CC BY
84
Таблица
Критерии оценки эффективности проекта
№ Наименование показателя Ед. измерения Целевое значение Достигнутое значение % выполнения целевого показателя
1.1.10. Название проекта: Проект «Школа юного химика» Общее количество выпускников «Школы юного химика» Чел. 15 15 100
Количество выпускников «Школы юного химика», поступивших на профильные специальности в вузы Чел. 80 76 95
Доля выпускников «Школы юного химика», поступивших на химико-технологический факультет университета % 15 10 67
преемственность поколений, способствует критическому переосмыслению самооценки студентов, а с другой стороны, позволяет школьникам посмотреть на себя как на будущих абитуриентов химико-технологического факультета Тверского государственного университета.
Многие школьники, занимавшиеся в «Школе юного химика», в дальнейшем выбирали химию как свою специальность и поступили либо на химико-технологический факультет, либо в другие вузы химического профиля (см. таблицу). Некоторые школьники продолжали индивидуальную научную работу и выступали с научными докладами на студенческих научных конференциях. Студенты, участвующие в работе «Школы юного химика», как правило, вместе с основной образовательной программой успешно осваивают дополнительную квалификацию «Преподаватель» [1].
Проект «Школа юного химика» - победитель Всероссийского конкурса научных, образовательных и инновационных проектов студенческих научных обществ (г. Казань, 2012 г.).
СПИСОК ИСТОЧНИКОВ И ЛИТЕРАТУРЫ
1. Жабреева М. А., Цветкова И. С., Новикова В. В. Реализация проекта «Школа юного химика» в Тверском государственном университете: материалы Всерос. интернет-конф. школьников и студентов «Сократ». Томск, 2012 [Электронный документ]. URL: http://planeta.tspu.ru/ files/file/1352833091.docx (дата обращения 22.05. 2013).
СКАЗКИ ПУШКИНА: КОНЦЕПЦИЯ, РАБОТА ПОЭТА НАД ИСТОЧНИКАМИ
PUSHKIN'S FAIRY TALES: THE CONCEPT, THE POET'S WORK ON THE SOURCES
Г. Г. Красухин
Статья освещает творческую деятельность А. С. Пушкина как сказочника. Внимание автора сосредоточено на работе Пушкина с первоисточниками, на том новом, что вносил Пушкин вовнутрь того топоса, в котором существовала прежде обрабатываемая им сказка.
G. G. Krasukhin
The peculiarities of Pushkin as a story-teller are investigated. Author considers the Pushkin's preparation of primary sources of his tales, the new motives in them, the topic change of original story.
Ключевые слова: Пушкин, сказка, топос, жанр, Keywords: Pushkin, tale, topic, genre, radiant-bearing. светоносность.
Первоисточники пушкинских сказок установлены давно. Позже всех (1933 г.) - «Сказки о Золотом Петушке», восходящей, как доказала А. А. Ахматова, к «Легенде об арабском звездочете» из книги американ-
ца Вашингтона Ирвинга «Альгамбра». Раньше всех - первоисточник «Сказки о царе Салтане». На него указывает сам Пушкин, записав поначалу в Михайловском прозой сказку, скорее всего, рассказанную ему няней [1, с. 407-408].
Кстати, здесь же, в Михайловском, Пушкин конспектирует еще одну нянину сказку: «Поп поехал искать работника. Навстречу ему Балда. Соглашается Балда идти ему в работники, платы требует только три щелка в лоб попу» [1, с. 410]. Пушкин на основе и этого конспекта тоже создает сказку - «Сказку о попе и работнике его Балде». «Прелесть невообразимая», - пишет о ней в сентябре 1831 г. своему приятелю (А. С. Данилевскому) Гоголь, которому довелось услышать ее в чтении самого автора [2, с. 73].
Понятно, почему Пушкин не напечатал эту сказку при жизни: церковная цензура была не менее свирепой, чем светская. Из этого и исходил В. А. Жуковский, оказавшийся после пушкинской гибели редактором произведений, оставшихся в бумагах покойного поэта. В 1840 г. Жуковский напечатал пушкинскую сказку в «Сыне Отечества» с таким началом: Жил-был купец Кузьма Остолоп, По прозванью Осиновый-Лоб. Пошел Кузьма по базару...
