CC BY
120
И. А. СПИРИДОНОВА
Петрозаводский государственный университет
ПУШКИН В ТВОРЧЕСКОЙ ЭВОЛЮЦИИ А. ПЛАТОНОВА
Календарные сто лет, которые пролегли между жизнью и творчеством А. С. Пушкина и А. П. Платонова, в плане культурно-историческом обернулись сменой двух веков: «золотой век» Пушкина сменился «серебряным», затем наступило время «железного». Железное время и станет предметом художественного исследования Платонова, оно же безжалостно отшлифует его талант до «обнаженного сердца».
Русская литература XIX века получила от века XVIII два завета — оду Державина «Бог» и оду Радищева «Вольность». В этих символических координатах и развертывается драматическая борьба за выбор вектора духовно-исторического развития России. Пушкин, сознавая историческую неразрешимость «проклятых вопросов», нашел поэтическое решение. Он явил в «божественном глаголе» гармонию и красоту — благодать жизни, не затушевывая ее трагизм.
Кардинальные изменения исторической жизни связаны с изменением культуры, ее языка. Язык предшествующей эпохи, если воспользоваться определением М. Бахтина, становится для новой действительности «чужим». «Знак кончившейся культуры», он не дает сказать то, что хочет писатель, а «говорит то, что хочет сам»1.
Платонов сознавал это, потому в хаосе погибающего и вновь нарождающегося мира хотел услышать «его собственное имя из его же уст, вместо нарочно выдуманных прозваний»2. Язык Платонова — один из самых оригинальных в русской литературе ХХ века. Но он не выдуман, а выстрадан автором в поиске истинных связей слова с действительностью. Платонов не буквой, а духом продолжил традиции
© Спиридонова И. А., 2001
1 Гаспаров М. Л. Русский стих как зеркало постсоветской культуры // Новое литературное обозрение. 1998. № 4. С. 81.
2 Платонов А. Чевенгур. М., 1991. С. 71.
466
русской литературы: высокой духовности, философской глубины, гуманизма, правдоискательства. В разрушенных координатах культуры ему необходима была опора — авторитет, учитель, товарищ. Он находит такую опору в Пушкине. Ф. Достоевский, выступая в 1880 г. перед членами Общества любителей российской словесности, говорил о «пророческом» значении Пушкина: «...появление его сильно способствует освещению темной дороги нашей новым направляющим светом»3.
Художник, по определению Б. Пастернака, — «вечности заложник у времени в плену». Писатель революции, Андрей Платонов принял ее идеалы свободы, братства, но не согласился с лозунгом времени: «цель оправдывает средства». К концу 20-х годов он пришел к пониманию революционного настоящего как нового витка исторической трагедии, где человек освободился от Бога, от истории, от моральных обязательств перед матерью-природой. Он провозгласил себя царем жизни, однако скоро оказался в жалком положении червя, раздавленного «железным самотеком истории»4.
Вот как понимает человека один из героев романа «Чевенгур» — скиталец и философ — мастеровой Захар Павлович:
Тоска Захара Павловича была сильнее сознания бесполезности труда <...> он не мог превозмочь свою думу, что человек произошел из червя, червь же — это простая страшная трубка, у которой внутри ничего нет — одна пустая вонючая тьма»5.
3 Достоевский Ф. Дневник писателя 1880 г. Август. Глава вторая: Пушкин (очерк) // Достоевский Ф. Искания и размышления. М., 1988. С. 386.
4 В христианской культурно-исторической традиции человек воспитывался в сознании «Ты — червь, ты — царь»: в памяти о своей изначальной греховности, ничтожестве и, одновременно, с верой в возможность возвыситься, приблизиться к Царственному Облику. Яркий тому пример — образ человека в оде Г. Державина «Бог», где он раскрывается через оппозиции «червь-бог», «царь-раб». Атеистическое время внушает человеку: «Ты — царь». В творчестве Платонова 1910—1920-х годов от ранних произведений до «Чевенгура» художественно запечатлено распадение оппозиций «червь-бог», «раб—царь», которые организовывали духовно-нравственную жизнь человека. В результате новый «царь» жизни — революционная масса и ее вожди — характеризуется не величием, а убогостью. Эта характеристика появится в стихотворении Платонова рубежа десятилетий «Мысль»: «На царство сядет царь убогий — Ни ты, ни я, а — мы».
5 Платонов А. Чевенгур. С. 34.
467
В дневниках Платонова находим такую запись: «Типичн<ый> человек н<ового> времени: это голый — без души и имущества, в предбаннике истории, готовый на все, но не на прошлое»6. «Голый человек» революционного времени не имеет ничего общего с «голым зерном», о котором говорит св. апостол Павел в Первом послании коринфянам, через метафорическую картину сева объясняя воскресение: «И когда ты сеешь, то сеешь не тело будущее, а голое зерно, какое случится...» (1 Кор. 15:37). «Голое зерно» в дальнейшем разъясняется как «тело душевное», готовое принять в себя новое содержание: «Сеется тело душевное, восстает тело духовное» (1 Кор. 15:44). У атеистического человека такой перспективы нет. Из трагедии времени, в котором человек оказался «голым», писатель напряженно искал выход.
