CC BY
39
знавал свои идеи радикальной альтернативой прежней статической онтологии. Так один из сознательных экзистенциалистов Жан-Поль Сартр так пояснял свой принцип о том, что существование предшествует сущности: «человек сначала существует, встречается, появляется в мире, и только потом определяется» [3, с. 323]. Таким образом, в одной из влиятельных систем философии XX века в основу бытия кладется именно движение.
Если возвратиться к началу статьи и, отслеживая ход мысли А. Г. Чернякова, поставить вопрос: как экзистенциализм Мартина Хайдеггера мог оказаться версией стать «постклассического аристотелизма» ? Ответ на него можно почерпнуть из работы Этьена Жильсона «Бытие и сущность», который в отличие от Сартра не противопоставляет современный экзистенциализм средневековому христианскому аристо-телизму. Напротив, он видит «глубину томистской метафизики» в обнаружении ею двух «онтологических уровней»: бытия-субстанции и бытия-экзистенции, равно необходимых для полноты бытия [1, с. 391]. Таким образом, томизм необходимым образом предшествует экзистенциализму. При этом Жильсон считает, что обнаружение экзистенции как равной по значению с субстанцией категории представляло собой попытку преодоления онтологии Аристотеля, которую похоронила «вторая схоластика» Суареса.
Возражение Жильсону. Однако здесь мы не согласимся с французским исследователем: родство с томизмом автоматически обнаруживает родство экзистенциализма и с аристотелизмом. Оппозиция субстанции и экзистенции не далеко уходит от оппозиции действительности и возможности. Онтологически между бытием человека, стремящегося к реализации своих проектов, и бытием вещи, стремящейся к своей энтелехии, нет принципиальной разницы.
Другое дело, что по тем или иным причинам динамическое прочтение Аристотеля долгое время оказывалось невостребованным и только торжество динамических толкований бытия (диалектика, эволюционизм, экзистенциализм, теории хаоса) в современную эпоху заставило обратить на их истоки в прошлом.
Библиографический список
1. Жильсон, Э. Бытие и сущность [Текст] / Э. Жильсон // Избранное: христианская философия. — М.: РОССПЭН, 2004. — 678 с.
2. Черняков, А. Г. Время и бытие в философии Аристотеля, Гуссерля и Хайдеггера [Текст] / А. Г. Черняков. — М., 2003. — 460 с.
3. Сартр Ж.-П. Экзистенциализм — это гуманизм [Текст] / Ж.-П. Сартр // Сумерки богов. — М. : Политиздат, 1990. — С. 319-344.
4. Аристотель. Метафизика [Текст] / Аристотель // Соч. В 4 т. Т. 1. - М.: Мысль, 1975. - 552 с.
5. Асмус, В. Ф. Античная философия [Текст] / В. Ф. Асмус. — М.: Высшая школа, 1999. — 451 с.
6. Аристотель. Физика [Текст] / Аристотель // Соч. В 4 т. Т. 3. — М.: Мысль, 1975. - 613 с.
7. Russel, В. Aristotle's Metaphysics / В. Russel // History of Western Philosophy. — L., 1961. — 778 p.
ИВАНЕНКО Алексей Игоревич, кандидат философских наук, доцент, докторант кафедры онтологии и теории познания факультета философии и политологии.
Адрес для переписки: e-mail: iwanenkoalexy@hotmail. com
Статья поступила в редакцию 23.09.2010 г.
© А. И. Иваненко
уДк ш:32» ю. В. ШКУДУНОВА
Омская гуманитарная академия
ОБЩЕСТВЕННО-ПОЛИТИЧЕСКИЕ
СИСТЕМЫ
КАК АНТИТЕЗЫ
РАЗВИТОЙ ПУБЛИЧНОЙ СФЕРЫ
В данной статье рассматривается взаимодействие публичной и приватной сфер с позиции факторов развития общественно-политических систем. Новым является взгляд на «публичное» и «приватное», которые высвечивают общественно-политические системы как формы защиты социума. Учет данной позиции позволит на практике повлиять на видоизменение публичной и приватной сфер.
Ключевые слова: публичность, приватность, масса, общество, государство.
Рассмотрим феномен «блоковой культуры» закрытых обществ в негативных воздействиях на личность. Рецидивы тоталитарно-авторитарного мышления и образа действий следует понимать как социальные патологии. Их жертвами становятся подструктуры общественной системы, социальные слои и груп-
пы, конкретные индивиды, наконец, непосредственная инструментализация государственной власти.
