CC BY
192
И. А. СПИРИДОНОВА
Петрозаводский государственный университет
ХРИСТИАНСКИЕ И АНТИХРИСТИАНСКИЕ ТЕНДЕНЦИИ ТВОРЧЕСТВА АНДРЕЯ ПЛАТОНОВА 1910-1920-х ГОДОВ
«Бог есть и бога нету: Он рассеялся в людях, потому что он бог и исчез в них, и нельзя быть, чтобы его не было, он не может быть и вечно в рассеянности, в людях, вне себя»
А. Платонов. Из неопубликованного1.
В качестве эпиграфа вынесена запись из рабочей тетради писателя, сделанная на рубеже 1920-30-х годов. Будь она начертана рукой художника XIX века, то свидетельствовала бы о его скольжении по наклонной сомнения в пропасть безверия. Но запись принадлежит Андрею Платонову - русскому писателю революционного XX столетия, активному «соучастнику», если воспользоваться его же емким словом, социалистических преобразований, а потому говорит об обратном: о мучительном, с отступами и падениями, возвращении к совершенному надмирному Началу - Богу.
Андрей Платонов родился в 1899 году, за год до XX века, основное содержание которого составила революция, охватившая все сферы человеческой жизни и деятельности. Трагедию революционного времени ему суждено будет постичь и гениально выразить в своем творчестве. Так распорядилась судьба его художественным даром. Тавро революции выжжено на духовном лике писателя, каждом его произведении. Всем существом приняв ее идеальное целеположение -построить Царство Разума, Добра, Справедливости, Братства, он довольно скоро оказывается в непримиримом конфликте с социально-историческими реалиями пореволюционного мироустройства. Художник, ориентированный на поиск Истины, Платонов не в состоянии разменять ее на правду времени - врéменную правду с ее тленными ценностями. Его все более не устраивает революционная
1 Новый мир. 1991. № 1. С. 153. 348
логика «или-или». Свою художественно-философскую модель жизни писатель строит на ином основании - по принципу конъюнкции «и-и». Он ищет плодотворные связи между чувством и разумом, знанием и интуицией, личностью и обществом, природой и цивилизацией, прошлым и будущим, христианством и социализмом. Этот напряженный поиск родственных связей в мире, распавшемся на враждующие части, позволяет говорить о Платонове как религиозном писателе (латинское слово «religare» означает «связывать», «соединять»). Проницательный критик А. Гурвич еще в 1937 году указал на «религиозное душеустройство» платоновской прозы2. Характеристика точная, но в то время равная приговору.
Платоновская религиозность - религиозность особого толка. Она не укладывается в рамки определенного вероучения. «Верую» Платонова, являющееся важнейшей составляющей его мировоззрения, в ходе творческой эволюции наполнялось разным, подчас драматически не стыкующимся между собой содержанием. Но его корнем навсегда осталась вера отцов - православие. Это задано родиной, народом, судьбой.
Андрей Платонов - художник яркий, сложный, многоплановый. При известном отборе материала Платонова вполне можно представить как писателя
социалистического толка (что и делала официальная советская критика), тем более что от идеальных ценностей социализма художник никогда не отрекался. С другой стороны, его творчество дает немалые основания, чтобы вести речь о нем как о христианском художнике - именно так прочитывает ряд произведений Платонова американский славист А. Киселев3. Более плодотворной, однако, представляется попытка проследить христианские и антихристианские (революционные) тенденции творчества Платонова в их сцепке и борении.
Приведем начало записи из блокнота Платонова, итоговая часть которой вынесена в эпиграф:
«Бог есть, бога нет. То и другое верно. Бог <стал(?) - нрзб.> непосредственен etc., что разделился среди всего - и тем как бы уничтожился. А «наследники» его, имея в себе «угль» бога, говорят его нет - и верно. Или есть - другие говорят - и верно тоже. Вот весь атеизм и вся религия» (Выделено автором. - И. С.)4
2 Гурвич А. Андрей Платонов // Красная Новь. 1937. № 10. С. 195-233.
3 Киселев А. Одухотворение мира // Молодой коммунист. 1989. № 11. С. 78-85.
