CC BY
138
Л. Е. Горизонтов (Москва)
Раскольничий клин. Польский вопрос и старообрядцы в имперской стратегии
Истории было угодно переплести польский вопрос с такой старейшей и в высшей степени национально специфической проблемой внутренней политики России, как Раскол. Издавна, спасаясь от преследований, раскольники оседали на землях Речи Посполитой. Переселение на запад, за пределы Империи, означало прекращение гонений как со стороны светских властей, так и православной церкви. Подобных гарантий не давали даже самые отдаленные местности на севере и востоке России. Покидали родину не только старообрядцы. «Западные губернии с давних пор составляли притон для массы русских выходцев, искавших в положении вольных людей улучшения своего быта»,— отмечали публицисты прошлого века. По их свидетельству, «раскольники только примкнули к существовавшему уже движению или, лучше сказать, последние русские выходцы, шедшие на запад, были раскольники» 1. Однако по мере утраты Речью Посполитой государственного суверенитета исход за «литовский рубеж» перестал обеспечивать безопасность эмигрантам-старообрядцам. Во второй половине XVIII в. Петербург принимает меры по возвращению беглецов. «Пригласительные указы», сулившие земли в Заволжье, Новорос-сии и Сибири, чередовались с военными экспедициями («выгонками», по терминологии той эпохи) с целью принудительной репатриации 2.
Разделы Польши возвратили под власть России значительную часть ее бывших подданных и их потомков. Тем не менее обширный регион, некогда составлявший территорию поль-ско-литовского государства, продолжал привлекать раскольников и в первой половине XIX в. Существует даже мнение, что «особенно сильный приток раскола в западные губернии падает на двадцатые, тридцатые и отчасти сороковые годы» 3. Как
исследование подготовлено при поддержке Московского Общественного Научного Фонда, грант № 52-история / 1996 и Research Support Scheme of the Open Society Institute / Higher Education Support Programme, грант № 213/1997.
и прежде, в своем стремлении к переселению раскольники не были одиноки. Известно, например, что в дореформенную эпоху в Западный край устремлялись крестьяне-отходники из внутренних промышленных губерний, в частности, владимирские плотники. Помимо близости к новой государственной границе, для земель, отошедших к империи по разделам, долгое время было характерно слабое проникновение русских помещиков, чиновников и служителей церкви. Польские же землевладельцы, являвшиеся здесь подлинными господами, охотно покровительствовали раскольникам, ценя в них хороших работников. «Снисхождению и парализованию деятельности правительства, — писал А. Вескинский, — много содействовали вообще помещики Западного края, которые предпочитали раскольников всем другим арендаторам земель и защищали их всеми средствами» 4. Толерантности в отношении этих самых ортодоксальных «схизматиков» немало способствовала принадлежность значительной части местного населения к униатской церкви.
Расселение раскольников на интересующей нас территории отличалось значительной неравномерностью. Самый большой массив располагался на севере Западного края (Динабургский и Ре-жицкий уезды Витебской губернии, Новоалександровский, Виль-комирский и Ковенский уезды Ковенской губернии, Дисненский, Свенцянский, Виленский и Трокский уезды Виленской губернии). За пределами края растянувшаяся на несколько сот километров полоса в форме клина захватывала также Иллукстский уезд Курляндской губернии, Сейненский, Сувалкский и Августовский уезды Сувалкской губернии, а также граничащий с Ломжинской губернией район Восточной Пруссии. «Это целая сеть селений, вначале плотная и широкая, но с удивительною постепенностью редеющая и суживающаяся, по мере ослабевания первоначального движения, соразмерного удалению на запад наших пионеров» 5. Витебская губерния занимала второе место в империи, после Земли Войска Донского, по числу раскольников. В Могилевской и Минской губерниях старообрядческим поселениям была присуща островная компактность. В первой они концентрировались в Гомельском уезде, во второй— в самом губернском городе. В Гродненской губернии раскольничье население, согласно официальным данным, практически отсутствовало. По отзыву корреспондента «Московских ведомостей», старообрядцы северо-западных губерний были «разбросаны... очень выгодно, небольшими кучками, как раз в тех местностях, где русский эле-
мент очень слаб» 6. В Юго-Западном крае значительным старообрядческим, по преимуществу поповских согласий, населением выделялась Подольская губерния. Проживали раскольники также на Волыни, где, однако, преобладали уже беспоповцы. В украинских землях имела значение близость заграничных— австрийских, румынских, турецких— центров Раскола во главе с Белой Криницей, таивших угрозу «турецко-польского-раскольничьего союза» 1. Уже в 20-е годы XIXв. селились староверы и в Варшаве, куда прибывали в основном торговые люди из черниговских поповцев. В 1910 г. в главном городе Царства Польского числилось 186 старообрядцев, двое из них являлись студентами Варшавского университета8.
Одновременно с изменением государственной границы происходило дальнейшее движение раскольников в западном и северо-западном направлениях. Ярким историческим феноменом стал русский Раскол в Восточной Пруссии. Причинами переселения туда на рубеже 20-30-х годов XIX в. многих сотен человек из северо-восточной части Царства Польского послужили настойчивые попытки местной администрации набирать рекрутов из числа старообрядцев и вести в их среде регистрацию актов гражданского состояния, а также тяжелое экономическое положение русских поселенцев. Предоставление же старообрядцам особых льгот, по мнению местной администрации, было чревато негативными последствиями: «многие из этой секты, проживающие в России, переселились бы в Августовское воеводство, чтобы избежать рекрутского набора, и, лишенные средств к существованию, увеличили бы и без того многочисленную между филиповцами толпу бродяг»9. Однако по прошествии нескольких десятилетий возросшее было на новом месте благосостояние «выходцев» вновь резко переменилось к худшему. Оскудение земли и взятых в аренду озер вследствие беспорядочной их эксплуатации, раздробление участков и общее ухудшение экономической конъюнктуры, растущее давление со стороны прусских властей, в том числе в особенно болезненном вопросе военной обязанности, — все это заставило думать о возвращении в пределы Империи. «Совершенно понятно стремление вольных людей, как называют себя старообрядцы, — писал современник, — убраться из этого, по их выражению, паскудного края» 10.
Если применительно к Царству Польскому мы располагаем достаточно надежными и точными данными о численности ста-
рообрядцев, то статистика их расселения на необъятных просторах Западного края чрезвычайно противоречива. Официальная информация определяла в середине XIX в. численность старообрядцев Западного края в 110 тысяч человек. Однако действительное их количество, по единодушному убеждению современников, было значительно большим. Вводя различные поправочные коэффициенты, знатоки вопроса получали цифру от 200 тысяч (Д. Миропольский) до 1 миллиона 100 тысяч человек (А. Вескинский, полагавший, исходя из опыта старообрядческой статистики во внутренних губерниях, что правительственные данные требуют десятикратного увеличения)11.
Подавляющая часть старообрядцев нашего региона принадлежала к не признававшим священства беспоповщинским толкам и, следовательно, относилась к наиболее далекой от государственной церкви отрасли Раскола. Весьма распространенным было отрицание института брака, хотя к середине XIX в. этот противный государственным устоям взгляд уже утрачивал древнюю силу поведенческой нормы. Принадлежа главным образом к федосеевскому и поморскому согласиям, раскольники здесь были известны под именем филипонов (пилипонов)12. Старообрядцы Витебской, Ковенской и Виленской губерний тяготели к остзейским центрам Раскола (прежде всего Риге), гомельские поповцы — к стародубским поселениям Черниговской губернии, поселения в Сувалкской губернии являлись «метрополией старообрядческих колоний в Пруссии» 13. Имелись также связи, иногда весьма оживленные, с великорусскими, в том числе столичными, центрами Раскола.
В известиях о Расколе в западной части империи небывалая разноголосица. Выше уже говорилось о неоднозначности статистики. Несходство оценок и характеристик прослеживается также касательно степени сохранения здешними старообрядцами русских национальных черт, их «нравственности», образовательного уровня, зажиточности, склонности к сближению с официальным православием и т. д. «Нравственность раскольников, — гласило правительственное издание, — может быть рассматриваема в двух отношениях (порождающих различные и даже часто противоположные последствия) природном побуждении и убеждениях религиозных». Последние характеризовались не иначе как «фанатическое невежество» 14. Уникальным качеством раскольников был их упорный изоляционизм, позволявший столетиями сохранять особенности исконной культуры.
