CC BY
72
УДК 71.00
Океанская Жанна Леонидовна
Zhanna Okeansky
РАННИЙ БУЛГАКОВ О МЕТАФИЗИКЕ
ХОЗЯЙСТВА
BULGAKOV SPEAKING ON THE METAPHYSICS OF THE ECONOMY IN HIS EARLY RESEARCH
Показано, что мифология мира как хозяйства получает развитие уже в ранней работе С.Н. Булгакова «Об экономическом идеале» и имеет аналоги в западноевропейской мысли последних двух столетий, а также оказывается глубинно связанной с базовой идеей его «Философии имени», направленной на восстановление архаического единства мира и языка
According to the author, the mythology of the universe as the economy was already discussed in the early research of S.N. Bulgakov "On Economic Ideal" and has analogues in West European philosophy of XIX - XX century, furthermore, it finds out to be tightly associated with basic idea of his "Philosophy of Name", in which he speaks on necessity of revival of archaic unity of the language and the universe
Ключевые слова: философия хозяйства, буддизм, Key words: philosophy of economy, Buddhism, Orthodoxy, православие, аскетизм, гедонизм, мир, язык, культура asceticism, hedonism, universe, language, culture of modern конца Нового времени history
Научно-технический прогресс, впервые в истории автономизировавший экономическую сферу человеческой жизни с последующей её трансформацией в планетарное метахозяйство, был осмыслен М. Хайдеггером как некий «постав», понятый им в качестве «европейского нигилизма» [1], как процесса тотального «расколдовывания мира» и «приведения сущего в режим наличного», когда само «присутствие» становится подотчётным и контролируемым, исчислимым и управляемым. В увеличении такого рода «воли к власти» и установлении технологического «господства над землёй» западноевропейское Новое время видит своеобразный «этос» нового человека, его специфический идеал, отличающийся от целеполагания представителей других эпох и традиционных культурноисторических форм. В этом - сущностная новизна того времени, которое в истории челове-
ческой культуры именуют «новым»: новый человек утрачивает сам вкус к тайнам мира - и лишь иначе осмысленный язык обещает неожиданно вернуть в человеческое существование измерение священного. Мы не будем отдельно останавливаться на том, что хайдег-геровская проблематика находит отзвук на целых полстолетия раньше - в обширном и многоплановом булгаковском наследии...
Здесь в центре нашего внимания - ранний Булгаков. В работе «Об экономическом идеале», различая «науку», выражающую «интересы чистого знания», и «технику», вызванную к жизни практическими «человеческими потребностями», автор исходно утверждает, что «политическая экономия. есть прикладная этика, именно этика экономической жизни» [2; С. 339].
Ставя общефилософский вопрос о богатстве и умножении потребностей, Булгаков в
своих размышлениях движется между двумя крайними полюсами - эпикуреизмом и аскетизмом, пытаясь оптимизировать эту проблему и предлагая своё равновесное решение между двумя крайностями, в равной мере пагубными для реализации человеческого бытия на земле. Путь, которым идёт мыслитель, можно назвать культурно-исторической диалектикой: сначала излагаются соображения Мальтуса и Зомбарта о благотворности «роскоши» - в противовес последним приводятся мысли Гёте и Шопенгауэра о том, «что элегантное и роскошное убранство комнат существует только для людей, не имеющих мыслей.» [2; С. 346347].
Диагностика гедонизма квалифицируется Булгаковым в качестве «мещанского бреда, сдобренного модным ницшеанством»: «Историческое развитие ведёт в представлениях Зомбарта от зверочеловечества (как выражался Соловьёв) к свиночеловечеству, и в конце скорбного исторического пути ему видится в качестве его цели самодовольный, "не этический, а эстетический" филистер, с идеалами модной барыни!» [2; С. 349-350]. Далее Булгаков останавливается на философии неоплатонизма в лице Плотина, подчёркивая, что лишь буддизм является в таком случае самым последовательным выражением аскетического понимания мира. «Великая тень Будды» вещает нечто иное о жизни, отличное от «мнения современного западно-европейского учёного»: «Кто жаждет. радостей, жаждет полей и добра, коней и коров, слуг, близких и жён, того побеждает грех, того сокрушают несчастья и в его сердце вольются великие страдания, как вода сквозь щели в челноке» [2; С. 352]. Согласно булгаковской трактовке, эту «пессимистическую философию» постепенно «усвоило себе и то аскетическое понимание христианства, которое ближе к учению Будды, нежели Христа»: «Основанное на одностороннем и потому неверном истолковании евангельского учения о богатстве, это миропонимание нередко превращает Божий мир в исключительное царство сатаны, в которое не проникает ни
одного луча божественного света» [2; С. 353]. По Булгакову, аскетизм отрицает политическую экономию, экономическое развитие и даже материальную культуру. Это даёт Булгакову основания утверждать, что аскетизм антиисторичен, имеет дело лишь с нравственным индивидуализмом, но, тем не менее, чрезвычайно сильно влияние этих идей на современных мыслителей, в частности, Л. Толстого и А. Шопенгауэра.
