CC BY
63
УДК 81'373.2
Т. Ю. Сазонова ПСИХОЛИНГВИСТИЧЕСКИЙ подход
к проблеме означивания
С позиций современной семиотики, философии, лингвистики и психолингвистики обсуждается проблема функционирования слова как знака в индивидуальном сознании. Процессы именования и идентификации рассматриваются в контексте «объективная действительность — мыслительная деятельность — язык». Показано, как современные экспериментальные и теоретические исследования в области психолингвистики трансформируют наше представление о специфике языкового знака.
Ключевые слова: Языковой знак, означивание, именование, идентификация
Исследование глубинных содержательных механизмов социального взаимодействия людей осуществляется в рамках как отдельных теорий и концепций языкознания, так и комплексных междисциплинарных исследований, в разной степени и с разным успехом интегрирующих современные достижения наук о языке.
Несмотря на огромное количество исследований в этой области, многие вопросы до сих пор остаются без ответа, в частности — понимание того, как человек оказывается способным именовать объекты и фрагменты действительности и правильно идентифицировать называемое другими. Как представляется, в первую очередь это связано с тем, что процессы номинации и означивания исследовались в рамках идей, сформулированных в недрах традиционной лингвистики, семиотики/семиологии, логики. Как следствие внимание исследователей главным образом было обращено на решение теоретических проблем преимущественно «чистой семиотики», а также на поиски наиболее общих закономерностей функционирования слова как знака.
Однако следует заметить, что ряд исследователей обращают внимание на то, что «называние, наименование, присвоение имени, процесс наименования» [Подольская 1978: 91], «обозначение» [Торопцев 1980: 7], номинация как образование языковых единиц, служащих для называния и вычленения фрагментов действительности и формирования соответствующих понятий о них [Лингв. энц. сл. 1990: 336] — все это представляет собой исключительно сложное явление, уяснение сущности которого связано
с решением целого комплекса проблем. Это явление намного шире и сложнее, чем просто создание значимых языковых единиц. Это процесс, постоянно сопутствующий познанию человеком окружающего мира, и в этом процессе большую роль играет оценочный момент и избирательная заинтересованность [Суперанская 1973: 236], пристрастность познающего субъекта.
Современное языкознание, в котором большую актуальность приобрел антропоцентрический подход и постулат максимального учета фактора человека [Кравченко 1996, 2001; Фрумкина 2001; Попова, Стернин 2002], в значительной мере стало созвучным идеям, на протяжении многих лет развиваемых теоретической психолингвистикой. Значительную роль в этом сближении сыграл также когнитивный подход, при котором понимание языковых явлений базируется на предположении о том, что «человеческие когнитивные структуры (восприятие, язык, мышление, память, действие) неразрывно связаны между собой в рамках одной общей задачи — осуществления процессов усвоения, переработки и трансформации знаний, которые, собственно, и определяют сущность человеческого разума» [Петров 1988: 41]. Такая постановка вопроса потребовала изучения языка как одного из психических процессов, который может протекать только во взаимодействии с другими психическими процессами [Зинченко 1991, 1997; Леонтьев А. А. 1997, 2001; Веккер 1998].
Определение языка как семиотической системы связывает исследование главных свойств языка с той или иной интерпретацией знака. хорошо известно, что в разных
знаковых теориях понятие знака трактуется нетождественно, и даже исходные определения знака различаются уже потому, что знак объявляется односторонней, двухсторонней, трехсторонней и еще более сложной сущностью. Анализ лингвистических работ, посвященных проблеме означивания, показывает, что акцентируется, как правило, социальный аспект функционирования знака, процессов именования и понимания поименованного, а не собственно механизмы означивания или идентификации имен как способности человека. Как следствие этого индивидуальный, личностный ракурс процессов именования и идентификации поименованного игнорировался. В то же время, психолингвисты неоднократно обращали внимание на то, что субъективное содержание языкового знака и его бытие в сознании человека неразрывно связаны с его чувственно-предметной отнесенностью [Леонтьев А. А. 2001].
