CC BY
137
ПУТЕВЫЕ ЗАМЕТКИ В.Л. КИГНА-ДЕДЛОВА: ОПЫТ ПОЗНАНИЯ РУССКОГО НАЦИОНАЛЬНОГО ХАРАКТЕРА И ОСОБЕННОСТЕЙ РУССКОЙ КУЛЬТУРЫ
На рубеже Х1Х-ХХ веков в русской философии и литературе актуализировались процессы познания национального характера и культуры. Эти тенденции характерны и для творческого наследия В.Л. Дедлова. В этой связи он писал: «Россия слишком долго пребывала в неведении самой себя, да и теперь она - только на пороге самопознания», поскольку «язык народа не всегда и не для всех ясен», и поэтому, «кто его не понимает, должен учиться понимать; кто его понял, должен делиться с другими своим приобретением, - это называется процессом национального самопознания» [Дедлов 1901: 5].
Собственное понимание писателем русской национальности, ее культуры во многом обусловлено биографическими фактами. Будучи немцем по линии отца и белорусом по линии матери, Дед-лов был абсолютно русским душой, вырос в России, любил ее беззаветно, работал и творил только на ее благо. Поэтому и взгляд писателя, генетически предопределенный немецкой культурой, был как бы со стороны, и от этого - еще более проникновенно-острый и правдивый, обусловленный оригинальным мировидением и миропониманием. Однако в позиции Кигна-Делова никогда не содержалось отрицательного потенциала: если и допускались писателем критические высказывания, то они излагались в форме констатации факта и направлялись на выявление особенностей, идентифицирующих русский уклад
Т.А. Курина
Владимир Людвигович Кигн (псевд. Дедлов) (1856-1908) - талантливый и самобытный писатель, публицист и критик, творческое наследие которого практически неизвестно современному читателю. В статье рассматриваются публицистические циклы писателя «Приключения и впечатления в Италии и Египте. Заметки о Турции», «Переселенцы и новые места», «Панорама Сибири», «Вокруг России». Основное внимание в статье обращено к проблеме познания характера русского народа, его культуры на примере путевых очерков Дедлова.
Ключевые слова: Кигн-Дедлов, русский национальный характер, образ тамбовца, очерк.
и ментальность. Неслучайно и то, что Дедлов четко обозначил свою позицию объективного наблюдателя, не допускающего того, чтобы «русский литератор должен России льстить», поскольку «России лесть не нужна, и нужна ей не лесть» [Дедлов 2009: 28].
В основе системы взглядов В.Л. Дедлова на русский национальный характер лежат обширные знания в сфере русской и мировой культуры, глубокие наблюдения, сделанные в поездках по странам Европы, Средней Азии, Северной Африки, в которых писатель побывал как турист. Особое место в путевых заметках писателя занимала Россия, изучение которой у него было сопряжено с государственной службой в Переселенческом ведомстве Министерства внутренних дел. Результатами многочисленных путешествий художника стал ряд книг - «Приключения и впечатления в Италии и Египте. Заметки о Турции» (1887), «Франко-русские впечатления. Письма с Парижской выставки» (1890), «Вокруг России: портреты и пейзажи» (1895), «Переселенцы и новые места» (1894), «Панорама Сибири» (1900). Следует отметить, что вектор наблюдений Дедлова был первоначально обращен в сторону изучения «чужого» мира, а с начала 1890-х годов полностью сфокусировался на России, поскольку писатель утвердился в мысли, что «русские люди отличаются тем, что не знают ни своего отечества, ни своих соотечественников», а «литература отечествове-дения в зачатке» [Дедлов 2007: 46].
В творческой практике В.Л. Дедлова очерк был самым распространенным жанром, поскольку его синтетическая природа давала огромные возможности для творческих поисков и свободы в изложении своей позиции. В основном его очерки представляли собой циклы, определяющим критерием для которых было идейно-тематическое наполнение, на основании чего и выстраивалась поэтика того или иного произведения.
Так, для первого цикла Дедлова «Приключения и впечатления в Италии и Египте. Заметки о Турции» характерен динамизм повествования, поскольку малые площади Европы предопределили быструю смену картин и впечатлений. Разность культур давала ощущение контраста погружений в неизвестные миры, что и было, по сути, приключением для русского человека, до этого замкнутого на огромных пространствах России. При этом взор Дедлова-публициста обращен именно к России: «Мы были полны Россией, вами. Слы-шите-ль, вами! И неужели же вы не извините отрывочность и неполноту моих римских заметок?» [Дедлов 1887: 150].