В тоталитарном государстве массовый человек гордится им и знает, что именно оно гарантирует ему существование. Но и признается им в государстве только безликая сила (ощущение себя безликим при-
водит к восприятию власти как своей). В ситуации конфликтов и трудностей, массовый человек постарается, чтобы власти немедленно вмешались и взяли заботу на себя, употребив свои неограниченные возможности. Здесь и цивилизацию подстерегает главная опасность — огосударствленние жизни, экспансия и поглощение государством социальной самостоятельности граждан. Масса говорит: «Государство — это я» — и это его ошибка [ 1 ]. Современную власть и массу роднят их безликость и безымян-ность. Массовый человек не упустит возможности раздавить любое творческое меньшинство, которое может его раздражать, будь это политика, наука или производство. Общество вынуждает жить человека для государства, для государственной машины. Государство как реальность — не стихийное общежитие, созданное родством, оно начинается с того, что принуждает сосуществовать группы, природноразобщённые. Государство прежде всего — план работ и программа сотрудничества, оно собирает людей для совместного дела. Каким бы оно ни было — первобытным, античным, средневековым или современным, — это всегда приглашение группой людей других людских сообществ для совместного осуществления организации нового типа общественной жизни. Государство и программа жизни, программа человеческой деятельности и поведения — понятия неразделимые. Классы в государстве рождены теми отношениями, на которых ведущая группа строит сотрудничество с другими. Сегодня люди в качестве народных и трудящихся масс существуют в трансформированных границах, но их не просто удержать в рамках новационных ценностей [2]. С одной стороны, они в курсе новостей и событий, могут высказываться, многое видят, знают, говорят и т.п. Это база их самовыражения, самоотнесённости происходящего с жизнью (самобытием). С другой стороны, всеобщая нивелирующая политика делает социальночеловеческий мир однородным. Тогда речь идёт именно о «массе», поскольку никто в ней не выделяется.
Если народ государства преобразуется в нацию граждан, которые самостоятельно распоряжаются своими судьбами, можно говорить о демократическом самоопределении. Только символическое построение народа превращает то или иное современное государство в государство национальное.
Формирующая солидарность сила народа зависит от дополнительной основы доверия, присущего «зрелому» сообществу, которое представители народа как бы получают в наследство вместе со своей социализацией. Применительно к общественно-политической системе процесс развития публичности заключается в том, что на стадии «демократии меньшинства» между широкой народной массой и элитой появляются структуры «типа публики», благодаря которым происходит постоянная поддержка избирателей и находящихся под влиянием прессы партий (К. Манхейм). На стадии «расширениядемократии» и превращения её в «массовую демократию» выявляется роль тех групп, которые активно не участвуют в общественно-политическом процессе, но которые следует эффективно агитировать вне образования публики.
Задача публики, находящейся между элитой и массами, как социальной структуры, опосредовать отношение между ними. Интегрирующаяся публика занимает место постоянного общества в массовом обществе, меняющаяся публика может быть привлечена посредством всё новых сенсаций. Там, где единство публики уничтожено, элиты обращаются к ши-
роким массам, тем самым подчиняются законам массовой психологии, чем в том случае, где публика является регулятором отношений между элитой и массой (переход от меньшинства к массе может разрушать публику и усиливать значение флюидных масс).
Наряду с контролем, регламентацией государством экономических, социальных и духовных видов деятельности под жёсткий контроль попадает и частная жизнь граждан. Этим тоталитаризм отличается от других диктатур. Но именно при тоталитаризме как феномене XX века значительную роль играют массы, массовые политические движения, массовая пропаганда. Возникновение тоталитаризма совпадает с громаднейшей политической активацией масс и во многом ею же и обусловлено. Массовое общество, как результат модернизации, удобный объект регулирования со стороны вождей. Сознание масс дезориентируется в результате депрессии, утраты социальных ориентиров, экономического упадка, резкого социального расслоения. И поэтому легко поддаётся воздействию мифологических идейных образований. Идеологемы, далёкие от действительности, привлекательны для нетребовательных слоев населения. Тоталитарное государство смешивает субъективные перспективы и общественную необходимость и пытается контролировать все желания граждан. Создаваемая солидарность государства и общества не является сознательной заинтересованностью граждан, она приобретает фанатичный характер отдельных индивидов.