Не смешивались они даже с родственным местным восточнославянским населением. «Москалями их называют и православные белорусы, и поляки, и евреи, и латыши»,— узнаем из очерка конца XIXв., автор которого подчеркивает, что это «прекрасный, стойкий обрусительный (в великорусском значении этого слова) элемент в крае» 15. «Речистый, смелый, живой, щеголеватый..., не утративший ни сметки, ни бойкой речи, ни симпатичного открытого облика великоросса»,— так описывал старообрядца А. Круковский 16. Авторы других этнографических свидетельств, напротив, отмечали потерю переселенцами отдельных национальных признаков — от аксессуаров костюма до общинного землевладения. Отказ от общины объяснялся тем, что обычно старообрядцы выступали в роли арендаторов частных, много реже казенных, земель, а также нередко пускались в странствования в поисках отхожих промыслов 17.
При Николае I, после относительно веротерпимых царствований двух его предшественников, для старообрядцев настали тяжелые времена. Краеугольным камнем политической линии сделалось замораживание численности раскольников с тем, чтобы их естественное вымирание навсегда положило конец инакомыслию в православии. Всеми методами, не исключая силовых, стал форсироваться переход раскольников в единоверие, допускавшее использование дониконовских обрядов и книг, но предусматривавшее признание неофитами официальной церковной иерархии. Параллельно с уже упоминавшимся наступлением на раскольников в Царстве Польском правительство предприняло попытку упорядочить их проживание в Западном крае.
«Опытным полем» была избрана Виленская губерния, где в 1826 г. начала действовать специальная комиссия под председательством губернского предводителя дворянства. Распоряжение о разборе пилипонов исходило от цесаревича Константина Павловича, а непосредственным куратором этого мероприятия являлся Н.Н.Новосильцев, к которому и поступили в конце 1829 г. результаты работы виленской комиссии — «перечневые русским людям ведомости». Аналогичную операцию предполагалось произвести и в остальных губерниях Западного края. Отложенному до очередной ревизии делу о пилипонах был дан дальнейший ход уже после восстания 1830-1831 гг. На этом этапе его судьба решалась в столице: продолжая консультироваться с местными властями, им занимались ставший председателем Государственного Совета и Ко-
митета министров Новосильцев, Сенат и вновь созданный Комитет по делам западных губерний 18.
Расследование подтвердило плохую репутацию раскольников. В длинном перечне их грехов— «праздношатательство, притонодержательство, воровство, грабежи и разбои». Пилипо-ны не соблюдали паспортного режима, и что того хуже— вносили неразбериху в детально разработанную иерархию сословий николаевской России. В одних случаях они «показывали себя заграничными выходцами» и претендовали на льготы, предоставляемые иностранным колонистам. В других, приписавшись к городскому обществу, продолжали свои странствия. В третьих, раздобыв доказательства дворянского происхождения, пытались «даже войти с своими семьями в благородное сословие дворян» 19. Однако чаще всего властям приходилось решать вопрос о том, являются ли старообрядцы вольными людьми или же помещичьими крестьянами. Проведенные на бывших землях Речи Посполитой переписи населения не могли служить основанием для положительных выводов на этот счет. В 1795 г. местные «помещики и владельцы, увлеченные постановлениями бывшей Польской республики, не имея понятия о правах Российского государства для каждого состояния изданных и не зная ни поводов, ни причин, для чего велено произвести народную перепись..., подавали сказки с показанием в них крестьян, как кто заблагорассудил, то крепостными, то вольными». В результате по Виленской губернии вольными значилось 106 467 душ мужского пола. Что касается «числящихся в здешней губернии под названием русских», то таковых было зарегистрировано 8 255 душ. Начиная с 1807 г. судьба пилипонов стала рассматриваться как часть более общей проблемы свободы — несвободы, в русле попыток интегрировать новые земли в уже сложившийся имперский организм 20.
При последующих ревизиях польские помещики, вполне осознав свои интересы, предпочитали записывать проживавших на их землях крестьян своими крепостными, тем более что отношения с ними, как правило, не были закреплены в письменных договорах. Подобное изменение статуса большого числа людей наносило серьезный ущерб казне. Дабы возместить убытки, министр финансов Е. Ф. Канкрин настаивал на возвращении к ситуации 1795 г. Местные власти во главе с генерал-губернатором Н.А.Долгоруковым придерживались иной
точки зрения. Их пугали как масштабы проверки, которой предстояло охватить более полумиллиона человек, так и ее результаты, сулившие освобождение порядка 100 тысяч крепостных. Последние, по прогнозам виленской администрации, «как скоро сделаются свободными... от прежних владельцев своих, предадутся тунеядству, пьянству и другим порокам, которые вскоре доведут их с семействами до нищеты и обратят их в тягость и вред как обществу, так и правительству». Кроме того, «молва о даровании свободы несколько сот тысячам крестьян западных губерний... может сделать невыгодное впечатление на умы остзейских и великороссийских крестьян». Еще менее осуществимой представлялась отправка беглых пилипонов на родину к законным владельцам. Новосильцев предупреждал, что «без крайнего разорения в хозяйстве не могут быть высланы из Виленской губернии те из них, кои в оной по приобретенным покупкою или арендуемым землям совершенно водворились». В конечном итоге власти отказались и от общего разбора крестьян, и от более частного разбора пилипонов 21.
В обнаруженном нами в Гродно комплексе документов 30-х гг. не прослеживается намерений ни опираться на раскольников как на великорусов, ни преследовать их как отступников от православия, ни возвращать самовольных переселенцев в места прежнего проживания. На первом плане явно другие мотивы — бюрократическая регламентация (подобно Царству Польскому), поддержание общественного спокойствия, соблюдение интересов фиска. В итоге в выигрыше оказались польские помещики, утвердившие свои владельческие права не только на массу коренного белорусско-литовского населения, но и значительную часть пришлых великорусов.
Хотя один из первых опытов присоединения раскольников к единоверию связан именно с нашим регионом (Гомель, 1794 г.), последующее развитие этой примирительной акции здесь не было отмечено значительными достижениями, что легко объяснимо преобладанием наиболее отдалившейся от официального православия беспоповщины. Известно, например, что в 1844 г. был переведен в единоверие Макарьевский раскольничий монастырь Могилевской губернии. В 1851 г. архиепископ Полоцкий и Витебский сообщил И. Семашко о присоединении к единоверию более 400 беспоповцев 22.
В Витебской губернии некоторые раскольничьи поселения были включены (думается, не без особого расчета) в состав ок-
руга пахотных солдат. В середине января 1849 г. на 13 тысяч человек списочного состава округа приходилось 1460 старообрядцев обоего пола, с заметным численным преобладанием женщин. Судя по обнаруженным нами уникальным данным, в округе велось самое серьезное наступление на Раскол: лишь в начале 1849 г. зарегистрировано 59 «присоединений»— частично «посредством брака», частично «добровольных». При каждом удобном случае закрывались молельни. Окружное начальство обращало пристальное внимание на «пахотных солдат... из... раскольнической секты, вредных по вкоренившемуся в них злу к незаконному приобретению чужой собственности и не внимающих гласу пастырей православной церкви». Особую озабоченность вызывали беглые солдаты, обосновавшиеся в Пруссии и оттуда совершавшие рейды на территорию округа с целью конокрадства. Военные командиры предупреждались о «строжайшей ответственности» за «какое-либо послабление или упущение в надзоре за старообрядцами» 23. Ситуация в окрестностях Динабурга представляется, однако, скорее исключением из общего правила. Далеко не везде в Западном крае власти располагали столь эффективными средствами давления, как в местах, подведомственных департаменту военных поселений.