4 Платонов А. Из неопубликованного // Новый мир. 1991. № 1. С. 153. 349
В этой записи обращает на себя внимание то, что Платонов не видит непроницаемой стены между воюющими «за» и «против» Бога: христианами и атеистами, а из наследников Божьих, несущих в себе его «угль», не исключает и последних.
Отношение Андрея Платонова к христианскому вероучению - вопрос объемный, сложный и очень важный для понимания его творчества. Данная статья - лишь постановка проблемы, поиск возможных вариантов ответа, авторская версия - не более. «Тенденциозный» подход к теме обусловлен остро стоящей проблемой платоновского текста. Затрудненный доступ к архивным материалам и их разрозненность, наличие нескольких вариантов одного произведения как характерная особенность платоновского художественного метода, низкое качество издаваемой литературы приводят к такому количеству искажений, купюр, разночтений в опубликованных платоновских текстах, что пользоваться ими можно с большой долей осторожности. Именно поэтому автор данной статьи опирается на наиболее бесспорное, устойчивое в текстах писателя: на названия произведений, ведущие образы, основные сюжетные линии, сквозные мотивы. При этом за пределами остается анализ на уровне микротекста, хотя именно там подчас - в подвижке словосочетаний, в нюансах образного рисунка - может находиться недостающий ключ к художественному шифру Платонова.
Христианские идеалы Андрея Платонова заданы детством: патриархальными устоями семьи мастерового Платона Климентова, укладом жизни Ямской слободы города Воронежа, где родился и вырос писатель. Духовным центром слободской жизни была церковь. «Колокол «Чугунной» церкви, - вспоминал Платонов, - был всею музыкой слободы, его умилительно слушали в тихие летние вечера старухи, нищие и я»5. Огромную роль в формировании юной души Андрея Климентова сыграла преподавательница церковноприходской школы Аполлинария Николаевна, благодарную память о которой писатель пронес через всю жизнь. Каким был Платонов в то время, можно представить по описанию детства главного героя «Потомков солнца» Вогулова:
«Он был когда-то нежным, печальным ребенком, любящим мать и родные плетни, и поле, и небо над всеми ими. По вечерам в слободе звонили колокола родными жалостными голосами, и ревел гудок, и приходил отец с работ, брал его на руки и целовал в большие
синие глаза»6.
5 Платонов А. Собр. соч.: В 3 т. Т. 3. М., 1983. С. 487.
6 Платонов А. Потомки солнца. М., 1987. С. 13.
350
Как знак верности сформировавшей его христианской традиции, церкви и колокольни, то и дело возникающие в пространстве художественного мира писателя, никогда не подлежат разрушению.
Через несколько лет Андрей Платонов окажется в рядах яростных ниспровергателей всех устоев российской жизни, церковных, православных в том числе. Появление антихристианских настроений у молодого Платонова принято связывать с революционным временем. Действительно, революция многократно усилила в нем присущее юному возрасту стремление утвердиться через отрицание всех авторитетов, земных и небесных, предельно обострила недовольство существующим порядком вещей и жажду реализовать свои мечты об истинно прекрасной жизни. Все так. Однако истоки платоновского бунта против миропорядка, освященного именем Божьим, надо искать в более раннем возрасте, возможно в том же детстве. Иначе как объяснить очевидную самостоятельность молодого писателя в его понимании существа и задач революции, откуда он берет свои, незаемные образы и чеканные формулировки для ее апологетики.
Детство Платонова оборвалось на пороге 1910-х годов. Старший сын в многодетной семье, он вынужден был оставить учебу и пойти работать. Андрей Платонов рано узнал тяготы и горечь жизни социальных низов: нужду, изнуряющую работу, невостребованность ума и таланта. Дореволюционная жизнь народа получит у Платонова устойчивую характеристику, которая пройдет через разные произведения - это «слепая» жизнь, то есть жизнь во тьме. В стихотворении «Слепец» художник создает образ слепого, бредущего по бездорожью:
Ты испуган, ты вытянул руки.
Стужа тьмы, пустота, пустота.
Ни отголоска, ни звука.
Ты потерян, забыт, ты отстал7.
Последняя строка подводит к другой важной платоновской характеристике жизни человеческой - это сиротство. Сиротство - один из ключевых образов-понятий в художественно-философской системе Платонова, проясняющих трагедию народной жизни. В стихотворении «Дорога» автор говорит о «Пути крестном народа немого, Душа чья - граненый камень»8.
