Публичная приватность или приватная сфера государства Текст научной статьи по специальности «Философия, этика, религиоведение»

УДК 342.7

Ю.В.Шкудунова,

доцент кафедры управления и права НОУ ВПО «ОмГА»

ПУБЛИЧНАЯ ПРИВАТНОСТЬ ИЛИ ПРИВАТНАЯ СФЕРА ГОСУДАРСТВА

В данной статье раскрывается роль публики, выводятся такие понятия, как публичная приватность и приватная сфера государства. Делается вывод о том, что государство и социальные институты являются единым функциональным комплексом, неделимым по критериям публичного и приватного.

Public privacy or private sphere of the state

The role of public opens up in this article, concepts hatch such as public of private and private sphere of the state. Conclusion is drawn that the state and social institutes are a single functional complex, by an indivisible on criteria public and private.

«Публика» является регулятивным идеалом демократической формы правления, это социологический феномен, норма и принцип, во имя которого возможна критика демократических институтов; центральная категория либерально-демократической теории. Понятие «публика» получило развитие в виде понятий «публичного пространства» [1, с. 76] и «публичной сферы», или «публичности» и «общественного мнения» [2, с. 131]. Между этими концепциями есть три ключевых отличия. Если Арендт понимает «публику» как группу людей, видящих друг друга (как на греческой агоре), то, развивая ее идеи, Хабермас делает акцент не столько на видимости членов «публики» друг для друга, сколько на их слышимости друг для друга, возможной благодаря росту книгопечатания и складыванию массовой коммуникации. Для Арендт в описании «публики» важны пространственные метафоры, такие как «пространство появления», «город и его стены». Хабермас предпочитает описывать ее как виртуальную общность, идентичность которой складывается с ростом печатных изданий и образована общностью тех, кто читает, пишет и интерпретирует. Также, если Арендт констатирует упадок публичной сферы в условиях модерности, то Хабермас отмечает возникновение в ходе Просвещения новой формы публичности — «публики» частных индивидов, вместе обсуждающих общественные проблемы, опираясь на текст печатно высказавшего свое мнение автора. Для Арендт публичное пространство есть арена действий людей, совершаемых ими перед лицом друг друга. Тем самым публичность для нее связана с прямым взаимодействием индивидов, разделяющих ту или иную систему ценностей, что составляет залог того, что они правильно интерпретируют действия друг друга. Напротив, Хабермас понимает публичную сферу как принципиально внеличностный феномен, в котором не столько осуществляются действия, сколько происходит коммуникация, обмен информацией, мнениями. В понимании Хабермаса публичная сфера десубстанциализируется.

Нарастание сложностей осуществления принципов представительной демократии в Европе и Северной Америке привело в начале 20 в. к критическому пересмотру понятия «публики», ярким выражением чего явилась работа У. Липмана «Публика-фантом». В полемике с этим элитистским и пессимистическим трудом Д. Дьюи в работе «Публика и ее проблемы», также признавая «утрату публики», попытался сформулировать концепцию радикальной демократии, согласно которой индивиды могут быть конституированы в качестве демократических граждан, если будут возрождены ранние американские демократические идеалы. Исследователи отмечают в связи с этим сильные

ностальгические настроения, свойственные многим работам, посвященным «публике»: некогда публичная сфера существовала во всем своем цвете, сегодня, когда вкус к коллективному обсуждению и участию утрачен, она искажена и ослаблена. Для Арендт предметом ностальгии был дух античной агоры, для Дьюи — публичные собрания в городах Новой Англии в 18—19 вв., для Хабермаса — европейские кофейни. «Публика» (независимые граждане) сама править не может, она может лишь контролировать действие административной власти, правительственных институтов и ориентировать их в необходимом направлении. Хабермас подразделяет «сильную», институциональную, и «слабую», неформальную, «публику». Первая — организованная, формальная — наделена прерогативами принятия и достижения решений. Вторая — неорганизованная, неформальная — есть «публичная сфера», формирующая общественное мнение, распознавающая новые проблемы, которые нуждаются в широком рассмотрении людьми, свободными от бремени принятия решений. Поэтому основные черты «слабой публики» — открытость, спонтанность, плюрализм.

