CC BY
162
ФИЛОСОФИЯ КУЛЬТУРЫ
УДК 130.2:82:396 ББК 71.0
А. Ф. Оропай
Пушкинская «Сказка о золотом петушке» и проблема соотношения реального и символического пространств
В данной статье автор предлагает интерпретацию пушкинской сказки, которая рассматривается в контексте некоторых иных пушкинских произведений первой половины 30-х гг. XIX в. Автор приходит к выводу, что основное содержание этой сказки связано с проблемой защиты реального и символического пространств государства.
Ключевые слова: реальное пространство, символическое пространство, этническая картина мира, Пушкин, Ирвинг, Ахматова.
Всем с детства памятны заключительные слова интересующего нас пушкинского произведения: «Сказка ложь, да в ней намек: / Добрым молодцам урок». Но в чем состоит мудрость этой сказки, - на этот вопрос ответить не так-то просто.
Сказка о несправедливом владыке и его благодетеле - творце (в данном случае ученом)? Версия наиболее очевидная. Звездочет оказал важную услугу государю, а когда потребовал клятвенно обещанной награды, был убит. За несправедливость поплатился жизнью и сам клятвопреступный владыка - царь Дадон. Эту версию развивала в своем исследовании пушкинской сказки А.А. Ахматова: «Тема "Сказки о золотом петушке" - неисполнение царского слова» [3, с. 32]. Более того, А.А. Ахматова акцентировала личные мотивы такой тематической акцентировки: «В 1834 году Пушкин знал цену царскому слову. <...> К этому времени окончательно выяснилось, что первая царская милость -освобождение от цензуры, на деле привела к двойной цензуре - царской и общей» [3, с. 33]. Имея в виду Александра и Николая Павловичей, Ахматова предполагает, что «в образе Дадона могли отразиться два царя, из которых один Пушкина "не жаловал", а другой под старость лет упек в камер-пажи» [3, с. 43].
Однако, если исходить из текста, время, выбранное изготовителем петушка для исполнения клятвы, прямо скажем, не самое удачное. Петушок не предотвратил страшной трагедии - гибели царских войск и детей, и последняя попытка Дадона восстановить династию путем новой женитьбы вступает в явное противоречие с требованием звездочета. И что значит «подари ж ты мне девицу»? Девица, вроде бы, не рабыня и не военнопленная, а, выражаясь словами другой пушкинской сказки, «вольная царица». Даже если отбросить эмоциональную сторону, требование юридически не вполне корректное. В то, что экстравагантное требование звездочета - замаскированная попытка оказать царю еще одну услугу,
избавив его от злых колдовских чар, не верится вследствие очевидного кризиса в деле оказания услуг.
Возможно, это притча о договоре с нечистой силой, который до добра никогда не доводит? Тогда предостережения Золотого петушка оказываются сродни предсказаниям ведьм из шекспировского «Макбета» -они удивительно точны в каких-то деталях, но в целом неминуемо приводят к катастрофе. Мотив такого договора очевиден в литературной основе пушкинской сказки - в «Легенде об арабском астрологе» Вашингтона Ирвинга (1783-1859) [9]. Данный американский автор несколько лет провел в Испании в качестве консула, где он создал цикл книг испанско-восточной тематики, самая известная из которых «Альгамбра», куда и вошла указанная легенда. В этой легенде владыка (султан Гранады) не погиб от копья металлического всадника-флюгера (аналога Золотого петушка), просто этот всадник, будучи лишен волшебной силы, перестал действовать, и султан («завоеватель в отставке») взамен столь чаемого им спокойствия получил перманентные войны с сопредельными государствами. Султан умер естественной смертью, но в постоянной тревоге. Звездочет же, завладев при помощи обмана и магии вестготской принцессой-колдуньей, образовал с нею, как гласит предание, «до последнего дня» земного времени в параллельном подземном пространстве некий симбиоз, основанный на обоюдном пленении: принцесса пребывает в плену у звездочета, а тот в плену ее магической лиры. Мораль этой легенды состоит в том, что человеку не следует уповать на продуктивные контакты с запредельным миром, где управляют, по выражению М.Е. Салтыкова-Щедрина, «князие мира воздушного, его угодники, юродивые и колдуны»[13, с. 126]. Арабский звездочет выступает здесь не как спаситель, не как бич, а как олицетворение неведомой силы, преследующей свои неведомые цели. Временное и вечное, земное и «воздушное» здесь решительно разъединяются. В пушкинской версии, как представляется, акценты можно расставить по-иному.