Как подчеркивает А. А. Залевская, исключение внешнего мира и знания о нем — для отображения и репрезентации которых и служат различные знаковые системы — из предмета лингвистики и лингвистической семиотики, а также отрицание индивидуального опыта семиозиса вряд ли может способствовать пониманию процессов означивания и идентификации, так как знак функционирует не независимо от человека, а «у него самого как активного субъекта соответствующей деятельности, в его интересах и в полной зависимости от сложного взаимодействия комплекса разнообразных внешних и внутренних факторов» [Залевская 2004: 51].
Даже весьма поверхностный обзор лингвистической, философской, психолингвистической литературы по вопросам означивания свидетельствует о неоднозначной трактовке этого феномена, и, как следствие, о разночтении термина «означивание». Предложенный юлией Кристевой термин «означивание» был призван подчеркнуть и зафиксировать процессуальность обретения текстом смысла (Дж. х. Миллер) и стал базовым понятием постмодернистской концепции текстовой семантики. хотя идеи смыслопорождения рассматривались и ранее в рамках неклассической философии,
в постмодернистской системе отсчета смысл интерпретируется как сугубо процессуальный феномен. Непредсказуемость процедур означивания связывается постмодернизмом с сущностными аспектами бытия текста, а не с недостаточностью когнитивных средств субъекта. Традиционный структурализм рассматривает отношение значения в аспекте двух составляющих: от знака к означаемому — отношение номинации, от означаемого к знаку — отношение референции. При этом подчеркивается, что между номинацией и референцией нет изоморфизма, они не являются взаимообратимыми. Постмодернизмом же на передний план выдвигается не signification («значение») как отношение означающего к означаемому, но significance («означивание») как движение в сфере означающего. [Энциклопедия «История философии»: Электронный ресурс]. Для нас термин significance ценен еще и тем, что в его семантике выделяется «значимость», «важность», «выразительность» — качества, скорее приписываемые субъектом, нежели присущие слову как таковому. (Ср.: «Signification — 1) значение, смысл. (Syn: meaning); 2) обозначение; 3) указание, сообщение о чем-л; 4) официальное извещение» и «Significance
— 1) значение, смысл (Syn: sense, meaning); 2) важность, значительность; значимость social significance (of) — социальная значимость; 3) многозначительность; выразительность (Syn: expressiveness); 4) а) значимость significance value, significance point, level of significance — уровень значимости, б) значимость разряда.» [ABBYY Lingvo 9].
В современной литературе означивание рассматривается, с одной стороны, как поиск знака для объекта (или его ментального образа), т. е. выбор способного служить
именем для объекта как необходимое условие последующей манипуляции с этим объектом (поскольку предшествует осмысление объекта, наделение его смыслом); и, с другой стороны, процесс означивания рассматривается как поиск значения знака (или для знака). В первом случае «означенный» подразумевает «названный», «поименованный», а во втором случае «означенный»
— это «наделенный значением». Такая
ситуация, хоть и вносит некоторую сумятицу в процесс осмысления теоретических рассуждений, в то же время работает на осознание сущности языкового знака и механизмов его функционирования.
Разграничивая различные формы существования значения слова в зависимости от исследовательских целей и практических задач его изучения и описания, психолингвисты сходятся во мнении, что пользующийся языком в своей практической деятельности человек эти формы не выделяет, не различает и не осознает [Залевская 1999, 2001; Пищальникова 2003]. При этом социально принятый знак — это всего лишь инструмент, благодаря которому происходит выход на личностный опыт, без чего именование и идентификация поименованного в принципе невозможны.
Психолингвистическая трактовка значения слова как единицы речевой/языковой способности человека — его индивидуального лексикона — характеризует значение слова (см. работы А. А. Залевской) как процесс соотнесения идентифицируемой словоформы с некоторой совокупностью продуктов переработки чувственного и рационального, индивидуального и социального предшествующего опыта человека, с продуктами разнообразных чувственных впечатлений, образующих его перцептивно-когнитивно-аффективный внутренний контекст. Принятая «по уговору» система значений «является лишь медиатором, обеспечивающим выход индивида на его образ мира, который формируется в разностороннем и многомерном личностном опыте», без которого никакой знак не может функционировать как достояние человека [Залевская 2004: 50]. Такая трактовка специфики функционирования знака дает основания утверждать, что отношение между означаемым и означающим знака является динамичным и выводным, а не фиксированным и не подлежащим изменению соотношением.