Публичная сфера понимается поздним Хабермасом как открытая сеть перекрывающихся «субкультурных публик», имеющих подвижные временные, социальные, субстанциальные границы. В пределах, гарантированных конституционными правами, структуры такой плюралистической сферы развиваются более или менее спонтанно. Течения публичной коммуникации направляются масс-медиа и проходят через различные «публики», неформально развивающиеся внутри организаций (Хабермас). Поэтому публичная сфера, с одной стороны, не может быть организована, администрирована, заключена в замкнутые общности, а с другой стороны, не может составлять единую и недифференцированную аудиторию. Публичная сфера состоит из множества подсфер, которые функционируют самостоятельно, но связаны друг с другом множеством нитей. Существование некоторых из них обусловлено географическими факторами (национальные, региональные, городские границы). В основе возникновения других может лежать интерес к определенной теме (социальной или образовательной политике, искусству или религии, науке или кинематографу и т.д.). Одни виды «публики» (дискуссии между собравшимися в кафе) более спонтанны, чем другие (добровольные объединения, читатели периодических изданий, участники общественных движений).

«Публики» отличаются также и по масштабу: от постоянных взаимодействий лицом к лицу до абстрактной публичной сферы, порожденной масс-медиа. Публичная сфера всегда есть, по выражению А. Феррара, публика публик. Коммуникативные потоки не подлежат регуляции с помощью четко фиксированных процедур, поэтому публичная сфера неограничена и гибка, представляя собою существенный ресурс для тематизации новых потребностей. Публичная сфера, согласно Хабермасу, есть неформальная сеть для обмена информацией и точками зрения. Подобно жизненному миру в целом, публичная сфера воспроизводится через коммуникативное действие, для которого достаточно владения родным языком. В основе участия в ней лежит общая постижимость повседневной коммуникативной практики. С жизненным миром — «резервуаром простых взаимодействий», откуда происходит публичная сфера, она связана иначе, нежели составляющие его основные подсистемы, такие как религия, система образования, семья (главные функции которых — воспроизводить жизненный мир). Повседневное использование языка для коммуникации создает социальное пространство. Публичная сфера связана с жизненным миром как отражение социального пространства. Если для традиционных обществ были характерны замкнутые метафоры социального пространства (форум, арена, сцена), то для сложных современных обществ есть смысл говорить о создаваемом электронными масс-медиа виртуальном социальном пространстве, расширяющем для каждого потенциального участника возможность вмешательства в процессы коммуникации. Мир как виртуальность, актуализируется во внутренне-внешнем пространстве человека. Общественные медиа это не те медиа, которые люди используют в общественных местах: это персональный, приватный медиа-эксириенс, который

потребляется публично. Публичную сферу можно определить поэтому как виртуальное пространство, в котором выделяются и обсуждаются общественно значимые темы и формируется общественное мнение. Поскольку публичная сфера не существует ни в формальных, системных контекстах, ни в приватных, — к примеру, семейных связях, ей необходима организационная поддержка. Публичная сфера поддерживается гражданским обществом — сетью ассоциаций, организаций и движений, черпающих свои цели и ценности из публичных дебатов. Так, кандидаты в президенты США от обеих главных партий активно используют в своих кампаниях возможности, которые предоставляет Интернет: обращения к избирателям в YouTube, ведение блогов, общение с электоратом на официальных страницах и прочие способы сетевого воздействия. У их аудитории появляется возможность ответного слова, а это, в свою очередь, может в корне изменить представление о предвыборной борьбе. Политический советник Джона Эдвардса Джо Триппи (Joe Trippi) охарактеризовал грядущие изменения: «До эпохи телевидения было важно, как звучит голос кандидата, затем - каков его имидж, теперь же мы погружаемся в среду, где подлинность становится главным гарантом успеха, ибо нынешние технические возможности позволяют легко отделять реальную сущность политика от создаваемого образа. Им приходится быть в «онлайне» 24 часа в сутки, семь дней в неделю, чтобы не потерять доверие избирателей». Тем временем, в России в предвыборной кампании такой способ двустороннего контакта с электоратом отсутствует. Видимо, это вызвано опасением вынесения нежелаемого приватного на публику.

