CC BY
144
Н. К. Данилова
Пушкинские образы в ранней прозе И. С. Тургенева
К концу XIX века сложилось представление о русской литературе как об уникальном художественном явлении. Как шёл этот процесс? Как непосредственно в художественном тексте формировался миф о литературе? В работах последних десятилетий внутритекстовая рефлексия изучена достаточно подробно, но в большинстве случаев в области формы. Так, особое внимание уделялось металитературе и её возможностям по неожиданным сопряжениям различных текстов. В числе подобных образцов было рассмотрено и творчество Пушкина [6, с. 45]. Но следует обратить внимание и на другую сторону проблемы: как в произведениях русских писателей оценивается само духовное наследие, в котором, безусловно, отправной точкой для всех стало творчество Пушкина.
Любопытно с этой точки зрения обратиться к раннему творчеству И.С. Тургенева. Давно отмечено, что «в ранних повестях и рассказах Тургенева связь с традициями Пушкина, Лермонтова, Гоголя проступает с полной ясностью и очевидностью. Во многих из них упоминаются и произведения Пушкина, звучат его стихи, в которых герои находят верное и глубокое выражение собственных своих чувств и помыслов» [5, IV, с. 543]. Писателя отличала «острая и живая восприимчивость <.. .> к новым явлениям не только общественной жизни, но и к новым веяниям в сфере развития форм литературной поэтики и стилистики» [3, с. 44]. Использование множества цитат, отсылок, упоминаний не только создаёт сложное художественное целое, сопрягает смыслы, но так или иначе оценивает, обнаруживает определенный стереотип восприятия литературы современниками и во многом таковой создаёт. Так складывается представление о том, что может быть предметом художественного творчества. Одновременно автор оценивает себя в предложенной им системе ценностей.
Для раннего творчества И.С.Тургенева характерно упоминание о пушкинских героях, а самое частое - о Татьяне Лариной. Образ Татьяны воспринимается не только как факт творчества, но и как явление духовной жизни человека 19 века, причём ставшее уже привычным. В стихотворном послании Тургенева «К А.С.» строчка: «Вы изменились, как Татьяна» [5, I, с. 41] - не только всем понятна, не только комплимент, но и несёт в себе глубокий смысл, индивидуальный для каждого читателя, поскольку восприятие образа Татьяны глубоко индивидуально.
В «Параше» чуть ли не в первых строчках автор восклицает: «Вы помните Татьяну?» [5, I, с. 66]. Если героиня новой поэмы - провинциальная барышня, то невольно читателю вспоминается Татьяна. От сопоставления не уйти, и Тургенев своим восклицанием пытается опередить читательские ассоциации. По мнению Л.А. Булаховского, «Параша» - «своеобразная вариация мотивов девичьей любви «Евгения Онегина» Пушкина», «намеренно лишённых их поэтического взлета, приближенных к тому, что
193
как обыкновенно в жизни бывает» [2, с. 101]. Быть может, снижение образа Параши объясняется не только житейской простотой и отсутствием поэтического взлёта. Судьба Параши, с бытовой точки зрения, благополучна, судьба Татьяны - нет. Героине Тургенева не удалось пережить «святого благодатного страдания», поэтому ей не подняться до уровня Татьяны.
Отмечая пушкинские мотивы в «Параше», В.Г. Белинский высказал очень важную мысль: «...быть под неизбежным влиянием великих мастеров родной литературы, проявляя в своих произведениях упроченное ими в литературе и обществе, и рабски подражать - не одно и то же» [1, VII, с. 79]. Очевидно, что в упомянутой поэме Тургенев проявляет то, что упрочили его предшественники. То есть литература подхватывает созданное ранее, всё, самое значительное в ней, закрепляет, тем самым оценивает как достойное и уже с этой оценкой предлагает читателю. Параша сама не вспоминает о Татьяне, другие героини Тургенева будут вспоминать, сравнивать себя с нею, размышлять, даже захотят повторить её судьбу. Так Ася, героиня одноимённой повести, откроет возлюбленному, что она хотела бы быть Татьяной, то есть прожить жизнь, осенённую настоящим чувством, значительную, но обязательно вбирающую в себя неразделённую любовь.