Для цикла «Переселенцы и новые места» свойственны чередование пейзажных зарисовок и типов русских переселенцев. Цикл «Панорама
Сибири» поражает своей монументальностью, широтой картин, просторами и расстояниями, которые завораживают Дедлова-путешественника, поэтому он и воскликнул: «Остановились у вокзала «станции Красноярск», в 4700 верстах от столичного города Санкт-Петербурга, то есть почти на половине пути во Владивосток. Уф! И государство же, эта Россеюшка!» [Дедлов 2008: 336]. Мотив пути и дороги стал определяющим для циклов «Панорама Сибири» и «Вокруг России».
Основной характеристикой дедловского очерка является его художественность, обусловленная образностью языка, приемами типизации, композиционной организацией, введением в структуру повествования рассказов, сценок, которые выпукло демонстрировали разговорный язык Дедлова.
Именно в очерках писатель обратился к проблеме познания характера русского народа, его культуры. В очерках художник предельно четко раскрывает свою позицию, его «Я» максимально приближена к повествователю, поэтому иногда его оценки бывают субъективными. Однако нельзя отказать Дедлову в проницательности, искреннем желании поделиться своими наблюдениями.
Если для Н.К. Михайловского идеалом была личность героическая, вненациональная, то В.Л. Дедлов увидел эти идеалы в национальной культуре, в русском народе, его характере. При разности подходов к проблеме идеала, обращает на себя внимание факт, что работы Дедлова и Михайловского имели общий терминологический аппарат, а именно, оперирование важнейшими категориями социальной психологии, такими, как «герой» и «толпа».
Так, в 1894 г. отдельным изданием вышла книга путевых заметок В.Л. Дедлова «Переселенцы и новые места», хотя в предисловии автор предупреждает читателя, что «заметки <...> написаны в 1891-1892 гг. и в первоначальном своем виде печатались в «Книжках Недели» [Дедлов 2008: 27]. Книга состоит из двух частей: «Новые места» и «Переселенцы». В последней части вышеуказанные термины прописаны в названии глав: «Толпа» и «Герои».
Михайловский в большей степени теоретик, его взгляд ретроспективен, обращен к историческим реалиям западноевропейской культуры, дедловский подход к проблеме героя, как идеала,
имеет практическое применение, основанное на национальном культурном подходе, тем самым достигается расширение понятия «герой».
Размышляя о природе переселенческих движений, Дедлов через научные понятия обосновывает качественность сложного процесса миграции русских народностей. Так, В.Л. Дедлов в письме к А.П. Чехову писал: «... На днях я выслал Вам свою новую книжонку «Переселенцы». Хотел выслать в Лопасню, но туда заказного не принимают, а выслать такое сокровище простой бандеролью я не решился. Послал в ред. «Русской мысли». Вы как-то в Петербурге спрашивали меня, как я смотрю на переселенческий вопрос, -в книжке, если не развит, то размазан на это ответ» [Скибина 2007: 143]. Читаем у Дедлова его ответ на переселенческий вопрос: «И идут, идут, идут эти самарцы, туляки, екатиринославцы, чер-ниговцы, киевляне, подольцы от ранней весны до поздней осени на восток и обратно. Идут богатые, идут нищие; сильные и больные, умные и глупые; опытные, мудрые, семейные и только что повенчанные, глупые и от молодости, и от медового месяца парочки. Идут русь и татары, мордва и чуваши, малороссы и немцы. Куда они идут? <. > Зачем они идут? - За счастьем» [Дедлов 2008: 105].
Дедлов вводит для объяснения причин миграции понятие тесноты, поскольку «уходят не от наступившей, а от надвигающейся бедности, от тесноты. Но теснота эта специально русская». По Дедлову, эта «теснота не в малоземелье, а в необходимости перехода от первобытного хозяйничанья на действенной почве к более сложному хозяйству». Вот «тамбовец, пензенец и рязанец бегут от сохи, они взяли от земли все, что мог им дать вершковый слой почвы, который они поднимали одноконной сохой». Публицист приходит к выводу: «Всем им предстоит одно из двух: либо ломать земледельческую культуру, которой народ держался со времен Рюрика, либо идти по белу свету искать таких мест, где рюриковы времена еще не прошли. Ничего не может быть естественней, что народ избирает последнее!» [Дедлов 2008: 105-106].