Архиереи западных епархий иногда даже прямо отказывались поддержать инициативы гражданской администрации. В этом плане особенно показателен конфликт между митрополитом Литовским Иосифом Семашко и генерал-губернатором И. Г. Бибиковым, в ведении которого находились четыре губернии— Виленская, Ковенская, Гродненская и Минская. В 1852 г. Бибикову поступила жалоба генерал-губернатора Остзейского края А. А. Суворова и могилевского и смоленского генерал-губернатора А.М.Голицына о том, что находящиеся под их юрисдикцией старообрядцы беспрепятственно совершают требы в Северо-Западном крае, где борьба с Расколом практически не ведется. Реагируя на этот сигнал, Бибиков предложил Семашко «предписать всем благочинным..., чтобы они усилили действия свои по наблюдению за всеми раскольничьими сектами, вразумлению упорствующих в заблуждении раскольников и присоединению их к единоверию». Ссылаясь на крайнюю загруженность чиновников гражданского ведомства, генерал-губернатор стремился переложить всю полноту ответственности на православную церковь 24.
Митрополит не внял пожеланиям начальника края. Не отказываясь от миссионерской деятельности государственной
церкви как таковой, архиерей настаивал на четком разграничении функций светских и духовных властей, а также напоминал об ограниченных возможностях православия в Литовской епархии. Одновременно с ответом Бибикову Семашко направил послание обер-прокурору Синода, в котором излагал мотивы своего решения и давал общую характеристику раскольничьего дела в Северо-Западном крае. «Плодов важных еще не оказывается, — и это неудивительно, — писал митрополит о приобщении старообрядцев к официальному православию. — На пространстве Ковенской и Виленской губерний у меня едва наберется двадцать причтов, которые находятся в соприкосновенности с раскольниками... Население, где живут раскольники, почти исключительно римско-католическое, и, разумеется, будет торжествовать, а не сочувствовать неудачам православного духовенства и внутренним раздорам нашей церкви. Посему я нахожу полезнейшим избегать в моей епархии усиленных действий против раскольников со стороны православного духовенства, оставляя будущему обращение их на лоно церкви, а между тем, поступать так, чтобы они священников наших среди римско-католического населения считали своими друзьями, а не чуждыми врагами. Я думаю, что это полезно и в политическом смысле... В сих двух губерниях только тридцать тысяч обоего пола раскольников, — здесь для правительства и для церкви есть слишком много элементов для борьбы, чтобы развлекать силы и внимание этою горстью населения, все же русского и, наверно, более России сродного, нежели прочее иноверное и инородное население» 25.
Семашко был убежденным противником насилия в отношении старообрядцев и. .высказывался в этом духе еще в 1832 г. Если тогда он ссылался на малую эффективность притеснений, то двадцать лет спустя в рассуждениях митрополита появляется принципиально новый акцент: он не считает раскольников врагом номер один православной церкви и даже допускает использование их в интересах «русского дела». Эта позиция тем более замечательна, что именно против Раскола полагалось принимать наиболее суровые санкции. По наблюдению П.И.Мельникова, «чем более удалялась от православного учения какая-либо религиозная секта, тем большею снисходительностью она пользовалась» 26. Политика в западных губерниях в царствование Николая I, следовательно, существенно отличалась от той, которая привела к жесточайшим гонениям на старообрядцев в Заволжье.
Особняком стояла Гродненская губерния, на территории которой, как уже говорилось выше, раскольники отсутствовали. Ее администрация, видя свою задачу в недопущении распространения Раскола, решительно протестовала против любых планов создания на Гродненщине старообрядческих поселений. «По сие время, — доносил управляющий местной палатой государственных имуществ в 1857 г., — Гродненская губерния не причастна расколов, а с появлением предполагаемых к переселению легко могут подействовать на простолюдина соблазны закоснелых изуверов, и тогда труднее будет искоренить, чем ныне предохранять от этой язвы» 27. После умножения православного населения вследствие ликвидации в 1839 г. унии такая точка зрения получила дополнительные основания.
Переход в единоверие мог осложняться различными обстоятельствами хозяйственного или административного рода. Мы обнаружили удивительные по своей подробности данные середины 40-х годов о первых шагах правительственной опеки над неофитами Августовской губернии 28. В 1842 г. к проезжавшему через Сувалки наместнику Царства Польского И.Ф. Паске-вичу были допущены старейшины местных раскольников-по-повцев, заявившие об их намерении перейти в единоверие. По другой версии, более принятой в литературе, но имеющей не вполне достоверный, на наш взгляд, источник, 102 единоверца прибыли в Царство Польское около 1836 г. из Могилевской, Витебской и Владимирской губерний29. Летом 1844г. в исполнение распоряжения наместника началось переселение из окрестных деревень 42 единоверческих семей на отведенный им казенный участок. Предстояло выделить «от 15 до 30 моргов на каждого домохозяина, то есть сколько сам пожелает, лишь бы не более 30 моргов». Оставшаяся свободной земля резервировалась «впредь до явки новых единоверцев». Однако от щедрот властей колонистам достался лесной участок, освоение которого было возможно лишь после вырубки. Вот почему с обустройством единоверцы не спешили, ссылаясь то на дурную дорогу, то на неблагоприятный год, то на недостаток в деньгах. Последнее обстоятельство объяснялось тем, что среди них преобладали поденные рабочие: лишь у некоторых по состоянию на 1843 г. имелось до 50 рублей накоплений и уже у совсем немногих — до 100.
Единоверцы уклонялись от подписания контрактов, добиваясь снижения чинша, отказывались вывозить срубленные
деревья и в конце концов стали непроизводительно жечь предназначенный для строительства и обогрева лес. Все более острые формы приобретал их конфликт с августовским губернатором, грозившим в случае неповиновения отобрать отведенную землю и прислать военную команду, а также отказавшим в наделе еще 20 перешедшим в единоверие беспоповцам. Исполняющим обязанности августовского губернатора являлся тогда Б. Тыкель. Интересно, что в конце 50-х годов в своем этнографическом эссе он будет со знанием дела и не без некоторой симпатии описывать быт раскольников Царства Польского. Эта не единственная, кстати сказать, публикация того времени о старообрядцах в польскоязычной прессе30.
Для разбора дела на место прибыл из Варшавы чиновник по особым поручениям. Между тем недавние раскольники «все лето (1845 г. — Л. Г.) провели в худых шалашах, не имея земли, на которой могли бы что-нибудь посеять или посадить, претерпевали с малолетними своими детьми и голод, и холод, у одних из них поиздыхал скот, другие вынуждены были последний скот продать и покупать хлеб, отчего и пришли в крайнюю бедность, а прочие собратья, взирая на распоряжения губернского начальства, не решались уже переезжать из деревень своих в лес... и отправились в разные отдаленные места снискивать себе пропитание работами» 31. Нищету единоверцев усугубляли также условия водворения. «Положение их вообще очень бедное, — писал треть века спустя И. Добровольский, — как от плохого качества земли, так и от малого оной количества» 32. Паскевич, неплохо ладивший с многочисленными раскольниками своей гомельской латифундии33, был склонен идти навстречу..единоверцам в удовлетворении их требований. Действия губернатора стал лично контролировать гроза поляков А. Я. Стороженко, главный директор Правительственной комиссии внутренних и духовных дел, чей представитель еженедельно информировал его о развитии событий.