Общественно-тоталитарная система проявляется как неспособность массового человека нести личную ответственность за свою судьбу. Перекладывается ответственность на сильного лидера, перед которым массы испытывают страх и уважение. Психические импульсы идут от масс к вождям. В основе поиска сильных вождей — неудовлетворённость ситуацией. Послушность личности объясняется определёнными психологическими качествами личности.
X. Арендт отмечает, что тоталитаризм возникает в результате распада традиционных социальных структур и деморализации общества, которая, в свою очередь, происходит из-за кризиса моральных ценностей [3]. Именно превращение общества в деструк-турированную массу, состоящую из «атомизиро-ванных» индивидов, лишённых собственности, независимости и собственного «Я», является социальной предпосылкой становления тоталитарного государства. В результате атомизации, индивид становится более чувствительным к манипулирующим силам. Происходит «бегство от свободы», как бегство от ответственности, которое сопровождается поиском вождей, чтобы они ответственность взяли на себя, стали бы гарантом. Тоталитарные вожди предложили консолидированную основу — идеологию. Цель тоталитарного государства — воплощение единого духа народа, растворение индивидуальности. При этом насилие является единственным способом взаимодействия государства и общества. Политические роли принудительны, власть централизована до предела, политическое участие граждан — лишь декорация и ритуал. Таким образом, стабильность политических порядков существует исключительно в интересах власти.
Парадокс тоталитаризма заключается в том, что его «творцом» являются широкие народные массы, против воли которых он в последующем действует. Тоталитаризм пытается создать адекватную себе социальную структуру. Стремясь найти массовую опору, он провозглашает превосходство определён-
ного класса, нации или расы, дихотомически делит всех людей на своих и чужих. Утверждаются социальные привилегии определённых групп, что оправдывает любое насилие по отношению к другим общностям граждан. Образ жизни господствующего класса навязывается обществу, впрочем, как и ценности, сформированные государством. Судьба государства отождествляется с судьбой человека, оно присваивает право на конструирование идеального будущего для всего общества [4].
Отсутствием границ между государством и обществом власть получила неограниченный доступ во все сферы общественных отношений, даже в личную жизнь человека, так как контроль за социальной и политической активностью человека осуществляется не только со стороны официальных структур, но и со стороны непосредственного социального окружения (соседи, родственники, друзья, сослуживцы). Доносительство имело нравственно-этическое оправдание — высшее выражение гражданского долга.
Характер власти провозглашается «народным», но на самом деле решения принимаются абсолютно закрыто для общественного мнения. В СССР, например, даже не существовало профессиональной государственной службы. Прежде всего, законом не устанавливались государственная кадровая политика и режим ее реализации. Кадровая политика, осуществляемая вне рамок правового регулирования, основывалась на известном принципе «подбора и расстановки кадров по политическим, деловым и нравственным качествам». Это привело к тому, что отсутствовала должная специализация, профессиональная культура, служебная честность государственных служащих, появились такие явления, как коррупция в системе государственной службы, злоупотребления по службе.
Личность утрачивает всякую автономию и права, становится полностью беззащитной перед всесильной властью, попадает под её тотальный контроль. Одновременно с ломкой прежней социальной структуры формируется новая. Общество дифференцируется главным образом в зависимости от распределения власти. Формируется новый, номенклатурный господствующий класс — главная опора тоталитарного строя. В публичной власти соотношение прав и обязанностей антиномично [5]. С одной стороны, концентрируя в себе государственное принуждение, которое распространяется на всех граждан, публичная власть относительно независима от гражданского общества, без этого она не смогла бы быть властью. Но здесь таится опасность абсолютизации, при которой самостоятельная власть выступает уже как самодовлеющая сила. Именно такое положение складывается в тоталитарном обществе, в котором вседозволенность власти становится деструктивной силой, сковывающей общество, подрывающей его созидательные возможности. Власть не соизмеряет свои действия с потребностями общества, а подчиняет их корыстным интересам властных структур или властвующих лиц. Таким образом, при тоталитарной системе происходит полное подчинение части целому, индивида государству, приватного публичному.