Основным индикатором принадлежности к толпе или героям является культурная организация индивида или народности, их способ переселения. По Дедлову, если толпа идет «на Восток по звездам и по слухам», точно не представляя конечного пункта, то герои строго идут в определен-
ное место, предварительно изучив законы, идут основательно, готовые к новым условиям [Дед-лов 2008: 122]. Примечательно, даже в одном этносе возможно противопоставление героев и толпы, тем самым подчеркивается противоречивость характера русского народа. Особое внимание автор уделяет особенностям народностей России, которые в переселенческой конторе превращается в этнографическую выставку, где можно увидеть туляков, рязанцев, тамбовцев, пензенцев, чувашей и других представителей. «Толпа, - читаем у Дедлова, - состоит из представителей всей России, кроме северных губерний, белорусов и поляков. Северяне тянут на Пермь и Тюмень, поляки увлеклись Бразилией, белорусы сидят дома от непредприимчивости. Остальные -все налицо» [Дедлов 2008: 108]. В семантическом поле «остальные» входит характерное для В.Л. Дедлова понятие «этнографической ярмарки» -выставки народностей и русских типов, слитых с губерниями.
Великоросс, по Дедлову, как народ состоит из представителей центральных старых губерний, но и великоросс великороссу рознь. Среди них «самым симпатичными оказываются пензенцы. Народ рослый, мясистый, бородатый, широкоплечий. Старики просто великолепны. Стоит твердо, осанка спокойно-гордая, то, что называется исполненная достоинства. <...> Не легковерны, но и не доверчивы. Глаза небольшие, серые, смотрят из-под нависших бровей как из кустов, но взгляд умный,спокойный,холодный,но не злой» [Дедлов 2008: 108-109].
Утверждение «самый даровитый и энергичный из славянских народов, конечно, великороссы» [Дедлов 2008: 110] звучит у Дедлова как гимн славянству. Рядом с великороссом идет мордва, самый близкий его родственник. Писатель замечает, что «не наметивши глаза, вы не отличите мордвина от великоросса из Пензы или Тамбова. Вас поразит только их крупный рост. Все остальное - русь, да и только. Та же крепкая кость, те же широкие плечи и выпуклая грудь, те же окладистые бороды. Лицо - одно из славных русских лиц, неправильное, но выразительное. Речь, интонации, жесты - чистейшие великорусские. Да и мысль идет очевидно теми же путями: речь точна, образна и выразительна» [Дедлов 2008: 111]. Характеристики-портреты Дедлова информативно насыщены. Яркие, запоминающиеся образы великороссов и других народностей, как фотогра-
фии, проходят по страницам цикла. Его структура напоминает каталог, иллюстрирующий русское достояние - его народ, его уклад, его язык, его особенности. Благодаря этому каталогу и должно произойти знакомство интеллигенции с истинным лицом русского мужика.
Это особое лицо, в понимании Дедлова, было у тамбовского мужика. В переселенной конторе больше всего хлопот доставлял именно он: «Кто их знает, отчего это происходит, но между там-бовцами много, что называется, отчаянных. Может быть, потому что тамбовец начал беднеть недавно: нужда гнетет его, но не сломила еще, и тамбовец злобно барахтается в ее тенетах» [Дед-лов 2008: 114]. О тамбовце Дедлов писал, что он «обыкновенно высокий, хорошо сложенный мужик. Одет он ничего себе, но все принадлежности туалета как будто маленечко украдены: зипун или широковат, или узковат, сапоги как будто оба с правой ноги, ворот рубахи не по меркам, а картуз, который он мнет в руке, старый и дырявый; на шее повязан не по нужде, а из франтовства, розовый платок. Волосы тамбовца светло-русого цвета, расчесаны пробором посередине и даже припомажены. Густая рыжая борода. Лицо было бы прилично, даже красиво, если бы не было окрашено подозрительной краснотой; светлые серые большие глаза, с расширенными зрачками, блестят жидким блеском и бегают» [Дедлов 2008: 114].