Наталья Петровна, героиня пьесы «Месяц в деревне», пытается сравнить себя с Татьяной: «Я, как Татьяна, тоже могу сказать: «К чему лукавить?» [5, II, с. 344]. При этом она совершенно не собирается быть искренней. Наталье Петровне трудно определенно сказать о том, что с ней происходит, в душе уже началось брожение чувств. В данном случае к Татьяне тургеневская героиня обращается как к доказательству (ей кажется, самому авторитетному) своей искренности. По её логике, не должно быть сомнения в чувстве, если героиня говорит, что она - как Татьяна. Но одновременно в этой апелляции есть иной смысл - это желание, видимо, неосознанное, скрыть то, что происходит на самом деле, прибегнув к авторитету пушкинской героини.
Не только героиням, но и героям ранних повестей И.С. Тургенева нравится сравнивать себя с персонажами «Евгения Онегина». В повести «Два приятеля» Крупицын рассказывает Вязовнину о доме Тиходуевых, эта рекомендация сразу напоминает и герою и читателю рассказ Ленского о семье Лариных: «Это препочтенное семейство. Старик служил полковником и прекрасный человек. Жена его тоже прекрасная дама. У них две дочери, чрезвычайно любезные особы, воспитаны отлично и состояние есть. Не знаю, какая вам больше понравится: одна этак будет поживее, другая потише, другая-то, признаться уж очень робка.». - «Хорошо, хорошо», - возразил Борис Андреевич и подумал про себя: «Словно семейство Лариных из «Онегина». И по милости ли этого воспоминания, по другой ли какой причине, черты его лица приняли на некоторое время вид разочарованный и скучающий» [5, IV, с. 337-338]. Вряд ли Вязовнин всерьёз хочет играть роль Онегина, скорее, это получается само собой - так глубоко проник в сознание пушкинский герой. Вымышленный персонаж становится частью натуры читателя.
Поддавшись интересной литературной ассоциации, Вязовнин, конечно выбирает «Татьяну», то есть ту, которая «потише». «Борис Андреевич
194
направился к Поленьке <...> которая не без ужаса следила за его приближением» [5, IV, с. 345]. Конечно, он обманулся, Поленька совсем не похожа на Татьяну, но продолжает жить в сфере чувств литературного героя. На обратном пути он «думал, глядя на луну, стоявшую низко над белой чертой небосклона: «И это словно из «Онегина» - «Кругла, красна лицом она» - но хорош мой Ленский, и хорош я, Онегин!» [5, IV, с. 346]. Явно Вязовнин хочет мерить себя меркой Онегина, понимая её безусловность, но сам чувствует, что не соответствует ей. Легко обнаруживается мера разрыва. Дальнейшие события повести раскрывают слабость и никчёмность героя. Участие в нелепой дуэли обрывает его жизнь и ещё раз странно подчёркивает абсолютную противоположность пушкинскому герою.
Это качество тургеневской прозы отмечено ещё в 1940 году в статье Н. Эйгес «Значение Пушкина для творчества Тургенева»: у Тургенева «.в само произведение, как внутренняя пружина его, как нечто составляющее момент художественного замысла вещи, часто привходит открытое, даже подчёркнутое соотношение образов и положений с образами и положениями Пушкина, воссоздающего привычное для него в жизни соотнесение с ними наблюдаемых ими явлений жизни и своих переживаний» [6, с. 57].
Герои И.С. Тургенева часто цитируют Пушкина, великий поэт постоянно приходит им на память. Герой пьесы «Где тонко, там и рвётся», увидев французскую газету, тут же припоминает «Графа Нулина». Цитируют «Евгения Онегина» герои «Трёх портретов», «Цыган» - герои «Андрея Колосова», вспоминает «Дон Гуана» Веретьев, к стихам Пушкина часто обращается Чулкатурин. В большом ходу пушкинские сравнения, определения. Заметно, что мир Пушкина воспринимается как идеал, совершенство и одновременно как очень близкое явление, с которым сроднился, принял в свою душу его свет и радость.