К тоталитаризму приводит приватизация права. Это нежелательные крайности, за которыми располагается противоположный, но одинаково разрушительный эффект. В одном случае — подчинение и растворение частного права в публичном, в другом — вытеснение частным правом публично-правовых начал за пределы, в которых начинается саморазрушение государства. Принято считать, что источником
тоталитарных тенденций является государство с авторитарным режимом, который крепко держит гражданское общество, пытается его сформировать по определенной идеологизированной политической программе, суть которой заключается в идеологеме «человек для государства». Но социальная и политическая аморфность гражданского общества может явиться для человека такой же страшной и тотальной катастрофой, как преступная разнузданность тоталитарного государства. Его ячейки, будучи автономными, свободными от политического контроля сверху, способны развивать внутри себя собственные контрольные механизмы над личностью, собственный репрессивно-угнетательный аппарат, обеспечиваемый «всемогущей властью» коллектива, направляемой злой волей какого-нибудь местного манипулятора. Существо общения может состоять в единении, предполагающем обезличение, «деиндивидуацию» индивидов, в единении, в атмосфере которого уже даже не нужно знать, кто они — окружающие тебя люди, где каждый человек не ощущает «другого», ибо существует только одно сплошное, экстатически взвинченное «мы». Таким образом, при тоталитарной политической системе публичная сфера максимально вторгается в частную жизнь граждан. Но в ней самой царит атмосфера крайнего приватизма.
Даже в тех случаях, когда общественно-тоталитарная система установлена и функциональна, и ее политические институты производят впечатление сильных и эффективных, власть не может успокаиваться в поисках все новых и новых способов своей стабилизации и убеждения общества в её единственной законности и справедливости. Тоталитаризм, как показывает опыт, не бессмертен и со временем теряет опоры своей устойчивости, вырождаясь в режим, институты которого разрушаются, который начинает все более напоминать авторитаризм.
В авторитарной и тоталитарной общественно-политических системах власти гражданская активность имеет мобилизованный характер, поддерживает инициативу и идеологию государства и определяется положением индивида на иерархической лестнице, осуществляясь на основе установок правящих кругов. Существует мнение, что предполагаемая широкая политизация общества ведет к тоталитаризму или популистскому авторитаризму. Она ограничивает индивидуальную свободу, создает угрозу частной собственности и предпринимательству, поскольку подчиняет личность решениям большинства, обычно склонного к уравнительности и идеологическим влияниям. Невысокая значимость для большинства людей политической свободы и весьма слабая связь демократии и свободы ставят под сомнение ценностные обоснования демократии. Политическая свобода в массовом сознании имеет относительно невысокий ценностный статус. Это объясняется неблагоприятным соотношением ее непосредственных «плюсов» и «минусов», личностных выгод и затрат.
Если мы рассмотрим проблему участия масс в демократизации общества, то увидим, что у революционных и реформистских переходов отличительная особенность — активное подключение к социально-политическому процессу массовых слоев населения. В обоих случаях переходы осуществляются динамично и непредсказуемо.
Слабость публичной политики в России связывают со спецификой российской цивилизации, которая сформировалась и поддерживается во многом благодаря внешним скрепам со стороны государства.
Ослабление государственного контроля и управления приводит к острым конфликтам и дезинтеграции страны. Поэтому публичное в России и является фактически синонимом государственного. Огосударствление было доведено почти до тотального абсолюта, не разделены любые сферы жизни общества, государства, права и даже отдельного человека на публичное и частное. Поэтому не конституционное, а государственное право, не публичное, а государственное управление. Отсюда отрицание публичного интереса и его концепции. Публичный интерес подменялся «государственным интересом», за которым скрывался интерес преимущественно партийнобюрократического аппарата. Согласно логике, публичное полностью доминировало над частным, вытесняло и поглощало его. В экономической области в результате государственного обобществления собственности, частное было делегитимизировано и могло существовать только подпольно, социальноклассовые интересы нивелировались. Цель виделась в том, чтобы достичь социальной однородности общества, при которой частные интересы разных социальных слоев и общественных групп уступали место общему интересу новой исторической общности — единому советскому народу.
В современном российском обществе ведущую роль в публичной сфере играют групповые структуры, а именно олигархические группы и государственные бюрократические группировки. Вхождение во власть становится основным способом защиты собственного бизнеса [б]. В связи с этим развитие полнокровной публичной сферы как генератора и средства артикуляции сопоставления всего многообразия интересов российского общества, как свободного пространства для общественной рефлексии, сопряжено с решением кардинальных проблем становления демократии, ее противостояния авторитарным и корпоративистским тенденциям, формирования культуры толерантности, борьбы с коррупцией и криминалом, социальной ответственности бизнеса, независимости СМИ, сочетания вертикали власти и горизонтали сетевой гражданской активности и т.д. Смысл функционирования публичной сферы в том, чтобы воздействовать на государственную политику, придавать ей публичный характер, выражающий общенациональные интересы, а не эгоистические интересы тех или иных кланов или групп [7]. Постепенно развивается тенденция трансформации институтов публичной сферы из средств контроля обществом власти в инструменты контроля общества властью.