Однако главная драма, обессмыслившая в глазах Платонова жизнь, разыгралась в семье. На руках у старшего брата в младенчестве
7 Платонов А. Собр. соч.: В 3 т. Т. 3. С. 504.
8 Там же. С. 516.
351
умирали младшие дети. Особенно остро Андрей будет переживать смерть брата Мити и сестры Нади, умерших подростками9. Видимо, именно тогда Божественный космос обернулся для него хаосом. Детская смерть войдет в художественный мир Платонова как важнейший знак-символ неистинной, ложной жизни. Так - в стихотворении «Мальчик», в «Чевенгуре», в «Котловане».
Революцию Платонов встречает восторженно. Он понимает ее как попытку преодолеть трагедию неистинного существования, создать новый космос. Интересно, что, объявляя войну старому миропорядку, молодой пролетарский
художник Андрей Платонов не объявляет войны его Творцу. И если Платонова первых пореволюционных лет можно назвать атеистом, в том смысле, что не в Боге он видит главного устроителя Царства Божьего на земле, то антитеистом (богоборцем) никак нельзя. Дело в том, что Платонов из глубины народной жизни приходит к выводу, который ранее с элитарных вершин европейской культуры провозгласил Ницше: «Бог умер». Мир, в котором все враждует со всем, а человек, венец творения, случаен, несчастен и смертен - это мир без Бога. Тема «умершего бога» звучит в ранних стихах Платонова 1910-х годов:
По деревням колокола Проплачут об умершем боге. Когда-то здесь любовь жила. И странник падал на дороге10.
В другом стихотворении этого периода горько замечает:
Загорелся мир, как сохлая солома, И никто не знает, где на небо мост11.
Кто знает, не эта ли боль утраты Отца Небесного, пережитая как личная трагедия, заставила молодого писателя крепче держаться духовно-родственных связей с отцом земным. Память о нем, помимо отчества, увековечена в литературной фамилии художника (понятие псевдоним тут мало подходит): он - Андрей Платонович Платонов, то есть дважды Платонов сын.
Бог умер, но Царство Божие - Царство Истины, Добра, Красоты - построить необходимо. Без этого жизнь человеческая теряет смысл. В революционном пролетариате Платонов видит нового мессию, заступившего место умершего Бога. В стихотворении
9 Там же. С. 547.
10 Платонов А. Голубая глубина. Краснодар, 1922. С. 53.
11 Там же. С. 52. 352
«Вселенной» от имени революционного воинства художник недвусмысленно провозглашает: «Мы - сознание, свет и спасение, Никто после нас не придет»12. Понимая социализм как «религию последней надежды» (А. Луначарский), писатель видит в бойцах революции новых богомольцев, а не богоборцев (вспомним уже цитированную дневниковую запись конца 20-х годов, что и в сердце атеиста вложен «угль» божий). Особенно ярко эта мысль заявлена в стихотворении «Богомольцы»:
Богомольцы со штыками Из России вышли к богу, И идут, идут годами Уходящею дорогой.
Их земля благословила, Вслед леса забормотали. Зашептала, закрестила Хата каждая в печали13.
Финал стихотворения не оставляет сомнений, что именно с их появлением на дорогах земных связывает автор надежду на воскрешение Христа, на возвращение Бога к людям, а человечества к Богу. Статья 1920 года «Христос и мы» утверждает ту же мысль: именно революционный народ является прямым наследником и продолжателем дела Христова. Эта статья проясняет взгляды молодого Платонова на природу Христа. В его богочеловеческой данности писатель делает акцент на
втором: Христос для него прежде всего Сын Человеческий. Но на этом Платонов не останавливается. В его публицистических выступлениях Христос постепенно вообще утрачивает божественную сущность. Он - «сын земли», «царь сознания и враг тайны», «первый пролетарий» и т. д. Образ Христа наполняется в статьях Платонова рубежа 1910-20-х годов антропоморфным содержанием. Как сказал Апостол Павел: «И славу нетленного Бога изменили в образ, подобный тленному человеку...» (Рим. II, 23). Начиная с этой подмены божественной сущности Христа человеческой, Платонов довольно далеко заходит по пути революционной «диаволектики» (слово, придуманное Платоновым для одного из персонажей так и неопубликованного продолжения рассказа «Усомнившийся Макар»)14.