И дальше - по всей сказке: «Призадумался наш Кузьма Остолоп», «один Кузьма лишь Балду не любит», «Балда, с Кузьмой понапрасну не споря», «Бедный купец Кузьма Остолоп», «Прыгнул Кузьма до потолка», «Лишился Кузьма языка», «Не гонялся бы ты, Кузьма, за дешевизной!»
Словом, подобной реинкарнацией попа в Кузьму Остолопа Жуковский своего добился: к человеку по имени Кузьма Остолоп церковь претензий иметь не могла, -сказка легко прошла сквозь цензурные преграды.
Но прошла вопреки авторскому замыслу, не посчитавшись с ним.
Свыше сорока лет печатался только этот вариант, вводивший в заблуждение читателей, убежденных, что имеют дело с пушкинским текстом.
И все-таки правда восторжествовала. Дождавшись цензурных послаблений, П. А. Ефремов в 1882 г. напечатал сказку Пушкина в своем собрании сочинений поэта, освободив ее от цензурных искажений Жуковского, а через пять лет - в 1887 г., П. О. Морозов в своем собрании сочинений Пушкина полностью восстановил текст «Сказки о попе и работнике его Балде» в первозданном виде, тщательно сличив его с пушкинской рукописью.
Но каких только чудес не бывает на свете! Два года назад появилось сообщение о том, что в Армавире на Кубани Свято-Троицкий собор издал по инициативе своего священника отца Павла хорошим по нынешним временам тиражом в 4000 экземпляров пушкинскую «Сказку о попе и о работнике его Балде». Точнее, не «Сказку о попе и работнике его Балде», а «Сказку о купце Кузьме Остолопе и работнике его Балде» - ту самую, которая фактически принадлежит Жуковскому.
Зачем? Пресс-секретарь патриархата РПЦ объяснил, что этим восстанавливается справедливость: из двух вариантов пушкинской сказки выбран тот, что не станет смущать души верующих.
Но ведь никаких двух вариантов сказки Пушкин не оставил. Ее ему рассказала Арина Родионовна. И Пушкин засвидетельствовал это, законспектировав нянину сказку, которую и обработал художественно, уже своей второй строч-
кой: «толоконный лоб», характеризующей попа, не оставляя никаких сомнений в авторском отношении к этому герою. «Толоконный лоб», как указывает Словарь языка Пушкина, как указывает Словарь В. Даля, - это дурак, дурень. Пушкин, можно сказать, сохраняет и углубляет нянину характеристику героя сказки. Разумеется, подобная характеристика меньше всего свидетельствует о степени няниной (и пушкинской) религиозности. В народных сказках такой поп - совсем не редкость. Рассказывая о нем, запечатлевая его далеко не благостные поступки, народ не критиковал и не высмеивал религиозные догмы - он бичевал тех, кто их нарушает. Вот и Пушкин здесь следует за народом: смутить души верующих рассказом о бесчестном священнике нельзя: христиане веруют в Христа, перед которым все равны. Привилегии нарушать свои заповеди Христос не дал никому.
Издав сказку в варианте Жуковского, армавирские церковники не только ввели читателей в заблуждение, но совершили обскурантистский поступок: отвергли работы ученых-текстологов, много сделавших для уяснения истинного пушкинского текста, и вернули художественное произведение к цензурным нравам, царившим в России полтораста лет назад, препятствующим его публикации.
Конечно, сам по себе топос этой сказки и той, которую записывал Пушкин, обширен. Но поэт в первую очередь обращался к тому, что записал.
И в «Сказке о царе Салтане» тоже. Читая ее, исследователи указывают на русскую сказку «Чудесные сыновья» с похожей топикой. Это, конечно, верно. Но уже няня рассказала поэту резко модернизированную по сравнению с ней сказку. И Пушкин, обрабатывая ее, не воспроизвел в точности няниного варианта, но добавил своего вымысла.