Хабермас выделяет три основных типа участников публичной сферы. Участники первого типа приходят в нее «извне»: из организованных и формально

структурированных контекстом в поисках главного ресурса, которым располагает публичная сфера, — влияния. В этом случае публичная сфера инструментально используется членами политических партий, разного рода лоббистами, членами парламента или правительства. Участники второго типа пополняют публичную сферу «изнутри», ратуя за те или иные общественные интересы, институциональные реформы, новые права, отстаивая те или иные коллективные идентичности. Наконец, третий тип — журналисты, деятели масс-медиа, которые контролируют отбор тем, текстов и авторов, циркулирующих в публичной сфере. Публичный разум — понятие, введенное Д. Роулсом в работе «Политический либерализм» (1993), близкое понятию дискурсивной сферы, состоящей из так называемого публичного знания, т.е. общих оснований, на которых принимаются общие решения и ограничивающих «территорию», в пределах которой возможно публичное убеждение. Публичный разум не тождествен «перекрывающемуся консенсусу», отличаясь от достигнутого совпадения мнений динамичностью, способностью порождать новые консенсусы. Подчинение суждений индивида доводам публичного разума продиктовано уважением к социальным идеалам (в этом смысле публичный разум - переформулировка темы «общего блага»). Публичный разговор — понятие, с помощью которого С. Бенхабиб пытается оттенить существо постиндустриальной «новой публики» — не обладающей никаким местом в пространстве, потому что локализована сразу во множестве мест и в пределе включающей в себя бесконечное количество голосов. «Членство» в ней означает лишь отправку и получение электронных сообщений. В отличие от тех аналитиков, которые связывают будущее демократии с электронными медиа, Бенхабиб фиксирует следующее противоречие между резко возросшим доступом к публичным средствам коммуникации и ослаблением качества публичных дебатов.

Публичная сфера сегодня — сфера нарциссической самопрезентации. Граница между интимностью и публичностью стерта. Р. Барт называет эту «публичность приватного» «новой общественной ценностью», подчеркивая, что «взрыв приватного на публике», т.е. публичное потребление приватного, есть процесс глубоко амбивалентный [3]. С одной стороны, он отрицает границу между двумя категориями, с другой стороны, он от нее существенно зависит. В итоге граница постоянно переопределяется. Публичность и

интимность, общественное и частное, публичное и приватное взаимозависимы, составляют бинарную оппозицию. С возникновением государственных институтов модерности и становлением капиталистической экономики термин «приватное» стал относиться к широкому кругу феноменов: во-первых, к домашнему хозяйству, во-вторых, к экономическому порядку рыночного производства, обмена, распределения и потребления, в-третьих, к сфере гражданских, культурных, научных, художественных ассоциаций, функционирующих в рамках гражданского общества. Бинарная оппозиция «приватное-публичное» в последние три десятилетия подверглась серьезной критике со стороны феминистских авторов, настаивающих на ее пересмотре. Если в начале этого перосмысления речь по преимуществу шла о расширении участия женщин в жизни публичной сферы, то впоследствии внимание исследователей переключилось на защиту privacy в условиях роста государственной и не-государственной бюрократии в современных обществах.

«Приватное» определяется как те аспекты жизни и деятельности, куда личность имеет право не допускать других, т.е. не то, что исключают публичные институты, но то, что сама личность предпочитает держать подальше от публичного внимания (А. Янг).

В последнее время стали говорить не только о приватной сфере личности, но и о приватной сфере государства, где данное понятие скорее указывает на «приватизацию государственного суверенитета» его носителем, наделенным монополией на трактовку поведения индивида. По-прежнему публичную сферу рассматривают как ограничитель «приватной сферы» государства. И ставят вопрос о наличии механизмов реализации этой функции. Тема «приватного пространства государства» безусловно «задевает» человека с либеральным сознанием. Понятие приватности культурно зависимо, но есть этологические уровни приватности, воздействуя на которые, мы получаем приблизительно одинаковый результат в разных сообществах. Таким образом, высказаваются сомнения в правомерности понятия «публичная сфера государства». Это объясняется тем, что само деление на приватное и публичное, скорее всего, задается политически, то есть посредством деятельности государства. Но государство не человек, у него не бывает «личных» интересов и «личных» прав. Монархия предполагает фигуру монарха и монарх как политический субъект имеет некоторую приватную сферу, но само представление об этой приватной сфере монарха возникло довольно поздно и часто является просто перенесением наших представлений о границах приватного-публичного на прошлое, в котором эти границы проходили по-другому. Проблема аргументации предыдущего взгляда усматривается в вырывании философских аргументов из исторического контекста и применении философских концептов без учета их первоначального смысла в политико-философских дебатах. Для эпохи Великой французской революции характерен переход от репрезентативной публичной сферы, ориентированной на сакральность «тела короля», к критической публичной сфере, которая была создана на базе литературных дискурсов, нового понимания семьи и семейной жизни (семьи как реализации любви, а не формы передачи собственности) и буржуазного образа жизни (рационализация жизни). Именно в силу столкновения двух образов мысли, которые были порождены двумя структурными типами публичной сферы, тайные приказы короля породили волну возмущения, они просто отражали более архаичный уровень правового сознания, а не приватную сферу государства. Приватная сфера в современности существует не просто как не публичная сфера, а как результат борьбы за права человека, как элемент становления правового государства и эффект функционирования публичной сферы. Это не природная данность, а «социальное конструирование реальности». В европейской традиции концепция приватной сферы вытекает из доктрин естественного права, приватность - это естественное право человека. Поэтому «приватная сфера государства» - это «круглый квадрат». Люди государства довольно часто осуществляют не публичные практики, они могут быть рутинными (разведка), а могут отражать проблематику Карла Шмитта, но эти практики могут быть