Классическая лингвистическая парадигма предполагает трактовку «знака» с логико-рационалистических позиций как материально-идеальную сущность, т. е. двустороннюю единицу языка, произвольным
образом связывающую означаемое (мысленное содержание) и означающее (акустико-артикуляционную структуру). При подходе к языку как к автономной знаковой системе такое понимание языкового знака является закономерным. Однако, рассмотривая функционирование знаков с позиций продуцента и / или реципиента, исследователь не может оставаться в рамках традиционных лингвистических концепций, ему неизбежно потребуется выход в смежные области знаний. В области семиотики нельзя не учитывать работы Юлии Кристевой, которая, отталкиваясь от критического анализа теоретических положений Ф. де Соссюра [1977] и Ч. Пирса [1983], предложила теорию говорящего субъекта и ввела в область семиотики понятие телесности. Трудно также представить себе современную семиотику без работ У. Эко [1998], Ф. Меррела [Мегге11 1997] и др. Антропоцентрический и когнитивный подход ставит под сомнение утверждение о произвольности языкового знака (см., например, работы В. Дорошевского [1973], А. В. Кравченко [2001]) или признание того факта, что человеческий язык представляет собой искусственно созданную знаковую систему [Волков 1966]. Интересным представляется подход Ф. Меррела, который трактует знак как коммуникативное событие, объединяющее репрезентант, объект и интерпретант в одно качественно иное целое [Мегге11 1997]. В этом коммуникативном событии знак есть нечто, выступающее для кого-то (интерпретатора) в роли представителя чего-то (объекта) в силу некоторой особенности или свойства. Этот подход позволяет отойти от классического «семантического треугольника» Огдена-Ричардса, состоящего из диад (объект-знак, знак-значение, значение-объект), при чем каждая диада оставляет за скобками третий элемент. Ф. Меррел представляет семиозис как динамическое целое, которое не только включает все три составляющие, но и заставляет их сходиться в одной динамической точке. Таким образом получается, что семиозис — это не просто объекты, знаки и их интерпретанты, взятые по отдельности, а точка пересечения этих трех составляющих, т. е. определенная
позиция на том или ином континууме, и взаимоотношение между двумя элементами зависит от третьего элемента, без учета которого их динамика остается ущербной. Трактовка семиозиса как процесса «перевода» функционирующего в культуре знака на индивидуальный язык понимания и переживания означиваемого именем содержания ( [Клюканов 1998], [Залевская 2004]), с одной стороны, и поиска имени, способного выступить в качестве социально признанного знака, с другой, убедительно показывает суть и специфику естественного семиозиса, и объясняет, почему именование и идентификация (интерпретация) поименованного не могут рассматриваться как «зеркальные» процессы.
Рассмотрение проблемы означивания в широком контексте триады «объективная действительность — мыслительная деятельность человека — язык как материально-идеальное образование» наряду с изучением проблем формирования и функционирования знака потребовало обращения к проблеме образа, поскольку любой объект именования — это, прежде всего, элемент объективной действительности, представленный в сознании (и подсознании) человека в виде чувственно-наглядного образа. В результате анализа ряда концепций и подходов к описанию указанного явления в психологическом аспекте было составлено общее представление об образе, как о сложном, многоуровневом, полимодальном, динамичном психическом феномене, единая инте-гративная сущность которого проявляется в единстве как модальных, так и амодаль-ных составляющих сознания [Василюк 1993; Смирнов 1983; Чугунова 2000]. Образ рассматривается как организованная упорядоченная система знаний субъекта, в которой чувственные и рациональные компоненты синтезируются в некий единый «сплав».
Для человека как мыслящего существа наряду с предметной действительностью существует идеальная действительность — мир образов, представлений, понятий, идей, являющихся отражением и обозначением первой. Можно утверждать, что слово пронизывает все уровни психического отражения. Оно является опосредующим звеном
в процессе перехода от ощущения к мысли, от конкретного к абстрактному, от образного отражения к понятийному. «Слово составило вторую, специально нашу сигнальную систему действительности, будучи сигналом первых сигналов. Многочисленные раздражения словом ... удалили нас от действительности» [Павлов 1949: 568-569]. Похожую мысль о вторично-репрезентативной функции языка высказывает Д. Бикертон: «Первичная система репрезентации дает модель мира, основанную на чувственных данных, памяти. Вторичная система репрезентации дает модель этой модели, в которой мир и наши действия в нем выражаются . словами» [В^ке^оп 1990: 209].