Политическая практика 90-х годов, освещавшаяся демократическими лозунгами, подорвала доверие общества и к власти, и к демократии. Надёжно укрепились позиции политических сил, выступающих за авторитарную систему. «Общество устало от тяжелых последствий неоправданно радикального разрушения всего уклада жизни, от произвола чиновников и криминального беспредела, апеллирует к «сильной руке», способной навести общественный порядок. Демократия не смогла этого сделать. Поэтому авторитаризм оказывается востребованным обществом». Отсюда следует, что приватность приобретает доминантный характер, то есть требует своего разрешения.
Усиление авторитарных начал государственного управления в России отнюдь не одновариантно и не однозначно по результатам. Оно может привести к ужесточению методов управления и возникновению такой политической системы, при которой власть в
духе устойчивой российской традиции сконцентрируется в руках узкого круга лиц. В этом случае обществу не миновать еще одного исторического витка авторитарного правления с непредсказуемыми последствиями для демократического развития России. Но если политическое развитие страны пойдёт по другому пути, более жесткая форма правления останется в целом в рамках системы разделения властей и под контролем всей правящей элиты. При известных ограничениях демократизма политической жизни сохраняются не просто камуфляжные черты, но и достигнутые в годы реформации процедурные и институциональные демократические завоевания. Следовательно, для укрепления российской демократии сохраняется коридор возможностей и среди них — возможность при благоприятных условиях эволюционировать в сторону развитой демократии, предполагающей наличие широкой публичной сферы.
Делиберативная демократия как «демократия обсуждения» ориентирована на процедуру консенс-нусных решений и процедур, активизм вынесения суждений в публичную сферу. В этом случае, как известно, по мысли Ю. Хабермаса и X. Арендт, получает развитие «коммуникативная власть», но не власть в смысле организаций властных структур, а на основе взаимодействия персональных и групповых гражданских субъектов [8]. В своем условном смысле подобная власть никому не пренадлежит, ею нельзя владеть.
Но публичная коммуникативная власть центрирует на всеобщем поприще социально-полярные группы и интересы, которые способны сформировать свои мнения посредством публичных обсуждений. Идея демократии как самоуправления сообществ свободных и равных граждан предполагает, что политические решения являются выражением общественного мнения. Власть остается наблюдать и действовать эффективно лишь в направлении этого бессубъектного потока гражданских предпочтений. Наконец, ему остается только функционально поддерживать и одобрять подобное развитие публичной сферы.
Рационально-инструментальные действия власти, усиление мощи ее организационных структур оказывают пагубное воздействие на морально-политический выбор граждан, не способствуют усилению их общественного согласия. В частности, в подобной ситуации усиливается аутизм как феномен отстранения от социальной действительности, погружение в мир собственных мыслей и переживаний. Как подчеркивает В. М. Лейбин, жизненные установки личности становятся камертоном внутреннего «Я», внешние воздействия преломляются через внутренние психологические координаты, реальный мир существует в виде сиюминутных состояний [9]. Не случайно Э. Блейер полагал аутизм формой психиатрического расстройства — в политическом аспекте можно говорить о помещенности человека в «блоковую культуру» тоталитаризма, полной изоляции от общественно-политического социума (что имеет прямой выход, причем в крайней форме, в сферу абсентеизма как уклонения от политического участия). К феномену политического аутизма примыкают «фигуры» (спирали) молчания как бегство от актуализируемой действительности формам общественной боязни, страха перед нарушением социального молчания.
Таким образом, вычленить негативно приватизированные общественные слои и группы можно именно в модели делиберативной демократии. По своему смыслу она как бы ограничивает свободу (deliberation), но раскрывает ее активные формы в совмесности
ОМСКИЙ НАУЧНЫЙ ВЕСТНИК №3 (98) 2011
обсуждения (как своеобразной политической социометрии) . Но для этого обществу предстоит совершить значительный отход от рациональных аргументов в пользу тоталитаризма как всеобщей регламентной защищенности и от авторитаризма как формы защиты социума с помощью уверенных в себе лидерских структур.