Не оправдали результаты присоединения и ожиданий церкви. «Новые единоверцы остались с прежнею закваскою сектантскою, с фарисейскою рамкою по нравственности, с дикою грубостию в семейной жизни, с холодностию к своему пастырю и даже без скорби о неучастии в божественной службе по воскресным и праздничным дням. Не оправдалась также и гадательная надежда строителей церкви на присоединение окружающих оную раскольников; последние, напротив, более сплотились между собою... и
более ожесточились в ревности по своей вере. И чрез двадцать лет по открытии прихода большая часть единоверцев по 5, 8 и 10 лет сряду уклонялись от исповеди и святого причастия, и многие к исполнению христианского сего долга принуждаемы были даже экзекуционным порядком»34. Описанная ситуация очень похожа на то, что мы знаем из источников о положении дел с неофитами округа пахотных солдат Витебской губернии. Интересно, что несмотря на присущую раскольникам «грубость нравов», с точки зрения как властей, так и независимых обозревателей, они стояли в нравственном отношении выше своих соплеменников и соседей-единоверцев35. Первые опыты властей по «водворению» единоверцев едва ли могли побуждать раскольников к перемене своих религиозных убеждений, а само правительство — к новым шагам в этом направлении. В целом по России на пять православных приходился один старообрядец. В западных же губерниях и Царстве Польском Раскол являлся «главным представителем» великорусской народности. Это обстоятельство ставило самодержавие в весьма сложное положение, поскольку использование великорусов-старообрядцев в качестве проправительственной силы предполагало коренное изменение политики по отношению к ним самим. Уже в законодательстве конца николаевского царствования различимы определенные следы колебаний курса. В апреле 1850 г. для поощрения к переселению русских купцов и мещан в города Западного края старообрядцам поповских толков было разрешено записываться в городские сословия соответствующих губерний. Однако не прошло и двух лет, как, утверждая положение о запрете всем раскольникам приписываться к городским обществам Бессарабской области, Николай I распорядился распространить его и на «приграничные» западные губернии. Эта мера в октябре 1859 г. получила подтверждение нового царя, притом в редакции, относившей данное ограничение также к «сельским обществам»36. В начете 50-х годов раскольникам Августовской губернии было отказано в разрешении на ремонт обветшавших молелен и пользование колоколами. Запрет Николая опять-таки подтвердил в 1858г. его преемник37. Тогда же наместник Царства Польского М. Д. Горчаков отрицательно отозвался о перспективе оседания старообрядцев на территории вверенного ему края, усматривая в них небезопасный для общественного спокойствия элемент38. Смена монархов, таким образом, отнюдь не предвещала решительного поворота в отношении к Расколу. Хотя, вступив на престол, Александр II, по собственному его выражению, и ис-
кал «успокоения колеблющейся... совести в этом важном деле», в первые годы его правления «еще всецело царила по отношению к сектантам т.н. „истребительная политика"»39.
Новое польское восстание побудило правительство по-иному взглянуть на раскольников в Царстве, на западных окраинах империи в целом и даже более широко — в масштабах всего государства. Призвание М. Н. Муравьева на должность главного начальника Северо-Западного края в конце апреля 1863 г. пришлось на тот момент, когда петербургский истеблишмент пытался постичь суть беспорядков в окрестностях крепости Динабург. В столице говорили не только об антиправительственном выступлении польской шляхты, но и об антипомещичьем бунте местных раскольников, грозящем повторением «га-лицийской резни» 1846 г. Вместе со своим давним сотрудником, министром государственных имуществ А. А. Зеленым, Муравьев решительно высказался в пользу первой версии, заявляя о том, что, верные присяге, старообрядцы заменили собой правительственные войска, острая нехватка в которых тогда обнаружилась, и не дали мятежу распространиться. Доброжелательного отношения к раскольникам Муравьев не изменил и по приезде в Вильно, приветствуя их как оплот «рус-
ч 40
скои цивилизации» «среди всесильного влияния полонизма» Призывая Александра II к русской колонизации Северо-Западного края, Вешатель предлагал «заселение это производить, не отстраняя и старообрядцев, ибо они более других сохраняют русскую народность» 41. Таким образом, в период восстания допускалась правительственная поддержка переселению раскольников на запад.
Действия старообрядцев Северо-Западного края против польских повстанцев имели широкий общественный резонанс. «Как будто сама собою исчезла натянутость отношений к полиции, — вспоминал об этом времени очевидец, — и все власти стали к ним относиться с каким-то ласковым вниманием; даже грозные военные начальники, предпочтительно перед солдатами, стали брать с собою на экзекуции только что импровизо-ванных, непривычных к делу военному, старообрядческих стражников»42. Справедливости ради следует отметить отдельные случаи участия раскольников на стороне поляков и укрывательства повстанцев от преследования властей43. В 1863г. пять семейств раскольников Плоцкой и Люблинской губерний, желая покинуть Царство Польское, прибыли в Петербург, где
получили назначение обосноваться в Вилькомирском уезде Ко-венской губернии «на землях, оставшихся свободными за выселением мятежников». В целом, однако, восстанием воспользовались для смены места жительства в основном устремившиеся в Поволжье немецкие колонисты 44.
Осенью 1864 г., возвращаясь к больному вопросу о молельнях и колоколах, наместник Ф. Ф. Берг обстоятельно обосновал новый политический подход к раскольникам. «Те уважительные причины, — сообщалось в Петербург, — которые в империи оправдывают некоторые исключительные относительно раскольников меры, не существуют вовсе в Царстве Польском». Если в православной России уступки старообрядцам чреваты нежелательными для государственной религии последствиями, то в Царстве, где на пятимиллионное население приходится всего 5000 гражданских лиц православного исповедания и 4200 раскольников, живущих к тому же компактно и обособленно, подобные опасения лишены основания. Напротив, «раскольничье население, упорнее самих православных сохраняющее все признаки русской национальности, есть драгоценный элемент, который следует сберегать, ибо он. составляет одну из естественных точек опоры русского правительства в Царстве». Кроме того, притеснение старообрядцев в крае, где даже иудеи имеют возможность беспрепятственно удовлетворять свои религиозные потребности, и несправедливо, и небезопасно. Покинутые правительством, раскольники могут стать легкой добычей поляков либо, переселившись за границу, создать еще один центр, способный, как показал предшествующий опыт, доставить Петербургу великое множество забот. Напротив, переманив австрийское старообрядческое духовенство «в одну из губерний Привислинского края», «казалось возможным подорвать значение Белой Криницы»45. Н.А.Милютин видел в раскольниках важный инструмент российского владычества над Польшей 46.
Таким образом, в раскольничьем деле обнаружилось редкое единодушие трех столпов польской политики того времени — Берга, Милютина и Муравьева. При ближайшем рассмотрении вопроса в Учредительном комитете Царства Польского, однако, в стане реформаторов возникли серьезные трения. В. А. Арци-мович нашел, что наделение прусских раскольников казенными землями прямо затрагивает интересы «туземного, бездомного, нуждающегося населения», которое рискует остаться без земельной недвижимости. Он предупреждал, что на нужды
колонизации неизбежно пойдут лучшие угодья. По мысли Ар-цимовича, основным приоритетом правительственной политики должно стать устройство многочисленных безземельных крестьян Царства — «без различия вероисповеданий и народностей, не связывая сего дела с установлением правил и льгот, клонящихся к привлечению старообрядцев и других переселенцев из империи и Германии» 47.
Приведенное мнение находилось в противоречии с более ранними решениями Учредительного комитета. Иначе думали и в столичном Комитете по делам Царства Польского, где выступившие с «фанатическими притязаниями» Ахматов и Урусов встретили сочувствие других членов. В конце 1864 г., по словам Н.А.Милютина, «была (в Польском комитете) сильная пря» по поводу августовских раскольников. Петербург затребовал подтверждения того, что старообрядцы возносят молитву за царя и повесили колокола с ведома властей. Милютин просил своих варшавских единомышленников поспешить с представлением этих сведений, напоминая им, что раскольники не только молились, но и сражались за царя48. Рассматривая летом 1866 г. ведомости земель, предназначенных для передачи безземельным крестьянам, петербургские сановники заметили в их числе участок сувалкского лесничества Жилины и Кра-пивно (1028 морга), намеченный ранее под поселение 92 семей старообрядцев, и потребовали использовать его по первоначальному назначению. Каждая семья получала по 15 моргов, сверх которых допускалось приобретение земли на льготных условиях— 10 рублей за морг. Семья, состоящая более чем из трех работников, считалась за две. Примечательно, что принятию решения вновь предшествовала переписка о том, не отвергают ли данные раскольники молитву за царя (в бумагах по этому вопросу находится заверенный старообрядческими старейшинами текст молитвы)49. В том же 1866 г. было решено отвести рядом еще 1321 морг земли для размещения 82 семей 50. Подобными частными решениями, принятыми «в виде особой меры, впредь до издания общих правил», завершились практические мероприятия правительства по устройству раскольников, в той их преобладающей части, которую не удалось склонить к принятию единоверия.