«Это совершенно русская сказка, - писал о ней И. Киреевскому Е. Баратынский, - и в этом, мне кажется, ее недостаток. Что за поэзия - слово в слово привести в рифму Еруслана Лазаревича или Жар-птицу?» Не найдя ничего ценного в «Сказке о царе Салтане», Баратынский пришел к выводу: она «равна достоинством одной из наших сказок - и только. Можно даже сказать, что между ними она не лучшая» [3, с. 48-49].
Поскольку никаких доказательств своих обличительных слов Баратынский не приводит, мы вправе подозревать, что он бросил свое обвинение на полдороге. Не захотел вчитаться в пушкинскую сказку, которая, по его мнению, даже не просто рядовая, обычная, но не лучшая среди рядовых. Его резюме: «Одним словом, меня пушкинская сказка не удовлетворила» [3, с. 49] - ничего не проясняет, но заставляет задуматься: только ли художественные особенности пушкинской сказки повлекли ко всему этому Баратынского, и не продиктована ли его оценка какими-то другими, внелитературными причинами? (Продиктована! Смотри об этом нашу статью [4, с. 9-35]).
«Слово в слово» по Баратынскому приведена Пушкиным русская сказка. Но ведь это - не недостаток, а достоинство. Мы знаем о жанре сказки, которая потому и названа «авторской», что сочинитель не только не скрывает своего авторства, но разнообразными художественными средствами (прежде всего стилем) подчеркивает его. Пушкин же словно растворяется в собственном тексте,
настолько точно воспроизводя стилистику народной сказки, что мы почти не замечаем ее явного отличия от всех других, существующих в данном топосе. Но именно -почти не замечаем, хотя заметить своеобразие этой сказки Пушкина - задача любого читателя, в том числе и Баратынского. Жаль, что он этого не захотел сделать.
Я говорил уже, что своей топикой пушкинская сказка связана с иными народными сказками. И прежде всего с рассказанной ему няней. Эту сказку поэт и обрабатывал.
К примеру, в нянином варианте царь-отец недвусмысленно назван турецким государем. Его зовут Султан Султанович. Скорее всего, Пушкин, изменив всего одну букву в имени героя, не то что снял с него «турецкость», но как бы затуманил ее. Потому что сделал своего Салтана христианским государем. Недаром одна из сестер, мечтающих выйти за него замуж, обещает: будь она царицей, приготовила бы пир «на весь крещеный мир».
Нянин царевич родился не в море, как у Пушкина. И не единственным сыном у матери, которая завоевала сердце Султана Султановича обещанием родить ему разом 33 сына. Она перевыполнила свое обещание: повитухи приняли у роженицы еще и 34-го мальчика, который «уродился чудом - ножки по колено серебряные, ручки по локотки золотые, во лбу звезда, в заволоке месяц». Именно вокруг этого мальчика и развернулись события сказки. Его с матерью, по приказу мачехи, который она выдала за распоряжение уехавшего на войну Султана, посадили в бочку, засмолили и бросили в открытое море. (Так же поступила мачеха и с 33-мя родившимися царевичами, но мы за няниной сказкой следить не будем, тем более что эта деталь оказалась ненужной Пушкину.)
Безымянный нянин царевич поименован Пушкиным. Царевича зовут князь Гвидон, что по-итальянски означает «смелость». Гвидон Салтанович - такое необычное сочетание имени и отчества Пушкин даже вынес в заглавие. Полное название его сказки: «Сказка о царе Салтане, о сыне его славном и могучем богатыре князе Гвидоне Салтановиче и о прекрасной царевне Лебеди». Не странно ли это едва не любование почти мусульманским отчеством христианского князя?
Не странно, если мы вспомним об увлечении Пушкина Шекспиром, его пьесой «Мера за меру», которую он высоко ценил.
Там ведь многое способно вызвать недоумение. Герцог Винченцо, носящий так же, как его подданные, итальянскую фамилию, правит почему-то в Вене, где в ходу не итальянская и не австрийская валюта, но английская -фунты. Зачем это нужно было Шекспиру?