Д. Н. Узнадзе в своих исследованиях психологических основ наименования пришел к выводу, что процесс связывания слова и объекта имеет закономерный характер, посредником при котором выступает некоторое общее впечатление, включающее разнообразные чувственные, эмоциональные и смысловые ассоциации. Таким образом основой наименования оказывается некоторое особое ".состояние, которое испытуемые представляют себе с большей или меньшей определенностью, или, наконец, «переживают» без какой-либо осознанной определенности» [Узнадзе 1966: 23]. На слитность ментальной репрезентации предмета (в широком смысле слова) с его звуковым обозначением указывают многие исследователи [Жинкин 1982; Ломов и др. 1986; Ушакова 1999].
Анализируя проблему состава мыслительного процесса, У. Рейтман отмечал, что ".человеческое мышление в значительной части использует закодированные в виде визуальных впечатлений элементы опыта, а также процессы для оперирования с ними» [Рейтман 1968: 208]. К аналогичному заключению пришел и А. Н. Соколов, отмечавший, что для решения задачи необходимо именно одновременное участие и фазы речевых действий, и фазы зрительного анализатора и, соответственно, ".только обе фазы в целом, попеременно чередуясь друг с другом, составляют единый и непрерывный процесс мышления человека» [Соколов 1968: 208].
В работе [Холодная 2002] автор высказывает предположение, что переработка информации человеком осуществляется одновременно в системе как минимум трех основных модальностей опыта: 1) через знак (словесно-речевой способ кодирования информации); 2) через образ (визуально-пространственный); 3) через чувственное впечатление с доминированием тактильно-осязательных ощущений (чувственно-сенсорный способ). Иначе говоря, «когда мы нечто понимаем, мы это словесно определяем, мысленно видим и чувствуем» [Холодная 2002: 112].
Л. М. Веккер неоднократно отмечал, что работу мысли обеспечивают три языка переработки информации — знаково-словесный, образно-пространственный и тактильно-кинестетический. По его мнению, мышление "...представляет собой процесс непрерывно совершающегося перевода информации с собственно психологического языка пространственно-предметных структур ... то есть с языка образов, на психолингвистический, символически-операторный язык, представленный речевыми сигналами» [Веккер 1976: 134].
Г. Бенедетти, констатируя, что человеку (в отличие от животного) присущи интермодальные ассоциации, называет слово «первым интермодальным символом». Человек научается называть объект, поскольку у него вырабатываются ассоциации, например, между зрительным, акустическим и тактильным образами. Именно «способность человека формировать интермодальные ассоциации» способствует появлению языка (цит. по: [Воронин 1983: 123]). Таким образом, особенности знаково-звукового устройства слова закономерно проецируются как на уровень визуально-пространственных представлений, так и на уровень чувственно-сенсорных впечатлений.
Необходимо отметить, что изначальная предметно-чувственная основа значения слова в индивидуальном сознании была проанализирована еще И. М. Сеченовым. Прослеживая развитие у ребенка внутренней, а затем и внешней символизации, он рассматривает этот процесс от слияния
единичных впечатлений в средние итоги как первой ступени внутренней символизации через представление и понятие к имени, первоначально слитому с предметом, а затем отделенному от него. Ученый указывает, что у взрослого человека очень часто теряется всякая видимая связь между мыслью и ее чувственным первообразом, поскольку между ними лежит «длинная цепь превращений из одного идейного состояния в другое» [Сеченов 1953: 225]. Фактически о том же идет речь в работе [Леонтьев А. Н. 1975: 148], где говорится, что чувственно-предметная отнесенность значений в сознании субъекта может реализоваться через сколь угодно сложные цепи свернутых в них мыслительных операций.