Характеристика тамбовца примечательна акцентами, его психологическими особенностями: «Тамбовец ждет и тем временем наблюдает и изучает слабые стороны просителей. Но вид он имеет сочувствующий чиновнику. Кто-нибудь говорит резко - тамбовец молча негодует на дерзкого. Смеется чиновник - смеется и тамбовец. Чиновник сердится - тамбовец вздыхает и качает головой. Словом, ничего хорошего ждать от него нельзя» [Дедлов 2008: 115]. Переселенный старается побыстрее выпроводить тамбовца из конторы, поэтому «глаза тамбовца зеленеют. Одну ногу он выставляет вперед, а руку засовывает за кушак. Чиновник пристально и многозначительно смотрит ему в глаза. Напрасный труд: его не пересмотришь. Но глаза замечательны. Что там в них играет, что трепещет - никак не подметишь, но в их игре целый монолог, содержащий в себе далеко не комплименты» [Дедлов 2008: 115].
Для Дедлова «рязанцы, туляки, орловцы, отчасти куряне - неосновательный народ». Если «из
Пензы, Саратова, Самары, Симбирска идут люди серьезные, настоящие кондовые мужики, идут не на авось», то «туляк же или орловец сплошь и рядом идет не наверняка, а «по слухам», « гонится за мечтой и спрашивает маршрут в «индейскую землю», в Мерв, «где хлебопашество с поливкою, вроде как сад», на Амур, который он представляет себе где-то неподалеку от Оренбурга и Самары» [Дедлов 2008: 117].
В основе представлений писателя о русском национальном характере лежит принцип оппозиции и противоречивости характеристик. Неоднократно называя великорусский народ «удивительным созданием», Дедлов отмечал в нем два противоположных свойства: «то он полузверь, <. > то до такой степени человек, что прямо завидуешь ему» [Дедлов 2008: 52]. При этом писателя в большей степени интересовали не противоположные качества, а те причины, которые создавали диссонанс характеристик. Однако в риторическом вопросе, «кто ж его разберет, это странный, почти загадочный народ» [Дедлов 2008: 52], употребление наречия «почти» является той малой частью, которая, по мысли Дедлова, и определяет загадочность русского характера, это тот момент, который не поддается логическим объяснениям. Вот русский человек «пьянствует, ворует, ленится, не думает не только о смертном часе, не только о завтрашнем дне, но и о следующей минуте; кажется, вот-вот пропадет совсем», но «вдруг, и ни с того ни с сего, по самой, по-видимому, пустой и посторонней причине, удивительное создание ощущает, что оно то же да не то» [Единица 1884: 1330]. Значение неожиданности в слове «вдруг» плавно перетекает в семантическое поле «почти», образуя в судьбе индивида контрасты: «минуту тому назад его так и тянуло воровать, - теперь оно (удивительное создание. - Т.К.) раздает имущество нищим и убогим; вчера еще оно в безобразно пьяном виде появлялось в публичных местах, - сегодня оно в уединенной моленной поет духовные гимны» [Единица 1884: 1330].
С пьянством связан, по Дедлову, и особый тип бедности русского мужика - «до позора», когда «ставни на одной петле, крыша сползла, да так и стоит, <.. > на потолке - лебеда и даже дикая конопля; стекла выбиты» [Дедлов 2008: 52], но «видно, что бедность пришла всего года три-четыре тому назад. Был хозяин богат, был тароват, да вдруг, видно, запил и пьет все четыре года под-
ряд» [Дедлов 2008: 82]. И самое удивительное, что отмечал писатель, что «нельзя поручиться, что завтра же он не перестанет пить и не переселится в центр села» [Дедлов 2008: 82]. Дедлова восхищает способность русского к неожиданным переходам от горького пьянства к созидательному труду, когда он уже «строит или церковь, или крепость; и что удивительней всего, строит так красиво, что создает особый архитектурный стиль, и так прочно, что его крепость стоит вот уже тысячу лет и не разваливается» [Единица 1884: 1330]. Образ церкви и крепости в этом случае метафорически соотносится с православной религией и государственностью России,которые насчитывают тысячелетнюю историю и являются «особыми» по сравнению с европейскими культурами.