Уже упоминалось о выступлениях противников старообрядческой колонизации в Учредительном комитете. Далеко не последнее слово, сколько можно судить, принадлежало право-
славной церкви, в ведении которой издавна находились старообрядческие дела. Еще в начале 60-х годов в обсуждавшем широкий круг церковных вопросов комитете Раскол и польский католицизм назывались как самые опасные соперники государственного православия. «Может легко статься, — вещал архиепископ Херсонский Дионисий, — что мы... вдруг очутимся лицом к лицу с двумя сильными противниками — расколом и католицизмом. Последний угрожает нахлынуть к нам через Польшу...». Такая параллель для исповедовавших официальную народность была и типичной, и органичной: не случайно из светских лиц ее проводил М. П. Погодин, по словам которого, «раз религиозная свобода будет допущена в Россию, половина православных крестьян отпадет в раскол..., половина высшего общества перейдет в католичество» 51.
Лютеранин же Берг, женатый к тому же на католичке, как и всякий другой высокий имперский сановник «инославного исповедания», чувствовал себя крайне неуверенно в вопросах, затрагивающих прерогативы государственной церкви 52. Когда направленный им к Варшавскому архиепископу для переговоров Д. Г.Анучин изложил суть переселенческого проекта, реакция владыки была мгновенной. «Скажите откровенно, вы красный?»— спросил он у адъютанта наместника. Репутацию «красных» имели реформаторы-милютинцы, и Анучин нашел, чем парировать выпад консервативного архиерея, но миссия его успехом не увенчалась. Со своей стороны, Берг ввиду однозначной позиции церкви настаивать не решился («Eh bien, c'est fini, n'en parlons plus» *)53.
Идея нейтрализации польского элемента с помощью старообрядцев прослеживается также в дискуссиях и прожектах, далеко выходящих за пределы бывших земель Речи Посполитой. В мае 1863 г. «Северная почта» напечатала всеподданнейший адрес поповцев г. Спасска Тамбовской губернии, в котором, между прочим, сообщалось, что мещанин-старообрядец М. Ко-раушев в своих попутчиках «заподозрил поляков, т. е. врагов нашего отечества» и с помощью других раскольников задержал агитаторов. Ознакомившись с текстом, Герцен обвинил «адресоложцев» в том, что они «заврались и запутались в верноподданнических постромках», утверждая, будто их собрат по вере «ловил поляков в Тамбовской губернии». Между тем в
* Ну ладно, с этим покончено, больше не будем об этом говорить.
адресе говорилась правда: раскольники действительно содействовали поимке участников известного «казанского заговора», распространявших подложный царский манифест среди крестьян 54.
В датированной октябрем 1865 г. записке Ф. Савича, бывшего во время восстания военным начальником одного из уездных городов Витебской губернии, предлагалось переместить «избыточное» польское население Москвы и Петербурга в области с преимущественно раскольничьим населением. Логика составителя записки проста: коль скоро даже в сплошном католическом окружении старообрядческие общины обнаружили стойкий иммунитет к польскому влиянию, колонии поляков, расположенные в заселенных раскольниками местностях, попадут в полную изоляцию, которую правительство искало для ссыльных повстанцев 1863 г. 55.
Поддержка раскольниками усилий властей в борьбе с польской смутой, их верноподданнейшие адреса и высочайший прием в Белом зале Зимнего дворца, на котором АлександрII назвал староверов своими детьми56, — все это, оказавшись в центре внимания современников, породило много ожиданий. «Прием раскольников, поповцев и беспоповцев есть политическое событие, — записал в своем дневнике П. А. Валуев. — Сила вещей взяла свое. Сделав этот шаг, трудно будет не сделать других». Катков был причастен к составлению ряда адресов. «Хвала раскольникам!» — читаем в дневнике простодушного генерала В. А. Докудовского, долгие годы прослужившего в Царстве Польском. «Старообрядцы, враги господствующей церкви, — писал аксаковский «День», — от них ждали участия себе «паны из лясу», — и оказалось, что они такая же Москва, да еще похуже Москвы в своей ненависти к латинству» 57. Иной, но тоже знаменательной, была реакция леворадикального, народнического, лагеря, который по мере угасания надежд на общекрестьянское' восстание в России все более связывал свои практические планы с выступлением преследуемых правительством раскольников. «Чем их всех так настращали, — в недоумении вопрошал Герцен, — что нельзя больше удержать вопль, крик, плач, завыванье патриотизма, усердие без границ, преданность без смысла?» 58. Правая печать, как центральная, так и провинциальная, весьма охотно писала о неудачах «враждебных России партий» — Герцена и поляков. «Связи поляков с русскими раскольниками, — отмечалось в «Вестнике Западной России»,— убедили их в том, что их затеям не может сочувствовать ни один член русской семьи» 59.
В конце 1865 — начале 1866 гг. внимание Главного управления по делам печати обратила статья газеты «Голос», автор которой Остриков выступил с осуждением притеснений властями раскольников Динабургского уезда Витебской губернии — тех самых, что наиболее прославились борьбой с повстанцами. Надо сказать, что это был не первый сигнал такого рода в русской прессе60. Дело прошло ряд инстанций, вплоть до Сената. Остриков оправдывался желанием «содействовать уничтожению случающегося разлада между высшим правительством и низшими его чиновниками». Именно последних он имел в виду, говоря в своей публикации о «неразумных ревнителях православия». В конечном счете суд признал виновными и автора, и издателя газеты А. А. Краевского, инкриминировав им распространение ложных слухов о противозаконных якобы преследованиях раскольников и предоставлении им религиозной свободы, а также обнародование оскорбительного отзыва о действиях правительственных лиц. «Произнесенные государем императором при приеме раскольников всемилостивейшие слова, выражавшие общую его и[мператорского] в[еличества] отеческую любовь ко всем его верноподданным, — подчеркивал Сенат, — не сопровождались дарованием раскольникам каких-либо новых прав или льгот». Особенно пострадал Краев-ский, осужденный к двухмесячному содержанию на гауптвахте (заменено строгим домашним арестом)61.
Неожиданно агрессивная реакция властей на публикацию «Голоса» вызвала замешательство даже у людей, хорошо знавших и чувствовавших политическую конъюнктуру. «Он (Кра-евский.— Л. Г.),— недоумевал видный чиновник цензурного ведомства А. В. Никитенко, — основывался на высочайшей воле, выраженной государем во время польского восстания и не оставлявшей никакого сомнения в том, что раскольников отныне у нас уже больше не будут преследовать за их верования» 62. В сложное положение попали «Московские ведомости», поторопившиеся выступить в защиту Краевского. Когда же события приняли серьезный оборот, катковский орган счел за благо засвидетельствовать свою лояльность властям, назвав позицию «Голоса» «нелепой». Однако в самом начале инцидента могущественный Катков определенно разделял заблуждения безвестного Острикова насчет намерений правительства 63. Не было единства по поводу квалификации дела и у судебных властей.
Между тем правительство не без веских на то оснований спешило забыть о получивших широкую известность обещаниях императора: поворот курса предстояло воплотить в практических решениях. Летом 1867г. через прусского посла в Петербурге в Министерство внутренних дел поступило прошение мазурских раскольников, выражавших намерение переселиться на льготных условиях в Ковенскую губернию. 2 июля трое их посланцев удостоились высочайшего приема в Петергофе, во время которого вручили Александру блюдо с надписью «Ца-рю-освободителю от русских поселенцев войновского прихода в Пруссии». С ходоками беседовали также министр государственных имуществ и генерал-губернатор Северо-Западного края. Приезд раскольников не остался незамеченным вновь вернувшимися на «принципиальную» позицию «Московскими ведомостями», которые призвали поддержать просителей «в такую минуту, когда прилив русских сил и капиталов в Западный край необходим». Сходной точки зрения придерживались «Су-валкские губернские ведомости», писавшие о преследованиях староверов со стороны польских чиновников. Старообрядцы, по словам этого провинциального официоза, «сумели приобресть влияние на коренное белорусское и литовское население окраины и предохранить его от окончательного ополячения, а во время последнего вооруженного восстания помещиков... содействовали очищению края от шаек». Газета выражала пожелание, «чтобы изысканы были средства для возможно большего водворения их в Сувалкском, Кальварийском и Волковышском и других, преимущественно пограничных, уездах губернии Су-валкской и Ломжинской». Однако позиция властей многих, и в первую очередь самих раскольников, разочаровала. Напрасно до Пасхи 1868 г. их представитель Тихон Крылов прождал в Ковно ответа. Когда вскоре он вновь приехал туда, ему было велено в три дня покинуть город. Мазурские старообрядцы так и не получили разрешения переселиться в Литву 64.