12 Платонов А. Собр. соч.: В 3 т. Т. 3. С. 492.
13 Платонов А. Голубая глубина. С. 21.
14 «Меня убьет только прямое попадание по башке»: Материалы к творческой биографии Андрея Платонова. 1927-1932 годы // Новый мир. 1993. № 4. С. 119.
353
В уже упомянутой статье «Христос и мы», вопреки библейскому «Бог есть любовь» (1 Ин. IV, 8), молодой автор объявляет Христа «пророком гнева» и следующим образом толкует его главный завет: «... царство божие усилием берется. Усилием, борьбой, страданием и кровью, а не покорностью, не тихим созерцанием зла»15. Такое наполнение образа Христа нужно Платонову для оправдания революционного насилия, для освящения его именем Божьим. Статья завершается прославлением нового спасителя:
«Пролетариат, сын отчаяния, полон гнева и огня мщения. И этот гнев выше всякой небесной любви, ибо только он родит царство Христа на земле. Наши пулеметы на фронтах выше евангельских слов. Красный солдат выше святого. Ибо то, о чем они только думали, мы делаем.
Люди видели в Христе бога, мы знаем его как своего друга. Не ваш он, храмы и жрецы, а наш. Он давно мертв, но мы делаем его дело - и он жив в нас»16.
Эта статья - предел революционного радикализма молодого Платонова, где он доходит до его «чрева адова». Здесь от христианского вероучения не осталось ничего. Молодой мечтатель, завороженный революционными лозунгами и посылами, он по-юношески легко принимает ее формулу «любви-ненависти», а значит, принимает насилие как необходимый этап построения прекрасного будущего. Рубеж 1910-20-х годов - период не просто отхода, но разрыва Платонова с верой отцов. И хотя именно в этот период платоновская публицистика предельно насыщена библейской лексикой и символикой, по содержанию она не только антицерковная, но и антихристианская. Позднее это осознает и сам писатель, когда, объясняя своего героя Упоева, напишет, что он говорил «евангельским словом, потому что марксистского еще не знал...»17
Антихристианские настроения художника начала двадцатых годов не отменили религиозного содержания его творчества. Чем же наполнено «Верую!» писателя этого периода?
Публицистика этого времени (статья «О нашей религии», «Новое евангелие», «Да святится имя твое», «Золотой век, сделанный из электричества», «Ремонт земли», «О науке», «Пролетарская поэзия» и др.) дает вполне определенный ответ на этот вопрос. Платонов исповедует антропотеизм - человекобожие. Низведя Бога до уровня смертного человека (показательно, что Платонов писал слово Бог с маленькой буквы), он обожествляет
15 Платонов А. Возвращение. М., 1989. С. 12.
16 Там же. С. 13.
17 «Меня убьет только прямое попадание по башке». С. 117.
354
человека. Д. Мережковский в свое время предупреждал: «Сознательное христианство есть религия Бога, который стал Человеком, сознательное босячество, антихристианство, есть религия человека, который хочет стать Богом»18. Можно вспомнить здесь и слова героя Достоевского Кириллова: «Если нет Бога, то я бог»19.
Только человек, по мысли Платонова, является образом грядущего, которое он построит, опираясь на свой разум. Сознание объявляется главным в человеке-творце революционного времени. Благодаря ему пролетариат пересотворит жизнь на гармоничных основаниях. Не отвергая душу, являющуюся центральным понятием христианской антропологии (вместилищем совести, сердца, ума и воли человека), Платонов считает, что революция должна переселить ее в голову (платоновский вариант сублимации). Разум объявляется душой революции и единственным путем спасения человечества. Передав разуму все полномочия души, писатель по сути провозглашает его «диктатуру».
Главными врагами человечества на пути к коммунистическому раю объявляются природа, с ее законами физической конечности, стихийности, и старая вера, с ее установкой на тайну, сокровенность бытия. По христианскому вероучению, полным знанием тайны жизни обладает только Бог, ограниченному разуму человеческому никогда не разгадать загадку жизни. С этим неистовый мечтатель Платонов примириться не мог. Пролетариям, устроителям нового мира, необходимо получить конечное знание о мире любой ценой. Писателя мало интересует устройство идеального будущего. Оно должно быть истинным - этим сказано все, детали не существенны. Платонов, художник и инженер, озабочен поиском механизма прорыва в эту истинную жизнь. Он активно проживает в это время модернизаторскую утопию. Человек во что бы то ни стало должен овладеть полным знанием о вселенной, чтобы пересоздать жизнь на разумных основаниях.