В одном из школьных методических пособий по изучению пушкинской сказки [8] отмечается факт «провокационности» последних трех сигналов тревоги, исходивших от Золотого петушка: объективно не было военной угрозы, «соседи присмирели» окончательно. Выходит, звездочет посредством своего петушка выдает заведомо ложную информацию? Это не так. Согласно тексту, петушок призван был сигнализировать не только о военной опасности: «.Но лишь чуть со стороны / ожидать тебе войны / Иль набега силы бранной / Иль другой беды незванной (курсив мой - А.О.) / Вмиг тогда мой петушок / Приподнимет гребешок, / Закричит и встрепенется / И в то место обернется» [12, с. 416]. Петушок сигнализировал об угрозе, указывал пространственное расположение его источника, но не характеризовал ее природу. И в этом еще одно существенное отличие пушкинской сказки от ее литературного источника: в «Легенде» природа опасности (позитивно или негативно) характеризовалась. Помимо «медного всадника», указывающего направление опасности, текущая боевая обстановка воспроизводилась с помощью миниатюрных солдатиков в режиме реального времени и в масштабах ландшафтного макета. Более того, с помощью колдовства султан имел возможность нейтрализовать
военную опасность, буквально не выходя из своих покоев. Такая «виртуальная» война очень нравилось «миролюбивому завоевателю» султану. Пушкинский отрывок «Царь увидел пред собой / Столик с шахматной доской. / Вот на шахматную доску / Рать солдатиков из воску / В стройный ряд расставил он и т.д.» Ахматова считает стихотворным переложением соответствующего фрагмента ирвинговской легенды [3, с. 21]. Заключительная часть отрывка, где речь идет о лохани с водой и корабликах из ореховой скорлупы, разумеется, не имеет аналога в «легенде» Ирвинга, поскольку владения султана были со всех сторон окружены горами, тогда как царство Дадона имело выход к морю: «Справят здесь - лихие гости / Идут от моря.» [12, с. 416]. В окончательный текст строки о солдатиках и корабликах не вошли.
Тем не менее своеобразная реминисценция таких необычных военных действий обнаруживается в окончательном тексте у Пушкина в факте таинственного и тотального самоистребления царских ратей. Впрочем, в исследовании А.А. Ахматовой наличие реминисценции отрицается: «Все мотивировки изменены в сторону приближения к «натуралистичности». <...> Междуусобие в горах в легенде мотивируется действием талисмана, в «Сказке о золотом петушке» причиной естественного характера -ревностью и т. д.» [3, с. 28-29]. Утверждение не очень убедительное: в «натуралистической» битве не бывает тотального самоуничтожения. Тем более если причина битвы - ревность. Любовные дела командующего -наихудший мотив для солдат сражаться до последней капли крови. Вспоминаются протестные лозунги - от «Нас на бабу променял» ропщущих казаков-разинцев до «Not war for Monica» («Нет войне из-за Моники») времен натовской бомбардировки Югославии, акции, очевидно связанной со скандалом вокруг президента США Б. Клинтона и практикантки М. Левински.