Разумеется, наиболее точно на этот вопрос может ответить только автор. Мы же способны лишь высказать предположение, что Шекспир затушевал национальные приметы и даже как бы «спутал» их с единственной целью - исследовать внеплеменные, общечеловеческие характеры и нравы.
Если это так, то своей «Сказкой о царе Салтане» Пушкин установил с «Мерой за меру» интертекстуальные, как сказали бы значительно позже, связи. А с другой стороны, пушкинская сказка в таком понимании становится ярким доказательством правоты Достоевского, который в зна-
менитой Пушкинской речи указывал «на всемирность и всечеловечность» пушкинского гения [5, с. 148].
Еще любопытней обработка Пушкиным прозаической «Сказки о рыбаке и его жене» братьев Гримм, которая стала первоисточником пушкинской «Сказки о рыбаке и рыбке». Немало сходства у этих сказок. И у Гриммов море всякий раз эмоционально отвечает на возрастающие честолюбивые устремления Ильзебилль - жены рыбака: меняет цвет, мрачнеет, волнуется, бурлит и, наконец, бушует. И в грим-мовской сказке камбала-рыба безропотно исполняет все желания корыстолюбивой рыбацкой жены. И тоже кроме последнего: Ильзебилль хочет стать богом. А пушкинская старуха в конце концов надумала быть «владычицей морскою». И тоже понесла суровое наказание. Вспомним: «Смилуйся, государыня-рыбка, Что мне делать с проклятою бабой? Уж не хочет быть она царицей, Хочет быть владычицей морскою; Чтобы жить ей в Окияне-море, Чтобы ты сама ей служила И была бы у ней на посылках». Ничего не сказала рыбка, Лишь хвостом по воде плеснула И ушла в глубокое море. Долго у моря ждал он ответа, Не дождался, к старухе воротился -Глядь: опять перед ним землянка: На пороге сидит его старуха, А пред нею разбитое корыто.
«Все дело в том, - пишут С. Б. Рассадин и Б. М. Сар-нов, - что старуха посмела посягнуть на свободу самой золотой рыбки, посмела потребовать, чтобы сама золотая рыбка служила ей и была у нее на посылках. Именно за это посягательство на чужую свободу она и наказана так строго» [6, с. 167].
Верное это наблюдение нельзя, однако, признать исчерпывающим, потому что оно не объясняет, зачем ради такой мысли Пушкину понадобилась именно сказка.
Для выражения такой мысли Пушкин круто меняет ситуацию первоисточника. В отличие от Гриммов в его произведении могущество сказочных сил само по себе безгранично, но ограничено для того, с кем они уговорились, что будут ему служить. Они станут исполнять любые его желания, но на условиях договора, честно их соблюдая и твердо веруя, что и тому, кому они служат, уговор, как говорят в народе, дороже денег.
Г. П. Макогоненко тонко заметил, что, передавая старухе условия его с рыбкой уговора, старик понижает цену, которая предложила рыбка: «Не посмел я взять с нее выкуп».
«Выкуп, - объясняет Г. П. Макогоненко, - это однократная плата за свободу. Откуп - многократная плата по условию. Старуха, не зная об откупе, осуждает мужа за то, что не взял выкупа: "Не умел ты взять выкупа с рыбки!"» [7, с. 134].
Думаю, что хитрая старуха, хорошо знающая добрую душу мужа, попросту слукавила, потому что засекла, о чем на самом деле идет речь, слушая простодушный рассказ старика:
По-нашему говорила рыбка, Домой в море синее просилась, Дорогою ценою откупалась: Откупалась, чем только пожелаю.
Он спохватывается, потому что тоже знает свою жену, поправляет себя, говорит: «Не посмел я взять с нее выкуп». И старуха ему не перечит, загадывая первое свое желание, твердо, однако, уверенная, что оно не будет последним.
Корыстолюбивая, она помнит лишь о цене, которую платит рыбка за свою свободу. Но она забыла, что свобода рыбки и есть условие, на основе которого действует уговор. Покушаясь на ее свободу, старуха преступает черту, за которой волшебство исчезает. А точнее - с тем же могуществом обрушивается на вероломного нарушителя, забирая у него все, что давало прежде.