В творческой и духовной эволюции Андрея Платонова роль Пушкина трудно переоценить. Об этом много, проникновенно и глубоко писал сам Платонов. Вопрос о месте Пушкина в творческом сознании Платонова не остался без внимания исследователей. Ему посвящены разделы в работах Л. Шубина, И. Крамова, В. Васильева, В. Чалмаева, Н. Корниенко; специальная статья В. Свительского и С. Сергиенко7. Однако тема требует дальнейшего исследования, прежде всего — в свете историко-литературных реалий времени.
Впервые Андрей Платонов познакомился с творчеством Пушкина в церковноприходской школе, где он, как все, читал и учил наизусть пушкинские стихи. Однажды, открыв книжку, он прочитал: «В селе за рекою потух огонек.»8 и был потрясен открытием. Слова вдруг ожили пейзажем за окном, соединились с жизнью, открыли красоту родины. Годы спустя Платонов вспоминает: «Эти стихи <...> сразу объяснили мне уют, скромность и теплоту моей родины — и от них я больше любил уже любимое»9. Пушкинские строки
6 Платонов А. Деревянное растение: Из записных книжек 1927—1950 // Огонек. 1989. № 33. С. 13.
7 Свительский В., Сергиенко С. А. С. Пушкин в творческом сознании Андрея Платонова: К 150-летию со дня смерти поэта // Подъем. 1987. № 2. С. 119—128.
8 Стихотворение «Вишня», из которого взяты эти строки, в современных собраниях сочинений Пушкина присутствует в качестве «приписываемого» Пушкину, но, как установил Л. Шубин, в учебниках и хрестоматиях дореволюционного времени, которыми пользовался и Платонов, оно — одно из наиболее часто публикуемых.
9 Платонов А. Собрание сочинений: В 3 т. Т. 3. М., 1985. С. 532.
ё1оаад £ íQëëдOëаëa йС^ёаипаа А ëaAíëgë£A 467 пробудили творческое воображение. Из них вырастает новый образ — уже платоновский:
Я увидел лето и большую ослепляющую реку в синих лучах. На песке, на том берегу, засыпает соломенная деревня и брешут собаки, и нигде — никого. Только глядит в темное небо оттуда чей-то поздний огонь из окна. Должно, лампадка. Зудит мошкара над головой, и еще тише. Тухнет огонь, будто его и не было. И не найдешь глазами, где была деревня. Обрадовалась и загудела мошкара — и сразу пропала. Один остался комарик и звенит как за две версты, а он на носу. Маленький и живой. Я мал и один, тихо и темно <...> А утром будут те же луга, поля, солома, деревни и плетни <...> И я увижу, что здесь родился, и никуда не пойду10.
Такую картину рисует в своем воображении вдохновленный теми же пушкинскими строками герой рассказа «Серега и я», где «я» героя-повествователя автобиографически узнаваемо.
Так начался творческий диалог Платонова с великим русским поэтом, однако на время он будет прерван. Нарушено будет и обещание, данное в рассказе «Серега и я».
Андрей Платонов считал 1917 год началом новой эры в истории человечества. Революция позвала молодого воронежского пролетария в неведомый и прекрасный мир коммунистического братства, равенства, свободы. «У начала царства сознания», «Золотой век, сделанный из электричества» — так видел молодой мечтатель будущее революции. Красота малой родины поблекла, уют и теплота дома стали душной теснотой, свет лампадки только подчеркивал мрак жизни. Платонов безоглядно уходит в мечту, имя которой — социализм. Он был убежден, что старый мир обречен: в нем умер Бог11 и не народился настоящий человек. Этот обездоленный мир человек должен переделать «во имя свое».
Революционная программа художника тех лет отличается ярым радикализмом и утопизмом. Жертвенный прорыв в вечность — к Истине (это слово Платонов пишет с большой буквы), — даже если это потребует конца человеческой судьбы, гибели мира, становится главной идеей в творчестве Платонова тех лет. Героям целого ряда его произведений
10 Цит. по: Шубин Л. Поиски смысла отдельного и общего существования. М., 1987. С. 103.
11 См. об этом: Спиридонова И. А. Христианские и антихристианские тенденции творчества Андрея Платонова 1910—1920-х годов // Евангельский текст в русской литературе XVIII—XX веков. Петрозаводск, 1994. С. 348—360.
469
нужен именно конец света, и они его устраивают. Мужик Ерик из одноименного рассказа, заскучав в жизни, лепит вместе с «врагом рода человеческого» глиняное войско, которое отправляет в мир:
Отреклись они от бога и врага рода человеческого, опередили их и задумали переворотить мир и показать всем, что он есть пакость и потеха. Нужно, дескать, самим делать другую землю сначала. Мир кончился потешением и радостью. Земля и небо оказались пакостью, курником и никому не были больше надобны. Ериков полк наделал делов12.
Инженер Вогулов из «Потомков солнца» в борьбе с несовершенством мира готов пойти на любые жертвы, преступить любую черту. Чтобы лучше работал разум, быстрее нашелся выход в истину, он убивает в себе «теплокровное божественное сердце». Бессердечный разум Вогулова превращает землю в экспериментальный полигон, губит ее. Героя не посещают сомнения в правоте его дела. Однако в авторском сознании они уже
присутствуют. Прощание с антропотехнической утопией состоится в повести «Эфирный тракт» (1927).