Итак, султан, в отличие от царя, когда посылал своих людей в указанном направлении, уже знал, что никакой военной угрозы нет. Дадон же действовал по шаблону; находясь в новой ситуации, пытался судить о ней по аналогии с уже встречающимися ситуациями. Неверное использование аналогий американский биолог и историк Дж. Даймонд считает одной из причин невозможности предвидеть надвигающийся кризис. Примером такого неверного использования аналогий служит тщетное упование французских генералов на неприступность линии Мажино: они готовились к предстоящей (мобильной) войне, как к предыдущей (позиционной) [7, с. 587-588].
Золотой петушок был техническим «предсказателем» надвигающейся опасности. Августин Аврелий в своей знаменитой «Исповеди» саркастически высказался по поводу авторов такого рода предсказаний, отметив, что они задолго предвидят будущее затмение солнца, но не видят собственного затмение в настоящем [1, с. 55]. Мотив духовного затмения властной элиты - один из важнейших в пушкинской сказке. При этом данный мотив развертывается Пушкиным в аспекте единства реального и символического пространства. Личные взаимоотношения поэта и власти
при этом уходят на задний план. На первый же план выступает судьба народа (этноса) и государства.
В современной этнологической науке среди механизмов защиты этнической культуры выделяют специфические и неспецифические [11, с. 51-53]. При этом специфические механизмы ориентированы на преодоление конкретной внешней угрозы этносу. Угроза обретает наименование и сопутствующий набор действий по ее нейтрализации. Разумеется, указанные действия должны развертываться в реальном пространстве. Что же касается неспецифического механизма, то в качестве него выступает этническая картина мира - целостное представление о бытии, присущее членам этноса. Здесь мы имеем дело с образом мира и образом этноса в символическом пространстве этого мира. Если говорить о реальной защите этноса, то здесь актуализируется не столько пространственная, сколько временная сторона: этническая картина мира должна содержать психологические ресурсы противодействия опасностям, которым еще предстоит появиться на историческом пути этноса.
Что же касается содержания интересующей нас сказки, то поступки Дадона можно интерпретировать не как частные случаи злоупотребления аналогиями, а как действия, исходящие из принципиальной подмены неспецифического механизма защиты специфическим.
Сказка появилась в заключительный период творчества поэта, когда создавалась, помимо других выдающихся произведений, «Капитанская дочка». Этот роман был задуман в 1832 г., а наиболее интенсивная работа приходится на 1835-1836 гг. На период между этими сроками и приходится работа над «Золотым петушком». При всех идейных, жанровых и стилистических различиях этих произведений можно отметить определенную связь. Очевидный общий мотив - проблема охраны государственных границ. В этом деле сохранения пространств державы имеет место переплетение реального и символического. Сказка, как «ложь», тяготеет к символическому, действие же исторического романа, основанного на архивных материалах «Истории Пугачева» (1833), разворачивается в реальном пространстве. Однако речь может идти только о различной степени соотношения того и другого, не случайно во «лжи» содержится «намек».
Н. Бердяев отмечал интерес Пушкина к теме грядущей русской революции, его предчувствия возможности и черт последней [5, с. 64]. Бердяев же выделял в качестве одной из особенностей культурной жизни русского народа неоформленность пространств этой жизни, отмечая, что у русского народа «огромная сила стихии и относительная слабость формы» [4, с. 44]. Здесь пространство полагается не столько как поле деятельности, сколько как укрытие, физическое или нравственное. Этот мотив отчетливо прослеживается в историческом романе Пушкина, основное действие которого развертывается вдали от центра, где-то на границе «киргиз-кайсацкия орды».
Главный герой «Капитанской дочки» Петр Гринев, оберегая, как завещал ему отец, «честь смолоду», избегает властного центра, служит на периферии. Но эта периферия - не только убежище от нравственных
соблазнов Петербурга, где учат только «мотать да повесничать», но и прибежище всякого рода социальных и этнических маргиналов («разбойников и дикарей»), скрытых противников центра, служение которому - дело чести для Гринева и ему подобных идеалистов. До поры, до времени сохраняется определенное равновесие организующего (служение) и дезорганизующего (бунт) начал. Но оно неустойчиво. Пугачев-самозванец, действуя как бы по логике Гринева-отца (не случайно в пророческом сне, привидевшемся Гриневу-сыну, самозванец выступает в роли «отца»), обращается со своими призывами именно к пограничной периферии как к ревнительнице подлинной верности, порождая, таким образом, нравственный разброд и активизируя анархическое своеволие маргинальных общностей.