Антиисторизм аскетического сознания, согласно этой логике, возвращает современное человечество в дохристианские эпохи, а это равноценно антропологической катастрофе - говоря словами Хомякова: «кушитстскому рабству» у мирового «вещества» - поскольку нынешний человек вне «идеальной связи со всем человечеством прошлого, настоящего и будущего» перестаёт видеть в себе «исторического деятеля», что в свой черёд приводит к разрушению самой креативной структуры человеческого бытия. Булгаков идёт дальше и пишет о том, что сами «успехи техники и промышленности» в Новое время «выражают постепенную спиритуализацию материи»: «Разве не уничтожается, хотя отчасти, непроницаемость материи, которая реально испытывается нами как разделяющее нас пространство, когда оно преодолевается паровым транспортом, прорезается духовной молнией телефона или телеграфа! Не вырываем ли мы теперь в химической промышленности у природы её чар и даров, которые она скрыла от нас, заставив нас быть рабами её стихийных и нерациональных процессов? Стремясь заменить естественное - искусственным, . не навязываем ли мы природе как бы насильно наш собственный рационализм и не делаем ли её действительно "инобытием духа"? [2; С. 362-363]. Но все же между природой и человеком возможен гармоничный союз, и это есть некое культурно-историческое искомое, в основе которого лежит представление о возможности «истинной цивилизации». Об этом же слиянии «двигателя бездушного с жизнью недвижимой» писал В. Соловьёв и будут позднее писать Н.
Бердяев, О. Шпенглер и М. Хайдеггер, пытавшийся при всём своём «почвенничестве» увидеть «молнию Бытия в технике» [3].
В качестве возможного культурноисторического решения данной проблемы Булгаков указывает на цивилизационные шансы русской культуры, историческая задача и гражданская обязанность которой есть русский ренессанс, при этом, подчеркивает мыслитель, нельзя закрывать глаза «на все язвы нашей жизни, о которых ещё основатель славянофильства Хомяков, при всей пламенности своего патриотизма, писал: "современную Россию мы видим: она нас и радует, и теснит, о ней мы можем говорить с гордостью иностранцам, а иногда совестимся говорить даже со своими".» [2; С. 376].
Статья Булгакова впервые была опубликована в журнале «Научное слово», в пятом номере за 1903 г.; вторично она вышла в булгаковском сборнике «От марксизма к идеализму» [СПб., 1903]. Что изменилось с тех пор? Три поколения сменили друг друга, и память о последствиях эксперимента разумного переустройства природы присутствует лишь в качестве внутренней праксиологической перспективы новоевропейского прогрессистского мифа, медленно уходящего вместе с породившей его «фаустовской культурой» в безвозвратность истории и оставляющего за собою весьма мрачные следы. Стало ли человечество лучше за эти сто лет? Едва ли. Напротив - в нём открылось худшее, неведомое прежде [4].
Между тем, русский мир и сегодня находится в продуктивных, если вспомнить о недо-реализованном потенциале отечественной религиозно-философской мысли начала ХХ в., поисках лучшей доли; и связано это, как можно предположить, с теми глобальными обстоятельствами, о которых великолепно в 1936 г. писал О. Шпенглер в своей последней работе «Человек и техника»: «Фаустовская, западноевропейская культура, быть может, не последняя, но она, наверняка, самая насильственная, страстная, трагичнейшая в своём внутреннем
противоречии между всеохватывающей одухотворённостью и глубочайшей разорванностью души. Возможно, в следующем тысячелетии, где-нибудь между Вислой и Амуром, запоздало явится её бледный наследник, но здесь борьба между природой и человеком, восставшим против неё своим историческим существованием, будет вестись практически до самого конца» [5; С. 481]. Всплывающая здесь в несколько неожиданной форме, но уже давно традиционная - после Пушкина, славянофилов и Данилевского - социально-философская и культурологическая тема «Россия и Европа», включается, однако, в общий кризисологический контекст заключительной фазы деградации «свиночеловечества», подгрызающего корни древа жизни.
Можно, впрочем, предложить и более мрачную эсхатологическую диагностику, на фоне которой любые теоретизирования об экономическом идеале окажутся утопическими и не достигающими цели: «Земля, земля! -восклицает один из величайших православных святителей ХІХ в., - сменяются на поверхности твоей поколения человеческие, как на деревьях листья. Мило зеленеют, утешительно, невинно шумят эти листочки, приводимые в движение тихим дыханием весеннего ветра. Придёт на них осень: они пожелтеют, спадут с дерев на могилы, истлеют на них. При наступлении весны другие листочки будут красоваться на ветвях, и так же - только в течение краткой чреды своей, так же увянут, исчезнут. Что наша жизнь? Почти то же, что жизнь листка на древе?» [6; С. 176].