В 1927 году вся страна готовится праздновать 10-летнюю годовщину революции. Платонов к этому времени с женой и маленьким сыном оказывается в Москве без работы и жилья — у последней черты нужды и отчаяния: «Безработица. Голод. Продажа вещей. Травля. Невозможность отстоять себя и нелегальное проживание.»13. К социальным бедам добавляется духовный кризис. Начинается период «усомнения» Платонова в «железных» планах и программах времени и собственных утопических прожектах. Утрата веры и смысла жизни для него равны утрате жизни: «Единственный выход: смерть и устранение себя»14.
12 Платонов А. Ерик // Юность. 1988. № 6. С. 59. Сравним эту «потешную» версию конца света с теми главами романа «Чевенгур», где революционные ревнители приходят к мысли, что для наступления коммунизма необходимо устроить конец света. И они его устраивают: расстреливают буржуев (организуют им «второе пришествие»), изгоняют из города «полубуржуев», проводят субботники по уничтожению садов и имущества — расчищают место для коммунизма. Последний, однако, не наступил, а вскоре погибла от неизвестной «механической силы» сама чевенгурская коммуна, истощенная революционными подвигами. Но это Платонов напишет десять лет спустя...
13 Цит. по: Корниенко Н. В. История текста и биография А. П. Платонова (1926—1946) // Здесь и теперь. 1993. № 1. С. 19.
14 Там же.
470
Период сомнений, страданий одновременно становится периодом творческого взлета: «Епифанские шлюзы», «Город Градов», «Сокровенный человек», «Че-Че-О», «Песчаная учительница», «Государственный житель», «Усомнившийся Макар», «Чевенгур». Оформляется стиль писателя, он находит своего героя — человека «из обихода революции». Андрей Платонов вновь думает и пишет о революции, но поменялась точка зрения — он хочет увидеть революцию изнутри народа, его нужд и чаяний.
Чтобы понять настоящее, писатель «возвращается» в историю. В 1927 году выходит историческая повесть «Епифанские шлюзы» о времени Петра I. Избранная тема сразу поставила произведение в диалогические отношения с «Медным всадником» Пушкина. Через судьбу английского инженера Бертрана Перри, «соучастника» петровских преобразований, который невольно погубил Епифань и заплатил за свою и чужую вину страшной смертью, Платонов прозрел (epiphany — явление божественной истины, прозрение) трагедию социалистического настоящего (статья «О социалистической трагедии» написана в это же время, но ее не опубликуют). Яркие характеры, многозначное решение конфликтов: цивилизация/природа, запад/восток, личность/государство, разум/сердце, умение передать дух и колорит эпохи, краткость и емкость повествования — все это поставило «Епифанские шлюзы» в ряд лучших произведений, продолжающих пушкинскую традицию исторической романистики.
В 1927 году на стол редактора издательства «Молодая гвардия» была положена повесть «Сокровенный человек». Название повести — вызов времени, которое уже поделило общество на массу и вождей. Оформляется «стальная организация действия с вождями» (Л. Троцкий), а Платонова интересует «душевный бедняк». Его «сокровенный человек» Фома Пухов, вырванный из привычной жизни историческими потрясениями («время вокруг него стояло, как светопреставление»), пытается, не доверяя лозунгам и призывам, отыскать свое место и свой смысл в революции. Последний он формулирует как «одоление душевной чужбины». Когда в следующем году повесть «Сокровенный
ё1оаад £ í£ëëдOëаëa й^ёайпаа А ëaAíëgë£A 469 человек» увидела свет, Пухов критиков насторожил: «Он в конце концов ушиблен революцией, он ее восхищенный и подавленный наблюдатель.» (Р. Мессер); «Самые героические поступки Пухов совершает сомнамбулически, толкаемый своеобразной авантюрной любознательностью.» (М. Майзель). Однако
471
Платонов продолжает художественное исследование действительности — ему нужна правда, а не слава15.
В повести «Город Градов» «рыцарь бюрократии» Шмаков делает признание, снятое редакторами при публикации:
Кто мы такие? Мы за-ме-сти-те-ли пролетариев! Стало быть к примеру? я есть заместитель революционера и хозяина! Чувствуете мудрость? Все замещено! Все стало подложным!..16
«Подложной» современности предъявит свой счет Макар Ганушкин из рассказа «Усомнившийся Макар» (1929). Открытий и откровений Макара Ганушкина, сделанных наяву и во сне, рапповская критика писателю не простит. Следует разгромная статья Л. Авербаха «О целостных масштабах и частных Макарах». Бдительность по отношению к Платонову и его произведениям резко повышается. Роман «Чевенгур» уже не пропустят. Защищать произведение и автора откажется даже М. Горький. Через два года, когда выйдет «бедняцкая хроника» «Впрок», писателю будет вынесен приговор: «враг рабочего класса». Возражение Платонова: «.я классовым врагом стать не могу и довести меня до этого состояния нельзя, потому что рабочий класс — это моя родина.»17 — услышано не будет. Его перестают печатать.