С этой точки зрения братья Гримм рассказывали совершенно другую историю. Создавая на ее основе свою сказку, Пушкин решительно менял самый смысл действующего у Гриммов волшебства. В их сказке нет уговора. Ничего за свое спасение камбала-рыба не обещала. Она лишь благодарно откликается на просьбы, которые словно испытывают ее терпение. ***
Давно уже замечено чудесное свойство пушкинского гения: его светоносность.
«Какая-то особенная бодрость духа не покидала Пушкина в минуты самых тяжелых ударов», - пишет его биограф П. В. Анненков [8, с. 288].
Пушкин знал, что душа человека легко поддается соблазнам и с огромным трудом противостоит искушениям. Он сам через это прошел и провел через это всех своих героев. Причем никому не облегчал путей к обретению нравственной стойкости. И не скрывал от читателей, что обрести ее очень нелегко.
Но и не пугал их трудностями. Он потому и призывал «милость к падшим», что падший человек для него не безнадежен: он может подняться. Нам не дано знать, найдут ли в себе силы «ткачиха с поварихой с сватьей бабой Бабари-хой» преодолеть злобу, коварство, вечную свою завистливость - восторжествовать над собой. Но нам дано в это верить, как дано верить в это пушкинскому царю Салтану, простившему их и отпустившему с миром. (И эта вера - весомое возражение Баратынскому, как будто не принявшему сказки. Но в том-то и дело, что не сказки не принимал Баратынский, а пушкинского отношения к человечеству!)
В такой вере человеку и в человека суть и смысл пушкинского милосердия. Наказание в пушкинском творчестве всегда неотвратимо, но почти никогда не жестоко - с бытовой, житейской точки зрения. Потому что для Пушкина оказывается вполне достаточным побудить человека заглянуть в собственную душу, увидеть ее, быть может, черноту, распознать сущность ее порывов и ужаснуться этому. И если Пушкин бывает иногда (очень редко!) жестоким (лучше все-таки сказать: непримиримо суровым!) к своим героям, то это не значит, что у них исчерпаны душевные ресурсы (их исчерпать невозможно), но это значит, что у них окаменели души, что они перестали быть людьми.
Осенью 1833 г. в Болдине Пушкин пишет «Сказку о мертвой царевне и о семи богатырях», героиня которой превзошла красотой свою мачеху-царицу. Точнее - имела несчастие превзойти ее красотой, потому что мачеха, подобно Нарциссу, влюблена в собственное отражение и маниакально убеждена, что она «на свете всех милее, / Всех румяней и белее».
«Как вихорь, роющий поля, / Ломающий леса» (цитата из пушкинского стихотворения «Не дай мне Бог сойти с ума...»), налетела на царевну разъяренная мачеха, чьей идеей фикс стало извести падчерицу, сжить ее со света. Не случайно в сказке злая царица знается с темными колдовскими силами: древние потому и называли бесноватыми таких ни в чем не знающих удержу, идущих напролом ради бредовой своей идеи безумцев, что верили в то, что они одержимы бесом.
«Одно из характерных свойств сказки состоит в том, что она основана на художественном вымысле и представляет собой фикцию действительности, - считает В. Я. Пропп. - В большинстве языков слово "сказка" есть синоним слова "ложь", "враки". "Сказка вся, больше врать нельзя", - так русский сказочник кончает свой рассказ» [9, с. 149].
«Сказка ложь, да в ней намек, / Добрым молодцам урок», - так через год после «Сказки о мертвой царевне и о семи богатырях» русский сказочник Пушкин кончил свой рассказ. И не шел в этом против народной традиции. Потому что снова рассказал волшебную сказку, чей «намек» и чей «урок» генетически связан с мифом, который В. Я. Пропп называет «рассказом сакрального характера»: «В действительность рассказа не только верят, он выражает священную веру народа» [10, с. 149].
Поэтому как сказочник Пушкин должен был изобразить и изображает героя именно тем, за кого тот себя выдает. Нарушить это сказочное правило он не волен.
