянин Андрей Хотеев, т. е. люди одного из западных исповеданий» (Филарет (Гумилевский). Указ. соч. С. 379).
8. Толстой М.В. Указ. соч. С. 307.
9. «Митр. Зосима давал волю злу и даже наказывал смелых обличителей нечестия» (Филарет (Гумилевский). Указ. соч. С. 372).
10. Там же. С. 371.
11. Митрополит Зосима был обвинен в пьянстве. См.: Муравьев А.Н. История российской церкви. -М., 2002. С. 165-167.
12. См., например, сноску: Толстой М.В. Указ. соч. С. 307, текст сноски: С. 311 и сноска 192: Филарет (Гумилевский). Указ. соч. С. 371.
13. См. например, сноски: Толстой М.В. Указ. соч. С. 106, 130, 132, 143, 155.
14. См. например: сноска 4: «Карамзин (т. IV, с. 68, 69) ошибочно говорит, что князя Романа принуждали к магометанству». Толстой М.В. Указ. соч. С. 130, сноска 22: «...у Карамз. 4 ... прибавляет, что Романа принуждали принять веру “бесерменскую”. Если летопись разумеет мусульманство, то она ошибается...» (Филарет (Гумилевский). Указ. соч. С. 190).
15. Толстой М.В. Указ. соч. С. 22. Сноска 25. См.: Макарий (Булгаков) митрополит Московский и Коломенский. История русской церкви. - М., 1995. Кн. II. Т. I. - С. 56. Сам Макарий опирается в решении этого вопросе на значительный список литературы. См.: Примечания к Т. I // Там же. С. 439.
16. Толстой М.В. Указ. соч. С. 31. Сноска 6. См.: Макарий (Булгаков). Указ. соч. С. 109.
17. Толстой М.В. Указ. соч. С. 156. Сноска 12. См.: Приложения к Т. IV. О Сеите еретике // Мака-рий(Булгаков). Указ. соч. - М., 1995. Кн. III. - С. 417.
18. Толстой М.В. Указ. соч. С. 267. Сноска 5. См.: Макарий (Булгаков). Указ. соч. С. 70-71.
19. См.: Толстой М.В. Указ. соч. С. 249. Сноска 44.
20. Макарий (Булгаков). Указ. соч. С. 67.
21. Говоря о происхождении Киприана и Григория, Макарий следует традиции XVI века и опирается на Никоновскую летопись и Степенную книгу, где употребляется название «Сербин» не в точном смысле национальности «серб», а в смысле человека, родившегося на Балканском полуострове. Сейчас считается установленным, что и Киприан и Григорий были болгарами. См.: Карташев А.В. Указ. соч. Т. I. С. 321, Тальберг Н. История Русской Церкви. Jordan-viUe-N. Y., 1959 (Репр. изд.: Свято-Успенский Псково-Печерский монастырь, 1994). С. 130, 133; Прохоров Г.М. Повесть о Митяе: Русь и Византия в эпоху Куликовской битвы. - Л., 1978. - С. 21.
22. Толстой М.В. Указ. соч. С. 172.
23. На это указывает А.В. Карташев (Карташев А.В. Указ. соч. Т. I. С. 321).
24. Толстой М.В. Указ. соч. С. 249.
25. Е.Е. Голубинский в своей «Истории русской церкви» дает исчерпывающий обзор литературы по вопросу о национальности Киприана и Григория. Из обзора следует, что в исторической литературе, современной М.В. Толстому, болгарское происхождение этих лиц было уже доказано. См.: Голубинский Е.Е. История Русской Церкви. Период второй, Московский. Т. II, от нашествия монголов до митрополита Макария включительно. Первая половина тома. -М., 1997. - С. 297-298.
26. В «Рассказах из истории русской церкви» М.В. Толстого упоминания о божественном промысле встречаются только в отрывках, скопированных из «Истории русской церкви» архиепископа Филарета (Гумилевского). См., например: Толстой М.В. Указ. соч. С. 107; Филарет (Гумилевский). Указ. соч. С. 186.
27. Г. Флоровский, характеризуя особенности подобного миропонимания, сформировавшегося в первой половине XIX в., пишет: «Логический провиденциализм - этим непривычным термином лучше всего выражается характеристическая черта этого миропонимания; и именно эта идея сплошной логичности мира,
разумности истории, так сказать, рациональной прозрачности космического процесса и есть глубинный источник внутренних диссонансов идеалистического индивидуализма» (Флоровский Г. Смысл истории и смысл жизни // Флоровский Г.В. Из истории прошлого русской мысли. - М., 1998. - С. 106).
THE PLACE OF M.V. TOLSTOY S STORIES FROM THE HISTORY OF RUSSIAN CHURCH IN THE COMPLEX OF RUSSIAN CHURCH HISTORIOGRAPHY
N.I. Solntsev
The article examines the historical work by M.V. Tolstoy “Stories from the history of Russian Church” and reveals its place in the historiographical complex of Russian Church history. Like his predecessor, M.N. Muraviev, Tolstoy wasn’t a historian by profession and his understanding of the historical process was formed spontaneously. His work didn’t set itself a task of scientific understanding of the past, but due to its deep “sensuality” it aroused a great public interest. In imitation of Karamzin, Tolstoy intentionally took his readers away to the spirituality of the historical event. As a result, this work had little to give the historical science of the mid-19th century that demanded different approaches. Nevertheless, the importance of Muraviev’s and Tolstoy’s works at this stage of the forming of the church-historiographical complex is obvious. These works have become the first attempt to give a look at the Russian Church History from the part of secular authors unrelated to church hierarchy.