Пушкинские образы, мотивы, темы звучат во многих произведениях писателя конца 20 —30-х годов. Железное время в трагически заостренной форме ставит перед Платоновым проблемы свободы и совести, народа и власти, личности и государства, столь глубоко художественно разработанные Пушкиным. Исследователи давно обратили внимание на значимость в произведениях Платонова мотива памятника, восходящего к «Медному всаднику» («Чевенгур», «Усомнившийся Макар», «Мусорный ветер»).
На наш взгляд, финал «Бориса Годунова» — последние ремарки трагедии: «Народ в ужасе молчит», «Народ безмолвствует» — является ключом к пониманию народных сцен в произведениях Платонова. Писатель размышляет о финале «Бориса Годунова» в статье «Пушкин и Горький» (1937), но тема безмолвствующего народа («затихшей революции») появится уже в фельетоне «Душа человека — неприличное
15 Платонов А. «Мне это нужно не для славы» (Письма М. Горькому) // Вопросы литературы. 1988. № 9. С. 170.
16 Цит. по: Корниенко Н. В. История текста и биография А. П. Платонова (1926—1946). С. 74.
17 Платонов А. «Мне это нужно не для славы» (Письма М. Горькому). С. 177.
472
животное» (1921). Кульминацией в разработке этой темы станет «Котлован».
Ф. Достоевский ставил в особую заслугу Пушкину, что тот «провел перед нами <. > целый ряд положительно прекрасных русских типов, найдя их в народе русском. Главная красота этих типов в их правде, правде бесспорной и осязательной, так что отрицать их уже нельзя, они стоят, как изваянные»18. «Ни один русский писатель ни прежде, ни после его, — развивает свою мысль Достоевский, — не соединялся так задушевно и родственно с народом своим, как Пушкин»19.
470 а. А. ёёаёаМёдё^А
Сам гений русской словесности, происходивший из древнего и славного дворянского рода, хорошо знавший свою родословную, гордившийся предками, тем не менее определял себя в русской общественной пирамиде как мещанина:
Меня зовут аристократом: Смотри, пожалуй, вздор какой! Не офицер я, не асессор, Я по кресту не дворянин, Не академик, не профессор; Я просто русский мещанин.
(«Моя родословная»)
В рукописи стихотворения имелся эпиграф из Беранже: «Я простолюдин, совсем простолюдин, / Я простолюдин, простолюдин, простолюдин20. Современникам, впрочем, и без эпиграфа все было бы ясно («было бы», так как стихотворение при жизни Пушкина не публиковалось). В пояснении, что «мещанин» — это «простолюдин», «горожанин низшего разряда» (В. Даль), нуждается читатель современный, для которого начальное значение слова «мещанин» погребено под слоем резко отрицательных этических значений. Определяя себя «по кресту» «русским мещанином», Пушкин тем самым поэтически декларировал свою народность и православность.
О Платонове один из первых и самых глубоких исследователей его творчества Л. Шубин писал: «Он был интеллигент, который не вышел из народа»21. В страшных реалиях
18 Достоевский Ф. М. Указ. соч. С. 395.
19 Там же.
20 Пушкин А. С. Собрание сочинений: В 10 т. Т. 2. М., 1981. С. 196—197, 383.
21 Шубин Л. Поиски смысла отдельного и общего существования. М., 1987. С. 148.
473
жизни («История всегда сама на себя не похожа», — горько шутил писатель) он ищет положительно прекрасные характеры — и находит. «Народ весь мой бедный и родной», «Страна темна, а человек в ней светится», — запишет он в своих тетрадях22. Платонов в 30-е годы выступит в защиту мещанина. «Мещанин, а не герой вывезет историю», — вот его мнение23. «Река Потудань», «Фро», «Третий сын», «Среди животных и растений» («Жизнь в семействе») — произведение за произведением Платонов рассказывает о жизни обычных людей (обывателей), их муках и стойкости, терпении, душевной теплоте, утверждает их сокровенность и право на место в истории. Э. Найман увидел в этом уступку времени, сталинскому режиму: «Рассказы, созданные Платоновым в 1935 и 1936 годах, правдиво показывают, "как мы живем, какая атмосфера может быть у нас". Они передают, может быть, лучше любого другого произведения этого времени, боль гения, примиряющегося с тем, что раньше казалось бы ему политическим и биологическим тиранством»24. Между тем сами власти и критики, обслуживающие идеологию диктатуры, так не считали.
А. Гурвич, пристрастно и тщательно проанализировав все опубликованные произведения Платонова, обращает внимание на то, что в них господствует «бог жалости»: «Где бы ни скитался одинокий, забытый человек, Платонов следует за ним неотступной тенью, точно боится, как бы чье-нибудь немое горе (курсив автора. — И. С.) не умерло бы
eioaaQ Q iQeeoOeaea uQeaunaa A. eaAiegeQA 471
22 Платонов А. Деревянное растение. С. 15.
23 Там же. С. 14.