сделаны публичными и даже стать предметом судебного решения (Нюрнбергский трибунал). Все это имеет очень малое значение для границ между приватным и публичным в современном государстве, поскольку данные границы являются нормативными (а нормы нарушаются) и «социально сконструированными». Но все же, рассматривать проблему соотношения приватной и публичной сфер с властно-этатическими проникновениями необходимо, по крайней мере, с позиции трех аспектов проблемы - прав человека, дискреции государственной власти, нормы как разграничителя проявлений приватного (если такая существует). Было бы односторонним рассмотрение прав человека как феномена лишь публичной сферы. Права человека институционализируются в сфере публичной, ограничивая власть государственных органов, но исток основных прав - в экзистенциальном начале повседневных жизненных сфер: в стремлении людей отстоять приватное пространство, что рождает осознание состояния, которое называют достоинством. Приватное пространство государства может проявляться в волевом акте собственного усмотрения, приводящем к дискреции субъектов официальной власти. Но дискреция - не только механизм подчинения приватной сферы личности, но и стимул мобилизации «публики», перевода личных стремлений в сферу публичного и преодоления аномии общества. Дискреция возвращает осознание ценности норм, разграничивающих полюса политики, охраняющих автономию личности и от неправомерных действий административной власти, и от возникновения «альтернативных государств», более опасных, чем авторитарное государство. В политике действуют не только социальные мотивы, не только государственные интересы определяют ее динамику. В политике всегда присутствует столкновение индивидуальных ожиданий, личных амбиций, которые очень часто становятся фактором, определяющим политическую динамику, в результате которой политика может быть с ошибками и злоупотреблениями. Исключить из политики личностные факторы невозможно. Необходимо выработать механизмы, ограничивающие дискретную власть.

Государство, прежде всего, - это план работ и программа сотрудничества. Оно собирает людей для совместного дела. Государство, каким бы оно ни было, -первобытным, античным, средневековым или современным, - это всегда приглашение группой людей других людских сообществ для совместного осуществления организации нового типа общественной жизни. Государство и программа жизни, программа человеческой деятельности и поведения, - понятия неразделимые. Различные классы в государстве рождены теми отношениями, на которых ведущая группа строит сотрудничество с другими. Сегодня люди существуют в трансформированных границах, но их непросто удержать в рамках новационных ценностей.

Таким образом государство и социальные институты стали единым функциональным комплексом, неделимым по критериям публичного и приватного. Институты гражданского общества: негосударственные ассоциации, объединения, союзы должны играть роль иммунитета в российском обществе. Гражданское общество без публичной сферы не в состоянии выйти за пределы сугубо частных интересов, соединить их с публичными, общенациональными. В свою очередь, публичная сфера находит в гражданских инициативах и организациях естественную опору. Однако, становление зрелого гражданского общества - длительный исторический процесс, который потребует в России не одного десятилетия. Тем не менее, и в нынешнем состоянии, при всей их слабости, гражданские институты способны всерьез противостоять авторитарным поползновениям, подчинить публичную сферу, поскольку без такого противостояния невозможно и их собственное выживание и развитие.

Библиографический список

1. Арендт Х. Vita Activa или О деятельной жизни. СПб., 2000. С.76.

2. Хабермас Ю. Политические работы. М.: Праксис, 2005г., С. 131.

3. Шукаева А.Д. Информационное общество // Социология. Энциклопедия, Мн.,

2003

Рецензент: Т. В. Доронина, канд. юрид. наук