Отечественная социальная философия стоит перед задачей создания арены, на которой основные структуры социального бытия будут показаны как формы деятельности, общения, самореализации людей, где частная и публичная сферы будут в том понимании, в каком эти термины употребляются в мировой науке и практике.
Библиографический список
1. Хабермас, Ю. Политические работы / Ю. Хабермас. — М. ,2005. - С. 113
2. Антропенко, А. В. На пути к единству / А. В. Антропенко, Н. К. Поздняков. — Омск, 2002. — С. 181
3. Арендт, X. Истоки тоталитаризма /X. Арендт. — М., 1996. — С. 328
4. Оруэлл, Дж. «1984» и эссе разныхлет / Дж. Оруэлл. — М., 1989. - С. 245
5. Бельков, О. Антиномии публичной власти / О. Бельков // Власть. - 1995. - №3. - С. 54-57.
6. Лапина, Н. Ю. Политическое самоопределение региональных элит / Н. Ю. Лапина, А. Е. Чирикова // Вопросы философии. -2000. - №3. - С. 102
7. Красин, Ю. А. Публичная сфера и публичная политика в российском измерении / Ю. А. Красин // Полития. — 2004. — № 3. - С. 53.
8. Бусова, Н. А. Делиберативная модель демократии и политика интересов / Н. А. Бусова // Вопросы философии. — 2002. — № 5. - С. 46
9. Лейбин, В. М. Аутизм / В. М. Лейбин // Социология: энциклопедия. — Мн., 2003. — С. 78, 79
ШКУДУНОВАЮлия Владимировна, кандидат философских наук, доцент кафедры управления, политики и права.
Адрес для переписки: e-mail: [email protected]
Статья поступила в редакцию 30.03.2011 г.
© Ю. В. Шкудунова
УДК 130.33:141.5 д. в. ПЕТРОВ
Сибирский государственный университет физической культуры и спорта, г. Омск
ЧЕЛОВЕК И АБСОЛЮТ В РУССКОЙ РЕЛИГИОЗНОЙ ФИЛОСОФИИ:
СВОБОДА СТАНОВЛЕНИЯ______________________________
В статье описана точка зрения русской религиозной философии на личность как на становящийся Абсолют. Сообщается, что антропологически ориентированное познание предполагает наличие в бытии абсолютных оснований. Основной идеей статьи является определение личности как аспекта обнаружения абсолютных оснований эмпирического и метафизического мира. Свобода вопрошания, реализуемая в творчестве, является условием возможности раскрытия Абсолюта.
Ключевые слова: философская антропология, Абсолютно Сущее, личность, свобода, телеология.
В отечественном философском сообществе вполне сложилась и может считаться устоявшейся точка зрения на процессы, происходящие в российской интеллектуальной среде в последние десятилетия, как на явления сугубо кризисные. Нередко можно услышать слова об отсутствии в России самостоятельных влиятельных философских школ и вообще о малой заметности русской философии в глобальном масштабе. К достижениям в той области, где философия в России когда-то совершила подъем и который был пресечен насильственно, серьезный и основательный возврат так и не произошел (имеется в виду возврат с попыткой конструктивной рефлексии, а не восторженной и некритичной репродукции). О русской религиозной философии, характерным мотивом которой является отчетливый акцент на антропологической проблематике, по части удовлетворительного и общезначимого решения которых сейчас наблюдается явный дефицит, некоторые авторы отзыва-
ются довольно нелестно. Например, в ее отношении весьма категорично утверждается «мертворожден-ность» и вторичность [ 1 ], либо делается указание на неудовлетворительность всех ранее имевших место вариантов ее интерпретаций как отягощенных мифоло-гичностью и некритичным отношением к предмету [2].
Все это является отражением общего характера современной интеллектуальной ситуации. А. Т. Иванов характеризует ее как негуманитарную эпоху, когда страна рассматривается как некая техносистема, а человек — как ресурс этой системы; в этом проявляется современный менеджерский стиль поведения и мироощущения [3]. Ситуация осложняется тем, что гуманитарная интеллигенция сделала резкий разворот в сторону негуманитарной работы внутри гуманитарной сферы, и знание о мире стало восприниматься как знание техническое. В этих характерных особенностях современной отечественной философии проявляет себя далеко не новый соблазн