В процессе коммуникации особую роль играет степень разделенности общего опыта у отправителя знака и его получателя, от чего зависит способность адекватно реагировать на знак напрямую. Этот опыт составляет не только опыт взаимодействия со средой (миром) вообще, но и опыт использования этого знака. Как указывал Н. И. Жинкин, «первоначально всякий знак бессмыслен. Осмысление бессмысленного происходит при коммуникации» [Жинкин 1998: 76]. Означивающая функция языковых знаков возникает не в силу прямого соотнесения их с внешним миром, а в силу соотнесения с человеческим опытом, образующим основу знания. Для человека слово становится знаком только тогда, когда оно входит — в качестве связующего, опосредующего элемента — в систему устойчивых ассоциаций между предметами и явлениями мира, образующих определенный ментальный конструкт (концепт), который и составляет основу того, что принято называть значением знака. Однако, в процессе своего личностного развития человек добавляет к нему различные смысловые элементы, порожденные индивидуальными особенностями восприятия и категоризации (познания) мира. И поскольку знание каких бы то ни было компонентов языка неотделимо от житейского, интеллектуального, эмоционального опыта субъекта, в процессе которого это знание им приобреталось, напрашивается вывод о том, что «всякое знание языка
так же индивидуально, как жизненный опыт» [Гаспаров 1996: 99]. А. В. Кравченко понятием «опыт знака» объединяет преломленный в сознании индивида опыт отношения некоторого явления к другим явлениям в мире и содержащий как конвенциональные (общесистемные), так и определяемые условиями усвоения индивидуально-личностные компоненты [Кравченко 2001: 155], усматривая в традиционном разграничении понятий значения и смысла продолжение «языкового рационализма», противопоставляющего систему и функцию. Следует, однако, заметить, что объединение понятий «значение» и «смысл» в рамках более широкой категории не означает их полного отождествления. Учитывая их функциональные особенности, А. А. Залевская считает целесообразным выделять в слове два вида значения: общесистемное и психологическое [Залевская 1999: 40]. Первое включает в себя знание, разделяемое (по уговору) всеми носителями того или иного языка (культуры), согласуется с дефинициями толковых словарей и обеспечивает взаимопонимание людей в процессе коммуникации. Второе является результатом процесса соотнесения общесистемного значения с индивидуального образа мира, т. е. обеспечивает понимание значения слова, установление его «для себя».
Аналогичные взгляды на проблему значения слова как достояния индивида находим в работах Б. М. Величковского [1982], для которого любой знак, в том числе и слово, наделен чувственностью и позволяет увидеть гигантский пласт жизненного опыта, связанного со специфической деятельностью и действиями индивида. Жизненный опыт как продукт когнитивной деятельности представляет собой репрезентации всей совокупности ориентирующих взаимодействий. По мере накопления опыта таких взаимодействий формируется некая устойчивая мнемоническая структура, включающая в себя репрезентации взаимодействий с каждой отдельной сущностью. По мере когнитивного развития организма наступает момент, когда активизация репрезентации взаимодействия с одной сущностью влечет активацию всей мнемонической структуры, в которую эта репрезентация входит [Кравченко 2001: 208-209].
Как уже отмечалось, опыт взаимодействия с миром и воздействия на мир включает в себя и опыт языка, поскольку язык — это среда, в которой и через которую человек взаимодействует с миром. Следовательно, знаковое отношение можно рассматривать как отношение каузальной связи между двумя сущностями, устанавливаемое на основе опыта взаимодействий. Таким образом, А. В. Кравченко определяет знак как «эмпирический объект, который находится в опосредованном отношении взаимной каузальной связи с другим эмпирическим объектом как компонентом среды» [Кравченко 2001: 239]. Тем самым механизм означивания становится механизмом единения означаемого и означающего, которое происходит благодаря тому, что языковые знаки соотносятся с человеческим опытом и включаются в него. Отношение каузальной связи обладает значимостью, поскольку оно имеет взаимный характер. Подобный подход к сущности языкового знака подводит нас к рассмотрению процесса означивания как единого двунаправленного процесса и позволяет говорить о некоторых психолингвистических единицах, функционирующих по принципу эмер-джентного знания в процессе коммуникации.
Список литературы
1. Василюк Ф. Е. Структура образа // Вопросы психологии. — 1993. — № 5. — С. 5-19.
2. Веккер Л. М. Мышление и интеллект // Веккер Л. М. Психические процессы. В 2-х томах. — Л.: Изд-во ЛГУ, 1976. — Т. 2. — 342 с.
3. Веккер Л. М. Психика и реальность: единая теория психических процессов. — М.: Смысл, 1998. — 685 с.
4. Величковский Б. М. Современная когнитивная психология. — М.: Изд-во МГУ, 1982. — 336 с.