24 Найман Э. «Из истины не существует выхода» — Андрей Платонов между двух утопий // Russian Studies. 1994. № 1. С. 136. Приведем заключительные выводы исследователя: «Трагедия судьбы Андрея Платонова и многих его современников заключается в том, что они изменили, некоторые после длительного сопротивления, своим космическим мечтам ради службы людям, олицетворяющим самые низкие, отнюдь не революционные эмоции. Они обменяли небесные звезды на суконные. У Платонова этот процесс проходил болезненно и неохотно; хотя он привел к созданию нескольких шедевров советской прозы, Платонову тоже, в конечном счете, пришлось узнать, "какими бывают звезды вблизи"» (Там же. С. 138). Насчет «службы суконным звездам», оставим это на совести исследователя. Интересно другое: Э. Найман оплакивает звездные мечтания Платонова 1910—1920-х годов, когда автор и его герои во имя «великого завтра» были готовы пожертвовать настоящим, человеческой жизнью.
474
в неизвестности, не родив ответной скорби»25. Последняя, возмущается критик, распространяется и на человека революционного времени, одновременно сам новый социалистический мир у Платонова предстает «неведомым и невидимым». Он делает вывод о «религиозном душеустройстве» платоновской прозы, который переходит в идеологические обвинения в анархизме, индивидуализме, чуждости его мировоззрения — советскому. Заключительный аккорд работы: «Платонов ненароден именно потому, что в его произведениях не нашли своего отражения истинные чаяния и огромные творческие силы русского народа. Платонов антинароден, поскольку истинные качества народа извращены в его произведениях»26.
Один из узловых моментов истории страны и духовной биографии Платонова — год 1937.
В 1937 году общество продолжает жить важнейшим событием 1936 года, когда на VIII чрезвычайном съезде Советов было объявлено о победе социализма и принята новая — сталинская — конституция. Страна готовилась к 20-летнему юбилею революции. Это праздничная сторона жизни. Но 1937 год — пик репрессий. Год открывается процессом «антисоветского троцкистского центра» (19—30 января 1937 г.). В газетах и журналах появляются рубрики «Бдительность и еще раз бдительность». По всей стране проходят митинги и собрания, где требуют высшей меры наказания для «врагов народа».
В этом же году в современную литературную, шире — культурную жизнь входят две исторических даты: 100 лет со дня смерти Пушкина и годовщина смерти Горького27. Если заглянуть в газеты и журналы, посвященные последнему событию, — везде красным красно, торжественно и празднично, словно нет горя утраты28. Годовщина смерти «буревестника революции» была «включена» в празднование
25 Андрей Платонов: Воспоминания современников: Материалы к биографии. М., 1994. С. 358.
26 Там же. С. 408.
27 Его лечащий врач, профессор Д. В. Плетнев проходил в это время по процессу «правотроцкистского блока» как «убийца и отравитель» пролетарского писателя.
28 В № 6 журнала «Литературный критик» за 1937 год, посвященном основателю пролетарской литературы, на титульном листе скорбная дата словно отменялась красным цветом заголовка «Годовщина со дня смерти великого пролетарского писателя Алексея Максимовича Горького».
475
20-й годовщины победы революции (а революций без жертв не бывает).
У Платонова к этому времени огромное количество неизданных произведений:
472 а. А. ёёаёаМеде^А
«Мусорный ветер», «14 Красных избушек», «Котлован», «Ювенильное море», «Джан», «Счастливая Москва». Что испытывал автор, глядя на свои литературные детища, политые грязью и отлученные от читателя, можно понять из его записи: «Музыка — окончательно запрещенная литература, когда она замычала, — и из этого, из окончательного запрещения, — явилось самостоятельное великое искусство»29.
Пробьются к читателю книга «Река Потудань» и ряд литературно-критических и публицистических статей. Свои выступления в «Литературном обозрении» Платонов подписывает псевдонимом Ф. Человеков. Это тогда, когда от художника требовалось писать от лица коллектива, «а не от стиснутого и сжатого одиночеством маленького своего «я»« (М. Шагинян). Псевдоним художника — Ф. Человеков — символизирует верность Платонова гуманистической традиции русской литературы — традиции Пушкина и Достоевского.
В подготовительных материалах к роману «Счастливая Москва», над которым Платонов работал в середине 30-х годов, находим: «Новый мир реально существует, поскольку есть поколение искренне думающих и действующих в плане ортодоксии, в плане «оживленного» плаката, — но он локален, этот мир <...> Всемирным, универсально-историческим этот новый мир не будет, и быть им не может. Но живые люди, составляющие этот новый, принципиально новый и серьезный мир, уже есть, и надо работать среди них и для них»30. «Узник — Новый Мировой тип!» — еще одна запись к «Счастливой Москве». В романе о социалистическом настоящем много одиночества, страданий, сомнений героев, и ни разу это настоящее не названо «социализмом». И везде в его художественном пространстве с портретов «улыбающийся, скромный Сталин сторожил на площадях и улицах все открытые дороги свежего неизвестного социалистического мира»31. Как видим, Платонов в оценке социалистического мира накануне 20-й годовщины революции расходится
29 Платонов А. Деревянное растение. С. 14.
30 Там же.
31 Платонов А. Счастливая Москва // Новый мир. 1998. № 9. С. 53. 476
с государственным утверждением: «страна победившего социализма».