Развязка сюжета «Капитанской дочки» чрезмерно, нарочито счастливая. Она больше приличествует святочному рассказу, т. е. относится скорее к символической сфере, чем к реальной. Если исходить из ее буквального смысла, то властный центр «на самом-то деле» -средоточие всех добродетелей. Центр в лице Екатерины весьма доступен при обращениях, защищает сироту, карает злодея, восстанавливает справедливость и т. п. Таким образом, логика мотивации поступков отца, оберегающего сына от контактов с центром, и самого сына, оберегающего от таковых контактов любимую девушку, оказывается ... ложной.
Пушкинский прием можно интерпретировать как пророческий призыв к гармонии духовной (символической) и реальной (физической) составляющих в деле освоения российских пространств. При этом властному центру предлагается реально соединить в себе физическую и нравственную силу с тем, чтобы неизбежные в таком деле контакты центра и периферии не порождали бы коллизий, чреватых «русским бунтом -бессмысленным и беспощадным». Своеобразное подтверждение пророческой силы пушкинского произведения содержится в мемуарах французского посла Мориса Палеолога, свидетеля нарастания и разрешения революционного кризиса в России: «Русская революция. может быть только разрушительной и опустошительной, потому что первое усилие всякой революции направлено на то, чтобы освободить народные инстинкты; инстинкты русского народа по существу анархичны. Никогда я не понимал так хорошо пожелания Пушкина, которое внушила ему авантюра Пугачева: "Да избавит нас Бог о того, чтобы мы снова увидели русскую революцию, дикую и бессмысленную"» [12, с. 325].
Пугачеву в XVIII в. удалось «сблизить» центр и периферию при посредстве умелой эксплуатации самозванческой мифологии (сам он был одним из сорока самозванцев, принявших имя Петра III). Однако гораздо более сильное таковое «сближение» состоялось в веке ХХ, который символически начался с изобретения радио и авиации. Воздействие этих и прочих средств сообщения на взаимосвязи центра и периферии в российском пространстве на порядки более мощное, чем пресловутые пугачевские «царские знаки» на теле. Возникают новые проблемы в соотнесении реального властного центра и его символического идеального образа.
В самом диалоге (открытом или немом), который у Пушкина Гринев ведет с Пугачевым, содержится надежда на возможность гармонии духовного и физического. Пугачевские смелость, опыт, предприимчивость,
готовность к риску суть черты характера, столь же необходимые в деле освоения бескрайних российских просторов, как и идеализм Гринева: в другом произведении и в применении к иным историческим обстоятельствам (отечественная война 1812 г.) Пугачев аттестуется Пушкиным возможным «урядником лихим» в «передовом отряде». В своем романе Пушкин отклонил официозное обозначение Пугачева как метафизического «злодея» («гений» и «злодейство» в данном случае оказались совместны).
У Пушкина с образом Пугачева связаны земные измерения пространства, он появляется из разбушевавшейся, но «родной» ему стихии бурана и выступает в роли «вожатого», проводника в земном пространстве [6]. Духовное измерение связано с образом Гринева, вопреки стихии олицетворяющего порядок. Проекция этого «третьего» измерения и должна представлять собой в идеальном случае точку властного центра, с которой, однако, в реальности во избежание искушений лучше не соприкасаться. Сама обширность реального земного пространства служит неким посредником, «изолятором», очистительным фильтром, позволяющим сохранить в незыблемости символическое пространство духовного космоса.