Захватившие, а точнее - прельстившие его идеи Платонов разворачивает и проверяет в художественном творчестве. Революционный миф о пролетариате как новом коллективном мессии, восторженно принятый Платоновым-публицистом, Платоновым-художником, ставится под сомнение уже в первой книге - поэтическом сборнике «Голубая глубина» (1922 г.).
18 Мережковский Д. Полн. собр. соч. Т. XI. М., 1911. С. 60.
19 Достоевский Ф. М. Полн. собр. соч.: В 30 т. Л., 1974. Т. Х. С. 470.
355
Пролетариат, объявивший себя устроителем вселенского царства Разума, -главное действующее лицо книги. В стихотворении «Вселенной» от его имени поэт провозглашает:
Мы усталое солнце потушим, Свет иной во вселенной зажжем, Людям дадим мы железные души, Планеты с пути сметем огнем. Неимоверной мы жаждем работы, Молот разгневанный небо пробьет, В неведомый край нам открыты ворота, Мир победим мы во имя свое20.
Обращает на себя внимание психологическая характеристика революционного народа, данная Платоновым в стихотворении «К звездным товарищам», которая затем не раз повторится в книге: «В нас ненависть, и надежда, и тоска». Две первые
составляющие данной психологической триады не требуют специальных пояснений. Это ненависть к старому миру и надежда на светлое будущее, которое пролетариат строит «во имя свое». Куда важнее и интереснее то, что в общем боевом мажоре революционного времени молодой пролетарский художник Платонов услышал тоску. Писатель очень рано, много раньше других почувствовал трагический разрыв между революционной мечтой и действительностью. Для построения царства гармонии на земле новому «царю убогому» пролетариату катастрофически не хватает знаний (стихотворение «Мысль»). Между тем работа по пересотворению вселенной уже начата. Глаголы, которые использует художник для характеристики деяний революционного пролетариата («потушим», «сметем», «пробьем» и т. д.), разоблачают его как лжемиссию: идет разрушение мира, а не его спасение. В художественном сознании Платонова постепенно оформляется апокалиптическая картина революционного времени:
Музыка на празднике гибелью гремит: Кинулись товарищи в улицы на бой. Далеко, за гибелью, спасение летит С пополам разрубленной, конченной судьбой21.
Стихотворение «Судьба» - прообраз «Чевенгура», интуитивное прозрение трагедии революции, ясное художественное осознание которой придет к Платонову несколько лет спустя. У молодого художника хватило таланта и мужества, чтобы разглядеть и вдуматься в закравшуюся между ненавистью и надеждой
20 Платонов А. Собр. соч.: В 3 т. Т. 3. С. 492.
21 Там же. С. 493 356
революционного мира тоску. Это заставило его пойти добывать истину своим путем.
Андрей Платонов никогда не считал социальный переворот октября 1917 года кульминацией и сутью революции, но лишь необходимым начальным шагом на пути обновления жизни и человека, когда раскрепощаются творческие потенции народа. Революция для него - явление прежде всего духовного порядка. Человечеству необходимо овладеть истинным знанием о мире, чтобы затем преобразовать его в Царство Разума. Однако добывание знаний - акт глубоко личностный, индивидуальный. И в творчестве Платонова коллективный герой социальной революции - пролетариат - уступает центральное место герою-одиночке, революционеру духа, который ищет пути прорыва в заветное будущее, опираясь на свой разум и достижения науки и техники. Так, в начале 1920-х годов у Платонова появляется цикл научно-фантастических произведений, где он художественно апробирует свою модернизаторскую утопию. Платоновский антропотеизм уточняется и оформляется в антропотехнизм.