«Счастливая Москва» — это еще и роман о любви, как большинство произведений А. Платонова этого времени («Фро», «Третий сын», «Река Потудань», «Джан»). В платоновском мире любовь происходит «от неизжитой еще всемирной бедности общества, когда некуда деться в лучшую участь». Его герои, соблазненные легкой любовью «к дальнему», учатся наново любить ближнего: родителей, детей, стариков. Эти ежедневные отношения требуют терпения, кротости, смирения, совести. Мучительный путь духовных исканий проходит Семен Сарториус, герой «Счастливой Москвы». Признанный авторитет советской науки, он, ведомый своей изболевшейся душой, муки которой не может заглушить голос рассудка, порывает с идеологией времени, уходит «в мещанство», чтобы там помочь одной единственной несчастной семье. У Марфы Чебурковой уходит муж, и в знак протеста ее старший сын кончает жизнь самоубийством. Остаются вдвоем озлобленная страданиями женщина и ее младший сын Семен. Жизнь Сарториуса в этом семействе — сущий ад, но герой смирением, терпением и сердечным участием пытается убавить их горе и примирить с жизнью. Социальная деградация героя становится временем его нравственного роста.
е1оаад £ í£ëëдOëaëa й£ëaйnаа А. ëaAíëgë£A 473
Тема кроткого подвига любви поддержана в творчестве Платонова Пушкиным. В юбилейный Пушкинский год Платонов посвящает великому русскому поэту две статьи: «Пушкин — наш товарищ» и «Пушкин и Горький»32, но практически имя Пушкина не сходит со страниц его произведений. В 1939 году он ждет выхода книги литературно-критических статей «Размышление читателя», где пушкинская тема занимает центральное место. Однако вышел лишь сигнальный экземпляр. Книга так и не увидела свет при жизни автора, повторив судьбу «Чевенгура».
О чем бы ни думал и ни писал в это время Платонов, везде присутствует Пушкин как эталон таланта и совести.
32 Статья будет опубликована в шестом номере «Литературного критика» за 1937 год, целиком посвященном великому пролетарскому писателю. Платонов окажется единственным автором, у кого имя Горького, при всем огромном интересе Платонова к его творчеству, будет поставлено в статье вторым — вслед за Пушкиным — и в названии («Пушкин и Горький»), и в выводах: «Горький — не Пушкин и не равноценен ему» (Платонов А. Размышления читателя. М., 1980. С. 14).
477
Платонов вступит в полемику со своим временем по поводу Пушкина.
Время пишет новую идеологическую версию Пушкина — советскую. Постановление ЦИК СССР о праздновании 100-летнего юбилея со дня смерти поэта вышло еще 16 декабря 1935 года. Как писали газеты, в нем «дана была четкая характеристика исторических заслуг великого русского поэта». Ей надлежало неукоснительно следовать. Тон задает центральный печатный орган страны — газета «Правда». Предъюбилейные пушкинские материалы идут в ее январских номерах вслед за публикациями с процесса «параллельного антисоветского троцкистского центра». Первый февральский номер «Правды» открывается шапкой-заголовком «Многочисленный советский народ, сплоченный вокруг партии Ленина—Сталина, единодушно одобряет приговор над изменниками родины». Материалов о Пушкине нет. Они появляются лишь с четвертого номера и размещаются на 3—4 страницах. На первом месте юбилейные пушкинские материалы пойдут в «Правде» лишь в восьмом—одиннадцатом февральских номерах. В двенадцатом — первые страницы займут «Живые славные традиции Волочаевки» (заголовок номера). Пушкинская тема уходит на последние страницы.
Все материалы о Пушкине в «Правде» тщательно идеологически выверены. Свое слово к новой идеологической версии Пушкина заставили прибавить и таких ученых, как В. Нечкина («Пушкин и декабристы»33, «Ленин и Пушкин»34), и таких художников слова, как Ю. Тынянов, который сократил «Личность Пушкина» (название статьи) до одной строки: «.в мой жестокий век восславил я свободу. »35.
Советская версия Пушкина — ученик Радищева, борец с самодержавием, певец свободы. В. Шкловский в статье «Путешествие из Москвы в Петербург» заявляет Радищева учителем Пушкина даже при анализе одноименного произведения писателя. Пушкинское «Путешествие из Москвы в Петербург» окажется — в трактовке Шкловского 1937 года — ничем иным как пародией на домоседа-мещанина (героя-повествователя)36.
33 Правда. 1937. № 7 (февраль). С. 4.
34 Правда. 1937. № 10 (февраль). С. 3.
35 Там же.
36 Там же. С. 4.
474 а. А. ёёаёаМеде^А
«Железное время» через вереницу верных, а чаще запуганных авторов последовательно развенчивает «черные легенды» прошлого о Пушкине — учителе и пророке России. Мысль «приспешника монархической России» Достоевского берется опровергнуть Д. Осипов в статье «Достоевскому ответила жизнь»37. Обращаясь к знаменитой Пушкинской речи Достоевского 20 (8) июня 1880 г., он пересказывает на языке своего времени и выделяет как неприемлемые, а значит ложные следующие ее положения: «... Пушкин в изображении Достоевского от мятежных поисков всемирного счастья перешел к смиренному воспеванию консервативной «народности»«; «.Россия в образе коллективной Татьяны будет спасать мир от социализма.»; «Русские Онегины должны это понять как урок и завет самого Пушкина. «Смирись, гордый человек.», — таков вывод из Пушкинской речи Достоевского. Это будто бы сам Пушкин говорит России, противопоставляя реакционный национализм крамольному интернационализму». «В чем пророчество?» — вопрошает Осипов и завершает свою статью тем, что Достоевский ошибся и в оценке свободолюбивого гения Пушкина, и в оценке России, ставшей первой в мире страной победившего социализма.