«Мы говорим метафорически: окаменел от ужаса, -излагает смысл этого правила сказки Я. Э. Голосовкер. -В мире чудесного смертный, взглянув в глаза Медузы, действительно окаменевает, то есть превращается в камень. "Ты осел, ты свинья", - говорим мы, уподобляя человеку ослу или свинье из-за его глупости и упорства или неряшливости и прожорства. В сказке Апулея человек, Люций, действительно превращается в осла, а спутники Одиссея по волшебству Кирки - в свиней» [10, с. 36].
А в пушкинской сказке старуха, пожелав стать «столбовою дворянкой», стала ею на самом деле, несет на себе и в себе сословные признаки дворянства, вплоть до презрения к «черному крестьянину» - мужу. Так станет она и «вольною царицей», вопреки убежденности старика, судящего об этом со своей крестьянской точки зрения: «Ни ступить, ни молвить не умеешь / Насмешишь ты целое царство». «А народ-то над ним насмеялся», - рассказывает пушкинская сказка о старике, который хоть и поклонился в ноги царице, но дерзнул предположить вслух: «Ну, теперь твоя душенька довольна». То есть он, крестьянин, посмел при самой царице высказаться о том, что может таить в себе ее душа. Естественно, что ему тут же указывают на место: «Не садися не в свои сани!»
Конечно, сказочник Пушкин не высмеивает этим простодушия старика, доброй его души, а утверждает незыблемые законы сказки, которая до поры до времени подчиняется старухиному хотенью.
Ведь волшебная сказка потому и восходит к мифу, что в мифе волшебство - всегда испытание души героя. То, что мы сейчас называем искушениями и соблазнами, в глубокой древности объясняли покушением на человеческую душу темных, демонических сил. С незапамятных времен в нашем языке сохранилось слово «богатырь» - так восхищенно величал народ тех, кто побеждал демонов, могущественных и коварных, невероятно изощренных в своем коварстве. Народ верил, что каждый, если захочет, сможет стать богатырем, но что стать им тем труднее, чем легче человек позволяет себе поддаваться демоническому коварству, позволяет ему ослепить себя. Прозреть в духовном значении этого слова - значит осознать (увидеть), что в твою душу проникли демоны, и изгнать их из своей души.
Так, в гетевском «Фаусте» ослепший, умирающий герой произносит: «Остановись, мгновенье, ты прекрасно!» - фразу, которая должна бы означать, что отныне его душа полностью принадлежит Мефистофелю. Ведь таково и было условие уговора сатаны со скептиком. Но не получит Мефистофель Фаустовой души. Потому что не торжество сатаны, а его бессилие закрепил своим возгласом физически ослепший, но духовно прозревший Фауст.
Пушкин не сразу взялся за «Сказку о золотом петушке». Хотя «Легендой об арабском звездочете» Вашингтона Ирвинга заинтересовался еще за год до работы над своей сказкой. Начал перелагать стихами очень характерное место из сказки Ирвинга:
Царь увидел пред собою Столик с шахматной доскою.
Ирвингов царь не зря доверился чародею-звездочету. Тот соорудил ему огромную волшебную башню со шпилем, на который посадил бронзового всадника, дабы тот всякий раз поворачивался в сторону, откуда «грозил враг». И башенные окна станут охранять царя от врагов: каждое откроется само по себе и укажет, по какой дороге движется неприятель. Но мало этого! Войдя в башню, царь «приблизился к столику вроде шахматного, на котором были расставлены деревянные фигурки».
У пушкинского царя шахматные фигурки изготовлены не из дерева:
Вот на шахматную доску Рать солдатиков из воску Он расставил в стройный ряд.
Они «из воску» потому, скорее всего, что воску народ придавал вещее значение: «Татьяна любопытным взором / На воск потопленный глядит: / Он чудно вылитым узором / Ей что-то чудное гласит» («Евгений Онегин»). Но суть сейчас не в материале - воске или в дереве. Суть в том, что и в сказке Ирвинга деревянные куколки - «рать солдатиков». Они не просто олицетворяют собой неприятельское войско, но оживут, когда какой-нибудь сосед пойдет на царя войной.