Довольно часто тургеневские герои читают Пушкина, испытывая при этом серьёзные душевные потрясения. Чтение - начало значительного движения вперёд, развития личности. Лиза («Дневник лишнего человека») с жадностью слушает чтение «Кавказского пленника», и Чулкатурин замечает в ней перемены, она закрывается от него и, напротив, открывается чему-то другому. Заворожена «Анчаром» Маша («Затишье»).
Независимо от того, как в действительности воспринимали и осознавали современники произведения Пушкина, Тургенев своими художественными образами достоверно и убедительно говорит о том, как должен читатель реагировать на Пушкина. Литература подсказывает, что должно стать фактом духовной культуры русского человека. Создаётся определенный язык, некий культурный код, понятный и писателю, и читателю, потому что они оба выросли на этой литературе, она им дорога и близка. Так прокладывается дорога вперёд для всех последующих поколений читателей. И произведения самого Тургенева находят себе место в том же ряду, они принадлежат к той литературе, которая является фактом высокого искусства и устанавливает новые доверительные отношения между писателем и читателем.
Итак, представление (миф) о русской литературе создаётся и самой литературой. Свидетельство настоящей литературы авторитетно и
195
ненавязчиво. Оно остаётся в памяти поколений. Позже именно так следующие поколения писателей изображали влияние героев Тургенева на читателей. По мнению самого Тургенева, не всегда это было верно, он считал, что герои его ранних повестей не оставляли глубоко следа в душе современников. Так, известно, что Я.П. Полонский в 1874 году поделился с Тургеневым замыслом автобиографического романа («Елатомский»), в котором хотел изобразить потрясение героя от чтения повести «Андрей Колосов» и попытку оценить себя в сопоставлении с Колосовым: «Елатомский под впечатлением рассказа на полчаса точно оцепенел. «Что же я такое? - думал он. - Отделался ли я от фразы? В силах ли противостоять мелкому себялюбию, «мелким хорошим чувствам»? Где же это простое, естественное, здоровое отношение к жизни? И неужели всё естественное в нас до такой степени редко?» [4, VII, с. 106]. Тургенев в ответном письме выразил сомнение в том, что его раннее произведение могло произвести подобное впечатление на читателя: «...вот что я должен тебе заметить. «Андрей Колосов» явился в «Отечественных записках» в 1844 году - и прошёл, разумеется, бесследно. Молодой человек, который в то время обратил бы внимание на эту повесть, был бы в своём роде феномен. Таких вещей молодые люди не читают; они не могут (да и, говоря по справедливости, не заслуживают этого) обратить на себя их внимания. - А впрочем - как знаешь» [5, IV, с. 557]. Тем не менее, Полонский воплотил свой замысел и по-своему был прав, изобразив яркое воздействие текста на читателя. Художественная правда Я. Полонского по прошествии времени стала жизненной правдой. То есть литература, повинуясь внутренней логике, сама определяет то, что способно стать фактом духовной биографии читателя. И, повторим, её оценки самые точные и убедительные.
Список литературы
1. Белинский В. Г. Полн. собр. соч.: в 13 т. - М., 1956.
2. Булаховский Л. А. Русский литературный язык первой половины XIX века. - Киев,
1957.
3. Виноградов В. В. Тургенев и школа молодого Достоевского // Русская литература. -1959. - № 2. - С. 45-63.
4. Полонский Я. Полн. собр. соч.: в 10 т. - СПб., 1886.
5. Тургенев И. С. Полн. собр. соч. и писем: в 30 т. - М., 1982.
6. Эйгес Н. Значение Пушкина для творчества Тургенева // Литературная учёба. -1940. - № 12. - С. 55-76.
С. Гренье
«Государство» Платона и антропология Толстого в «Ан^ Карениной»
В статье я рассматриваю, как в «Анне Карениной» преломляются некоторые идеи «Государства»Платона, а именно, концепция трехчастного устройства человеческой души (состоящей из вожделеющего, яростного [или волевого] и разумного начал) и определение справедливости («каждый из нас
196