Немногие нашли мужество возражать. Среди них — Е. Тарле, А. Македонов, Н. Устрялов. Последний в статье «Гений веков», опубликованной в газете «Известия» от 10.02.37, проводит мысль о сохранении через Пушкина образа русской культуры в советской России, видит в Пушкине «живой закон общенародного единства». В следующем 1938 году Н. Устрялов, в прошлом — сменовеховец, будет арестован и расстрелян. Такова цена личного мнения в обществе, где насаждалось единодушие.
Какую позицию занимает Платонов? Уже в том, какие пушкинские тексты и как он анализирует, мы находим несогласие с идеологическими установками времени. Писатель проходит «мимо» «Послания декабристам» (едва ли не главного пушкинского произведения для советской эпохи), зато уделяет много внимания «Пророку». Он размышляет над «Евгением Онегиным», при оценке героев солидаризируясь с . Достоевским (Платонов пишет о том, что именно пушкинский образ Татьяны Лариной высвечивает «тайну» народа, что человечество сохраняет себя «руками и сердцем многих Татьян Лариных»). Центральное место Платонов отводит
37 Там же. С. 2.
479
«Медному всаднику». Вслед за «Медным всадником» идет поэма «Тазит». Такой подбор пушкинских текстов свидетельствует о том, что Платонову важна пушкинская формула «примирения с действительностью» (Н. Корниенко).
Платонов — за целостное прочтение Пушкина: постижение его поэтического гения не через отдельные строки, цитаты, произведения — избранное кем? для чего? — ему важно понять целокупные смыслы пушкинских произведений, творчества в целом.
В понимании Платонова Пушкин — «образ высшего творческого деятеля, образ художника, творящего душу народа»38. Вслед за Достоевским писатель говорит об Учительстве Пушкина как необходимом моменте не узколитературного, а исторического и духовного развития. Пушкина Платонов поставит выше революционного юбилея и всех прочих событий исторической и личной жизни. Это не презрение ко времени и не игнорирование жизни. Для Платонова уже ясно, что себя, народ, социализм надо спасать. Спасать Пушкиным.
Вечная мысль Пушкина перефразирована Платоновым в связи с историческим
е1даад £ í£ëëдOëaëa й£ëaйnaaЛ. ëaЛíëgë£A 475 настоящим: «Социализм и злодейство — две вещи не совместимые»39. Пушкин, по убеждению писателя, «есть необходимая, а не только желательная сила коммунизма. Коммунизм, скажем прямо, без Пушкина, некогда убитого, и его, быть может, еще нерожденного преемника, — не может полностью состояться»40. Время возмущенно отвергнет эти платоновские формулировки как кощунственные. Платонов продолжает настаивать: человек будущего времени должен быть, не может не быть «пушкинским человеком».
Важный для Платонова вопрос — какова истинная связь художника с народом в «гибельные моменты истории». Так определяет Платонов время Пушкина и в публицистике всегда противопоставляет его «светлому настоящему» народа (однако в его художественных произведениях, как уже говорилось выше, настоящее лишено светоносного начала и имени «социализм»).
Как выйти из трагического конфликта человека и государства? Ответ на этот вопрос Платонов ищет, читая «Медного
38 Андрей Платонов. Воспоминания современников: Материалы к биографии. С. 272.
39 Там же. С. 349.
40 Там же. С. 349.
480
всадника». В двух центральных образах произведения — Петра I и Евгения — Платонов видит развитие «одного пушкинского начала». Для него важно, что этим исторически не сопоставимым характерам (царь-реформатор и обыватель) в произведении придана равная поэтическая сила и нравственная ценность. Именно из этого эстетического и этического равенства рождается трагедия. «В преодолении низшего высшим никакой трагедии нет, — пишет Платонов. — Трагедия налицо лишь между равновеликими силами, причем гибель одной не увеличивает этического достоинства другой»41.
Платонову дорога пушкинская мысль, что для гармонизации исторической жизни необходимы оба — и Петр I, и Евгений. Торжество идеи Петра превратило бы мир в «бронзу», и Адмиралтейская игла стала бы «подсвечником у гроба умершей (или погубленной) поэтической человеческой души». Но если бы бедному Евгению жизнь дала возможность осуществить его мечту — жить в «ветхом домике» Параши, то «мир ограничился бы этим грустным жилищем, где бездеятельная, бессильная бедность иссушила бы вскоре любящие сердца». Для жизни необходимо породнить Евгения и Петра I, но в истории «они — незнакомые братья: один из них не узнал, что победил, а другой не понял своего поражения».