В центре научно-фантастического цикла стоит ученый-инженер, талантливый и честный, объявивший войну несовершенству жизни: это Маркун из одноименного рассказа, Вогулов из «Потомков солнца», Петер Крейцкопф из «Лунной бомбы», Фаддей Попов, Исаак Матиссен, отец и сын Кирпичниковы из «Эфирного тракта». Все они жертвенно служат науке, видя в добывании знаний единственный путь спасения человечества. Их общей метафизической характеристикой становится «разбухшая голова». В борьбе с безумием мира они ставят на «сатану сознания», ради мощи которого убивают в себе «теплокровное, божественное сердце». Делается это ради того, «чтобы сила любви, энергия сердца хлынула в мозг, расперла череп и образовала мозг невиданный, невозможный, неимоверной мощи»22. Именно такой страшной ценой оплачена гениальность Вогулова, главного руководителя работ по
перестройке земного шара из фантазии «Потомки солнца». Первое название этого произведения, под которым оно появилось в альманахе «Путь коммунизма» в 1922 году, - «Сатана мысли», пожалуй, более точно отвечает как содержанию данного произведения, так и всего цикла. В ходе своих изысканий и экспериментов герои-преобразователи Платонова не останавливаются ни перед какими жертвами. С этической точки зрения, они, насилующие природу и отрицающие законы человеческого общежития, - преступники. Ради добывания истины они рвут связи с любимыми,
22 Платонов А. Потомки солнца. С. 24. 357
с близкими, с родиной, со временем, в котором живут. От произведения к произведению растет горькое разочарование автора и героев в правильности избранного пути. Ведь их научные открытия, оплаченные колоссальными жертвами, вольными и невольными преступлениями, не только не способствуют гармонизации жизни, но усугубляют ее катастрофичность. К этому выводу приходит Петер Крейцкопф, строитель космического корабля (символично, что в заглавии произведения он назван «лунной бомбой»), который прежде, чем выйти в открытый космос и тем свести счеты с жизнью, потерявшей для него всякий смысл и ставшей сплошной мукой совести, пошлет на землю радиограмму-предупреждение: «Скажите им, скажите всем, что люди ошибаются. Мир не совпадает с их знаниями»23. Под этой радиограммой могли бы поставить свои имена и герои «Эфирного тракта», произведения, где Платонов окончательно проживает и изживает модернизаторскую утопию.
Прощальный портрет героя своих молодых мечтаний Платонов даст в «Джане», где Назар Чагатаев, герой иного склада, жизненных принципов и ориентиров, рассматривает в комнате у Веры «старинную двойную картину»:
«Картина изображала мечту, когда земля считалась плоской, а небо - близким. Там некий большой человек встал на землю, пробил головой отверстие в небесном куполе и высунулся до плеч по ту сторону неба, в странную бесконечность того времени, и загляделся туда. И он настолько долго глядел в неизвестное, чуждое пространство, что забыл про свое остальное тело, оставшееся ниже обычного неба. На другой половине картины изображался тот же вид, но в другом положении. Туловище человека истомилось, похудело и, наверное, умерло, а отсохшая голова скатилась на тот свет - по наружней поверхности неба, похожего на жестяной таз, - голова искателя новой бесконечности, где действительно нет конца и откуда
24
нет возвращения на скудное, плоское место земли» .
Расставшись с героем своей модернизаторской утопии, Андрей Платонов внимательно всматривается в окружающую жизнь. Наблюдая пореволюционную действительность, он приходит к еще более неутешительным выводам относительно «головного человека». В «Городе Градове», «Усомнившемся Макаре», «Чевенгуре», «Котловане» писатель дает бескомпромиссный сатирический анализ идейных голов и начальственных умников, севших на народную шею и силком загоняющих его в социализм.
23 Там же. С. 12.
24 Платонов А. Джан // Платонов А. Котлован. Избранная проза. М, 1988. С. 160. 358
Уверовав в непогрешимость своего ума, они ведут войну с живой жизнью, которая не желает укладываться в прокрустово ложе их идей. Таким образом, в произведениях второй половины двадцатых годов запечатлено «усомнение» Платонова в разуме как единственном и в своей единичности достаточном
основании для пересотворения жизни по законам гармонии. «Головной человек» как главный устроитель вселенского счастья не оправдал себя. Предложенный им путь спасения вновь оказался «с пополам разрубленной конченной судьбой».