Для автора Западная Европа - «собрание индивидуальностей», а Россия - «колония полипов, которые вне колонии - ничто», поэтому там -«шум, споры, соревнование», а здесь - «тишина» и «словно одиночество». В его понимании и европейская суета обусловлена теснотой, а русского человека поглощают пространства, «один тот же пейзаж, те же растения, те же небеса и солнце», и порой кажется, «что и душа отпущена на всех нас всего одна» [Дедлов 2008: 200], под стать русским просторам. Пространства, по Дедлову, обусловили особый темперамент русских: «русский же темперамент любит (выделено В.Л. Дед-ловым. - Т.К.) страдать; он не только не избегает этого, но создает себе мучения, растравляют себя и неохотно расстается с ними. Это все же лучше, чем отсутствие радостей, отсутствие, на которое обречен житель огромных навзничь поверженных равнин, на которых живет больше волков, чем людей» [Единица 1883: 717]. Примечательно, Н.А. Бердяев в начале XX века писал «о власти пространств над русской душой»: «Русские почти не умеют радоваться. Нет у русских людей творческой игры сил. Русская душа подавлена необъятными русскими полями и необъятными русскими снегами, она утопает и растворяется в этой необъятности» [Бердяев 1997: 279]. Именно пространства предопределили грузность и неподвижность России перед культурными влияниями в историческом срезе. И только на рубеже XIX - XX вв. Дедлов увидел, что «громоздкая равнина наконец тронулась с места», благодаря пару и электричеству, «которые уничтожили расстояния», и «теперь кровь колоссального организма
будет обращаться так же быстро и энергично, как в соседних маленьких.» [Дедлов 2009: 33].
При обращении к русской действительности для писателя очевиден факт, что интеллигенция далека от народа и знакома с ним «только по картинкам», по которым «у него и блох нет, и молчит он, и не обманывает, и нахрапа не показывает» [Дедлов 2008: 102]. Тем не менее, общенациональный склад характера, который и определяет лицо русской нации, независимо от сословий, «манера жить личной, общественной и государственной жизнью объединяет их с самой безукоризненно-художественной полнотой в одну картину» [Единица 1884: 1330], которая и называется Россия. Именно в эти моменты личной и народной жизни выступает, по Дедлову, главная сила русского народа - «правдивость перед самим собой» и «неподкупленная совесть» [Дедлов 2008: 143].
Через понятие «правдивость» объясняется дедловская модель русского национального характера, когда «добро и зло резко разграничены и не смешиваются», поскольку «великоросс всегда знает, что он делает, хорошее или худое, и всякую минуту может дать себе настоящую цену» [Дедлов 2008: 134]. При этом добро и зло рассматриваются как имманентные сущности природы человека, как определяющие образ жизни и поступки человека. Так, в русском негодяе победило злое начало, однако он не упивается своей судьбой, и «очень часто, под влиянием хмеля, или в минуты хандры, или от угрызений совести, негодяй перед собой и перед другими без виляний называет себя негодяем» [Дедлов 2008: 134]. Поэтому «великорусский негодяй дерзок, резок, смел, разбойничьего пошиба». «Даже лжет великоросс правдиво, лжет не активно, а пассивно: умалчивает, упорно запирается, отзывается незнанием, и никогда не начнет сочинять длинные хитросплетенные лживые истории, как это непременно сделает малороссийский плут, или даже иной раз и честный Хохол» [Дедлов 2008: 135]. Праведник же, изначально выбравший путь добра, подкупает своей простотой и скромностью, исцеляет мир состраданием, жертвенностью и человеколюбием. Именно с образом праведника сопряжены православные традиции, нравственные законы русского народа: «Хороший великоросс никогда не важничает тем, что он хороший, никогда не любуется собой и не заглядывает в глаза другим в ожидании похвалы и удивления». «Он знает, что добро - это настоящее
то, что должно быть, чего должно требовать о всякого христианского человека; а зло - дело нечистой силы, вещь безбожная, запрещенная и для души прямо пагубная» [Дедлов 2008: 135].
В понимании Дедлова «праведник не действует, он только праведно существует - и все-таки неотразимо симпатичен. В большинстве праведники с виду как будто дурковаты, точь-в-точь дядя Аким во «Власти тьмы», но если к ним приглядеться поближе, кажущаяся дурковатость оказывается идеальным простосердечием: не только не обмануть, но даже польстить, даже быть любезным он не может. Душа у него чистая, а чистота проста и несложна. Потому просты у него речи, несложны его мысли, фразы коротки, слова не мудрены. Он сам не сложен, и все мало-мальски более сложное - любезность, лесть, обман, хитросплетение мысли или чувства - он не понимает» [Дедлов 2008: 144].