5. Волков А. Г. Язык как система знаков. — М.: Изд-во Москов. ун-та, 1966. — 87 с.
6. Воронин С. В. Синестезия и звукосим-волизм // Психолингвистические проблемы семантики. — М.: Наука, 1983. — С. 120-131.
7. Гаспаров Б. М. Язык, память, образ. Лингвистика языкового существования. — М.: Новое литературное обозрение, 1996. — 352 с.
8. Дорошевский В. Элементы лексикологии и семиотики. — М.: Прогресс, 1973. — 286 с.
9. Жинкин Н. И. Речь как проводник информации. — М.: Наука, 1982. — 157 с.
10. Жинкин Н. И. Язык — речь — творчество (Избранные труды). — М.: Изд-во «Лабиринт», 1998. — 368 с.
11. Залевская А. А. Введение в психолингвистику. — М.: Российск. гос. ун-т, 1999. — 382 с.
12. Залевская А. А. Текст и его понимание: Монография. — Тверь: Твер. гос. ун-т, 2001. — 177 с.
13. Залевская А. А. Некоторые особенности естественного семиозиса // Слово и текст: психолингвистический подход: Сб. науч. тр. — Тверь: Твер. гос. ун-т, 2004. — Вып. 3. — С. 49-61.
14. Зинченко В. П. Миры сознания и структуры сознания // Вопросы психологии. — 1991. — № 2. — С. 15-36.
15. Зинченко В. П. Посох Осипа Мандельштама и трубка Мамардашвили. К началам органической психологии. — М.: Новая школа, 1997. — 336 с.
16. Зинченко В. П. Психологическая педагогика. Материалы к курсу лекций. Часть 1. Живое знание. — Самара: Самарский Дом печати, 1998. — 296 с.
17. Клюканов И. Э. Динамика межкультурного общения: Системно-семиотическое исследование. — Тверь, 1998. — 99 с.
18. Кравченко А.В. Язык и восприятие: когнитивные аспекты языковой категоризации. — Иркутск: Изд-во Иркутс. ун-та, 1996.
— 160 с.
19. Кравченко А. В. Знак, значение, знание. Очерк когнитивной философии языка. — Иркутск: Издание ОГУП «Иркутская областная типография № 1», 2001. — 261 с.
20. Леонтьев А. А. Деятельностный ум (Деятельность. Знак. Личность): Монография.
— М.: Смысл, 2001. — 392 с.
21. Леонтьев А. А. Основы психолингвистики. — М.: Смысл, 1997. — 287 с.
22. Леонтьев А. А. Язык, речь, речевая деятельность. — М.: Просвещение, 1969. — 214 с.
23. Леонтьев А. Н. Деятельность. Сознание. Личность. — М.: Политиздат, 1975.
— 304 с.
24. Леонтьев А. Н. Психология образа // Вестник Московского ун-та. Серия 14. Психология. — 1979. — № 2. — С. 3-13.
25. Лингвистический энциклопедический словарь/Под ред. В. Н. Ярцевой. — М.: Советская Энциклопедия, 1990. — 685 с.
26. Ломов Б. Ф., Беляева А. В., Носуленко В.Н. Вербальное кодирование в познавательных процессах. — М.: Наука, 1986. — 128 с.
27. Моррис Ч. У. Основания теории знаков // Семиотика. — М.: Радуга, 1983. — С. 37-89.
28. Павлов И. П. Полное собрание трудов.
— М.; Л.: Изд-во Академ. наук СССР, 1949. — Т. III. — 603 с.
29. Петров В. В. Язык и логическая теория: в поисках новой парадигмы / / Вопросы языкознания. — 1988. — № 2. — С. 39-49.
30. Пирс Ч. С. Из работы «Элементы логики. Grammatica speculativa» / / Семиотика. — М.: Радуга, 1983. — С. 151-210.
31. Пищальникова В. А. Общее языкознание: Учебное пособие. 2-е изд. — М.: МГЭИ, 2003. — 212 с.
32. Подольская Н. В. Словарь русской ономастической терминологии. — М.: Наука, 1978. — 198 с.
33. Попова З. Д., Стернин И. А. Очерки по когнитивной лингвистике. — Воронеж: Изд-во «Истоки», 2002. — 192 с.