Как было установлено пушкиноведами, Пушкин в первоначальном варианте «Капитанской дочки» намеревался, хотя и в смягченном виде, использовать один из стандартных сюжетных приемов Вальтера Скотта [2, с. 242]. Гринев, подобно рыцарю Айвенго из одноименного романа или кузнецу Смиту из «Пертской красавицы», должен был пройти испытание чувств, оказавшись между двумя красавицами - блондинкой и брюнеткой. «Брюнетка» - Лизавета Харлова, наложница и несчастная жертва самозванца - осталась в окончательном тексте лишь упоминанием в письме «блондинки» - Маши Мироновой, адресованном Гриневу. Нет сомнений, идеальный герой успешно превозмог бы и это искушение, ведь он же прошел искушения властью, свободой и даже жизнью. Что же касается Дадона, то его «искушение брюнеткой» - шамаханской царицей -закончилось трагически. И это искушение носит принципиальный характер, затрагивает не только сферу чувств отдельного индивида, но судьбу целого народа и государства. Царица выступает символом неведомой опасности, не маркируемой, не имеющей локализации в реальном пространстве (притом что сама она персонально занимала место в реальном пространстве, иначе бы Золотой петушок не поднял бы тревоги), и для преодоления которой необходима мобилизация духовных ресурсов этнической картины мира.
Финал легенды Ирвинга по сути нулевой: положение «до» идентично положению «после». Сказка Пушкина заканчивается убийством царя, что в совокупности с гибелью наследников и двух армий явно сулит многочисленные бедствия: распри, интервенции и т. п., неоднократно имевшие место в истории России. Покуда пределы империи прикрывают и расширяют гриневы, мироновы, максимы максимовичи, тушины и им подобные, бедствия преодолимы. Но в «Сказке» сказывается история высочайшей особы, царствующей «лежа на боку», «неуспевающих» воевод и «безмолвствующего» на протяжение всего повествования народа. Духовных сил для преодоления грядущих бедствий не остается.
Как уже отмечалось, в «Капитанской дочке», несмотря на тревожные предупреждения, выражается надежда на гармонизацию реального и
символического пространства. В «Сказке» же содержится «намек» на тщетность упования на технические способы ориентации в реальном пространстве в условиях деградации символической сферы.
Список литературы
1. Августин Аврелий. Исповедь; Абеляр П. История моих бедствий. - М., 1992.
2. Альтшуллер М.Г. Эпоха Вальтера Скотта в России. Исторический роман 1830-х годов. - СПб., 1996.
3. Ахматова А.А. Последняя сказка Пушкина // Ахматова А.А. Собр. соч. в 6 т. - М., 2002. Т. 6.
4. Бердяев Н.А. Русская идея // О России и русской философской культуре. -М., 1990.
5. Бердяев Н.А. Мутные лики. «Воспоминания о А.А. Блоке» А. Белого // Философские науки. - 1990. - № 7.
6. Бражников И. Иерархия идеального бытия (Религиозное символическое пространство «Капитанской дочки»). URL: http://pravaya. ru/book/23/989
7. Даймонд Дж. Коллапс. Почему одни общества выживают, а другие умирают. - М., 2009.
8. Едренникова С.И. Урок литературы по теме: «А.А. Пушкин "Сказка о золотом петушке". Сравнение с "Легендой об арабском астрологе" В. Ирвинга». 7й класс. http://festival.1 September. ru/ articles/211362/
9. Ирвинг В. Легенда об арабском астрологе // Ирвинг В. Новеллы. - М., 1987.
10. Лурье С.В. Историческая этнология. - М., 2004.
11. Палеолог М. Царская Россия накануне революции. - М., 1991.
12. Пушкин А.С. Избранные произведения. - М.-Л., 1937.13. Салтыков (Щедрин) М.Е. «Князь Серебряный». Повесть времен Иоанна Грозного. Соч. гр. А.К. Толстого // Салтыков (Щедрин) М.Е. Литературная критика. - М., 1982.