Кроме того, В.Л. Дедлов выделяет как особый тип - тип подвижника, когда человек, забыв на время житейские дела, «стоит за других, за правду, как он ее понимает; он просит за ближних, быть может, и грешных» [Дедлов 2008: 142], тем самым совершая подвиг ради общего дела и их правды. Если праведник пассивен и добр по своей природе, то подвижник - активен, и эта активность генерируется за счет подавления злого начала и усиления искренности и правдивости, порывами, но этого заряда достаточно, чтобы добиться результатов. Вот поэтому, в моменты, угрожающие национальной безопасности, аккумулируется подвижничество, которое способствует консолидации народных сил для противостояния внешней угрозе. Особенно ярко и массово эти качества проявляются в народе во время войн, когда Россия защищает свой суверенитет. По мысли Дедлова, праведники, подвижники, «настоящие кондовые мужики» - это и есть герои, русские национальные герои, о которых должна знать Россия.
Обращает на себя внимание, что выделенные Дедловым типы праведника и подвижника, во многом схожи с моделью русского характера, предложенной Н.М. Лебедевой. Для этой модели характерны категории «Пассионарности» и «Доб-ротолюбия». При этом Дедлов выявляет эти типы непосредственно из народа, опираясь на наблюдения, а не на художественную условность образа: «Шалахин умолкает. Он молчит, но вся его фигура, спокойно, но непоколебимо упорная, го-
ворит, что он действительно не оставит. Но в этом упорстве нет ничего нелепого, деревянного. Нет, Шалохин сознательный подвижник. Пьянство, плутни, грубости участковому, битье сапогом аульного забыты, отринуты. Нет прежнего Шало-хина, суетного мирского человека: теперь Шало-хин подвижник. <...> И весь Шалохин так и светится подвигом, на который он себя обрек. Его речь стала правдивой, его манеры благородны -не заносчивы, но и не принижены. Он не пьет. Он не утаит ни одной копейки из денег, который дал ему мир на ходатайство. Он мало ест, спит не на постоялых дворах, а на выгоне, чтобы не истратить лишнего» [Дедлов 2008: 142]. И действительно, подвижник Дедлова добился своего: «многое претерпел и одолел Шалохин - и поставил-таки на своем» [Дедлов 2008: 144].
Однако, оценивая в целом русский народ, В.Л. Дедлов вынужден признаться, что «русский народ, может быть и чудной народ», <.. > но «он дрянной народ» [Дедлов 2008: 51]. И дряность проявляется в его некультурности, в неумении пользоваться природными богатствами, поскольку «русский человек в своей привольной стране с самого начала своего исторического бытия привык снимать сливки, а молоко выливать вон» [Дедлов 2008: 65]. Стало в России тесно, потянулся народ за призрачным счастьем за Урал, в Сибирь, сжигая леса и истощая земли. Во многих делах и начинаниях, по наблюдениям публициста, действует нахрап и авось, отсюда происходит беспорядок в жизни и миропонимании. Решение этой проблемы В.Л. Дедлов видит в том, чтобы русский человек как можно скорее становился на дорогу культуры, повсеместно «заводил телеграф, школы и газеты, закрывал кабаки, не жег Аров, разводил сады, и не голодал» [Дедлов 2009: 68]. Тем не менее народ дал России «великолепный язык, прекрасную музыку, оригинальную архитектуру», «Ломоносова, Сперанского, Скобелева, няню Пушкина», взрастившую национального гения, кроме того «целый ряд сильных беллетристических талантов шестидесятых годов, целый ряд таких же талантов в живописи в семидесятые годы, наконец, наше купечество и наших фабрикантов» [Дедлов 2009:33].
Такая разность оценок В.Л.Дедлова отражает сложность и самобытность русского менталитета и культуры, а веденные им понятия правдивости,
подвижничества в интерпретации русского национального характера, подчеркивают оригинальность позиции публициста.
Литература
Бердяев Н.А. Русская идея. Основные проблемы русской мысли XIX века и начала XX века. Судьба России. М., 1997.
Дедлов В.Л. Вокруг России / вступ. ст. и коммент. С.В. Букчина. М., 2009.
Дедлов В.Л. Киевский Владимирский собор.
Школьные воспоминания. М., 2007. Дедлов В.Л. Переселенцы и новые места. Панорама Сибири. М., 2008.
Дедлов В.Л. Приключения и впечатления в Италии и Египте. Заметки о Турции. СПб., 1887. Дедлов В.Л. Эпические картины Васнецова // Новое время. 1901. № 8947. Скибина ОМ. «Вы смотрите жизни прямо в глаза...» Письма В.Л. Кигна-Дедлова к А.П. Чехову // Гостиный двор, 2007. № 21. Единица. Журнальное обозрение // Неделя. 1884. № 10. С. 1330.
Единица. Молодые беллетристы и их герои // Неделя. 1883. № 21. С. 717.