Близкий правительственным кругам знаток Раскола профессор Н.И.Субботин усматривал причину отказа в невозможности позволить беспоповцам строительство молитвенных домов. На наш взгляд, она значительнее: испрашивая льготы, раскольники не связывали себя обязательством перехода в единоверие или официальное православие. Строительство молелен власти все же допускали, хотя особо пеклись о том, «чтобы осуществлению меры этой не было придаваемо излишней огласки и ни-
какой торжественности» 65. Свою лепту, несомненно, внесла и администрация Северо-Западного края, возглавивший которую А. Л. Потапов стремился действовать вразрез с муравьевскими традициями. При новом генерал-губернаторе, как во времена наместничества М. Д. Горчакова, раскольников стали считать людьми «зловредными», никак непригодными для целей патриотического водворения. Земли им отводились в последнюю очередь. Опасаясь нестойкости в вере бывших униатов, власти старались селить старообрядцев отдельно от православных, хотя на практике этот принцип было нелегко соблюсти, и многие поселения носили смешанный характер. Что же касается переселения из Пруссии, то на рубеже 60-70-х годов оно осуществлялось малыми группами по мере перехода раскольников в единоверие 66.
Тогда же в поле зрения правительства и общественности оказался вопрос об экономическом положении раскольников Северо-Западного края. 17 июня 1863 г., предвидя гонения на старообрядцев со стороны польских помещиков, Муравьев запретил землевладельцам расторгать договоры аренды. Запрет оставался неизменным вплоть до 3 июня 1869 г., когда Потапов объявил, что срок его действия истечет два года спустя. Под угрозой оказалась судьба не менее десятка тысяч семейств. Одновременно существенно ухудшилось положение еще более многочисленных старообрядцев-батраков, поскольку с отменой крепостного права гигантски вырос рынок свободной рабочей силы, на котором в дореформенное время раскольники занимали прочные, чуть ли не монопольные позиции. Стараясь побудить власти к поддержке старообрядцев на национальной окраине империи, печать предостерегала, что «растрата... исторического фонда русской колонизации... пошла бы вразрез со всею предыдущею правительственною политикою по отношению к Западному краю» 67.
Установленные в 1870 г. Главным комитетом об устройстве сельского состояния льготы русским поселенцам распространялись на раскольников68. Земельные и денежные посулы, вплоть до бесплатного наделения казенными участками, побудили к переселению в Царство и воссоединению с официальной церковью раскольников, проживавших в Пруссии. Начало этой акции было положено в 1867 г., когда 20 вновь обращенных получили оседлость в Сувалкской губернии и «образ Христа древнего письма» из кабинетского собрания императора. В
числе первых покинул ряды мазурского Раскола его духовный вождь Павел Прусский, впоследствии один из крупнейших в России расколообличителей. «В будущем легко можно ожидать присоединения к единоверию других раскольников», — оптимистически полагали в Петербурге69. В правительственной переписке подчеркивалась двойная цель этой акции: «мера сия, способствуя обращению из раскола, представляется полезною не только по отношению к интересам церкви, но и в политическом отношении, так как последствием ее будет увеличение в
ч 7 л
крае оседлого крестьянского населения православной веры» . Варшавская православная консистория рекомендовала размещать бывших раскольников по возможности более многочисленными группами, дабы церкви -было легче обслуживать, а заодно и контролировать свою паству71. В отводимых под такие поселения местах предусматривались определенные земельные резервы, предназначенные как для новых партий, так и в целом — нужд русской колонизации Царства Польского 72. Параллельно создавались законодательные предпосылки, призванные исключить последующий переход наделов в нерусские руки. Интересно, что, вводя в землепользование ограничительные начала, власти ссылались на прецедент 40-х годов с «русскими поселенцами в колониях близ Новогеоргиевской крепости» 73.
Поездки священников-миссионеров в Пруссию привели до конца 70-х годов к переселению в бывшие подуховные имения Ивановка и Благодатное Варшавской губернии более 200 человек, а еще до 60 неофитов не смогли этого сделать из-за недостаточного землеотвода 74. Вершиной миссионерских достижений в Пруссии стал ноябрь 1885 г., ознаменованный присоединением к официальному православию 182 старообрядцев. Это событие обратило на себя внимание канцелярии обер-прокурора, затребовавшей отзыв о прусских единоверцах у Н.И.Субботина. «Мне кажется, — советовал тот Павлу Прусскому, — вам следует написать К. П. (Победоносцеву.— Л. Г.),— попросить о ваших прусских новых единоверцах». Однако надежды «вконец расшатать... двухвековое древо противления евангельскому гласу» оказались иллюзорными. Хотя при Александре III переселение по-прежнему признавалось мерой полезной, оно «происходило в скромных размерах» 75. В 1899 г. прусским единоверцам было позволено жительство в Оренбургской и Самарской губерниях. В последнюю они даже направляли своих ходоков, но переселения так и не состоялось 76.
К роли старообрядцев в событиях 1863-1864 гг. правительственная и общественная мысль неоднократно возвращалась и после нашумевшего «дела Краевского». В последние годы царствования Александра II проблемами Раскола занималась специальная комиссия, члены которой, в частности, высказали свое мнение по поводу записки П.И.Мельникова— давнего и горячего противника гонений на старообрядцев. Свои отзывы на нее представили профессора всех четырех духовных академий страны, а также преемник Семашко на литовской кафедре Макарий (Булгаков).
Если известный писатель широко ссылался на реляции (прежде всего, официальные) времен восстания, то эксперты, почти единодушно выступившие в роли его оппонентов, отдали дань более поздним оценкам. Авторитетными для них были, например, свидетельства Павла Прусского, в описываемое время настоятеля единоверческого монастыря в Москве. Н.И.Субботин даже не остановился перед дезавуацией точки зрения Муравьева, доверившегося первым, поверхностным впечатлениям. «Люди же, вполне знакомые с раскольниками Северо-Западного края и их подвигами во время польского мятежа, — писал профессор, — уверяют, что в основе подвигов этих лежало вовсе не патриотическое чувство, не преданность законному правительству, а сильно развитая в них, при крайней распущенности нравов, любовь к легкой наживе: пользуясь удобными обстоятельствами, под предлогом усмирения мятежных панов, раскольники Ковенской губернии занимались грабежом в имениях польских помещиков (в Сувалкской губ. не было и никаких раскольнических подвигов в борьбе с мятежом). Это было потом доказано, и несколько таких федосеевских патриотов сосланы в Сибирь. Также и подвиги федосеевцев в ловлении распространителей прокламаций подлежат крайнему сомнению» 77. Примечательно, что в приведенных высказываниях Субботин прямо противоречил... своим собственным публикациям пятнадцатилетней давности. Антираскольничий пафос Субботина, его осуждение беспоповцев-федосеевцев разделяли архиепископ Макарий и профессор И. Ф. Нильский. Лишь у профессора Ивановского находим иную расстановку акцентов: не ставя под сомнение патриотизм старообрядцев, он указывал на присущее им неприятие латинства поляков. Заключение признанных знатоков старообрядческого вопроса не намечало путей к смене правительственного курса в этой хронически болезненной сфе-
ре внутренней политики. «Считаем долгом объяснить, — гласило оно, — что, по нашему мнению, идея о приравнении раскола к положению в государстве последователей инославных и иноверных исповеданий, идея так часто повторяющаяся и в литературе, и в устных беседах, — чисто априорного свойства, не соответствующая действительному значению раскола в народной среде и интересам православной церкви» 78.