Период после 1926 года - время, когда Андрей Платонов переживает тяжелый духовный кризис, связанный с разочарованием писателя в ходе революционных преобразований. Понимая всю историю человечества как трагедию, он ценил революцию за саму попытку изменить жизнь к лучшему. Между тем, подводя итоги первого пореволюционного десятилетия, он приходит к выводу, что избран ложный путь. Между идеалами социализма и социально-исторической действительностью конца двадцатых годов выросла «темная стена», полагал Платонов. Реальный социализм, к плановому строительству которого приступили как раз в это время, не стал выходом из исторической трагедии, но лишь новым ее витком.
Ясно сознавая социалистическую трагедию, Андрей Платонов не ищет личного спасения. Вне связи с народом, продолжающим быть в социализме, жизнь и творчество не имеют для него смысла. Он идет в народ, «в низкую действительность, откуда все стремятся уйти»25, чтобы вместе выстрадать истину жизни, найти «смысл общего и отдельного существования». В это время он находит своего именного героя - простого человека из «обихода революции», «природного дурака», противостоящего умникам с «замусоренными головами», который наивно, но честно и независимо размышляет о навалившейся на него истории. Это Фома Пухов в «Сокровенном человеке», Макар Ганушкин в «Усомнившемся Макаре», Захар Павлович в «Происхождении мастера», Саша Дванов в «Чевенгуре», Вощев в «Котловане». При этом Платонов не просто находит и ставит в центр творчества нового героя, но существенные изменения претерпевает его художественно-философская концепция человека. Писатель восстанавливает в своих правах душу как ядро человеческой личности. Активными началами «душевного человека» у Платонова становятся совесть и «теплокровное божественное сердце». Не отвергается и разум, но признается его ограниченность. Мысль человеческая, еще не твердо стоящая в
25 «Меня убьет только прямое попадание по башке». С. 63. 359
этом мире и принесшая ему столько бед и мук, должна быть подконтрольна «теплокровному божественному сердцу». Платонов изживает революционную формулу «любви-ненависти». Любовь признается единственной плодотворной связью человека со всем сущим, причем любовь не к дальнему человеку будущего, но любовно-родственная связь с ближним. Художник возвращается к христианскому принципу сокровенности человека, на что указывает название повести «Сокровенный человек». Принцип сокровенности становится ведущим в художественном изображении личности у Платонова, причем последовательно проводится на всех уровнях поэтического текста. Платоновский герой остается загадкой, тайной, которую не дано разгадать до конца ни другим персонажам, ни самому герою, ни читателю. Не претендует на всеведение души героя и автор. Таким образом, платоновская концепция человека не по букве, а по духу сближается с христианской.
Совесть как счастье, любовь к ближнему как высший смысл человеческой жизни - эти идеи, начиная с «Сокровенного человека» и «Чевенгура», все сильнее звучат в творчестве писателя: «Джан», «Фро», «Счастливая Москва», военные рассказы. Полнота родственных связей с миром - вот где ищет новый герой Платонова истинной жизни. Из своих «нечаянных хождений» за революцией сокровенный человек Фома Пухов, не очень-то поверивший ее лозунгам и
призывам, делает свой вывод о главной нужде жизни - это «преодоление душевной чужбины». Устойчивые характеристики, сопровождающие платоновских персонажей на протяжении всего творчества, - «убогость», «скудость», «бедность». Сделать человека красивым, а его душу полной можно, полагает художник, только впустив себе в душу другого человека. Красота как понятие сугубо эстетическое не работает в произведениях Платонова. Красивым человека делает душевное добро, отданное людям.
Свое писательское кредо, начиная с конца 1920-х годов, Андрей Платонов формулирует вполне определенно - «сеять души в людях». Художник, рожденный и клейменый революцией, он находит выход из социалистической трагедии - это подвиг любви, терпения, жертвенного служения народу, неустанного нравственного самосовершенствования. К этим евангельским истинам он приходит своим трудным путем, указывая дорогу тем, кто слабее в таланте и воле жить.
В завершение вновь вернемся к записи в блокноте А. Платонова о Боге, ставшей отправной точкой данной статьи: „А «наследники» его, имея в себе «угль» бога, говорят его нет - и верно. Или есть - другие говорят - и верно тоже". И обратим внимание на то, что автором подчеркнута только вторая часть. 360