34. Рейтман У. Познание и мышление. — М.: Мир, 1968. — 400 с.
35. Сеченов И. М. Избранные произведения. — М.: Учпедгиз, 1953. — 333 с.
36. Смирнов С. Д. Понятие «образ мира» и его значение для психологии познавательных процессов // А. Н. Леонтьев и современная психология/Сб. статей памяти А. Н. Леонтьева. — М.: Изд-во МГУ, 1983. — С. 149-155.
37. Смирнов С. Д. Образ и деятельность // Образ в регуляции деятельности. — М.: Рос. психол. общество, 1997. — С. 80-83.
38. Соколов А. Н. Внутренняя речь и мышление. — М.: Просвещение, 1968. — 248 с.
39. Соссюр Ф. де. Труды по языкознанию. Пер. с франц. языка под ред. А. А. Холодовича.
— М.: Прогресс, 1977. — 695 с.
40. Суперанская А. В. Общая теория имени собственного. — М.: Наука, 1973. — 366 с.
41. Торопцев И. С. Словопроизводственная модель. — Воронеж: Изд-во ВГУ, 1980. — 148 с.
42. Узнадзе Д. Н. Психологические исследования. — М.: Наука, 1966. — 451 с.
43. Ушакова Т. Н. Детская речь — ее истоки и первые шаги в развитии // Психологический журнал. — 1999. — Т. 20.
— № 3. — С. 59-69.
44. Фрумкина Р.М. Психолингвистика: Учеб. для студ. высш. учеб. заведений. — М.: Издательский центр «Академия», 2001. — 320 с.
45. Холодная М.А. Психология интеллекта. Парадоксы исследования. — 2-е изд.
— СПб.: Питер, 2002. — 272 с.
46. Чугунова С. А. Образ ситуации как медиатор процессов понимания художественного текста: Автореф. дис..канд. филол. наук. — Тверь, 2001. — 15 с.
47. Эко У. Отсутствующая структура. Введение в семиологию. — ТОО ТК «Петрополис», 1998. — 432 с.
48. Энциклопедия «История философии» [Электронный ресурс]. — http://slovari. yandex.ru / dict/hystory_of_philosophy / arti cle /if/ if-0402.htm.
49. Bickerton Bickerton D. Language and species. — Chicago & London: The University of Chicago Press, 1990. — 305 p.
50. Damasio A. R. Concepts in the brain // Mind and Language. — 1989. — Vol. 4. — № 1-2. — Pp. 24-28.
51. Violi P. Meaning and experience. — Bloomington: Indiana University Press, 2001. — 291p.
УДК 81'371
С. А. Чугунова
экспериментальное исследование концептуализации времени с позиций корпореального подхода
Благодаря природе наших тел, включая нейро-анатомическую архитектуру, мы, будучи отдельным биологическим видом, обладаем специфическим взглядом на мир. Мы строим свою реальность во многом через призму своего тела. Эксперимент на русских испытуемых раскрывает роль (пере) движения и корпореальной оси «перед — зад» в концептуализации времени у человека.
Ключевые слова: Концептуализация времени, корпореальный опыт, когнитивная модель темпоральности
Изыскания по проблеме концептуализации времени проводятся с различных позиций, которые по-разному трактуют понятие концепта, с помощью которого объясняются ментальные и психические ресурсы нашего сознания. Для психолингвиста «концепт — это «спонтанно функционирующее в речемыслительной деятельности индивида базовое перцептивно-когнитивно-аффективное образование динамического характера» [Залевская 2002: 16]. Поскольку концепт как идеальная сущность не поддается непосредственному наблюдению, единственный способ приобретения знаний об этом феномене — моделирование. В этом смысле концепт — это модель, позволяющая условно членить содержание сознания
человека на «кванты» [Пищальникова 2007: 222]. Другое дело, что концептуальные модели, получаемые в результате логико-рационалистического препарирования языка, не соотносятся с моделями, получаемыми при непосредственном обращении к индивиду.
Предметом нашего исследования является моделирование концептуальных опор в процессе понимания языковых манифестаций признака упорядоченности времени относительно говорящего и темпоральных событий (времен) относительно друг друга. В лингвистике этот признак увязывается с лингвистическими понятиями абсолютного времени, относительного времени и таксиса, последние из которых неоднозначно