«Вотще», как сказал бы Пушкин, ополчаются на царя соседи: звездочет так устроил, что они будут сметены здесь же,
у шахматного столика. «Хочешь посеять среди них страх и сомнение, дабы они отступили бы без кровопролития, - объясняет царю чародей, - рази их тупым концом волшебного копья, а ежели нужны раздоры и убийства - бей острием».
«Не без труда» сумел Ирвингов звездочет удержать руку государя, вознамерившегося истребить всех деревянных куколок, алчно при этом «подхихикнув».
Зловещее хихиканье по поводу совершившегося кровопролития раздается и в пушкинской «Сказке о золотом петушке» - весьма своеобразной обработке сказки Ирвинга.
От многого в ней отказался Пушкин. Не сохранил, в частности, и шахматный столик - не закончил начатого год назад. Он насытил собственную сказку подробностями, более присущими русскому фольклору, и перенес в нее из сказки американца качественную характеристику ее героя: пушкинский Дадон тоже самовластный тиран, стоящий во главе государства. Но наказание героя сказки Ирвинга несравнимо менее значимо.
Ибо пушкинский звездочет не просто некий всемогущий чародей. Он осуществляет волю тех сил, которые не дали мачехе из «Сказки о мертвой царевне» уничтожить падчерицу, не позволили темным силам у Гете похитить Фаусто-ву душу. Поэтому золотой петушок - звездочетов дар Дадону - станет не только, как бронзовый всадник у Ирвинга, предупреждать царя об опасности, но окажется строжайшим блюстителем нравственности, неумолимым стражем ее законов. И если учесть, что, по народным поверьям, петух «прогоняет нечистую силу», вещает о восходе солнца и даже сам является «метафорическим названием восходящего солнца» [11, с. 118-120], то осуществленная золотым петушком «в глазах у всей столицы» расправа над царем обретает в пушкинской сказке глубочайший нравственный смысл: Дадон - нелепость, бессмыслица, нонсенс в вековечной живой природе и потому неизбежно будет выброшен из нее.
Именно этот мотив и роднит обе пушкинские сказки -«Сказку о Мертвой царевне и о семи богатырях» и «Сказку о золотом петушке»: наказания, которым подвергнуты их персонажи, очень суровы, но торжествуют в обеих светлые силы - Пушкин не нарушил жанрового закона сказки, требующего для себя обязательного счастливого конца: Сказка ложь, да в ней намек, Добрым молодцам урок.
Пушкин не учительствовал, закончив так сказку. Анна Ахматова, по-моему, зря в работе, посвященной «Сказке о золотом петушке», поставила двоеточие после слова «намек» [12, с. 27], упростив этим смысл пушкинской строчки: «Сказка ложь, да в ней намек», обеднив ее связность со следующей за нею: «Добрым молодцам урок».
Да, есть в беловом автографе пушкинской рукописи вариант стиха с двоеточием на конце: «Сказка ложь, да в ней урок:» - Пушкин, стало быть, пробовал и это.
Но ведь он от этого отказался: «Ценсура не пропустила следующие стихи в сказке моей о золотом петушке: Царствуй, лежа на боку.
и
Сказка ложь, да в ней намек, Добрым молодцам урок», -
записал в дневнике Пушкин в феврале 1835 г. [13, с. 47], то есть спустя несколько месяцев после того, как закончил свою сказку.
Он поставил после слова «намек» запятую, потому что не мог не почувствовать, что двоеточие обозначило бы нравоучительность авторского «намека», который в этом случае мог быть понят как некое моральное наставление «добрым молодцам». А наставлять их морали Пушкин не собирался.
(Поэтому я поддерживаю тех издателей, кто публикует сейчас эти, так и не появившиеся при жизни Пушкина строчки, какими он их и записал в дневнике. И решительно отказываюсь понять тех, кто после слова «намек» для чего-то ставит восклицательный знак. Пушкин не возводил стены между собой и читателями - «добрыми молодцами», не давал им морального урока и не похвалялся перед ними воплощением своего замысла, а иначе что же еще может означать этот акцентно-усиленный восклицательным знаком «намек»?)