Столь категоричное резюме, однако, вовсе не исключило «польских» аргументов из арсенала сторонников либерализации политики в отношении старообрядцев. «Все раскольники самые верноподданные слуги,— заявлял морской министр И. А. Шеста-ков в Государственном Совете в 1883 г. Достаточно упомянуть о Западном крае, где они сослужили великую пользу». Возражавший ему Победоносцев указывал, что «по одной причине преданности к престолу нельзя давать льгот, возмущающих чувство православия». При этом известный гонитель раскольников допускал, что в разных частях империи роль и значение диссидентов может различаться. Еще один член тогдашнего кабинета, Н. X. Бунге, обращал внимание на то, что «ни католицизм, ни лютеранство не занимались в течение XIX века пропагандою, а если занимались, то значение этой пропаганды было ничтожно в сравнении с появлением раскольничьих толков и с их распространением» 79. Как отмечал в 1881г. В. Д. Спасович, «признание их (старообрядцев.— Л. Г.) со стороны государства может иметь неисчислимые последствия для всех других вер» 80.
Чем дальше, тем более редкими и фрагментарными становятся сведения о раскольниках интересующего нас региона. Сочетание инициатив центральных и местных властей делало курс в отношении старообрядцев весьма неустойчивым, хотя, как представляется, в целом климат вокруг Раскола на западной окраине в последней четверти XIX в. улучшался. В 1876 г. старообрядцы Западного края получили право бессрочной аренды на обрабатываемые ими земли, а в 1901г. они переводятся на обязательный выкуп. Произведенное в 1899 г. исследование состояния русского землевладения в Привислинском крае показало, что, отправляясь на заработки, единоверцы сдают свою землю в аренду не только своим односельчанам, но и, невзирая на прямой правительственный запрет, католикам — полякам 81.
Польский вопрос в его конфессиональной интерпретации и Раскол вновь встали рядом в начале XXв., в ходе работы над указом о веротерпимости. Как и сорока годами ранее, на бюро-
кратическом Олимпе заговорили о приверженности русской национальности, преданности престолу, высоких нравственных качествах старообрядцев. Раскольники участвовали в деятельности черносотенных организаций, получивших значительное развитие в западных губерниях82. Посетивший в 1913г. старообрядческие селения Восточной Пруссии настоятель Покровской церкви застал в них более 200 единоверцев и до 700 раскольников, причем многие из последних были не прочь воссоединиться. В канун Первой мировой войны русские здесь порядочно смешались с местными лютеранами, поголовно говорили по-немецки и не отличались от немцев в отношении одежды. В крестьянских избах, по наблюдениям Покровского батюшки, портреты Иоанна Кронштадтского соседствовали с изображениями кайзера Вильгельма83.
Налицо парадокс: великорусский оплот на крайнем Западе империи, с точки зрения ее кормчих, не мог представлять официального православия, без которого самодержавие не мыслило интеграционного процесса. Даже в Царстве Польском, где наметившийся было новый курс принес наиболее зримые плоды, правительственная поддержка раскольников стала обусловливаться их присоединением к официальной церкви. Между тем, использование конфискованных у католического костела земель на нужды собственно старообрядческой колонизации, по оценке Д. Г. Анучина, «давало во всем крае густую цепь русских поселений, немноголюдных, правда, но населенных людьми крайне стойкими в русской народности и православии». То был шанс привлечь в Царство, излишне не обременяя казну, «людей истинно русских, трезвых, работящих и имевших хорошие достатки» 84. В общегосударственном масштабе обозначившийся в 60-е годы, но так и не получивший прочных оснований поворот в отношении правительства к старообрядцам был бы тем более своевременным в связи со стремительным ростом их численности после отмены крепостного права и распространением среди них примирительных настроений, доказательством чему, в частности, служит известное «Окружное послание». На протяжении всего дореволюционного периода правительство так и не предоставило раскольникам возможности доказать, «что они — не больное место нашей внутренней политики, а русская общественная сила» 85.
Литература
1 О старообрядцах в Пруссии Ц Литовские епархиальные ведомости.
1872. № 13. С. 491; Ю-овъ. Старообрядческий вопрос в северо-за-падном крае / Биржевые ведомости. 1871. № 23. С. 2.
2 Iwaniec Е. Z dziejow staroobrz^dowcow па ziemiach polskich XVII-
XX w. W-wa, 1977; Короткая Т. П., Прокошина Е. С., Чуднико-ваА.А. Старообрядчество в Беларуси. Минск, 1992. ® Вескинский А. Раскол в Западно-русском крае Ц Православное
обозрение. 1865. № 3. С. 283. ^ Там же. С. 295; Станкевич А. Очерк возникновения русских поселений на Литве. Вильна, 1909. С. 4-7. 5 Ю-овъ. Указ. соч. № 21. С. 2. ® Московские ведомости. 1875. № 254. С. 2.
^ Субботин Н. Раскол как орудие враждебных России партий. М.,1867. С. 40.
® Raporty warszawskich oberpolicmajstrow (1892-1913). Wroclaw etc., 1971. S. 101; Archiwum Panstwowe miasta stolecznego Warszawy (AP m. st. Warszawy). Uniwersytet Warszawski. № 533. (Дело пронумеровано не до конца.) ® Материалы для истории русских раскольников в Привислинском
крае Ц Варшавские губернские ведомости. 1877. № 52. С. 257. Ю О старообрядцах в Пруссии. С. 500.
■Ч Мирополъский Д. Из северо-западного края Ц Беседа. 1872. № 9.
С. 301, 303; Вескинский А. Указ. соч. С. 278. 12 Вескинский А. Указ. соч. С. 279.
1® Там же. С. 285; О старообрядцах в Пруссии. С. 491; Станкевич А. Указ. соч. С. 12-13.
Корецкий П. И. О раскольниках в Ковенской губернии / Памятная книга Ковенской губернии на 1863 год. Ковно, 1863. Отд. 2. С. 39.
1® Витеблянин. Раскольники северо-западного края / Новое время.
1895. № 6845. С. 3. 1 ^ Круковский А. Один из людей Иосифа Семашко (К истории возникновения русских поселений Ковенской губернии) Ц Русская старина. 1911. № 7. С. 90. 1 ^ В. В-ъ. Сведения о раскольниках Витебской губернии / Вестник Западной России. 1865. Кн. 2. Отд. 2. С. 122-123; Юовъ. Указ. соч. № 21. С. 2; О старообрядцах в Пруссии. С. 496. 1® Нацыянальны Нстарычны apxiy Рэспублш1 Беларусь, Гродно (НГАРБ). Ф. 1. Воп. 4. Спр. 625.
19 Там же. Арк. 25-26ад.
20 Там же. Арк. Ц-12ад.
21 Там же. Арк. 13ад.-20, 27ад.-29ад.
22 Смирнов П. Исторический очерк единоверия / Вера и разум. 1893. № 12. С. 800; Записки Иосифа митрополита Литовского. СПб., 1883. Т. 2. С. 487-488.
23 Российский Государственный военно-исторический архив (РГВИА). Ф. 744. Оп. 7. Д. 224; On. 1. Д. 51. Л. 51об, 53-53 об; Оп. 7. Д. 56. Л. 1об. Ср.: Марахов Г. И. Социально-политическая борьба на Украине в 20-40-е годы XIX века. Киев, 1979. С. 43-45. Записки Иосифа митрополита Литовского. Т. 2. С. 577-578.
25 Там же. С. 578-580.
26 Там же. СПб., 1883. Т. 1. С. 605; Мельников П. И. (Андрей Печер-ский). Собр. соч.: В 8 т. М., 1976. Т. 8. С. 216.
27 НГАРБ. Ф. 1. Bon. 28. Спр. 711. Арк. 5ад. Ср.: О раскольниках в западном крае / Странник. 1880. № 9-10. С. 218.
2® Archiwum Glówne Akt Dawnych (AGAD). Centraine wladze wyznani-owe Królestwa Polskiego. № 86.
Mecherzyñski К. Wiadomosci o filiponach polskich / Rocznik Cesar-sko-królewskiego Towarzystwa Naukowego Krakowskiego. Poczet 3. T. 5 (28). Krakow, 1861. S. 93-94; Iwaniec E. Op. cit. S. 92-93. Tykiel В. Kilka uwag historyczno-statystycznych o gubernii augus-towskiej / Biblioteka Warszawska. Nowa seria. 1857. T. 3; Gazeta Warszawska. 1857. № 68. S. 6.