Епископ Игнатий Брянчанинов, в словах которого ученик будущего отца Сергия увидел «оттенок какого-то разочарования, почти надрыва» [7; С. 393], только ставит вопрос - он не утверждает, что «наша жизнь - жизнь листка». Сам же Булгаков, развивая свой экономический идеализм, спустя десятилетие будет писать так: «Наше время понимает, чувствует, переживает мир как хозяйство. В противоположность добровольному или насильственному аскетизму францисканско-буддийских эпох
истории, презиравших богатство и отрицавших его силу над человеком, наша эпоха любит богатство . и верит в богатство, верит даже больше, чем в человеческую личность. Это не только маммонизм, корыстолюбивый и низкий (он был во все времена, есть и теперь), нет, это - экономизм. Жизнь есть процесс, прежде всего, хозяйственный, такова аксиома этого современного экономизма, получившая самое крайнее и даже заносчивое выражение в экономическом материализме» [8; С. 54]. Признавая относительную «правду» последнего, сам Булгаков настоятельно прокладывает пути именно для экономического идеализма, при котором «Маркс переводится на язык Платона, Бёме, Шеллинга, Вл. Соловьёва» [8; С. 305].
Очень важно иметь в виду, что не только проблема мира как хозяйства до Булгакова «ещё не ставилась в истории мысли во всю свою ширь» (будет востребована она или останется реликтом истории мысли - покажет время), но, что важнее, в этом раннем булгаковском опыте уже реконструируется язык
1. Хайдеггер М. Европейский нигилизм / М. Хайдеггер // Проблема человека в западной философии: cборник. - М.: Прогресс, 1988.
2. Булгаков С.Н. Об экономическом идеале / С.Н. Булгаков //Героизм и подвижничество. - М.: Русская книга, 1992.
3. Хайдеггер М. Вопрос о технике / М. Хайдеггер // Новая технократическая волна на Западе: cборник. - М.: Прогресс, 1986.
4. Неклесса А.И. Цивилизация смерти /А.И. Неклесса // Эсхатологический сборник. - СПб.: Алетейя, 2006.
Коротко об авторе_________________________________
Океанская Ж.Л., канд. филол. наук, доцент кафедры профессиональной этики и культурологии, Ивановский институт ГПС МЧС России, ведущий научный сотрудник Центра кризисологических исследований при Шуйском государственном педагогическом университете ocean [email protected]
Научные интересы: русская и западноевропейская интеллектуальная культура Нового времени, философское имяславие, культурно-историческая феноменология огня
символической метафизики: перед нами -именно язык, понятый онтологически, а именно, как миро-язык, кроме того, предлагаемый как «решающее слово в. методологическом кризисе, который переживают теперь социальные науки» [8; С. 306]. И, предвосхищая уже свои будущие идеи (начиная с «Философии имени»), Булгаков здесь пишет: «Всякая принципиальная проблема есть окно, через которое мы смотрим на мир. в конце концов. спрашивая об одном - о смысле жизни.» [8; С. 307]. Так С.Н. Булгаков, ординарный профессор политической экономии Киевского политехнического института, предвидит религиозно-философские пути отца Сергия, восстанавливающего изначальное единство мира и языка. Работа выполнена в рамках проекта «Антикризисный потенциал русской интеллектуальной культуры конца Нового времени», поддержанного Советом ведомственной целевой программы «Развитие научного потенциала высшей школы (2009-2010 гг.)».
____________________________________Литература
5. Шпенглер О. Человек и техника / О. Шпенглер // Культурология. ХХ век: Антология. -М.: Юрист, 1995.
6. Брянчанинов Святитель Игнатий. Кладбище /Игнатий Брянчанинов // Творения: Аскетические опыты. - М.:Лепта, 2001.
7. Флоровский Прот. Георгий. Пути русского богословия / Георгий Флоровский. - Вильнюс, 1991.
8. Булгаков С.Н. Сочинения: В 2 т. Т. 2: Философия хозяйства / С.Н. Булгаков. - М.: Наука, 1993.
________________________Briefly about the author
Zh. Okeansky, Candidate of Science (Philology), Associate Professor of Department Vocational Ethics and Culturology Ivanovo Institute of State Fire Service of EMERCOM of Russia, The Leading Scientific Researcher at the Center of Cri-sisological Researches at Shuya State Pedagogical University
Areas of expertise: Russian and West European intellectual culture of New Age, philosophical name-praising, cultural and historical phenomenology of fire_______________