Доверимся самому Пушкину, его записи в дневнике, который вел не для печати: «Времена Красовского возвратились. Никитенко глупее Бирукова» [13, с. 47].
Горечь этой записи усилена воспоминанием о цензорах времен пушкинской молодости, прославившихся тупым умением подозрительно обнюхивать каждое слово, нагоняя тоску и уныние даже на преданных режиму литераторов. «Бируков и Красовский невтерпеж были глупы [и] своенравны и притеснительны», - писал Пушкин из Одессы брату в июне 1824 г. «Это долго не могло продлиться», - резюмировал он [14, с. 73], конечно, не предполагая, что через десять лет ему снова придется столкнуться с той же «невтерпеж» нелепо-охранительной цензурой. Да и не стал бы Пушкин так уничижительно отзываться об умственных способностях весьма неглупого Никитенко, сравнивать того с дураком Бируковым, если б всего только подпускал в не пропущенные Никитенко строки политических шпилек.
Пушкин знал цену своим властям предержащим, знал цену их политике. И они понимали это, относились к нему с величайшим недоверием. Но, как точно сказал о Пушкине Б. И. Бурсов, «он подходит к человеческой природе как к исторически меняющейся, но изначально неизменной» [15, с. 474].
Поэтому Пушкин не просто и не столько бичует «добрых молодцев», сколько всем своим творчеством (в том числе и сказочным) стремится поспособствовать тому, чтобы эпитет «добрые» сделался их реальной взаправдашней характеристикой.
СПИСОК ИСТОЧНИКОВ И ЛИТЕРАТУРЫ
1. Пушкин А. С. Полн. собр. соч. в 10 т. Т. 3. Л.: Наука, 1977.
2. Гоголь Н. В. Собр. соч. в 7 т. Т. 7. М.: Художеств. литература, 1978.
3. Татевский сборник С.А. Рачинского. СПб.: Тип. М. Стасюлевича, 1899.
4. Красухин Г. Превратности оборванной дружбы: Пушкин и Баратынский // Вопр. литературы. 2012. № 4.
5. Достоевский Ф. М. Полн. собр. соч. в 30 т. Т. 26. Л.: Наука, 1984.
6. Рассадин Ст., Сарнов Б. В стране литературных героев. М.: Искусство, 1979.
7. Макогоненко Г. П. Творчество А. С. Пушкина в 1830-е годы (1833-1836). Л.: Художеств. литература, 1982.
8. Анненков П. В. Материалы для биографии А. С. Пушкина. М.: Наука, 1985.
9. Пропп В. Я. Фольклор и действительность. М.: Наука, 1976.
10. Голосовкер Я. Э. Логика мифа. М.: Наука, 1987.
11. Афанасьев А. Н. Поэтические воззрения славян на природу: в 3 т. Т. 1. М.: Индрик, 1994.
12. Ахматова А. А. О Пушкине: Статьи и заметки. Л.: Сов. писатель, 1977.
13. Пушкин А. С. Полн. собр. соч. в 10 т. Т. 8. Л.: Наука, 1978.
14. Пушкин А. С. Полн. собр. соч. в 10 т. Т. 10. Л.: Наука, 1979.
15. Бурсов Б. И. Судьба Пушкина. Л.: Сов. писатель, 1985.
МЕДИАТЕКСТ КАК УЧЕБНЫЙ МАТЕРИАЛ ДЛЯ ФОРМИРОВАНИЯ МЕЖКУЛЬТУРНОЙ КОМПЕТЕНЦИИ СТУДЕНТОВ ЯЗЫКОВОГО ВУЗА
INTERCULTURAL COMPETENCE
MEDIA TEXT AS TRAINING MATERIAL TO FORM THE OF STUDENTS OF THE LANGUAGE DEPARTMENT
Е. И. Шеваршинова
Основной задачей данной статьи является показать возможность формирования иноязычной коммуникативной компетенции параллельно с формированием межкультурной компетенции студентов
E. I. Shevarshinova
The main aim of the article is to show a possibility to form the communicative competence and the intercultural competence of students of the language department at the same time using media texts of the country