AGAD. Centraine wladze wyznaniowe Królestwa Polskiego. № 86. K. 15-16.
Добровольский И. Единоверцы и раскольники в Холмско-Варшав-ской епархии / Холмско-Варшавский епархиальный вестник. 1877. № 8. С. 10.
^ Мельников П. И. (Андрей Печерский). Собр. соч. М., 1976. Т. 7.
С. 533-535. 34 Добровольский И. Указ. соч. С. 9-10.
Mecherzyñski К. Op. cit. S. 94; Великороссы-старообрядцы / Памятная книжка Сувалкской губернии на 1873 год. Сувалки, 1873. Отд. 3. С. 98. Обзор мероприятий Министерства внутренних дел по расколу с 1802 по 1881 год. СПб., 1903. С. 127, 195.
37 AGAD. Sekretariat Stanu Królestwa Polskiego. 1864 г. № 556. К. 1-2.
38 Ibid. 1862 г. № 614. К. 513.
3® Обзор мероприятий... С. 185; Пругавин А. С. Старообрядчество во второй половине XIX века. Очерки по новейшей истории раскола. М„ 1904. С. 90.
Муравьев M. Н. Записки о мятеже в Северо-западном крае, 1863 г. / Русская старина. 1882. № 36. С. 391-392; Голос. 1866. 29.05 (10.06). № 146. С. 1.
Шолкович С. Сборник статей, разъясняющих польское дело по отношению к Западной России. Вильна, 1887. Вып. 2. С. 315; Станкевич А. Указ. соч. С. 44.
42 Ю-овъ. Указ. соч. № 23. С. 2.
43 Iwaniec Е. Op. cit. S. 94.
44 AG AD. Sekretariat Stanu Krolestwa Polskiego. 1867 r. № 916. K. 193-196.
45 Ibid. 1864 r. № 556. K. 4-5; Анучин Д. Г. Граф Федор Федорович Берг, наместник в Царстве Польском (1863-1874) Ц Русская старина. 1893. № 3. С. 569.
46 Русская старина. 1884. № 6. С. 593.
47 AGAD. Sekretariat Stanu Krolestwa Polskiego., 1865 г. № 581. К. 2-4.
48 Русская старина. 1884. № 6. С. 593. •
49AGAD. Sekretariat Stanu Krolestwa Polskiego. 1865 r. №581. K. 235-236; Ibid. 1863 r. № 449. K. 137-139; Ibid. Komitet Ur-zqdzqcy Krolestwa Polskiego. № 5. S. 975, 980-982. Виноградов H. Заметка о раскольниках Сувалкской губернии Ц Су-валкские губернские ведомости. 1867. № 18. С. 96. Титлинов Б. В. Духовная школа в России в XIX столетии. Вильна, 1909. Вып. 2. С. 238; Россия глазами русского: Чаадаев, Леонтьев, Соловьев. СПб., 1991. С. 325.
Волконский С. Мои воспоминания. М., 1992. Т. 2. С. 115-116; Korwin-Milewskl Н. Siedemdziesiqt lat wspomnieri (1855-1925). W-wa, 1993. S. 143-144.
53 Анучин Д. Г. Указ. соч. С. 570.
54 Северная почта. 1863. №118. С. 478; Герцен А И. Собр. соч.: В 30 т. Т. 17. С. 175, 423; Субботин Н. Указ. соч. С. 137.
^ Государственный архив Российской Федерации (ГА РФ). Ф. 109. Секретный архив. Оп. 2. Д. 586. Л. 4. Русское православие: Вехи истории. М., 1989. С. 370. ^ Дневник П. А. Валуева, министра внутренних дел. М., 1961. Т. 1. С. 219; Твардовская В. А Идеология пореформенного самодержавия (М. Н. Катков и его издания). М., 1978. С. 51; Дневник генерал-майора Василия Абрамовича Докудовского. Рязань, 1903. С. 36; КаширигсФ. Памяти старообрядцев, убитых и замученных повстанцами в Ковенской губернии Ц День. 1863. № 40. С. 19. 58 Субботин Н. Указ. соч. С. 137.
А И-чъ. О происках поляков между русскими раскольниками. (Исторический очерк) / Вестник Западной России. 1867. №2 9. С. 229. 60 Герцен А И. Собр. соч. Т. 18. С. 648.
Материалы для пересмотра действующих постановлений о цензуре и печати. Ч. 3. Отд. 1. СПб., 1870. С. 20, 40-41, 52, 63-64. 62 Никитенко А В. Дневник. М.Д956. Т. 3. С. 11. ®3 Московские ведомости. 1866. № 12, 13.
Воейков Д. Прусские старообрядцы / Московские ведомости. 1867. № 146. С. 4; Виноградов Н. Указ. соч. С. 96; Iwaniec Е. Op. cit. S. 135. б® Обзор мероприятий... С. 331.
^ Миропольский Д. Указ. соч. С. 302-309; Станкевич А. Указ. соч. С. 24, 35, 45, 48, 85, 87; Iwaniec Е. Op. cit. S. 135-136.
67 Ю-овъ. Указ. соч. № 42. С. 2.
68 Станкевич А. Указ. соч. С. 56, 78-81.
®® Добровольский И. Указ. соч. С. 11; Российский Государственный исторический архив (РГИА). Ф. 1270. On. 1. Д. 756. Л. 3.
70 РГИА. Ф. 1270. On. 1. Д. 503. Л. 3.
71 Там же. Д. 836. Л. 3.
72 Там же. Д. 94. Л. 5.
73 Там же. Д. 1252. Л. 3, 5, 15 об.
74 Добровольский И. Указ. соч. С. 11.
7 ® Добровольский И. Миссионерский отчет о поездке к раскольникам королевства прусского / Холмско-Варшавский епархиальный вестник. 1886. № 1. С. 4-6; Субботин Н. Еще пятнадцать лет служения церкви борьбою с расколом. (Моя переписка с архимандритом Павлом за 1879-1895 годы). М., 1902. Вып. 1: 1879-1886 гг. С. 396-397, 403-405; Исторический обзор деятельности Комитета министров. СПб., 1902. Т. 4. С. 192-193.
76 AGAD. Warszawski générai gubernator. № 8866. К. 53, 55.
77 Отзывы о нуждах единоверия и разделении сект на более и менее вредные. Б. м., б. г.: Субботин. С. 5, 18-19. Издание хранится в отделе редких книг Государственной публичной исторической библиотеки и имеет раздельную пагинацию для каждой из своих частей.
78 Там же: Макарий. С. 5; Нильский. С. 49; Ивановский. С. 15, 49.
7® Дневник государственного секретаря А. А. Половцова. М., 1966.
Т. 1. С. 49-50, 68; 1881-1894 гг. Записка, найденная в бумагах H. X. Бунге. Б. м., б. г. С. 45; Витте С. Ю. Воспоминания, "'л. 42. Заслуги раскольников в подавлении польского мятежа помин, лись и много позже, к примеру, А. А. Станкевичем.
8® Юридическое общество при Санктпетербургском университете. Протоколы 1881 года. СПб., 1882. T. III. Заседания уголовного отделения. С. 15.
Станкевич А Указ. соч. С. 92-93, 98; АР m. st. Warszawy. Warszawski gubernialny zarzqd zandarmerii. № 137.
82 Уголовное уложение 22 марта 1903 г. Глава вторая «О нарушении ограждающих веру постановлений с мотивами и добавлениями по закону 17 апреля 1905» / Изд. Н. С. Таганцева. СПб., 1906; Степанов С. А Черная сотня в России (1905-1914 гг.). М., 1992. С. 86; Запрудтк Я. Справа аутаномп Беларус1 у Першай Думе i «Наша Шва» Ц 3 ri-сторыяй на «вы». Артыкулы. Дакументы. Успамшы. Мшск, 1994. Вып. 3. С. 320-321.
83 Варшавский епархиальный листок. 1913. № 11. С. 165.
84 Анучин Д. Г. Указ. соч. С. 569-570.
85 Ю-овъ. Указ. соч. № 42. С. 2.