Выход из исторической трагедии Платонов видит «в образе самого Пушкина, в существе его поэзии, объединяющей в этой своей «петербургской повести» оба главных направления для великой исторической работы, обе нужды человеческой души». Там, где жизнь не давала Пушкину сюжетно реализовать «объединение Петра и Евгения», не отступив от правды времени, пишет Платонов, художник решает его не логическим, сюжетным образом, а «способом второго смысла», где решение достигается не действием, а всей поэтической силой произведения. Платонову дорог исторический оптимизм Пушкина, его умение открыть и поэтически совершенно выразить одухотворенность человека и мира. Свою версию «одухотворенного человека и мира» Платонов даст в военных рассказах.
Всю войну Андрей Платонов работал (слово, которое он очень любил)
476 а. А. ёёаёаМеде^А
корреспондентом «Красной звезды». 5 сентября 1942 года появляется рассказ «Броня», за ним последовали другие. Рассказы, написанные в военные годы, по крайней мере их большая часть, сразу пришли к читателю: с купюрами,
41 Там же. С. 14.
481
жесткой редакторской и вынужденной авторской правкой, но все же пришли, разделив с ним долгий и трудный путь до Победы. Вновь выходят книги, всего — пять сборников: «Под небесами Родины», «Рассказы о Родине», «Броня», «В сторону заката солнца», «Солдатское сердце».
Истоки народного подвига Платонов видит в полноте его патриотического чувства, далеко выходящего за границы советской идеологии — в крестьянско-христианскую традицию национальной жизни. Так, офицера Махонина из рассказа «Офицер и крестьянин (Среди народа)» согревает и поддерживает на войне «тепло народной веры».
Как главный подвиг оценил Платонов способность человека одолеть в себе привычку войны. Разговор об этом с читателем писатель повел в рассказе «Семья Ивановых» («Возвращение»). Он был напечатан в журнале «Новый мир» за 1946 год. В начале 1947 года вышла статья В. Ермилова «Клеветнический рассказ», которая вернула Платонова в адов круг гонимых. Ни книги, ни отдельные произведения писателя не принимаются издательствами. Особенно болезненно воспринял Платонов отказ Центрального детского театра принять к рассмотрению (даже к рассмотрению!) пьесу «Ученик лицея», посвященную Пушкину. Художественный принцип одухотворения — столь важный в итоговом творчестве Платонова — в пьесе «Ученик лицея» прямо возводится к Пушкину: «.в тебе пребывает одухотворение всех бедных сердец живою прелестью»42, — говорит, обращаясь к юному Пушкину, поэт В. А. Жуковский.
В нелегкие последние годы Пушкин — главная духовная опора Платонова. Об этом свидетельствует рассказ «Любовь к родине, или Путешествие воробья». Рассказ автобиографичен. Одинокий старый музыкант, которого мучает мысль, что он «не приносит людям никакого добра», каждый день приходит к памятнику Пушкина на Тверском бульваре (писатель в последние годы жил там) и играет для случайных прохожих, для воробья, залетевшего к нему в футляр скрипки. Он рад, что его «музыка утешает людей, <.> обещает им счастье и славную жизнь».
Тяжелая болезнь не смогла разрушить кровно-сердечную связь А. Платонова с жизнью. Между тем ситуация в мире грозила новой войной. Сверхдержавы — США, Англия и СССР — находились в состоянии «холодной войны» и готовились_
42 Платонов А. Собрание сочинений: В 3 т. Т. 3. С. 333.
482
идеологическая чистка — «охота на ведьм». Ненависть, страх, подозрения вновь копятся в душах людей. Запись Платонова: «Новостроящееся кладбище». Она отсылает к «Котловану». Такое ощущение, что страна никак не может из него выбраться. Рядом другая: «По сравнению с животными и растениями человек (по своему поведению) неприличен». Невеселые мысли. Но сломить дух Платонова невозможно.
Вера художника, что любовь и только любовь составляет вечное содержание жизни, звучит в записях Платонова: «Любовь одного человека может вызвать к жизни талант в другом человеке или, по крайней мере, пробудить его к действию. Это чудо мне
ыдаад £ í£ëëдOëaëa й£ëaйnaaЯ. ëaЛíëgë£A 477 известно». Из этого убеждения вырастает его понимание искусства: «Все возможно — и удается все, но главное — сеять души в людях».
С. Н. Булгаков, размышляя о человеке нового, атеистического, времени, писал: «... определяющей силой в духовной жизни человека является его религия,- - не только в узком, но и широком смысле слова, т. е. те высшие и последние ценности, которые признает человек над собой и выше себя (выделено автором. — И. С.), и то практическое отношение, в которое он становится к этим ценностям»43.
Творческая эволюция Платонова свидетельствует, что он, художник революционного времени, трудно и противоречиво «возвращался» в лоно русской духовности и культуры, и Пушкин, воспользуемся словами Достоевского (с которым Платонов так много и страстно спорил, но с которым замирился на Пушкине), «способствовал освещению темной дороги его жизни новым направляющим светом». Символический знак того — две последние книги, которые читал Платонов, — «Бесы» Достоевского и Библия.
43 Булгаков С. Н. Карл Маркс как религиозный тип // Булгаков С. Н. Героизм и подвижничество. М., 1992. С. 54.
